Текст книги "Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в"

В приведенном тексте стоит отметить несколько позиций: обращение монарха к богу с просьбой укрепить его на пути нового служения, указание на законность своих действий путем отсылки к клятве, произнесенной ранее, упоминание «учредительной грамоты» (Конституции Александра I), а также указание на «народы» (а не народ), находящиеся под скипетром Николая I. Иными словами, новый польский король, указав на легитимность своей власти, осененной богом и закрепленной законом, намеревался продекларировать, что под его скипетром находятся теперь два народа, одинаково субъектные в логике этой речи. Российская империя и Царство Польское таким образом оказывались на равных.

Текст был опубликован в франко-польском церемониале коронации. В русском переводе он появился позднее в журнале «Отечественные записки». Сопоставление оригинала и перевода показывает, что русская версия передает слова императора точно, без цензурирования. При этом текст был намеренно «состарен», стилизован под церковнославянский. Вероятно, авторы журнала видели свою задачу в том, чтобы образ коронации соответствовал русскому восприятию древнего, сакрального ритуала.

Хотя император сам долгое время не мог решить, идет ли речь о клятве или о молитве, и прибегал не столько к определению, сколько к описанию этой части действа («я …прочту то, что читается государем при этом случае»[332]332
  О коронации Его Императорского Величества. С. 326.


[Закрыть]), произнесенное им в зале Варшавского замка все-таки являлось молитвой. Обращение к богу, «молитвенная» поза коленопреклоненного Николая, присутствие примаса католической церкви и наличие в зале алтаря с распятием не оставили у современников сомнений: участники коронации восприняли произнесенное именно как молитву. Таким же образом рисовали эту часть действа и официальный «Церемониал», и пресса[333]333
  РГИА. Ф. 473. Оп. 3. Д. 63. Л. 6 об.; О коронации Его Императорского Величества. С. 428–429.


[Закрыть]. Это был тот нечастый случай, когда оценки российской и польской стороны совпали.

Отметим, что в польской литературе существует версия, согласно которой молитва, произнесенная Николаем I во время церемонии в Варшаве, была заимствована из коронационного церемониала польских королей[334]334
  Gutkowski J. Ceremoniał koronacji Mikołaja I na króla polskiego w Warszawie. S. 8.


[Закрыть], однако едва ли с этим можно согласиться. В источниках нет свидетельств подобного рода, а при сопоставлении николаевского текста с французскими образцами можно увидеть серьезные содержательные различия[335]335
  О коронационных клятвах французских королей см.: Viguerie J. de. Les serments du sacre des rois de France (XVI^e, XVII^e et XVIII^e siècles) // Hommage à Roland Mousnier. Clientèle et fidélités en Europe à l’ époque moderne / Éd. Y. Durand. Presses Universitaires de France, 1981. P. 57–70; Тюлар Ж. Наполеон или «миф» о Спасителе. М.: Молодая гвардия, 2009. С. 137. Вместе с тем активная роль примаса была близка позиции архиепископа во время французских коронаций.


[Закрыть]. Факт произнесения молитвы-клятвы на французском едва ли может быть аргументом в этой связи: император Николай I, как и его предшественник на престоле Александр I, в публичном пространстве обращался к своим польским подданным на французском.

Впрочем, разговор о Франции возник не случайно. Дело в том, что сказанные Николаем слова были не единственной молитвой, которая должна была звучать в зале Сената Варшавского замка. Речь нового польского короля была центром действа, однако ее должны были «обрамлять» две молитвы примаса католической церкви: одну надлежало прочесть перед возложением короны, а вторую – после произнесения монархом молитвы. В польских материалах подготовки к коронации сохранилось предложение использовать для речей примаса «Молитвы на ритуал коронования короля Франции»[336]336
  AGAD. F. 190. № 93. K. 15–17, 18–21.


[Закрыть]. Безотносительно универсалистского содержания текстов, произнесенных в Варшаве[337]337
  Первая молитва содержала просьбу о ниспослании Николаю, королю-защитнику, справедливости и благочестия, вторая – хвалу монарху, просьбу к богу одарить царя всеми благами (включая многолетие), мудростью и милосердием по отношению к своему народу и моление о мирном и спокойном царствовании, схожем с правлением Соломона.


