Текст книги "Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в"

Отъезд императора, императрицы, наследника и сопровождавших их лиц из Петербурга в Варшаву был назначен на вечер 24 апреля (6 мая) 1829 г. Завершалась первая неделя после Пасхи, а при дворе закончился полугодовой траур по кончине императрицы Марии Федоровны. Именно поэтому большая часть событий этого дня была посвящена памяти скончавшейся матери монарха[391]391
  РГИА. Ф. 516. Оп. 1. Д. 138. Л. 234–234 об.; Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 75.


[Закрыть]. Утром Николай I и Александра Федоровна присутствовали на панихиде по покойной императрице в Малой церкви Зимнего дворца. Все прошло, что называется, «в узком кругу» – камер-фурьерский журнал фиксирует, что двор по этому случаю не собирался[392]392
  Там же. Ф. 516. Оп. 1. Д. 138. Л. 235.


[Закрыть]. Император, наследник и великий князь Михаил Павлович посетили потом императорскую усыпальницу Петропавловского собора, а императрица Александра Федоровна с великими княжнами Марией и Ольгой «в карете изволила поехать в Церковь всем скорбящей Божей матери что у Воскресенского моста на поклонение иконе»[393]393
  Там же.


[Закрыть].

Вечером состоялся молебен в Казанском соборе столицы по случаю отправления в «императорский вояж»[394]394
  Там же. Л. 234–237.


[Закрыть]. Императорская чета, наследник Александр Николаевич и свита отправились в путь сразу после его окончания, от ступеней главного петербургского собора[395]395
  Там же. Л. 236–237. Младшие дети императорской фамилии остались в Северной столице (РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 212). Одна из дочерей Николая I позже вспоминала: «В 1828–1829 гг. мои родители жили в Варшаве из‐за предстоявших там торжеств коронования… Саша (наследник Александр Николаевич. – Прим. авт.) сопровождал родителей в Варшаву, а потом в Берлин, где он был представлен своему деду, королю Фридриху Вильгельму III. Мы остались в Царском Селе…» (Ольга Николаевна, великая княжна. Сон юности. Воспоминания великой княжны Ольги Николаевны. 1825–1846. С. 184).


[Закрыть]. Между прочим, организация молебна заставила поволноваться митрополита Санкт-Петербургского Серафима (Глаголевского). Несколькими днями ранее он справлялся у князя Петра Мещерского о времени, на которое император назначил «торжественное молитвословие по примеру прошедшего года»[396]396
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 242.


[Закрыть]. Использованная Серафимом формулировка не понравилась императору, и полученный иерархом ответ гласил: «Преосвященному митрополиту Серафиму не нужно быть в Казанском соборе, ибо в минувшем году молебствие было по случаю отъезда Его Величества на войну»[397]397
  Там же. Л. 243.


[Закрыть].

В глазах митрополита Санкт-Петербургского Серафима «вояж» императора в Варшаву для совершения столь необычной церемонии казался сопоставим с поездкой монарха на театр военных действий Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. В рамках этого нарратива Польша представала извечным врагом, вновь проявившим себя во время войны с Наполеоном в 1812 г., и, следовательно, отправляясь в Варшаву, монарху надлежало готовиться к серьезному противостоянию. Позиция Серафима, для которого поездка императора на коронацию в Польшу была все равно что поездка на войну, Николаю I была вполне понятна – ему самому приходилось преодолевать сильное внутреннее сопротивление. Вместе с тем логика уже принятого решения, многократно повторенная установка, что церемония будет «полезна», что она сможет обратить противников императора в его сторонников[398]398
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 325.


[Закрыть], заставили монарха одернуть митрополита и указать ему на то, что озвученная трактовка в рамках официального дискурса актуальной считаться не может. Поездка в Варшаву – не война.

Камер-фурьерский журнал описывает вечер этого дня довольно подробно: «По полудни 45 минут 7 часа Их Императорские Величества в одном дорожном дормесе, в сопровождении в другой коляске Его Высочества Государя Наследника Александра Николаевича с генералом-майором Мердером из Зимнего дворца соизволили поехать в Казанский собор. По прибытию к западным вратам и по вшествии в церковь встречаны были оного собора дежурным протоиереем и дьяконом с крестом и святою водою. Их Величества и Его Высочество приложились к оному, встали на места. Потом начался и отправлен был оным же протоиереем с дьяконом и соборными певчими на благополучный Их Императорских величеств путь краткий благодарственный молебен. По окончании Их Величества и Его Высочества прикладывались к кресту и к иконе Богоматери после оного из собора соизволили [отправиться] в Царское Село»[399]399
  РГИА. Ф. 516. Оп. 1. Д. 138. Л. 235 об. – 236.


[Закрыть]. По мнению историка С. Л. Фирсова, «посещение кафедрального собора столицы перед отъездом в католическую страну на коронацию, конечно, было явной демонстрацией православия венценосца… Император стремился избежать любых… подозрений в том, что он, принимая польскую корону, в чем-то погрешит против исповедуемой им веры»[400]400
  Фирсов С. Л. Император Николай Павлович как православный государь и верующий христианин. Штрихи к социально-психологическому портрету. С. 38.


