Текст книги "Письмо психологу. Способы понять себя"

Привокзальный хор

Меня дико раздражают волнистые попугайчики. Вижу и слышу бессмысленных тварюшек каждый день, когда привожу ребенка в детский сад. Вообще ненавижу, когда щебечут, и люди тоже.

Это мизантропия? Или какой-нибудь безобидный комплекс?

Анна, 39 лет

Года через два после выхода нулевого номера журнала появилось отчетливое желание повозиться с нашими письмами, поискать какие-то закономерности или хотя бы их следы.

Вот тогда и возникло ощущение хора, который сперва казался хаотичным, как шум на вокзале. Помните? Вы стоите в огромном гулком помещении, где объявляют поезда: кто-то кого-то громко зовет, плачут дети, ругаются носильщики, галдят на непонятном наречии восточные люди, пыхтит и лязгает состав – в жизни от этого хаоса закрываешься, уткнувшись в книжку – а там и посадку объявят. Читая подряд нашу почту, выключаться нельзя – иначе зачем читать? Но тогда происходит обратное: ты начинаешь слышать все голоса разом, воспринимать весь «вокзал». И это довольно тяжело, но ничего не поделаешь: по «основной специальности» я научена включаться, а не выключаться. Работа такая – и важное для этой работы умение. Оно мешало, но не подвело и на этот раз.

Когда включаешься в сплошное, пусть и посильными порциями, чтение писем, оказываешься в очень странном пространстве. Как в оркестровой яме, начинают выделяться отдельные инструменты: вот валторна настраивается… арфа – она одна в оркестре, кажется… а вот скрипочки, их много… Хаос как будто уже не вполне хаос, если узнаешь голоса инструментов. Появляются новые люди, раздаются новые звуки – есть и монотонность в этом, и пестрота, и энергия. И – самое главное: возникает ощущение не упорядоченного, но и не случайного многоголосья. И это все-таки не вокзал, где расписание поездов задает появление и исчезновение людей, «пассажиропотока». Нестройный, но все же хор. Или оркестр. Или весенний лес с голосами разных птиц: поди пойми, это про охоту, любовь или территориальные притязания…

Но как было странно, что все это слышу только я – и как было жаль, что они не слышат друг друга! Как было жаль, что они сами не могут оценить степень обычности или необычности, близости или странности – чего? Конечно, не сюжета или жизненной ситуации – они лишь повод и рамка. Личный взгляд, прямая речь, почерк, тембр – вот ради чего стоило слушать наш нестройный хор. Когда авторы получили возможность читать друг друга, начался нормальный, но имеющий свои издержки процесс: сегодня письма «отутюжены» не только законами жанра, но и оглядкой на других авторов.

Эта книга – возможность отдать должное письмам, которые рождались без этой оглядки. И в этом смысле она так же отстала от жизни, как отстает от нее каждый следующий номер журнала: между событиями и размышлениями в жизни автора письма и опубликованным ответом всегда разрыв по времени, иногда немалый. Так что разговор в настоящем времени – условность.

Работа над книгой оказалась куда тяжелее, чем это можно было себе представить. Она никогда не была бы сделана без Натальи Ким, много лет редактировавшей ответы для журнала и обладающей потрясающим слухом, нюхом и чувством слова (а еще она – невероятный рассказчик: в ее устных историях герои говорят так, что их можно увидеть и про каждого сочить пьесу). Взявшись вместе со мной разбираться в нашей почте, именно она не позволила впасть в отчаяние и бросить эту работу, временами казавшейся неподъемной, а то и бессмысленной. Наташа, мы сделали это!

Когда о книжке еще речи не было, мы понимали, что в нашей странной и отчасти «зазеркальной» ситуации не знаем толком, с кем разговариваем. Но и наши авторы на самом деле не знают, кому пишут: вроде бы тексты публикуются мои, интонация моя, но физиономия после всех фотошопов явно не моя, а называют они меня сплошь и рядом «Екатериной Михайловной», лишая тем самым настоящего имени. Это по-своему гениальная коллективная оговорка: в своей журнальной версии я не вполне человек – скорее, дружелюбный призрак на договоре. И по-своему это справедливо: отвечая, я ведь тоже не с авторами разговариваю. Да, такое странное пространство коммуникации, где мы не пересекаемся, такое «место невстречи».

Пожалуй, это главное отличие от обычной работы консультирующего психолога, где как раз надо встретиться.

Представьте себе человека, который с чем-то очень личным выходит на площадь. Его лица не видно – он в маске. И всей площади будет слышно не его: будет слышен громкий ответ того, кому он это «свое» на ухо прошептал.