[Закрыть], сама идея обращения к французской традиции показательна, поскольку вступает в противоречие с тем, как видел ситуацию сам Николай I. Император полагал, что примас прочтет нечто похожее на молитву, отсылающую, пусть и опосредованно, к русской коронационной традиции. Он интерпретировал все достаточно просто: «…архиепископ при общем коленопреклонении прочтет молитву, принятую у нас при короновании, с необходимыми изменениями»[338]338
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С 326.


[Закрыть].

Вероятно, Николай вплоть до приезда в Варшаву не слишком понимал суть сложившегося положения. Он делегировал в широком смысле слова польской стороне принятие множества решений, и все происходящее начало обретать иные черты по отношению к тому, что он представлял, хотя бы и очень приблизительно. Все наполнялось смыслом (порой двойным или скрытым от глаз), который сам император не был в состоянии полностью обнаружить, глядя на подготовку к своей второй коронации издалека.

В отличие от «мелочей», которые монарх не стремился контролировать (наподобие молитвы католического примаса), вопрос созыва не собиравшегося с 1825 г. польского сейма интересовал его предметно. На раннем этапе дискуссии, пытаясь отговорить брата от выбора католического костела как места для коронационных торжеств и предлагая вместо этого церемонию «под открытым небом», Николай упоминал возможность созыва «чрезвычайного сейма»[339]339
  Там же. С. 89.


[Закрыть].

Однако в 1829 г. ситуация изменилась. Император был возмущен тем, как сеймовый суд провел дело о Патриотическом обществе, а предложенный сеймом приговор был, по мнению императора, не просто мягким, а оскорбительным. Константин Павлович был равным образом поражен и разделял возмущение брата. Константин сообщал императору, что «делегации Сената… имели с заключенными заседания за закрытыми дверями», а значит, «могли все устроить в их пользу» и что Сенат «также виновен в том, что подсудимые, которых пытались освободить, практически не признают своей вины»[340]340
  Там же. С. 235.


[Закрыть]. Вместе с тем в письмах третьим лицам великий князь высказывал соображение, что произошедшего стоило ожидать. Так, в письме Опочинину он рассуждал следующим образом: «Словом сказать, государь император (Александр I. – Прим. авт.) не только во всех своих речах к сеймам бывшим и действиях, но даже в разговорах во многих случаях с польскими, как статскими, так и военными чинами, откровенно изволил изъяснять свои насчет их намерения; следовательно, что же мудреного, что у них вскружились головы на чувствах nationalité»[341]341
  Цесаревич Константин Павлович. 1816–1831 гг. // Русская старина. 1873. Т. 8 (сентябрь). С. 387.


[Закрыть]. Великий князь прибавлял, что «далек от той мысли, чтобы защищать виновных поляков» и что императору Николаю I следовало обратить «особенное внимание» на общественную обстановку в Царстве[342]342
  Там же.


[Закрыть]. Как известно, дело кончилось тем, что Николай I утвердил оправдательный приговор. По справедливому утверждению О. С. Каштановой, монарх приписал произошедшее «не злой воле сенаторов, а несовершенству польского законодательства»[343]343
  Каштанова О. С. К истории коронации Николая I в Варшаве (1829 год). С. 41.


[Закрыть].

Неудивительно поэтому, что Николай I, а равным образом и великий князь Константин опасались, что коронационные торжества примут совершенно иной вид, если депутаты сейма, выражаясь словами императора, «наговорят глупостей»[344]344
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 301.


[Закрыть]. Решение вопроса о том, как собрать в столице Царства Польского депутатов, но не сейм, было найдено самим Николаем I. Он предложил, собрав представителей, считать их «присутствующим» сеймом. При этом депутаты должны были строго «придерживаться различия» между участием в коронации и участием в сейме, который Николай планировал собрать через год[345]345
  Там же. О присутствии депутатов сейма на коронации см. также: Niemcewicz J. U. Pamiętniki czasów moich: dzieło pośmiertne. Lipsk: P. A. Brockhaus, 1868. S. 317.


