Текст книги "Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в"

Споры о смысле Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. вскоре переросли в дискуссию относительно присутствия польских войск на театре военных действий. Николай I задумал перебросить польскую армию к Дунаю[191]191
  Шильдер Н. К. Император Николай I и Польша. Вып. 3. С. 519.


[Закрыть], присоединив ее к русским войскам. Император надеялся таким образом создать на полях турецкой войны русско-польское братство по оружию. Борьба с турецкой угрозой должна была, по мысли монарха, стать объединяющим началом. А. Х. Бенкендорф так описывал идею Николая: «…император чувствовал потребность более тесного объединения двух наций, ощущал особенную пользу от присылки войск и от братания их с русскими войсками. Он попросил своего брата прислать в Дунайскую армию небольшую часть польских войск»[192]192
  Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. С. 404.


[Закрыть].

Надо сказать, что нарратив единения против «исконного врага» – Турции – оказался впоследствии, во время подготовки и проведения коронации, одним из самых востребованных. Однако в начале 1828 г. сделать на это ставку Николаю не удалось – Константин выступил против предлагаемого плана с предсказуемой резкостью.

Продолжая рассуждать об опасности, которая исходила от Запада, и доставляя императору надуманные сведения об угрозах со стороны Пруссии, проводившей, по словам цесаревича, активную мобилизацию на присоединенных польских территориях[193]193
  Шильдер Н. К. Император Николай I и Польша. Вып. 3. С. 520; Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 226.


[Закрыть], он в конечном итоге вынудил Николая отказаться от использования польской армии. Едва ли император был в полной мере убежден в агрессивных настроениях в немецкой Польше (прусский король был его тестем, да и в переписке с братом Николай не был склонен обсуждать проблемы в отношениях с Пруссией), но прямо приказать Константину монарх не решился. Как справедливо отмечает Н. К. Шильдер, в это время Николай «действовал вполне независимо от советов старшего брата, но вместе с тем избегал, по возможности, предпринимать что-либо ему неприятное»[194]194
  Шильдер Н. К. Император Николай I и Польша. Вып. 3. С. 519.


[Закрыть].

И все же идея хотя бы символического оформления единения двух армий на поле боя («братания», по меткому замечанию Бенкендорфа) была слишком близка императору. В письме от 19 апреля (1 мая) 1828 г., сообщив брату, что «жребий брошен» и он отправляется на театр военных действий, Николай выразил (что примечательно – в постскриптуме) желание иметь при себе нескольких польских офицеров[195]195
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 220.


[Закрыть]. Но даже такой жест показался Константину неприемлемым, и спор братьев перешел на новый уровень. Цесаревич фактически обвинил Николая в том, что император стремится дискредитировать его репутацию в Польше. Он заявил, что необходимость выбрать польских офицеров для отправки на войну ставит его в «затруднительное положение», поскольку «этот выбор может оскорбить тех, на кого выбор не падет… они (поляки. – Прим. авт.) увидят покровительство», а после возвращения «проявится зависть, а отсюда дрязги и т. д.». Великий князь указывал, что покровительство было как раз тем, что он «избегал делать на протяжении последних 14 лет», резюмируя, что «нет ничего более опасного, чем подобные вещи»[196]196
  Там же. С. 225–226.


[Закрыть].

Опасаясь, вероятно, что, несмотря на давление, этот раунд все-таки может быть проигран, Константин Павлович вновь написал императору несколько дней спустя. Он разыграл последнюю карту – обратился к брату с просьбой одобрить его прибытие на театр военных действий вместе с польскими офицерами: «…если я должен сделать выбор поляков… и если я не иду с ними, что они подумают обо мне? Каково будет их мнение на мой счет после того, как я был с ними на протяжении 13–14 лет… Видите ли Вы, неприятное положение, в котором я оказываюсь. Я мучал их в мирное время, но в момент опасности, я остаюсь позади и отправляю их одних без меня и без поддержки. Чувствуете ли Вы, дорогой брат, унизительность моей ситуации и что я не надеюсь заслужить тот пост, который я занимаю по воле Императора… В остальном все будет так, как Вы пожелаете»[197]197
  Там же. С. 243.


[Закрыть]. Император отвечал на это, что был бы счастлив видеть Константина во главе его войск, участвующих в войне против Турции, однако добавлял в конце: «…я не думаю, что это когда-нибудь будет возможно или необходимо»[198]198
  Там же. С. 246–247.


[Закрыть]. Итогом схватки стала ничья – 18 польских офицеров все-таки присоединились к русским войскам на Балканах[199]199
  Шильдер Н. К. Император Николай I и Польша. Вып. 3. С. 522. А. Х. Бенкендорф так описывает произошедшее: «…одна фраза великого князя поразила благородное сердце императора и заставила его отказаться от этого интересного проекта. Великий князь написал, что его честь будет задета, если на войну отправятся войска, которые он формировал, а он сам не сможет разделить с ними опасности и славу» (Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. С. 404). Цесаревич вместе с тем согласился с решением императора об определении нескольких польских офицеров на театр военных действий и через Бенкендорфа поблагодарил брата за «благорасположение» к ним (Константин Павлович, великий князь. Переписка великого князя Константина Павловича с графом А. Х. Бенкендорфом // Русский архив. 1884. № 6. С. 324).