[Закрыть]. Такая трактовка справедлива лишь отчасти: как будет показано ниже, в России либо не знали о цели поездки Николая в Варшаву, либо плохо представляли суть будущей церемонии, а значит, необходимости прибегать к декларациям такого рода нужды не было. А вот самому императору нужна была поддержка: отправляясь в поездку, он знал, что реализовать задуманное будет для него в эмоциональном плане задачей очень сложной.

Организовывать «вояж» в ситуации, когда многие решения по коронации принимались в последний момент, было делом непростым. Бумаги Военно-походной канцелярии Николая I, отложившиеся в Российском государственном военно-историческом архиве, сохранили историю подготовки поездки императора и его свиты в Варшаву. Этот массив документов наглядно демонстрирует, насколько сложным и затратным было формирование и обеспечение монаршего кортежа, объединявшего разных по социальному статусу и профессиональной принадлежности людей, каждый из которых отвечал за свой конкретный круг задач и часто двигался в собственном ритме.

В дни подготовки к министру императорского двора князю П. М. Волконскому стекалась самая разная информация: император сообщал, что назначил к поездке графа Сергея Строганова[401]401
  РГВИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 1 об. – 2 об.


[Закрыть], Александр Бенкендорф писал, что берет с собой адъютанта Львова[402]402
  Там же. Л. 1.


[Закрыть], граф Карл Нессельроде сообщал, что вместе с ним в Варшаву от Министерства иностранных дел отправляются действительный статский советник Бутенев, статские советники барон Остен-Сакен и Миллер и коллежский асессор Кудрявский[403]403
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 49.


[Закрыть], полковник Гауке информировал, что выехал в Белосток, где будет ожидать кортеж[404]404
  РГВИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 4.


[Закрыть]. Волконскому также доносили о предметах, взятых императором в дорогу «для одаривания», главным образом драгоценностях и медалях[405]405
  Там же. Л. 6.


[Закрыть]. В апреле Волконский бывал на приеме у Николая I каждый день[406]406
  РГИА. Ф. 516. Оп. 1. Д. 138. Л. 231–234 об.


[Закрыть]. Министр серьезно волновался о регалиях и их сохранности в дороге. 19 марта 1829 г. он затребовал у князя Юсупова «порфиру Ее Величества и Государыни Императрицы Александры Федоровны» из Московской Оружейной палаты, а на следующий день уже писал в Гатчину генерал-майору Ф. А. Штенглеру, требуя доставить «находящийся в Гатчинском дворце древний золоченый пьедестал для Императорской короны, уложив хорошенько»[407]407
  Там же. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 17–18.


[Закрыть]. Еще через неделю пришло время затребовать из хранилища «Герольдские жезлы» и «Герольдские платья, которые употреблены были при Высочайшей коронации в 1826 году»[408]408
  Там же. Л. 39, 45.


[Закрыть]. В Варшаву направлялись и намного более значительные по размеру предметы – 2‐местное золотое ландо и 4‐местная золотая карета, а также коляска в подарок великому князю Константину Павловичу[409]409
  Там же. Л. 121–123, 398.


[Закрыть]. Решая вопросы перевоза регалий и церемониальных одежд, Волконский был вынужден иной раз разбираться и с более прозаическими сюжетами: например, пытаться пристроить «чемодан с жандармским чебраком», который не поместился в багаж у генерал-майора Фенша[410]410
  РГВИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 1 об.


[Закрыть].

Множество документов генерировало и решение вопросов материального порядка – у министра финансов империи были затребованы на расходы во время поездки «5 тыс. червонных и 150 тыс. руб. ассигнациями». Обращаясь к Е. Ф. Канкрину, Волконский также просил «доставить… кридитивы на неограниченную сумму на министра финансов царства польского князя Любецкого и на кого-либо из банкиров в Берлине»[411]411
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 71, 105.


[Закрыть].

Другим вопросом, который следовало решить оперативно, было определение в вояж тех или иных представителей императорского двора. В состав монаршей свиты вошли высшие офицеры и чиновники империи. Помимо самого министра императорского двора князя Петра Волконского здесь значились министр иностранных дел Карл Нессельроде, генерал-адъютанты Александр Бенкендорф и Владимир Адлерберг, управляющий Третьим отделением Максим фон Фок, флигель-адъютант граф Сергей Строганов и обер-гофмаршал Гавриил Моден. Императрицу сопровождали камер-фрейлина графиня Анна Орлова-Чесменская, фрейлины графиня София Моден, княжны Александра Волконская и София Урусова[412]412
  Там же. Л. 80–81; Ф. 516. Оп. 1. Д. 138. Л. 237; РГВИА. Ф. 25. Оп. 161а. Д. 593. Л. 127–127 об. «Варшавский курьер» выделил К. В. Нессельроде среди сопровождавших императора (Kurjer Warszawski. 1829. № 134. S. 579). Обладательницу «сказочных богатств» графиню Орлову и «сияющую молодостью и красотой» княжну Урусову заметили и авторы польских воспоминаний (Kicka N. Pamiętniki. S. 165, 167; Lipiński, Tymoteusz, Zapiski z lat 1825–1831. Kraków, 1883. S. 138).


[Закрыть]. В свите состоял также лейб-медик Крейтон[413]413
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 80.