[Закрыть].

Итогом долгой дискуссии стала выработка церемониала, который Николай очень точно отразил в письме Константину: «Я полагаю собрать весь государственный корпус в зале Сената; духовенство отправится туда из собора торжественной процессией; в зале будет устроен алтарь. Когда все соберутся, явимся мы; я возложу на себя корону, после чего надену на мою жену цепь ордена Белого Орла. Потом архиепископ при общем коленопреклонении прочтет молитву… Затем я на коленях (je lirai à genoux) прочту то, что читается государем при этом случае. В заключение благодарственный молебен по обряду католической церкви и все будет сделано. Потом большой обед, и на следующий день – польский бал. Вот приблизительно рамка, которой я собираюсь следовать»[346]346
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 326.


[Закрыть].

Установленного обряда для коронации российского императора польским королем не существовало. Александр I, указавший в 1815 г. в Конституционной хартии, что обряд «будет… установлен»[347]347
  Конституционная хартия Царства Польского. С. 530.


[Закрыть], за 10 лет не сформулировал ничего определенного. Вероятнее всего, ситуация отражает изменения позиции Александра I, размышлявшего о возложении на себя польской короны после создания Царства Польского, но так и не осуществившего это намерение.

Неудивительно поэтому, что в царствование Александра I официальная польская корона, символ власти в Царстве, так и не появилась: назначить корону Царства Польского император не решился. Вместе с тем в Российской империи прецеденты такого рода существовали. Так, Павел I во время похорон Екатерины II приказал считать короной Царства Таврического так называемую шапку Мономаха второго наряда, использовавшуюся для венчания на царство Петра (Петра Великого) и Ивана[348]348
  Хорошкевич А. Л. Символы русской государственности. М.: Изд-во МГУ, 1993. С. 72.


[Закрыть]. Павлу I было важно указать на существование титула «царь Таврический» после присоединения Крыма к Российской империи, а выбор короны в этом случае позволял также приписать крымский триумф не только – и не столько – матери монарха Екатерине II, но и усилиям прадеда и основателя империи Петра Великого. При этом монарха не смущало, что избранный венец никогда прежде не фигурировал в визуальной репрезентации российской власти на территории покоренного Причерноморья[349]349
  ПСЗ. Собрание 1. Т. 22. № 15991. С. 142–144. В середине XIX в. это назначение было приписано самой Екатерине II. Так, в материалах погребения Николая I было указано, что эта корона была «назначена Таврическою» самой Екатериной II (Описание погребения блаженной памяти императора Николая I. СПб., 1856. С. 110).


[Закрыть].

Вероятно, во время пребывания в Царстве Польском Александр I все-таки обращался к короне как к главному символу власти. Сохранившиеся польские изображения императора представляют его с регалиями, которые апеллируют либо к универсалистской, либо к польской образности. Показательны два неатрибутированных портрета из запасников Национального музея в Варшаве и Музея Войска польского[350]350
  Национальный музей в Варшаве. Ед. хр. Dep5076 (внутр. номер).


[Закрыть]. В первом случае монарх изображен стоящим у стола, на котором лежат регалии власти, включая корону, при этом изображение последней не апеллирует к образам какой-либо исторической российской короны. На портрете из собрания Музея Войска польского можно увидеть сразу два венца, очевидно российский и польский, – знак созданной унии. Примечательно и изображение короны Александра I из описания символических похорон императора в апреле 1826 г.[351]351
  Opis żałobnego obchodu po wiekopomney pamięci Nayiaśnieyszym Alexandrze I, Cesarzu Wszech Rossyi Królu Polskim w Warszawie. Appendix; Краевский А. Польские короны Московского Кремля. С. 64.


[Закрыть] – использованный венец также имел мало общего с российскими коронами. Без сомнения, все указанные предметы и образы последних предназначались исключительно для использования внутри Царства Польского. В огромной Российской империи сама идея русско-польской унии хождения не имела, а значит, ипостась российского монарха, являвшегося одновременно польским королем, была в значительной мере скрыта от глаз его подданных.