[Закрыть], а Константин Павлович остался следить за военными действиями русской армии из Варшавы[200]200
  В военной канцелярии цесаревича сохранились описания сражений, включая взятие Варны, реляции, выписки из журналов, цветные карты и прочие сведения о ведении боевых действий в Турции (РГВИА. Ф. 25. Оп. 2/161а. Д. 567 (1828–1830 гг.). Л. 269–303 об.).


[Закрыть].

Эпизод с неучастием польской армии в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг. активно обсуждался в польском обществе, высказывались соображения, что если бы идея привлечения поляков к участию в этой войне была реализована, то польские войска «снискали бы этим царскую милость»[201]201
  [Чайковский М.] Записки Михаила Чайковского (Мехмет-Садык-паши). С. 164.


[Закрыть]. Интересно, что такая трактовка перекочевала на страницы исторической литературы, обретя черты рассказа об упущенном шансе на русско-польское примирение. Так, Н. К. Шильдер, бывший, что примечательно, историком и военным, резюмировал в этой связи: «…благой мысли императора Николая не суждено было осуществиться; польская армия осталась нетронутою в царстве и, по-прежнему, продолжала спокойно упражняться во всех тонкостях гарнизонной службы под требовательным оком своего главнокомандующего, а тайные общества могли беспрепятственно продолжать в рядах ея свою подпольную, разлагающую работу, которая благодаря близорукому упорству цесаревича привела ко взрыву 1830 года»[202]202
  Шильдер Н. К. Император Николай I и Польша. Вып. 3. С. 523.


[Закрыть]. Шильдер размышляет здесь, по сути, в парадигме, предложенной самим императором Николаем I. Согласно последней, единение на поле боя позволило бы оставить позади прежние противоречия. Нет сомнения, однако, что трактовка может быть и иной – участие в войне укрепило бы ее польских участников в видении себя, собственной храбрости и прав на политическое высказывание, что не предотвратило бы взрыв.

Обсуждение собственно польских дел в переписке двух братьев в 1826–1829 гг. никогда не исчезало, а общий тон дискуссии оставался тревожным. Цесаревич постоянно внушал Николаю беспокойство в связи с ситуацией в Польше. Чем больше времени проходило после восстания декабристов, тем реже Константин готов был сообщать в Петербург, как в дни мятежа на Сенатской площади, что «здесь (в Варшаве. – Прим. авт.) все спокойно и удивлено и возмущено петербургскими ужасами»[203]203
  Там же. Вып. 2. С. 277.


[Закрыть]. При этом Константин мог предлагать, часто в одном и том же письме, противоположные оценки ситуации в регионе. Так, в мае 1828 г. он писал Николаю I в связи с судом над членами тайных обществ в Польше: «Наш печально известный долгий процесс двигается к своему концу и публичные прослушивания будут закончены в понедельник, послезавтра, после чего приступят уже к суду. Слава Богу, в стране все спокойно». Однако уже в следующем абзаце он сообщал Николаю, что информация о строительстве крепости в прусской Польше у границы с Царством «очень беспокоит жителей… и заставляет их об этом судачить»[204]204
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 226.


[Закрыть]. Ровно так же великий князь вел себя в связи с решением сенатского суда, оправдавшего членов польских тайных обществ. Поддерживая императора в его возмущении против принятой резолюции, он одновременно заводил разговор об «исключениях» и необходимости вникнуть в суть самого появления недовольства в польском обществе[205]205
  Там же. С. 235; Цесаревич Константин Павлович. 1816–1831 гг. // Русская старина. 1873. Т. 8 (сентябрь). С. 387.


[Закрыть].

Поводом для отсылки в Петербург противоречивых сведений об общественных настроениях в Польше стали для Константина даже успешные действия русской армии под Варной. Он сообщал графу А. Х. Бенкендорфу, который в какой-то момент стал посредником в коммуникации между братьями: «Я не нахожу слов, любезный генерал, чтобы выразить Вам радость… Прошу вас положить к стопам Его Величества мои самые искренние поздравления по этому случаю. Смею сказать, что мы с нетерпением ждали хороших известий… так как… мы потерпели от турок несколько неудач… эти самые неудачи, которых нельзя было скрыть от публики, несмотря на бдительный надзор над ввозом иностранных газет, в некоторой степени оживили и ободрили недовольных, число которых, впрочем, очень незначительно. Они с жадностью бросались на газеты и в особенности французские, на которые они смотрят как на Евангелие, и уже начали, так сказать, подымать нос»[206]206
  Константин Павлович, великий князь. Переписка великого князя Константина Павловича с графом А. Х. Бенкендорфом. С. 327–328.