[Закрыть]. Еще до отправления в путь императорского кортежа в поездку для заготовки лошадей отправились фельдъегеря[414]414
  Там же. Л. 4.


[Закрыть], а вместе с императором и свитой в Варшаву двинулось более сотни придворных служителей (лакеи, повара, метрдотели, кофешенки, кучера, мастеровые и пр.), а также рота дворцовых гренадер[415]415
  Там же. Л. 80–81. В «Списке придворным чинам и служителям, назначенным с Их Императорскими Величествами в Варшаву» целый ряд служителей назван поименно: камердинеры Федор Сафонов, Василий Завитаев и Петр Татаринов, камер-фурьер Данило Бабкин, метрдотели Федор Миллер и Василий Гембургер, мундшенк Николай Иванов, кофешенки Василий Федоров и Иван Степанов, тафельдекер Федор Арефьев, кондитер Алексей Сменцовский, «гардеробские помощники» Петр Грим, Василий Метальников и Егор Лазарев, рейткнехты Иван Малышев, Василий Залужный и Петр Фоллендороф 1‐й, камер-лакеи Иван Малинин, Александр Ильин и Василий Беспалов, лекарский ученик Герасим Хмелев, лакеи Дмитрий Васильев, Яков Соболев, Дмитрий Шкабаров, Иван Рябов и Павел Яковлев (Там же. Л. 21).


[Закрыть].

В сопровождении поэта Василия Жуковского и двух учителей в поездку отправлялся и наследник российского престола великий князь Александр Николаевич (будущий Александр II), а также воспитывавшиеся вместе с ним «малолетние» – граф Иосиф Виельгорский и Александр Паткуль[416]416
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 80.


[Закрыть]. Первый происходил из польской фамилии, а второй – из немецкой. При этом Иосиф был внуком графа Юрия Виельгорского, камергера, перешедшего на службу к бабке императора Екатерине II после третьего раздела Польши и приговоренного за это к смертной казни повстанцами Костюшко, и племянником первого военного министра Царства Польского Юзефа Виельгорского[417]417
  Последний был отстранен от должности в 1816 г. после ссоры с великим князем Константином Павловичем (Обушенкова Л. А. Королевство Польское в 1815–1830 гг. Экономическое и социальное развитие. С. 50).


[Закрыть].

Между прочим отметим, что сам факт выбора в качестве соучеников для наследника российского престола мальчиков, происходивших из немецкой и польской семей, заслуживает внимания. Паткуль и Виельгорский, без сомнения, выдержали серьезную конкурентную борьбу, ведь в это время рядом с наследником находились дети, представлявшие куда более известные аристократические фамилии[418]418
  Лямина Е. Э., Самовер Н. В. «Бедный Жозеф»: Жизнь и смерть Иосифа Виельгорского. Опыт биографии человека 1830‐х гг. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 76.


[Закрыть]. Но выбор, очевидно, осуществлялся не только по уровню родовитости: значимую роль здесь явно сыграло и происхождение. Вместе с тем оформление самой идеи создания «польского» круга наследников российского престола началось гораздо раньше – в екатерининские времена братья Чарторыйские были адъютантами великих князей Александра и Константина[419]419
  Чарторыйский А. Мемуары князя Адама Чарторижского и его переписка с императором Александром I. Т. 1. С. 129–130.


[Закрыть]. Император Николай продолжил традицию, причем, как будет показано дальше, в его случае речь шла уже не только об окружении, но и о категориях языка, культуры и военном дискурсе[420]420
  Когда в 1827 г. у императора Николая I родился второй сын Константин, он был зачислен в польскую армию (Grunwald C. de. Tsar Nicholas I. P. 100).


[Закрыть]. Существенно, что во второй половине 1820‐х гг. у цесаревича Александра Николаевича (будущего Александра II) был преподаватель польского языка (С. А. Юрьевич)[421]421
  Сидорова А. «Образование для добродетели»: воспитание цесаревича Александра Николаевича // Александр II. Воспитание Просвещением / Сост. О. И. Барковец. М.: Кучково поле, 2018. С. 36.


[Закрыть], а в момент подготовки коронации в Варшаве император даже озаботился вопросом дополнительной языковой практики для сына или выработки «привычки» к польскому языку, как монарх выразил это в письме к брату[422]422
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 302. Подобный выбор императора совпал с требованиями, которые предъявляла ему Варшава. Так, агенты Третьего отделения, описывая настроения в Польше и пересказывая разговоры поляков, приводили следующие условия установления спокойствия к регионе: «после окончания суда и следствия перестать исторгать юношество неповинное и пламенное», «успокоить нацию народным, теплым (подчеркнуто в тексте. – Прим. авт.) манифестом», «восстановить гражданское правление или смягчить военное» и, наконец, «Царю показаться в Польше с сыном говорящим по-польски» (ГА РФ. Ф. 109. Оп. 2. Д. 5. Л. 14 об.).


[Закрыть].

Назначенным в «вояж» выдавались прогонные деньги, иногда определялось место, где им надлежало ожидать императорский кортеж. Так, 16 апреля граф Сергей Строганов был извещен о том, что император назначил его ехать в Варшаву. На следующий день графу прислали новое сообщение, в котором было указано: «…просить графа Сергея Григорьевича к министру императорского двора как для получения прогонных денег так и дальнейших приказаний насчет времени его отъезда и по какой дороге»[423]423
  РГВИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 1 об. – 2.