Для осуществления варшавской коронации Николаю I пришлось назначить новую польскую корону. Следует отметить, что монарх был готов использовать польскую историческую корону, если бы таковая нашлась. По крайней мере, он утверждал в письме брату, что «если бы корона существовала, то ею надлежало бы воспользоваться»[352]352
  Каштанова О. С. Великий князь Константин Павлович (1779–1831 гг.) в политической жизни и общественном мнении России. С. 336.


[Закрыть]. Короны, однако, не было, как не было и времени на ее изготовление.

Как следует из источников, вопрос о назначении в церемонию большой императорской короны не обсуждался – транспортировка венца в Варшаву и освящение его в костеле ради повторной коронации, вероятно, могли вызвать в русском обществе толки, которых император так явно стремился избежать. Не рассматривался и венец, изготовленный для символических похорон Александра I[353]353
  Краевский А. Польские короны Московского Кремля. С. 64.


[Закрыть], хотя его, по утверждению С. Я. Коварской, в Царстве Польском некоторое время использовали для торжественных встреч[354]354
  Коварская С. Я. Погребальные церемониал и регалии при Российском императорском дворе первой половины XIX в. С. 72. Такое использование, однако, не могло быть долгим – после восстания 1830–1831 гг. корона, как и прочие регалии, была привезена в Оружейную палату Московского Кремля (1832 г.) (Там же).


[Закрыть].

Выбор пал на регалии, которые уже находились в Петербурге. Из сокровищницы был затребован венец, созданный за столетие до этого для императрицы Анны Иоанновны[355]355
  Корона была изготовлена в 1730 г. группой мастеров во главе с русским ювелиром С. Ларионовым (Быкова Ю. И. К вопросу об авторстве коронационных регалий императрицы Анны Иоанновны // Труды Государственного Эрмитажа. СПб.: Государственный Эрмитаж, 2013. Т. LXX: Петровское время в лицах – 2013. К 400-летию Дома Романовых. С. 108). Этот венец также идентифицируют как корону Елизаветы Петровны, переделанную из короны Петра II и Анны Иоанновны (Герб и флаг России X–XX вв. / Под ред. Г. В. Вилинбахова. М.: Юридическая литература, 1997. С. 315).


[Закрыть], отличительной особенностью которого был большой турмалин с алмазным крестом. Использование этого венца оформило на визуальном символическом уровне вошедшие в 1815 г. в состав империи польские земли – эта корона вплоть до 1917 г. венчала щит Царства Польского в государственном гербе Российской империи.

Среди историков искусства существует трактовка, которая объясняет выбор короны Анны Иоанновны иными мотивами, а именно стремлением указать, что «во времена правления императрицы предпринималась попытка раздела польских земель»[356]356
  Краевский А. Польские короны Московского Кремля. С. 65; Кузнецова Л. К. Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России. С. 103–104.


[Закрыть]. Речь идет о времени после смерти Августа II, когда Россия активно продвигала на польский престол своего ставленника – курфюрста Саксонского Августа (будущего польского короля Августа III). При этом было подавлено сопротивление Данцига, поддерживавшего альтернативного – уже избранного королем – кандидата, которого, в свою очередь, лоббировала Франция. Захваченный Данциг заплатил императрице Анне контрибуцию в 1 млн червонцев[357]357
  Кузнецова Л. К. Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. С. 104.


[Закрыть].

Такое предположение едва ли можно считать верным. Оно проистекает из презумпции постоянного российского давления на Польшу. Исходя из этого любой жест со стороны российских властей трактуется как проявление прямой или скрытой агрессии. Но характер Николая с его фиксацией на категориях чести едва ли позволяет предположить, что император посчитал возможным прибегнуть к намекам такого рода. Кроме того, с правления Анны прошло слишком много времени, чтобы император мог получить информацию об этих событиях в рамках того, что Ян Ассман назвал «коммуникативной памятью»[358]358
  Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 50–59.


[Закрыть]. Опубликованная же к тому моменту карамзинская «История государства Российского», которая, как утверждал А. С. Пушкин, открыла Россию в ее историческом изменении, словно Колумб открыл Америку, была доведена автором лишь до начала XVII столетия.

Вместе с тем император, стремившийся «польстить полякам»[359]359
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем Цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829 гг.). С. 325.