[Закрыть]. Этот отрывок очень показателен для понимания того, как выражал свои мысли Константин. Отмечая незначительное число недовольных, он сопровождал свой рассказ ярким описанием того, как последние «с жадностью бросались» на французские газеты. Выразительный образ провоцировал чувство тревоги. В этом отрывке важна не столько оценка Константином военной кампании 1828 г. (она во многом соответствовала реальному положению дел[207]207
  В переписке современников можно найти не менее яркие эпитеты. Так, А. А. Закревский писал П. Д. Киселеву: «Взятием Варны ваша кампания кончилась не так унизительно, как бы без оной таковую привели к концу» (Бумаги графа Арсения Андреевича Закревского. С. 309).


[Закрыть]), сколько стремление великого князя возвращать всё и вся к польским делам, указывая, что именно этой территории должно уделяться максимальное внимание, поскольку стабильность здесь неочевидна.

А. Х. Бенкендорф, рассказывавший в своих «Воспоминаниях» о коронации императора в Варшаве в 1829 г., прямо связывал решение Николая I провести церемонию с теми сомнениями, которые монарх испытывал в отношении Константина. По мнению главы Третьего отделения, император, стремившийся к постепенному пересмотру решений Александра I применительно к польским землям и испытывавший постоянное сопротивление со стороны цесаревича, хотел «увидеть все своими глазами»[208]208
  Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. С. 403.


[Закрыть]. Едва ли, впрочем, речь шла о сборе информации. Скорее к концу 1828 г. Николай I серьезно задумался о необходимости укрепить свою позицию в польских землях, изменить баланс сил в регионе, сделав более зримым себя, и отодвинуть брата, так измучившего его постоянными спорами и давлением, на второй план[209]209
  О. С. Каштанова высказала предположение, что император намеревался «дискредитировать Константина Павловича» в связи с его приверженностью идее императора Александра I присоединить к Царству Польскому Литву (Каштанова О. С. К истории коронации Николая I в Варшаве (1829 год). С. 41). В 1827 г. Николай и Константин действительно горячо обсуждали вопрос изменения территории Царства; к моменту принятия решения о коронации разговоры такого рода отошли в прошлое. Как будет показано дальше, коронация была выстроена исходя из стремления произвести на поляков максимально выгодное впечатление. Она должна была пробудить надежды, а не лишить их.


[Закрыть]. В январе 1829 г. он писал Константину: «Вероятно, наш процесс (над членами Патриотического общества. – Прим. авт.) скоро закончится и с Божьей помощью я смогу оказаться в Варшаве с женой и сыном, как я и планировал это»[210]210
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 301.


[Закрыть].

В исключительно небольшой историографии, посвященной польской коронации Николая I, вопрос о причинах, побудивших императора провести церемонию, является дискуссионным. Чаще всего коронация предстает эпизодом из истории непростых русско-австрийских отношений первой половины XIX в.[211]211
  С. М. Фалькович, например, полагала, что Николай I был вынужден провести коронацию в Варшаве, чтобы «не дать „Орленку“ себя опередить» (Фалькович С. М. Польское общественное движение и политика царской администрации Королевства Польского (1815–1830). С. 406). См. также: Zajewski W. Koronacja i detronizacja Mikołaja I w Zamku Królewskim // Przegląd Humanistyczny. 1971. № 5 (86). S. 15–28.


[Закрыть] или объясняется стремлением императора привлечь на свою сторону польскую аристократию, сгладив последствия судебного процесса над членами Патриотического общества[212]212
  Каштанова О. С. К истории коронации Николая I в Варшаве (1829 год). С. 41; Аскенази Ш. Царство Польское. 1815–1830 гг. С. 97; Zajewski W. Koronacja i detronizacja Mikołaja I w Zamku Królewskim. S. 15–28; Kowalczykowa A. Królewskie wizyty Mikołaja I w Warszawie // Rocznik Warszawski. 1987. T. XIX. S. 108.


[Закрыть]. При этом последний аргумент оказывается также связанным с «австрийской темой» – Россия и Австрия предстают конкурентами в борьбе за польские земли и популярность среди поляков.

В правление императора Николая I взаимоотношения России и Австрии напоминали русские горки, и в начале царствования движение шло по нисходящей линии. В литературе утвердилось представление, что разлад начался еще при Александре I и был вызван соперничеством в польских землях. Принято также думать, что Австрия опасалась укрепления России на Востоке и, используя формулировку австрийского министра иностранных дел К. фон Меттерниха, возврата к «политике и стремлениям русских государей XVIII века»[213]213
  Татищев С. С. Император Николай и иностранные дворы: исторические очерки. СПб., 1889. С. 53–55.


[Закрыть] – рассматривалась даже возможность поддержки Турции в войне с Россией 1828–1829 гг. Обсуждение этого вопроса пришлось на первый год войны – не слишком удачный для русского оружия[214]214
  Там же. С. 54–55.


[Закрыть].