[Закрыть]. Подобным образом выстраивалось взаимодействие со всеми назначенными в варшавскую поездку. Аналогичные предписания получили полковник Гауке, направленный в Белосток[424]424
  Там же. Л. 1 об. – 2 об.


[Закрыть], граф Ивелич, которому надлежало ехать в Варшаву[425]425
  Там же. Л. 1 об. – 2 об., 4–5.


[Закрыть], и штаб-ротмистр князь Александр Суворов, который должен был ехать в Тульчин[426]426
  Там же. Л. 1 об. – 2 об.


[Закрыть], через который император проехал только на обратном пути из Варшавы в Петербург. Многим приходилось буквально догонять кортеж. Один из назначенных в поездку придворных писал министру Волконскому 23 апреля, то есть за день до отправления кортежа из Петербурга: «…я сегодня только узнал, что я осчастливлен назначением сопровождать Его Императорское Величество в предлежащий Высочайший путь, о чем я доселе оставался в безвестности. Получив сего же дня от Министра Императорского двора прогонные деньги и подорожную до Варшавы, а от придворного конюшенного ведомства коляску я дня через два не позже совсем буду готов к отъезду»[427]427
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 213.


[Закрыть]. Назначенного в поездку графа Кушелева и вовсе не удалось найти в столице[428]428
  Там же. Л. 4 об.


[Закрыть]. Ему было направлено предписание, «чтобы он по прибытии сюда (в Петербург. – Прим. авт.) немедленно отправлялся в Варшаву»[429]429
  Там же. Л. 2 об.


[Закрыть].

Кандидатура лекаря, назначенного в Варшаву, менялась несколько раз. Первоначально предполагалось, что эти обязанности при наследнике будут возложены на полкового штаб-лекаря Кавалергардского полка Погоржанского, который при этом исправлял «купно с тем и должность старшего доктора оставшихся в Петербурге войск». Возможно, именно нежелание надолго оставить столичные полки без старшего лекаря повлияло на решение императора: в итоге выбор пал на батальонного лекаря лейб-гвардии Измайловского полка Дворжака[430]430
  Там же. Л. 37–37 об., 48, 80–81.


[Закрыть]. Чуть позже в Варшаву был также назначен штаб-лекарь Преображенского полка Енохин[431]431
  Там же. Л. 235.


[Закрыть].

Вопрос о том, находился ли в свите монарха православный священник, остается открытым. Важно отметить, что в списках сопровождавших императора в Варшаву не встречается ни одного подобного упоминания. Более того, судя по архивным материалам, во время подготовки к этой поездке вопрос назначения священника вообще не поднимался. Примечательно и то, что занимавшемуся заготовкой лошадей подпоручику Фельдъегерского полка Федорову было поручено «объяснять местному начальству чтобы при проезде его величества в ночное время при церквях государских и сельских звона их колокола и встреч со стороны духовенства не было»[432]432
  РГВИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 5.


[Закрыть].

Маршрут поездки императора Николая I[433]433
  Выехав из Петербурга, императорский кортеж разделился на две части – императрица и наследник направились в Царство Польское иным путем по отношению к тому, каким ехал монарх. Так, Александра Федоровна и великий князь Александр Николаевич со свитой проехали через Псков. Здесь они сделали остановку и посетили Троицкий собор – отстояли молебен, приложились к мощам князей Гавриила Псковского и Довмонта, а также осмотрели в ризнице древности. Из Пскова императрица и наследник отправились в Динабург, а затем в Варшаву (Пятницкий П. П. Сказание о венчании русских царей и императоров. С. 58–59). Очевидно, решение использовать два пути было продиктовано как соображениями безопасности, так и необходимостью организовать должный комфорт во время остановок кортежа.


[Закрыть] от Царского Села до Варшавы проходил через Санкт-Петербургскую, Псковскую, Витебскую, Виленскую губернии и Августовское, Плоцкое и Мазовецкое воеводства[434]434
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 73–74.


[Закрыть]. Весь путь занял, как скрупулезно подсчитали в Военно-походной канцелярии императора, 1274¾ версты, то есть более 1300 км[435]435
  РГВИА. Ф. 25. Оп. 161. Д. 3520. № 262. б/л.


[Закрыть].

Разработанный вариант маршрута представлялся на рассмотрение не только императору, но и великому князю Константину Павловичу, который, как уже легко предположить, активно предлагал коррективы. Так, получив от министра императорского двора князя Петра Волконского план путешествия, великий князь выразил пожелание, чтобы императорский кортеж заехал в город Сокулку. Действия Константина Павловича документы описывают следующим образом: «При сем Его Императорское Высочество приуготовить изволил с… маршрута копию, в которой означено, что Государь Император изволит проезжать через город Сокулку, где квартирует гренадерская батарейная № 1 рота и потому приказать изволил распорядиться дабы приготовлен был там надлежащий караул во всей исправности»[436]436
  Там же.


[Закрыть].