[Закрыть] своей коронацией, понимал, что использование русской короны во время церемонии вызовет недовольство в Польше. Поэтому он предпринял целый ряд шагов, целью которых было сгладить возможное негативное впечатление. Прежде всего было принято решение перед церемонией благословить корону в католическом соборе Св. Яна[360]360
  РГИА. Ф. 473. Оп. 3. Д. 63. Л. 4 об.


[Закрыть], кроме того, была реализована особая передача короны польской стороне на границе Царства Польского[361]361
  Об этом см. параграф 2.3.


[Закрыть]. Иными словами, император санкционировал проведение нескольких церемоний для «превращения» русской короны в по-настоящему польскую, о чем речь пойдет далее. И, наконец, вся коронация была выстроена таким образом, что наряду с королевским венцом главным символом церемонии стал польский орден Белого Орла. Именно его во время проведения действа Николай возложил на Александру Федоровну[362]362
  Император Николай был кавалером ордена Белого Орла с 1818 г. (Кузнецова Л. К. Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России. С. 106).


[Закрыть]. Императрица появилась в зале Сената уже в короне[363]363
  В литературе содержится указание, что корона императрицы была изготовлена в Варшаве польским ювелиром П. Сенницким (Краевский А. Польские короны Московского Кремля. С. 64–65; Кузнецова Л. К. Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России. С. 104). Это подтверждается материалами, которые хранятся в РГИА: в реестре регалий, которые готовили к перевозу в Варшаву, фигурирует лишь одна корона (РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24).


[Закрыть], и возложение на нее ордена стало жестом, сопоставимым по значимости с возложением венца.

Орден Белого Орла – крест красной эмали, на который положен белый орел с распростертыми крыльями, – был учрежден более чем за 100 лет до этого, в 1705 г.[364]364
  Дуров В. Ордена Российской империи. М.: Белый город, 2007. С. 180.


[Закрыть], став одним из элементов укрепления власти саксонского курфюрста Августа II в Польше. Его первыми кавалерами стали польские магнаты – сторонники Августа – и, что немаловажно, генералы А. Д. Меншиков, А. И. Репнин, Г. Б. Огильви. Первые кавалеры были названы при встрече Петра I и Августа II в Тыкоцине 3 ноября 1705 г.[365]365
  Интересно, что девиз ордена – PRO FIDE, REGE ET LEGE – менялся, если награды удостаивалась монаршая особа. REGE заменялось на GREGE – таким образом «За веру, короля и закон» превращалось в лозунг иного рода – «За веру, паству (общество) и закон» (Дуров В. Ордена Российской империи. С. 180).


[Закрыть] Этот эпизод часто – прямо или косвенно – интерпретируют как указание на то, что сам орден был создан Августом II для выстраивания отношений с Петром Великим. Упраздненная после разделов Польши, награда была восстановлена в Варшавском герцогстве. Кавалерами ордена стали Наполеон и варшавский герцог Фридрих Август.

Александр I ничего не поменял в статусе ордена: в его Конституционной хартии указывалось, что Царство Польское сохраняет «гражданские и военные ордена, а именно: Белого Орла, Св. Станислава и Военного Креста»[366]366
  Конституционная хартия Царства Польского. С. 539.


[Закрыть]. Для самого Александра орден Белого Орла оказался одним из самых значимых и сопоставимых с главными орденами Российской империи. Показательно, что именно этот орден император взял с собой в таганрогскую поездку, которая стала для него последней[367]367
  Орден Белого Орла оказался среди вещей императора вместе с высшими наградами Российской империи – орденами Андрея Первозванного, Александра Невского, Георгия Победоносца, Св. Владимира и Св. Анны (РГИА. Ф. 472. Оп. 8. Д. 6. Л. 19 об.).


[Закрыть]. Как уже упоминалось, после смерти монарха орден выносили во время всех шествий Печального кортежа, которые прошли от Таганрога до Петербурга зимой 1825/26 г. При этом польской награде был предписан чрезвычайно высокий статус: во время проезда по городам России орден Белого Орла всегда помещали третьим, сразу после орденов Андрея Первозванного и Александра Невского[368]368
  Там же. Л. 19–19 об., 23.