Этот период сменился временем примирения и восстановления добрых отношений. Как известно, в 1849 г. войска императора Николая I по просьбе австрийского монарха, 18-летнего Франца Иосифа, приняли участие в подавлении Венгерской революции 1848–1849 гг. Император Николай I получил послание из Вены, находясь в Москве, где монаршая семья присутствовала при освящении только что построенного Большого Кремлевского дворца. Все произошло в пасхальную ночь. Великая княжна Ольга Николаевна так вспоминала этот момент: «Это была одна из самых красивых, но и самых утомительных церемоний в моей жизни: она длилась с полуночи до четырех часов утра. По ее окончании Папа (император Николай I. – Прим. авт.) получил депешу от юного Франца Иосифа Австрийского, просившего своего союзника о помощи против Венгерского восстания. Австрийская империя была в опасности. Папа сейчас же подписал приказ о походе русских войск»[215]215
  Ольга Николаевна, великая княжна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 237.


[Закрыть]. Как пишет историк Е. В. Тарле, «австрийский генерал, который весной 1849 г. прибыл в Варшаву умолять Паскевича о помощи против Венгерской революции, в припадке сильного чувства даже стал на колени пред русским фельдмаршалом. И в тот момент этот жест очень точно символизировал отношение австрийской дипломатии к Николаю Павловичу»[216]216
  Тарле Е. В. Крымская война. М.; Л., 1941. Т. 1. С. 112.


[Закрыть].

Интересна решительность или, быть может, поспешность, с которой, судя по словам дочери, император подписал приказ. Помимо очевидной приверженности охранительным принципам и резкого неприятия революционных движений, одной из интенций здесь было отношение Николая I к юному австрийскому монарху. Сам российский император много позднее писал о встрече с Францем Иосифом: «С первого свидания я почувствовал к нему такую же нежность, как к собственным детям. Мое сердце приняло его с бесконечным доверием как… сына»[217]217
  Записка графа Киселева о государе Николае Павловиче // Николай I: Муж, отец, император. М., 2000. С. 531.


[Закрыть]. Привязанность к Францу Иосифу, а также, как часто отмечают биографы Николая I, отсутствие стремления к гибкости во внешней политике, культ открытости и прямоты[218]218
  Выскочков Л. В. Николай I. С. 333–411.


[Закрыть] сыграли свою роль в принятии решения. Возможно, определенное значение имело и время, когда сообщение было доставлено. Известие, полученное в ночь перед главным православным праздником, могло быть воспринято императором как своего рода знак.

Направив в Венгрию русский экспедиционный корпус, император резко изменил соотношение сил. Потерпев неудачу в попытках объединить остатки венгерской армии[219]219
  Очерк Венгерской войны 1848–1849 гг. СПб., 1850. С. 154.


[Закрыть], командовавший войсками восставших Артур Гёргей начал переговоры и в августе 1849 г. у селения Вилагос сдался генералу русской службы Ф. В. Ридигеру[220]220
  Görgei A. My Life and Acts in Hungary in the Years 1848 and 1849. New York, 1852. P. 605–607.


[Закрыть].

В 1853 г., однако, Николай словно ударился о стену. Россия вступила в Крымскую войну против Османской империи, и с самых первых дней события начали развиваться совершенно не так, как рассчитывал монарх. Речь шла не только о том, что в конечном итоге России пришлось воевать с сильнейшей коалицией, где на стороне Турции выступали Франция и Великобритания. Император Николай, который полагал себя спасителем Австрии, рассчитывал на ее поддержку во время войны, тогда как Франц Иосиф, опасаясь укрепления позиций России на Дунае, был намерен поддержать противников своего спасителя. Современники писали о потрясении, которое испытал при этом Николай I. Он горько сожалел, что помог австрийцам подавить Венгерский мятеж[221]221
  Тарле Е. В. Крымская война. Т. 1. С. 112–113.


[Закрыть], корил себя за «излишнюю доверчивость» и «жестокое заблуждение», называя австрийцев «вероломными и неблагодарными подлецами»[222]222
  Записка графа Киселева о государе Николае Павловиче. С. 531–532; Тарле Е. В. Крымская война. Т. 1. С. 478.


[Закрыть].

Но вернемся к русско-австрийским взаимоотношениям начала николаевского царствования. С. М. Фалькович отмечает, что в целом скоординированная политика в польских землях, которую вели после разделов Польши Россия, Австрия и Пруссия, была осложнена после Венского конгресса введением в Царстве Польском автономии и конституции, которые стали «„бельмом в глазу“ для австрийского и прусского монархов, опасавшихся „дурного примера“». Это послужило триггером к тому, что Австрия и Пруссия, соперничая с Россией, «сами старались одновременно заигрывать с поляками»[223]223
  Фалькович С. М. Польский вопрос во взаимоотношениях России, Австрии и Пруссии накануне и в период восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском // Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре. М.: Индрик, 2009. С. 299.


[Закрыть].

В Царстве Польском в первые годы николаевского царствования сопоставление политики России и Австрии в отношении польских земель было неотъемлемой частью публичной риторики. Это подробно отразили материалы Третьего отделения. В донесениях Николаю I А. Х. Бенкендорф и М. Я. фон Фок, ритуально подчеркивая, что «благонамеренные поляки» Австрии не доверяют[224]224
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 2. Д. 4. Л. 4.