Детальная информация о проезде кортежа была изложена в составленном специально для этого случая «Маршруте высочайшего путешествия Государя императора в Варшаву»[437]437
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 73–74 об. См. также несколько отличный вариант маршрута, представленный военными: РГВИА. Ф. 25. Оп. 161. Д. 3520. № 262. б/л.


[Закрыть]. Этот текст дает нам возможность понять, как именно власть видела территорию, через которую должен был проехать император. Документы ожидаемо фиксируют городское пространство: Николай I и свита проследовали через несколько больших городов – Псков, Динабург (в настоящее время Даугавпилс), Вильно (в настоящее время Вильнюс), Гродно и Белосток[438]438
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 73–74 об.


[Закрыть]. Из значимых православных мест была обозначена лишь Феофилова пустынь в Санкт-Петербургской губернии[439]439
  Там же. Л. 73.


[Закрыть]. Если до границы Царства Польского из типов поселений в «Маршруте» выделялись лишь города, а разделения между селами и деревнями не обозначались в принципе, то при описании проезда кортежа через польские земли в материалах появляется сразу несколько обозначений – с. (село), д. (деревня) и м. (местечко)[440]440
  Там же. Л. 73–74 об.


[Закрыть]. Иными словами, территории условных «внутренних губерний» представлялись российской власти в значительной мере гомогенным пространством, разделенным только по линии городская/сельская местность. Земли же Царства Польского, напротив, оказывались территорией многообразия, прежде всего этнического. Документы поездки в Варшаву 1829 г. подробно фиксируют территорию компактного проживания еврейского населения, отметив проезд кортежа через 14 местечек Царства Польского[441]441
  Там же. Л. 73 об. – 74 об.


[Закрыть].

Путешествие по маршруту Петербург – Варшава было выстроено по принципу, аналогичному коронационным императорским поездкам из Северной столицы в Москву. Для последних всегда имел значение город, маркировавший середину пути (Тверь), и место непосредственно перед древней столицей (Петровский путевой дворец на подъезде к Москве). В случае с поездкой 1829 г. в качестве отметки середины пути при движении в Варшаву был выбран Динабург, в котором император провел некоторое время, а местом остановки императорского кортежа перед въездом в Варшаву стала Яблонна[442]442
  РГВИА. Ф. 25. Оп. 161б. Д. 3520. № 262. б/л; РГИА. Ф. 473. Оп. 3. Д. 63. Л. 2.


[Закрыть].

Согласно «Открытому предписанию», данному всем почтовым и станционным смотрителям от Санкт-Петербурга до границы Царства Польского, кортеж был разделен на три «отделения». Император и великий князь Михаил Павлович, а также Бенкендорф и Адлерберг следовали в первом из них без остановок на ночлег вплоть до Динабурга. Второе, судя по числу лошадей – самое крупное отделение, отправлялось из столицы империи вместе с первым, но следовало «с ночлегами до Ковно[443]443
  В настоящее время – Каунас.


[Закрыть]». В нем ехали императрица и наследник, которых сопровождал министр императорского двора П. М. Волконский. С ними находились лейб-медик и камер-фрейлины. Отделение за номером 3, в составе которого значились граф Г. К. Моден, фрейлины и малолетние соученики наследника Паткуль и Виельгорский, а также перевозился гардероб и многочисленная поклажа, выехало из Царского Села на день позже и повторяло маршрут второго отделения[444]444
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. С. 74–77.


[Закрыть]. В Динабурге император смог отдохнуть и дождаться приезда императрицы и наследника.

Движение императорского кортежа внешне было вполне традиционным – утомительная дорога с частыми остановками, смотры полков, посещения церквей, «инспекции» государственных учреждений, встречи с офицерами, священнослужителями, чиновниками и просителями. Так, в Вильно Николай I посетил православный собор, университет и госпиталь, смотрел на проход одного из батальонов Литовского корпуса. Вечером в городе была устроена иллюминация[445]445
  Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. С. 404–405.


[Закрыть]. Подходившая к концу, но еще не завершенная Русско-турецкая война 1828–1829 гг. также требовала внимания: в поездке Николай I читал рапорты от адмирала А. С. Грейга о действиях военной эскадры в Черном море, рассматривал списки отличившихся, вел переписку о выделении денег на содержание прибывающих в Одессу большими партиями румынских переселенцев[446]446
  РГВИА. Ф. 35. Оп. 5 (246). Д. 2790 (св. 331). Л. 15 об. – 16, 56 об., 62 об.


[Закрыть].

Монарх, как ему и полагалось, подмечал то там, то тут неустройство или нерадение. При проезде через Динабург Николай I был недоволен переправой и потребовал перестроить ее, а также обновить верстовые столбы, «на которых номера прибиты не на своих местах или номеров вовсе нет»[447]447
  Там же. Л. 8 об.


[Закрыть]. В другой раз, по сообщению графа А. Х. Бенкендорфа, «Государь Император изволил заметить, что многие офицеры уволенные от службы с мундиром и проживающие в разных городах носят оный с теми переменами в форме, каковые воспоследовали после их увольнения». Монарх распорядился «передать господам губернаторам иметь засим нужное наблюдение и объявить помянутым офицерам, что кто желает носить мундир, то точно соблюдали бы форму, какая существовала при получении ими отставки»[448]448
  РГВИА. Ф. 35. Оп. 5 (246). Д. 2790 (св. 331). Л. 9.