[Закрыть]. Свидетельством значимости награды был и список лиц, выносивших орден на подушке во время того или иного шествия. Так, в Харькове, Орле и Новгороде орден Белого Орла выносили генерал-майоры, а в Курске – гражданский губернатор[369]369
  РГИА. Ф. 472. Оп. 8. Д. 6. Л. 19 об., 67 об.; Д. 23. Л. 152, 158; Церемониал к встрече и сопровождению в Новгороде тела в Бозе почившего императора Александра I. СПб., 1826. С. 9.


[Закрыть]. Интересно, что сформировавшийся в этот период статус награды отражает то положение, которое пять лет спустя предписал этому знаку отличия Николай I, включивший орден Белого Орла в число российских орденов[370]370
  ПСЗ. Собрание 2. Т. 6. № 4950. С. 216. Примечательно, что Особый комитет, призванный решить вопрос включения польских орденов в российскую орденскую систему в 1831 г., ссылался на статуты польских орденов, которые были «в недавнем… времени составлены и утверждены блаженной памяти государем императором Александром» (РГИА. Ф. 1167. Оп. 1. Д. 312. Л. 9 об.).


[Закрыть].

Вместе с тем важно понимать, что в александровской России положение этого знака отличия было не вполне проясненным и даже двойственным – будучи высшей наградой Царства Польского, входившего в состав Российской империи, орден не был причислен к российским орденам. Последнее произошло, как уже упоминалось, лишь после подавления Польского восстания 1830–1831 гг. Однако и Александр I, и Николай I как польские короли осуществляли награждения орденом Белого Орла. Так, дипломат П. Г. Дивов в своем дневнике фиксирует награждение им шведских дипломатов в 1830 г.[371]371
  Дивов П. Г. Из дневника П. Г. Дивова (1831 г.). С. 662.


[Закрыть] Надо полагать, что в подобных случаях интерпретация статуса ордена в России зиждилась на восприятии его как самой «иностранной» из российских наград.

Важнее, однако, то, что в глазах российского дворянства, особенно представителей военной корпорации, орден Белого Орла обладал неоднозначной репутацией. Для русского офицерского корпуса участие Польши в Отечественной войне 1812 г. на стороне Наполеона было частью личной памяти. С середины 1810‐х гг. военные столкновения между Россией и Польшей были помещены властью в зону умолчания, но польские ордена оставались знаком отличия врага, хотя, конечно, поверженного.

Николай I не только не планировал менять установки Александра I, но добавил награде большей статусности. Перед коронацией монарх приказал изготовить цепь ордена Белого Орла. Он писал брату: «Так как не существует цепи ордена Белого Орла, я повелю сделать такую, в которой императорский орел вставлен вместе с белым, чередующийся с крестом и девизом таким же, как на цепи Святого Андрея»[372]372
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 326.


[Закрыть]. Сохранившаяся в Гохране России цепь ордена показывает, что идея императора относительно дизайна была реализована во всей полноте. Цепь ордена Белого Орла, изготовленная для варшавской коронации 1829 г., действительно была выполнена по образцу высшей награды Российской империи – ордена Св. Андрея Первозванного, звеньями которой всегда были двуглавый орел, вензель Петра I, а также розетки с синим андреевским крестом и буквами SAPR (Sanctus Andreus Patronus Russiae[373]373
  Святой Андрей покровитель России.


[Закрыть]). Цепь ордена Белого Орла, в свою очередь, была составлена из трех повторяющихся элементов, одним из которых являлся знак самого ордена (белый орел на красном кресте), вторым – двуглавый орел с польским черным орлом вместо русского Георгия Победоносца на груди и, наконец, третьим – вензель Александра I, представленный в обрамлении арматуры. Не вполне понятно, кто изготовил цепи. Л. К. Кузнецова считает, что работа была осуществлена мастером Иоганном-Вильгельмом Кейбелем[374]374
  Кузнецова Л. К. Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России. С. 161–162.