[Закрыть], вместе с тем сообщали о разговорах, в которых Россия проигрывала сравнение. Донесения агентов фиксировали, что в Варшаве было распространено представление, что будто бы в австрийской Польше «все позволяют печатать без всякого искажения»[225]225
  Там же. Д. 5. Л. 57 об.


[Закрыть], «что политических преследований в Австрии нет и поляки живут спокойно, пользуются уважением двора, что литературе и истории не делают таких прижимок в Австрии как то делает Новосильцев в Варшаве»[226]226
  Там же. Л. 55–55 об.


[Закрыть]. В ряде донесений приближенный Константина Павловича граф Н. Н. Новосильцев, напротив, рисовался пособником «австрийской партии» – человеком, постоянно наносившим вред взаимоотношениям поляков и российского императора[227]227
  Там же. Д. 4. Л. 8, 14.


[Закрыть]. В любом случае Австрия из поля зрения не исчезала.

Стоит отметить, что агенты Третьего отделения фиксировали и сравнения российской политики в Царстве Польском с отношением к полякам в прусских землях. Они также предсказуемо делались не в пользу России: «В Познани живут счастливо, смирно без принуждения… наместника Антонио Радзивила весьма хвалит Король Прусский, говорит, удостаивая, что мы которые ему давали советы, чтобы истребить в польских провинциях язык и народность польскую не понимали дела», «они (пруссаки. – Прим. авт.) не мешают полякам быть поляками, и будут за то иметь верных друзей»[228]228
  Там же. Д. 5. Л. 56 об.


[Закрыть]. Прусские польские территории в дискуссии, однако, упоминались много реже. Надо полагать, что сопоставление с Пруссией воспринималось в Царстве Польском как менее удобное для выстраивания системы давления, поскольку прусский король был тестем Николая I.

Императору регулярно сообщали и об австрийских агентах – реальных и мнимых. Так, в 1826 г. Николай получил следующее агентурное сообщение о настроениях в Польше: «…в Польше нет карбонариев, но есть общее неудовольствие и недовольные… а Меттерних слишком умен, чтобы отважиться на то, чтобы иметь явных агентов в русской Польше… Кажется, что желание восстановить снова иезуитов в России клонилось к сей цели… Австрия… одна из католических держав в состоянии их протежировать»[229]229
  Там же. Л. 11 об. – 12.


[Закрыть]. А. Х. Бенкендорф и Константин Павлович в это время действительно много переписывались относительно «уловок» Меттерниха, направленных на то, «чтобы сделать приятное для галицийских подданных Австрии»[230]230
  Константин Павлович, великий князь. Переписка великого князя Константина Павловича с графом А. Х. Бенкендорфом. С. 303. Примечательно, что в это время К. фон Меттерних размышлял о покойном Александре I и его политике. В 1829 г. он написал очерк о российском императоре (Меттерних К. В. фон. Император Александр I. Портрет, писанный Меттернихом в 1829 г. // Исторический вестник. 1880. Т. 1. № 1. С. 168–180).


[Закрыть].

Агенты сообщали и о конкретных акциях, в которых участвовали австрийские подданные. Так, в 1827–1828 гг., в период активной критики введенных ограничений на изучение польской истории, император получал сведения о символических перформансах разного рода. Одним из таких мероприятий стала разыгранная в 1828 г. в Варшаве костюмированная сцена или «карнавал», в котором принял деятельное участие австрийский консул. Как сообщалось, «карнавал» был устроен польскими магнатами, решившими «вопреки… Великому инквизитору (Н. Н. Новосильцеву. – Прим. авт.) подышать свободно польским воздухом». Один из поляков так описал увиденное: «…в именины нашего знаменитого и боготворимого старца Немцевича был дан бал графиней Потоцкой, женой Станислава, на котором представлен был двор польского короля Сигизмунда Августа по описанию в романе Немцевича… „Ян из Тенчина“». Разыгранная сценка отсылала к временам Люблинской унии, объединившей Польшу и Великое княжество Литовское в Речь Посполитую. Иными словами, магнаты Царства Польского, оперируя категориями памяти, обыгрывали идею объединения, которое с учетом разыгранной роли австрийского посла трактовалось как возможность, вполне реализуемая при поддержке Австрии[231]231
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 2. Д. 5. Л. 55–55 об., 56.


[Закрыть]. Без сомнения, описания подобных действ должны были настораживать Николая I.

Еще одним случаем интервенции, на сей раз – словесной, на который обратили внимание агенты Николая I, стала произнесенная в феврале 1828 г. речь галицийского губернатора князя А.‐Л. Лобковица. Третье отделение так представило императору произошедшее и реакцию на события в Варшаве: «…носятся слухи и ходят по рукам письма, что австрийский генерал Лобковиц, управляющий Галициею в собрании дворян или на ландтаге произнес речь на польском языке, что случилось в первый раз от присоединение Галиции к Австрии. Лобковиц якобы явился в собрание в польском платье и говорил о польской национальности, советовал к будущему году всем полякам одеваться в национальный костюм. О речи его говорят газеты, что она исполнена достоинством и утешением для народа, заслуживающего лучшую участь»[232]232
  Там же. Л. 58.