[Закрыть].

Во время путешествия императору подавались многочисленные прошения о решениях дел и оказании финансового вспомоществования[449]449
  Там же. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 9.


[Закрыть]. В Вильно, например, к государю обратилась польская «помещица», просившая за брата, Иосифа Тыра, вовлеченного «другими и собственным легкомыслием» в деятельность тайных обществ и сосланного в Нерчинск[450]450
  Там же. Л. 28–28 об.


[Закрыть]. Император, приняв прошение, обратился за разъяснениями относительно этого дела к великому князю Константину[451]451
  Там же. Л. 28 об.


[Закрыть]. Вероятно, в результате схожего прошения Николай I дозволил помещику Юшневскому, находившемуся под секретным надзором полиции, приехать в Москву на один год для решения своих финансовых дел[452]452
  Помещик был передан под надзор московской полиции (Там же. Л. 20–20 об.).


[Закрыть]. В Белостоке же случился форменный скандал – «некий Терентий Соловьев… осмелился… во время разъезда в нетрезвом и неприличном виде предстать перед Его Императорским Величеством». Соловьев, намеревавшийся «испросить пособие», был взят под арест[453]453
  Там же. Л. 19–19 об.


[Закрыть].

Самым заметным просителем, однако, оказался смоленский гражданский губернатор Н. И. Хмельницкий, который, указав, что губерния так и не оправилась от разорения войны 1812 г., просил у императора помощи[454]454
  Горская Н. И. Местная администрация и «высочайшие путешествия» 1830–1850‐х гг. в Смоленской губернии // Российская история. 2020. № 1. С. 29.


[Закрыть]. Император на просьбу откликнулся – уже в следующем году были сокращены повинности местных жителей, а на восстановление Смоленского края выдана колоссальная по местным меркам, но, конечно, несопоставимая с вливаниями в Польшу[455]455
  Подробнее см. главу 7.


[Закрыть] ссуда в 1 млн руб.[456]456
  Горская Н. И. Местная администрация и «высочайшие путешествия» 1830–1850‐х гг. в Смоленской губернии. С. 29.


[Закрыть] Однако это были заботы мимоходом: разоренные победители войны 1812 г. вызывали у императора сочувствие[457]457
  Император был хорошо осведомлен о бедственном состоянии губернии. Еще 13 годами ранее, во время своей поездки по России двадцатилетний Николай Павлович оставил достаточно пространное описание впечатления, которое произвела на него Смоленская губерния. Великий князь резюмировал свое описание следующим образом – «ни которая из разоренных французами губерний столько не потерпела как Смоленская ибо все армии прошли через оную два раза» (Корф М. А. Материалы и черты к биографии императора Николая I и к истории его царствования: Рождение и первые двадцать лет его жизни (1796–1817). С. 92).


[Закрыть], но заниматься смолянами предметно монарху было некогда – на повестке дня значилось очередное решение польского вопроса, ответом на который было предъявление прощения тем, кто разорял Смоленск и Москву менее чем за два десятилетия до описываемых событий.

На всем пути вплоть до остановки в Яблонне также продолжалась выдача подарков и единовременных сумм разным лицам[458]458
  РГВИА. Ф. 35. Оп. 5 (246). Д. 2790 (св. 331). Л. 5.


[Закрыть]. Всего в поездке от Петербурга до Варшавы было израсходовано более 20 тыс. руб., из которых бòльшая часть ушла на выдачу прогонных денег и «за обеды и завтраки домов, где государь изволил останавливаться», а кроме того, на расходы по разъездам эстафет и караулов. 2 тыс. руб. составляли «дачи» ямщикам «на водку и путевые издержки», 495 руб. было роздано бедным[459]459
  Там же. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 16–16 об.


[Закрыть]. Отдельную статью расходов представляли выплаты просителям или отличившимся при проезде императора. Например, генерал-майор Панкратьев был пожалован деньгами и продлением земельной аренды[460]460
  Там же. Л. 21 об. – 22 об.


[Закрыть], а флигель-адъютанту Корсакову были подарены 100 червонных[461]461
  Там же. Л. 25 об.


[Закрыть]. Император также наградил деньгами «бывших у развода нижних чинов Литовского пехотного полка», которые понравились ему во время пребывания в Вильно[462]462
  РГВИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 29.


[Закрыть]. В поездку был взят значительный «запас» орденов и драгоценностей: во время «вояжа» «перстни с драгоценными каменьями, фермуары и серьги а также золотые и серебряные медали» раздавались регулярно[463]463
  Там же. Л. 6, 17. Императору также «препровождали» ордена «на случай надобности» и последующей раздачи для генералов польских войск, среди которых были знаки Св. Александра Невского и Св. Анны. Награды были розданы (РГВИА. Ф. 35. Оп. 5 (246). Д. 2790 (св. 331). Л. 47 об., 69 об.).


[Закрыть].

Вместе с тем по мере приближения к Польше Николай заметно ограничивал коммуникацию с народом, являвшуюся непременной частью монарших передвижений такого рода. Так, из Вильно последовало предписание о высочайшей воле: «Государю императору не угодно чтобы господа уездные предводители и маршалы встречали Его Величество и провожали по своим уездам»[464]464
  РГВИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 56. Л. 12 об.