[Закрыть]. Х. Лилейко и О. С. Каштанова полагают, что цепи были выполнены польским ювелиром П. Сенницким[375]375
  Lileyko H. Siennicki Paweł // Polski słownik biograficzny. Warszawa; Krakow, 1996. T. XXXVII/2. S. 233; Каштанова О. С. К истории коронации Николая I в Варшаве (1829 год). С. 44.


[Закрыть].

При взгляде на николаевскую цепь ордена Белого Орла становится понятно, как именно император видел статус западных территорий империи: реализованный ювелиром проект показывал Польшу частью Российской империи, а сложившаяся территориальная и политическая композиция была представлена как воплощение монаршей воли Александра I. При этом в рамках символического ряда Польша оказывалась сопоставима с Российской империей, а орден Белого Орла становился эквивалентом ордена Св. Андрея Первозванного.

Другие регалии коронации также были выбраны или переделаны в соответствии с планом демонстрации русской лояльности польским конфессиональным установкам или коронационной традиции. Так, екатерининский скипетр со знаменитым алмазом «Орлов», использовавшийся Николаем I во время варшавской коронации[376]376
  Николай I использовал в Варшаве и державу, которая была включена в московскую коронацию 1826 г. (Каштанова О. С. К истории коронации Николая I в Варшаве (1829 год). С. 44).


[Закрыть], получил новое навершие: на российском двуглавом орле центральное место Георгия Победоносца было заменено польским Белым Орлом[377]377
  Кузнецова Л. К. Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России. С. 104–105.


[Закрыть]. Л. К. Кузнецова очень точно описывает, как появление новой «сердцевины» изменило образ самого двуглавого орла: он стал более компактным («постройнел», по выражению исследовательницы), звенья его цепи стали золотыми вместо эмалевых, голубой цвет оказывался притушен, и внимание перешло на красный[378]378
  Там же. С. 105.


[Закрыть]. Российский двуглавый орел, таким образом, «подстраивался» под стандарты польской символической традиции.

Во время коронации 1829 г. польские орлы были буквально везде. Хотя с 1815 г. гербом Царства Польского стал двуглавый орел, на щите которого был изображен польский белый орел, во время коронации ставка была в значительной мере сделана на польского белого орла, который сам по себе интерпретировался как герб Польши[379]379
  ГА РФ. Ф. 109. Оп. 3а. Д. 3199. Л. 8; Grzeluk I. Zachowane elementy symboliczne z ostatniej koronacji na Zamku. S. 76.


[Закрыть]. Николай писал Константину об оформлении торжества: «Все, что присуще Царству, должно быть там представлено; таким образом, поскольку герб Царства такой же, как и герб империи, за исключением Белого Орла вместо святого Георгия, везде будут гербы Царства – орел на скипетре и орлы на мантиях, знамени и мече»[380]380
  Переписка императора Николая Павловича с великим князем цесаревичем Константином Павловичем. Т. 1 (1825–1829). С. 326.


[Закрыть].

Еще более примечательна история с выбором коронационного меча[381]381
  Николай не имел возможности использовать известный польский коронационный меч (Щербец). После разорения польской королевской сокровищницы в 1795 г. большая часть ее содержимого была уничтожена прусскими войсками, и до конца XIX в. Щербец считался утраченным. Интересно, что за несколько лет до описываемых событий он находился в России. Уцелевший меч был выставлен на продажу и в конце 1810‐х гг. оказался в руках российского министра юстиции князя Д. И. Лобанова-Ростовского, который, между прочим, пытался продать его известному польскому коллекционеру оружия В. Красинскому. Из-за сомнений в подлинности меча сделка не состоялась. Артефакт в итоге был продан А. Н. Демидову, князю Сан-Донато (Żygulski Z.Jr. The Szczerbiec. The Polish Coronation Sword // Artibus et Historiae. 2011. Vol. 32. № 63. Р. 296–298).


[Закрыть]. В историографии отмечается, что Николай I использовал для церемонии меч польского короля Яна Собеского, известного своей победой над турками под Веной в 1683 г.[382]382
  Каштанова О. С. К истории коронации Николая I в Варшаве (1829 год). С. 44; Gutkowski J. Ceremoniał koronacji Mikołaja I na króla polskiego w Warszawie. S. 5. Об истории коронационного меча см. подробнее: Domin M. Dary papieskie dla Jana III Sobieskiego i Marii Kazimiery // Studia Waweliana Kraków, 2000/2001. T. 9/10. S. 85–105.