[Закрыть].

Рассказом о событии дело не ограничилось. Составитель документа позволил себе описать ситуацию в австрийской и русской Польше широкими мазками, увязав этот конкретный случай с общественными настроениями и ожиданием появления нового польского короля: «Толкуют в Галиции о Польском Короле, брате императора, неизвестно котором. Но… все наущения Австрии худо принимают и поляки не верят вероломной политике австрийского двора… Другие поляки рассуждают, что будто быть может поляки Австрии и заставят ее предпринять что-нибудь для Польши. Но как бы то ни было, поляки холодны к Австрии, говоря о массе народа и дворянства. Все взоры обращены, по словам поляков, на русского императора. Будет ли он короноваться?.. Не подлежит никакому сомнению, что австрийцы сильно действуют через Галицию на умы поляков… Самые усиленные, пламенные патриоты говорят: „Дай Бог, чтобы Австрия сделала что-нибудь для блага нашего народа, тогда будем ей верны и простим все“… это точит польские сердца»[233]233
  Там же. Л. 58–58 об.


[Закрыть].

Приведенные выше указания на «толки» в австрийской Польше, обсуждение вопроса коронации и даже перечисление претендентов на корону не существующего в тот момент государства не были единичными. В другом донесении некоему «австрийскому интригану» приписывались такие слова: «Государь, вступив на престол обещал исполнить все предписанное Конституциею[234]234
  Отсылка к Манифесту Николая I от 13 (25) декабря 1825 г.


[Закрыть], а там именно сказано, что каждый король, наследник Александра, обязан короноваться. Государь короновался в Москве, а в Варшаве не хочет, потому что Россия сильна, а Польша слаба и может быть подавлена силою России. Но если государь почитает себя позволенным не держать слово и ниспровергать закон коронный, то что же может удержать в покорности подданных кроме страха? Если же сила равная России вздумает покровительствовать Польше и возвратить ей достоинство нации, тогда поляки не обязаны быть верными государю, к главе которого не прикасалась польская корона и которой не видел своего народа, не был на его совещаниях и призрел весьма их правами»[235]235
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 2. Д. 4. Л. 10 об. – 11. Об антирусских настроениях в Царстве Польском см. также: ОР РНБ. № 1000. Оп. 2. Д. 411.


[Закрыть].

Нужно отметить, что коронация в Польше как аргумент в конкурентной борьбе не была идеей исключительно николаевского царствования. В начале 1810‐х гг. Александр I также получал проекты с предложениями возложить на себя польскую корону, чтобы противодействовать популярности Наполеона в регионе. Так, в 1812 г. Н. Н. Новосильцев представил императору докладную записку ввиду угрозы нападения Наполеона на Россию. Указывая на создание в наполеоновской армии легионов «из дезертиров польских, из венгров, хорватов, одним словом из славян, собираемых им под предлогом соединения единоплеменных», Н. Н. Новосильцев писал, что действия такого рода воспринимаются как знак намерений Наполеона восстановить Польское королевство[236]236
  ОР РНБ. Ф. 526. Д. 7. Л. 3 об. – 5.


[Закрыть]. Н. Н. Новосильцев призывал императора Александра опередить Наполеона, который мог возложить польскую корону на себя или на своего брата Жерома, организовав брак последнего с дочерью герцога Варшавского Фридриха Августа[237]237
  ОР РНБ. Ф. 526. Д. 7. Л. 4.


[Закрыть]. Дабы умерить пыл польских «ентузиастов», Новосильцев предлагал провести «простую операцию» – короновать самого Александра как польского короля[238]238
  Там же. Л. 8–8 об.


[Закрыть].

Спустя полтора десятилетия Третье отделение предлагало все тот же выход – коронацию. «Имя короля есть магический талисман в Польше, который все переменит в одно мгновение», – сообщали императору. Действительно, идея коронации Николая I в Варшаве представлялась польскому обществу значимой с самого начала его царствования. В агентурных записках из Польши, которые собирала политическая полиция империи, тема будущей коронации поднималась постоянно[239]239
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 2. Д. 4. Л. 8, 10 об. – 11; Д. 5. Л. 58.


[Закрыть]. М. Я. фон Фок еще в 1826 г. сообщал императору, что «благонадежные поляки» полагают, что «для успокоения умов в Польше, привязывании сердец к особе Государя, уничтожения всех интриг… и пресечения злоупотреблений [надлежит] посетить государю Вильно и Варшаву с наследником престола и возложить на себя корону. Произнести речь от трона, в которой бы было несколько исторических воспоминаний о славном народе, его верности и любви короля и обещаний удержать невредимыми их права и конституцию»[240]240
  Там же. Д. 5. Л. 10 об. О рассуждениях схожего характера см.: Там же. Л. 14 об.


[Закрыть]. Польские источники личного происхождения фиксируют схожую картину – коронацию ждали, к ней готовились и при этом полагали, что Николая отговаривают от подобного жеста. Н. Кицка прямо пишет, что русское общество, которое польская мемуаристка идентифицирует как «старое», противодействовало подобному развитию событий[241]241
  Kicka N. Pamiętniki. Warszawa: Instytut Wydawniczy Pax, 1972. S. 156.