[Закрыть]. Усталость и необходимость поддерживать определенную скорость движения кортежа вполне объясняют это решение. Да и ограничения на встречи монарха с населением во время высочайших поездок по стране, включая территории северо-запада и запада империи, в это время не были редкостью[465]465
  Государственный архив Псковской области (далее – ГАПО). Ф. 20. Оп. 1. Д. 780. Л. 1–2, 18–18 об.; Национальный архив Финляндии (Kansallisarkisto). ККК 579. б/л.; Подтверждение указа 11 августа 1802 г. о запрещении торжественных встреч при путешествиях высочайших особ. 20 апреля 1826 г. // Николай I: личность и эпоха. Новые материалы. СПб.: Нестор-История, 2007. С. 434–435. Запреты на встречу монарха, перемещавшегося по стране, выпускались уже со времен Павла I (Литвин А., Сидорова М. Журнал высочайшего путешествия. Описание поездки Павла I из Петербурга в Казань // Родина. 2011. № 7. С. 12).


[Закрыть].

В Варшаву везли множество самых разнообразных вещей – столовое серебро, десертные приборы, суповые ковши, бархатные подушки и стеклянные колпаки, мундирное платье и гофмаршальские жезлы. Однако самым же значимым предметом здесь была, конечно, императорская корона. Во время поездки главный символ власти сопровождали обер-церемониймейстер граф С. С. Потоцкий, капитан и три гренадера роты Дворцовых гренадер[466]466
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 132.


[Закрыть]. Однако дело не ограничилось назначением особой охраны – на границе Царства Польского, между Виленской губернией и Августовским воеводством, как уже упоминалось, состоялась церемония передачи короны польской стороне. При этом был разработан особый ритуал, в рамках которого российский обер-церемониймейстер передал корону специально высланному в Ковно польскому церемониймейстеру Яну Жабоклицкому и четырем конным егерям польской гвардии[467]467
  Там же. Л. 129; Krasiński J. Z pamiętników Józefa hr. Krasińskiego. Uroczystości dworskie w czasie koronacji cesarza Mikołaja // Przegląd Powszechny. 1887. № XV. S. 411; Lipiński T. Zapiski z lat 1825–1831. S. 132. Егерям было предписано состоять при руководившем группой польских гвардейцев генерал-лейтенанте (РГВИА. Ф. 25. Оп. 161а. Д. 593. Л. 34 об. – 35). О биографии Я. Жабоклицкого и его роли в церемонии коронации см.: Moczulska A. Jan Kolumna Żaboklicki, szambelan czterech monarchów // Kronika Zamkowa. 1991/1992. 2 (24). S. 53–63.


[Закрыть].

По сути, император сконструировал ритуал, подобный тем, что были популярны в прежнем, XVIII столетии. Исследовавшая функционирование Императорского двора этого периода О. Г. Агеева отмечает проведение на границе государств и территорий целого ряда переговоров, а также обменов и разменов. Исследовательница упоминает встречу Екатерины II и Станислава Августа Понятовского в 1787 г. в Каневе на Днепре, размен послов между Российской и Османской империями в 1793 г. и, наконец, переговоры Александра I и Наполеона в Тильзите в 1807 г., для проведения которых на реке Неман был устроен особый плот[468]468
  Агеева О. Г. Дипломатический церемониал императорской России XVIII в. М.: Новый хронограф, 2012. С. 394–396.


[Закрыть]. Однако в случае с поездкой в Варшаву 1829 г. речь шла не столько о поиске «нейтральной» территории, сколько о возможности использования семантики перехода. Наиболее схожим в этом отношении примером является, пожалуй, известная церемония встречи на границе Австрии и Франции будущей королевы Марии-Антуанетты, во время которой австрийская принцесса должна была расстаться с сопровождавшими ее лицами из числа представителей австрийского двора, а также полностью переодеться во французское платье. В случае с Марией-Антуанеттой переход через границу знаменовал собой обретение ею нового «я», рождение дофины Франции.

Значение таких жестов Николай I вполне осознавал. Примечательна история с приездом в Россию невесты тогда еще великого князя Николая Павловича прусской принцессы Шарлотты, будущей императрицы Александры Федоровны. Историк М. А. Полиевктов так описывает это событие: «9 июня принцесса приехала в Мемель (в настоящее время – Клайпеда), а на другой день прибыл сюда Николай Павлович. В этот же день состоялся переход принцессы через границу. По обеим сторонам границы были выстроены прусские и русские войска. Николай Павлович, поздоровавшись с пруссаками, сказал: „Мои друзья, помните, что я наполовину ваш соотечественник и, как вы, вхожу в состав армии вашего короля“. Принцесса перешла границу пешком. Представляя ее русским войскам, Николай Павлович сказал офицерам: „Это не чужая, господа, это дочь вернейшего союзника и лучшего друга вашего государя“»[469]469
  Полиевктов М. А. Николай I: Биография и обзор царствования. С. 24. Эта история также частично опубликована у Шильдера: Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. 1. С. 85.