[Закрыть] Императора не смутило даже то, что меч был подарен папой Иннокентием XI. Вероятно, тот факт, что это был дар в честь победы христианского войска над турками, оказался ключевым[383]383
  В коронации Николая приняли участие командир и два капитана Конно-егерского полка, которые стояли у трона с обнаженными саблями. Возможно, один из них держал меч Собеского. Об использовании меча см. также: Gutkowski J. Ceremoniał koronacji Mikołaja I na króla polskiego w Warszawie. S. 5; Getka-Kenig M. Ostatnia «polska» koronacja // Mówią wieki. 2009. № 10 (597). S. 20–25.


[Закрыть]. Ирония ситуации заключалась в том, что меч, символизировавший колоссальную победу польской армии, о которой император и король Николай I будет много говорить во время своего пребывания в Царстве Польском, направлялся в Варшаву также из Петербурга. Меч был захвачен русскими войсками в Польше во время отступления польских легионов Наполеона в 1813 г. и в качестве трофея доставлен в Россию. В архивной «Ведомости регалиям и вещам, которые отправляются в Варшаву» 1829 г. он фигурирует вместе с императорской короной, скипетром, державой, двумя цепями ордена Белого Орла и государственным знаменем[384]384
  РГИА. Ф. 472. Оп. 1. Д. 24. Л. 209.


[Закрыть].

Если вопрос выбора инсигний император осуществлял лично, то вопрос оформления коронационного пространства определялся в Варшаве. Декор зала Сената был реализован по проекту архитектора Якуба Кубицкого[385]385
  Grzeluk I. Zachowane elementy symboliczne z ostatniej koronacji na Zamku. S. 76.


[Закрыть], который входил в круг великого князя Константина Павловича. Именно ему было поручено выстроить для цесаревича его главную резиденцию в Варшаве – Бельведерский дворец в парке Лазенки (1824 г.) – и спроектировать катафалк для символического погребения императора Александра I (1826 г.). В Варшаве также были подготовлены троны для новых короля и королевы[386]386
  По описанию Вельтмана, существовало по крайней мере две пары польских тронов (Вельтман А. Ф. Московская Оружейная палата. М., 1860. С. 81–82).


[Закрыть].

Анализ того, как именно был оформлен зал, демонстрирует, что император в конечном итоге оказался перед необходимостью короноваться в пространстве, которое интерпретировало целый ряд сюжетов альтернативным (по отношению к монаршей позиции) образом. Так, Николай I, активно противостоявший любому указанию на возможное присоединение Литвы к Царству Польскому, наверняка был неприятно поражен, увидев, что в декоре тронного зала наряду с польским белым орлом была использована Погоня, герб Литвы[387]387
  Grzeluk I. Zachowane elementy symboliczne z ostatniej koronacji na Zamku. S. 76–77.


[Закрыть]. Равным образом форма короны на навершии трона никак не отражала образ исторического российского венца и не отсылала к короне Анны Иоанновны, выбранной монархом для церемонии[388]388
  Ibid. S. 78.


[Закрыть]. Поэт Василий Жуковский записал в своем дневнике, что на балдахине королевского трона были изображены «все гербы Царства Польского и посреди их, в двоеглавом орле России, белый орел Польши»[389]389
  Жуковский В. А. О короновании государя императора Николая Павловича (1829 г.). Отрывок из письма // Жуковский В. А. Сочинения: В 6 т. Т. 5. СПб., 1885. 461.


[Закрыть]. Это был едва ли не единственный двуглавый орел в декоре зала. Притом что во время коронации последний был наполнен множеством изображений польского орла, украшавшего щиты у помостов и императорские мантии Николая и Александры[390]390
  Lileyko H. Siennicki Paweł. S. 233; Каштанова О. С. К истории коронации Николая I в Варшаве (1829 год). С. 44; Kicka N. Pamiętniki. S. 170–171.


[Закрыть].