[Закрыть]. Однако время шло, а Николай все не ехал в Варшаву, и корону стали примерять на других претендентов.

Разговоры о том, что в Вене рассматривают вопрос о проведении коронации во Львове или – как вариант – возложении на нового претендента титула «великого князя Галиции», стали тревожить Николая I, когда титул польского короля начали примерять не на «брата императора, неизвестно которого», а на герцога Рейхштадтского[242]242
  Фалькович С. М. Миф Наполеона в сознании поляков // Славяноведение. 2012. № 6. С. 76.


[Закрыть]. За титулом герцога Рейхштадтского скрывался подраставший Наполеон II, единственный законный сын Наполеона Бонапарта и Марии-Луизы Австрийской, в пользу которого, как все, конечно, помнили, было первоначально подписано не принятое союзниками отречение Бонапарта. Титул герцога Рейхштадтского Наполеон II (или Орленок, как любовно называли сына Бонапарта в Европе) получил в подарок от деда, австрийского императора Франца II.

В Польше, как известно, существовал настоящий культ Наполеона[243]243
  Там же. С. 74–77; Nance A. B. Literary and cultural images of a nation without a state. The case of 19^th century Poland. P. 19–23.


[Закрыть]. Это культурное явление, как уже отмечено в литературе, было в значительной мере однонаправленным и мало соотносилось с социальной реальностью начала века. Так, Дж. Стенли показал, что появление поляков в наполеоновских легионах не сломало заданный эпохой Просвещения тренд и не изменило восприятие французов, видевших Польшу вполне ориенталистски[244]244
  Это подтверждается и прямыми высказываниями Наполеона (Коленкур А. Поход Наполеона в Россию. Таллин; М.: АО «Скиф Алекс», 1994. С. 357).


[Закрыть]. Стенли подробно описывает поведение французских войск в Польше, обращая внимание на происходившие грабежи и изнасилования, что мало отличалось от действий на завоеванной территории[245]245
  Stanley J. French Attitudes toward Poland in the Napoleonic Period // Canadian Slavonic Papers / Revue Canadienne des Slavistes. 2007. Vol. 49. № 3/4. P. 209–227; Idem. Napoleon and Poland: On the 200^th Anniversary of the Establishment of the Duchy of Warsaw: Introduction // Canadian Slavonic Papers. Revue Canadienne des Slavistes. 2007. Vol. 49. № 3/4. P. 169–170.


[Закрыть]. В польской историографии, однако, позиция Наполеона в отношении Польши, как правило, интерпретируется в рамках борьбы за восстановление страны[246]246
  См., например: Zamoyski A. 1812: Napoleon’s Fatal March on Moscow. L.: Harper Collins, 2004. P. 510.


[Закрыть].

В послевоенной Польше любая отсылка к имени Наполеона оказывалась эмоционально окрашенной безотносительно того, на каком уровне она появлялась: к образу Наполеона апеллировали члены тайных организаций, а поляки, вступавшие в турецкую армию в период Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., распространяли слухи, что французский император жив и находится в их рядах[247]247
  Фалькович С. М. Миф Наполеона в сознании поляков. С. 76.


[Закрыть]. С другой стороны, великий князь Константин Павлович был не менее увлечен образом Наполеона. Он восхищался военным гением французского императора[248]248
  Pienkos A. The Imperfect Autocrat. Grand Duke Konstantin Pavlovich and the Polish Congress Kingdom. P. 13.


[Закрыть]; считается даже, что по этой причине в 1800‐е гг. великий князь не желал принимать участие в военных действиях против Франции[249]249
  Каштанова О. С. Путешествия великого князя Константина Павловича в системе военно-политических и династических интересов Российской империи // Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу / Отв. ред. О. В. Хаванова, М. В. Лескинен. М.; СПб., 2015. С. 180.


[Закрыть]. Известно, что цесаревич дорожил полученными от Наполеона в 1807 г. орденом Почетного легиона и золотой саблей[250]250
  Pienkos A. The Imperfect Autocrat. Grand Duke Konstantin Pavlovich and the Polish Congress Kingdom. P. 13.


[Закрыть]. Символично, что его польская жена получила титул в честь имения Лович, где в родовом склепе была похоронена польская любовница Наполеона Мария Валевская. Эта территория прусской Польши, ставшая частью Российской империи, была отдана в личное владение Константину Павловичу и явно не случайно стала основой титула его возлюбленной. Семиотически в этой композиции Иоанна Грудзинская (Лович) становилась Марией Валевской, а Константин мог примерить на себя образ своего кумира[251]251
  Интересно, что это место было связано также и с памятью о наполеоновском маршале – поляке Юзефе Понятовском. Тело Понятовского, утонувшего в битве при Лейпциге, было разрешено доставить в Варшаву. Некоторое время, до получения распоряжений от великого князя Константина Павловича, его тело оставалось в имении Лович (РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1190. Л. 3). Подробнее о мемориальных практиках в период правления Александра I, направленных на увековечивание памяти о Юзефе Понятовском, см. главы 7–8.