Я врач-хирург. Я очень боюсь, что мои коллеги узнают о моей нетрадиционной в их понимании ориентации – сейчас время агрессивное для таких, как я и мой партнер. Много лет скрывать что-то истинное о себе – это тяжелый труд, в результате развился невроз, неадекватность реакций… Мне кажется, что я должен что-то сделать со своим восприятием себя в этом мире, но это очень страшно и я не знаю, с чего начать…

Сергей, 42 года

Уважаемая Екатерина Львовна, я сужусь с бывшим мужем из-за гаража и собаки. Я всем сердцем люблю нашего пса, хотя заводила его не я. А вот гараж строили на мои деньги! Ведь с точки зрения психологии я имею моральное право отдать ему гараж в счет собаки?!

Эля, 34 года

Согласитесь, ситуация странная и двусмысленная. Меня то и дело спрашивают (обычно студенты), есть ли письма на самом деле. Не верят. Есть, милые, еще как есть. Только живут они в особом поле полуанонимности, неопределенности, где совершенно неясно, кто и с кем разговаривает. О себе я знаю только одно: говорю в какое-то особое пространство, где у слушателей много разных способов услышать и понять разное. Больше, чем в театральном зале.

Скорее, как в психотерапевтической группе: кто бы что ни сказал, это всегда сообщение группе, а ее участники точно услышат разное в зависимости от того, что у кого из них болит, что для кого важно, что кого пугает или влечет. Только на группе с этим потом можно работать, а у нас реплика «ведущего» заканчивается в момент сдачи номера, а уж кто что услышал и понял, я не узнаю никогда.

Меня спросили как-то, сколько раз объявились авторы, на чьи письма я ответила. Прописью: один. Они совершенно не жаждут ни моей, ни своей материализации.

Здравствуйте, Екатерина Михайловна! Давно слежу за вашими ответами, они иногда меня полностью удовлетворяют, но есть нюансы, которые я бы хотела у вас прояснить…

Вера, 38 лет

«Екатерина Михайловна» с подретушированным лицом, не меняющимся годами, – это кто-то вместо меня, своего рода «дупло», в которое можно что-то сказать. И точно так же, по законам нашего зеркального лабиринта, две опубликованные строчки из письма и еще чуть-чуть в моем пересказе – это все, что увидит мир вместо них.

Редакция, бывало, корила за слишком «пестрые» и туманные ответы: мол, есть в ответе и то, и это, и еще что-то, а нужна конкретика. Что спросили – на то конкретно и отвечаем. С этой логикой я не соглашусь никогда. Конкретный ответ – кому?! Он по определению будет глуп и неточен, а потому оскорбителен. Нельзя давать конкретных ответов «сюда», когда говоришь на самом деле «туда». Обращение по имени – условность, форма. Я же говорю не с автором, но о нем.

«Давайте вместе подумаем…» означает «вы, я и все читатели журнала». «Вы пишете, что…» – это я вытаскиваю из небытия авторский голос, но могу это сделать, только сплетая его с собственным. Мы с автором письма словно поем дуэтом перед публикой. А среди публики люди есть всякие. Возможно, без моего участия в этом представлении они прореагировали бы иначе: чужую беду рукой разведу. Ну и дура, что она себе думает, тоже мне проблема, и вообще – так не бывает! Мои же тридцать с гаком лет консультативного приема подсказывают, что бывает еще и не то. Страшное и странное, кажущееся неважным и кажущееся обычным – все бывает. Мне важно создать такое разное и сложное эхо, чтобы читатели увидели за «скелетиком» сюжета разное и сложное. Чтобы узнали свое в чужом – те, кто сможет и захочет. Даже если кажется, что «это» не имеет к их жизни никакого отношения.

Когда порой получается создать в воздухе «хрустальный шар», отбрасывающий в чем-то узнаваемые блики, у читателя может – если будет на то его воля – появиться чуть больше интереса то ли к себе самому, то ли к кому-то из близких и дальних, чьи образы мелькнут в голове в связи и по поводу. А вдруг и там увидится, почувствуется или подумается что-то новое? И тогда могут быть заданы другие вопросы и даже получены другие ответы.

Но для этого нужно стать «преобразователем первоначального сигнала», а не просто сказочным «дуплом», повторяющим и усиливающим сказанное. В словарном значении «интерпретация» – это перевод. В хороших словарях простое какое-нибудь слово имеет множество значений, за ним открывается целое пространство, где есть и выбор, и неожиданные ассоциации, и опора на контекст. И не будем забывать, что в дупло кричат, шепчут или повествуют, когда больше с этим пойти некуда.

Мне 24 года, и я девственница. Не могу сказать, что эта старомодность сильно меня беспокоит)… Близкие подруги стараются меня подогнать, ибо время идет. Но куда бежать и есть ли в этом смысл? Что я могу сделать, если сердце молчит?