[Закрыть]. Наполовину пруссак в 1817 г., в 1829 г. Николай уже был наполовину поляком, а передача императорской короны польской стороне на границе Царства символизировала превращение короны российской в польскую. Интересно, что церемония была выстроена по принципу равенства: число участников процессии с обеих сторон было одинаковым, а сама передача короны не просто указывала на особый статус Польши, но и подчеркивала равенство в политическом отношении России и Польши.

Пересечение границы с Царством Польским, являвшимся с 1815 г. частью Российской империи, впрочем, было значимо для многих членов свиты вполне личностно. И в этом случае их впечатления находились далеко за пределами официального нарратива братства и единения. Показательны в этом отношении «Воспоминания» А. Х. Бенкендорфа, который описал поездку в Варшаву как акцию мемориального порядка – повод вспомнить события времен Наполеоновских войн. «В тот же день прибыли на ночевку в Белосток… и после отдыха, случившегося в первый раз после отъезда из Динабурга, он (император. – Прим. авт.) продолжил свою поездку. При великолепной погоде он направился к Тыкоцину, расположенному на границе России и Царства Польского. После войны 1806 и 1807 годов у меня не было случая побывать в этих местах. Тем не менее, я полагал, что смогу узнать их, как узнают места, которые изъезжены верхом на лошади вдоль и поперек. Я даже сказал императору, что по дороге смогу рассказать ему о тех позициях, сражениях и перемещениях, которые наша армия произвела в этих местах»[470]470
  Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. С. 405.


[Закрыть].

Показывая императору поля сражений, Бенкендорф отметил и произошедшие здесь изменения, которые вызваны были «мудрым и заботливым правительством» Александра I: «Все вокруг преобразилось, самый бедный, грязный и промышленно отсталый край как по волшебству стал цивилизованной, богатой и ухоженной страной. Дороги были прекрасно обустроены, города – чисты, земля – тщательно возделана. Местное население было довольно, фабрики заполнены иностранными рабочими». Изменились и города: «С тех пор как я был здесь (в Вильно. – Прим. авт.) в последний раз, город значительно украсился. Места народных гуляний, многочисленные новые здания и окружавшая их чистота значительно изменили облик города, который раньше был довольно грязным, как и все города, населенные поляками и евреями»[471]471
  Там же.


[Закрыть]. Для предлагаемого Бенкендорфом дихотомичного ряда – тогда/теперь, разруха/благодать, русский город / город, населенный поляками и евреями, – точкой сборки становится победа в войне против Наполеона: «Доехав до Пултуска и оказавшись на полях сражений, где 23 года назад я видел, как военная удача Наполеона была остановлена нашими храбрыми батальонами, я не смог удержаться, и предался воспоминаниям об этом времени и о великих событиях, которые за ним последовали. Наполеон победил в Варшаве и угрожал России, поляки уже гордились несбыточными надеждами на свое возрождение, наши усталые и павшие духом армии вернулись в границы империи. А теперь Наполеон вот уже многие годы существует только на страницах истории, Париж увидел наши победоносные знамена, поляки стали нашими подданными и обязаны своим счастьем только благородству императора Александра, а я сижу в коляске рядом с могущественным государем России, королем той самой Польши, где я сражался, защищая наши собственные границы. Эти чередования упадка и процветания, унижения и славы настроили нас на философские размышления»[472]472
  Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. С. 406.


[Закрыть]. Двигаясь мимо мест недавних боев, императорский кортеж наконец подъехал к Варшаве.

Последней остановкой перед коронационным въездом в столицу Царства Польского стала Яблонна – поселение, или «деревня», как ее называют русские источники[473]473
  РГВИА. Ф. 25. Оп. 161б/2. Д. 3520. № 262. б/л; РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 74 об.; Kurjer Warszawski. № 129. S. 5 (553).


[Закрыть]. Все тот же Бенкендорф записал в мемуарах: «К обеду прибыли в имение князя Понятовского Яблонное Йолли, находившееся в 14 верстах от Варшавы. Здесь ожидавший императора великий князь Константин представил ему доклады. Через некоторое время сюда же приехала и его супруга княгиня Лович. Оба брата с супругами пообедали вместе в обстановке сердечной близости»[474]474
  Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. С. 406.


[Закрыть]. Очевидно, говоря о Яблонне, глава Третьего отделения уже «выключил» нарратив противостояния и вернулся к официальной канве описания: так, он не счел необходимым отметить, что имение было к тому моменту превращено в грандиозный мемориал в честь польского маршала Юзефа Понятовского, возглавлявшего польские легионы в битве против русских при Бородино[475]475
  Там же. С. 406, 687.


[Закрыть]. В рамках официальных трактовок говорить об этом действительно не стоило, ведь в багаже императорского кортежа в Варшаву был доставлен большой запас орденов для бывших врагов. Для бывшего секретаря Юзефа Понятовского Юзефа (Осипа) Раутенштрауха в Варшаву был взят орден Св. Александра Невского, а для Станислава Клицкого, командовавшего уланским полком наполеоновской армии при Бородино, и Эдварда Жолтовского, также участника похода на Россию в 1812 г., – ордена Св. Анны I степени[476]476
  РГВИА. Ф. 35. Оп. 5 (246). Д. 2790 (св. 331). Л. 47 об.


[Закрыть].