[Закрыть].

И все же игры в Наполеона в любой момент могли утратить безобидность. Показательна реакция русского правительства на приезд в Варшаву в 1824 г. Александра Валевского, незаконнорожденного сына Наполеона и Марии Валевской. Молодой человек вызывал пристальный интерес Петербурга. Третье отделение следило за его перемещениями, а великий князь Константин Павлович переписывался на его счет с А. Х. Бенкендорфом. Бегство Валевского в Англию через Петербург вызвало возмущение цесаревича, потребовавшего от Бенкендорфа принудить французское правительство к высылке юноши, если он объявится в Париже[252]252
  Константин Павлович, великий князь. Переписка великого князя Константина Павловича с графом А. Х. Бенкендорфом. С. 303–304.


[Закрыть]. Неудивительно поэтому, что возникновение слухов о том, что законный сын Наполеона может претендовать на власть в Польше, обеспокоило Николая I.

Император и его окружение понимали, что полякам было все равно, с какой территории начнется объединение Польши. На фоне разговоров о планах Австрии относительно коронации и обсуждавшейся среди галицийских поляков идеи австро-русской войны ради объединения польских земель[253]253
  Фалькович С. М. Польский вопрос во взаимоотношениях России, Австрии и Пруссии накануне и в период восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском. С. 405.


[Закрыть] появление фигуры Наполеона II было особенно тревожным. Монарх нервничал, стремясь понять природу слухов, и вновь обращался к брату. В марте 1828 г. он писал Константину Павловичу: «Дело Меттерниха или маленького Наполеона – это фарс, который они (австрийцы. – Прим. авт.) хотят, чтобы мы приняли за чистую монету, чтобы отвлечь наше внимание; тактика, которую… Вы распознали, но, тем не менее, было бы ценно суметь раскрыть источник этого шума»[254]254
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 213.


[Закрыть]. Великий князь, сообщавший брату ранее, что «маленький Наполеон» «входит в доверие… в Галиции», получив просьбу императора «расследовать» дело, ответил отказом. По словам цесаревича, изучить ситуацию подробнее возможным не представлялось, «так как нужно опросить целиком все население Польши, Галиции, Познани и Литвы, Волыни и т. д., одним словом, всех поляков»[255]255
  Там же. С. 210.


[Закрыть]. В другом письме он утверждал относительно интриги вокруг Орленка, что «невозможно иметь… материалы более достоверные, чем те, что я Вам дал»[256]256
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 216.


[Закрыть]. Отказываясь входить в нюансы дела, настаивая, что последнее представляет собой не более чем «выдумку», и даже прямо отправляя Николая разбираться со слухами к министру иностранных дел К. В. Нессельроде, великий князь Константин, конечно, не только не успокаивал молодого монарха, но, напротив, усиливал в нем ощущение утраты контроля над регионом.

Как уже говорилось, Константин сам активно разыгрывал австрийскую карту, чтобы подтолкнуть императора к тем или иным действиям или, напротив, предотвратить их[257]257
  В литературе существует мнение, что Константин Павлович крайне подозрительно относился к Австрии еще со времен суворовских походов, в которых принимал участие (Каштанова О. С. Путешествия великого князя Константина Павловича в системе военно-политических и династических интересов Российской империи. С. 179).


[Закрыть]. В преддверии войны с Турцией 1828–1829 гг. великий князь информировал брата о передвижении войск на австрийской границе[258]258
  Фалькович С. М. Польский вопрос во взаимоотношениях России, Австрии и Пруссии накануне и в период восстания 1830–1831 гг. в Королевстве Польском. С. 299.


[Закрыть]. Более того, Константин Павлович более или менее предметно готовил сценарий действий на случай вступления Австрии в войну с Россией. Так, в Третьем отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии сохранился рапорт генерал-лейтенанта Кривцова о сожжении во время Польского восстания 1830–1831 гг. секретных документов, хранившихся во дворце цесаревича Константина Павловича в Варшаве. Согласно этому рапорту, Кривцов уничтожил переписку цесаревича за 1827–1828 гг. При этом последняя заключала материалы об учреждении Обсервационной армии и секретные предложения «на случай разрыва с Австрией, действовать наступательно»[259]259
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 2. Д. 77. Л. 5 об. Другие источники также подтверждают, что архив цесаревича остался в Варшаве (РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. Д. 5424. Л. 1).


[Закрыть]. В тот момент, однако, император Николай не слишком верил в перспективу того, что с началом действий против Турции Австрия откроет войну на западных границах Российской империи. Весной 1828 г., уже обсуждая детали будущей Турецкой кампании, император предлагал брату оставить в Замостье немного войск «на случай неожиданной атаки», добавляя при этом, что подобное «очень маловероятно при нынешнем положении дел»[260]260
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 223.


[Закрыть]. Позиция Австрии была конкурентной, иногда агрессивной, но в 1828 г. страны вовсе не находились на пороге войны.