Анонимно, 24 года

Очень прошу не публиковать письмо или изменить личные данные, слишком много боли уже испытали все, кто втянут в нашу непростую ситуацию. Мой сводный брат, за которого я привыкла отвечать, много лет тяжело болен. Наш с ним общий отец ничего об этом не знает и не должен знать (сердце). Маму мы потеряли 3 года назад…

Н. В., 30 лет

Вы скажете, что я поэтизирую наших авторов, а я отвечу: так называемый «обычный человек» может быть интересен себе и другим, если дать ему такую возможность. Просто он к этому не привык и обычно не доходит до места, где это может с ним произойти.

…Я пишу вам, хотя понимаю, что это бесполезно: вы получаете сотни таких писем, и нет надежды, что выберете именно мое, не ответите все равно… но все же вдруг?..

Татьяна, 22 года

На поверхности может лежать сущая ерунда, но только если оставаться на поверхности. «Че-то я в депру впадаю после ночного клуба», – примерно такое вспоминается начало у одного письма. Во мне, конечно, тоже порой звучит пожилая тетка со шваброй, и уж ее-то ответ предсказуем: так не шастай по клубам, дура. И я говорю этой «тетке в себе»: цыц! Девчонка впервые заметила связь между развлекухой и унынием, тоской «после бала». Это довольно тонкий феномен, не будем оставаться в заданной плоскости, тут все куда интереснее. Такое письмо может кому-то показаться не стоящим внимания, даже глупеньким – и к его глубинному измерению путь будет закрыт. Вопрос о соотношении и конфликте праздника и его неизбежного конца, о битве Масленицы с Великим Постом – совсем не простой вопрос. Это и о том, почему писать лучше ночью, а редактировать с утра, поскольку «мощь кофеина и азарт полночный легко принять за остроту ума». И об условии, поставленном Золушке, – о смысле и мудрости ограничения магического, праздничного времени. Наконец – об открытии внутреннего мира, живущего своей жизнью и чуть ли не впервые замеченного. В этом случае внимание привлекает непонятная смена настроения, в других речь идет о неожиданной догадке или попытке понять какую-нибудь свою привычку.

И – честное призрачное! – момент, когда эта девочка, куря вторую пачку, бледненькая и подурневшая, вдруг задумывается о том, что с ней всегда происходит «после бала», и вдруг видит в этом закономерность, стоит дорогого. И прошу уважаемых читателей воздержаться от шуток про похмелье: у этого слова неспроста есть переносный смысл. Для многих наших авторов существование внутреннего мира вообще неочевидно – они пишут лишь о том, что с ними случилось. (Кто-то, напротив, увяз в бесконечной рефлексии – но такое встречается в нашей почте намного реже.) Это письмо, короткое и простенькое, драгоценно: вопрос только-только возник, взгляд на себя как на существо не до конца понятное и даже чем-то себе самой интересное, непривычен.

Большая честь быть «дуплом» – преобразователем сигнала, переводчиком, голосом на площади – для этой девочки и всех свидетелей ее «поворота к себе». Она никогда не придет ни на какую консультацию, и не надо. Но она что-то заметила и поделилась этим – я услышала, выбрала ее письмо, усилила в ответе контексты, устроила «эхо» и легкую джазовую импровизацию, разрабатывающую основную тему. Было там и про Золушку, и про утренний взгляд на некоторые вещи, вечером казавшиеся чудесными, и много еще про что.

И из всех возможных читателей, которым только что не было дела до этой темы, мне особенно важна та «тетка», которая всегда права и в любой момент готова изречь, наложить резолюцию или просто рявкнуть. Она может быть реальным человеком или чьим-то внутренним голосом, частью, одной из ролей. У кого-то это и вовсе «дядька», но с той же готовностью осуждать и поучать. Мы все с ними знакомы – как в реальном мире, так и в своем внутреннем. Если «тетка» хоть на секунду усомнится в своей абсолютной правоте и испытает что-то иное – моя работа сделана.

Очень легко посмеяться над дикими ошибками, нелепыми умозаключениями или проблемами, которые кому-то покажутся надуманными, второстепенными или настолько глубокими, что о них и разговаривать нечего. (Это наша «Внутренняя Тетка» не дремлет, она всегда найдет повод для критики, обесценивания или назидания типа «раньше надо было думать».) Но когда мы сами – все, и я тоже! – говорим о том, что в нашей жизни трудно, странно или очень больно, мы так же уязвимы и порой неказисты, боимся быть смешными, не уверены в чьем-то понимании. А теперь представьте, что вы об этом не говорите, а пишете. И что литературным шедевром это не будет. Ваша единственная жизнь, уникальная личность, детские воспоминания, мгновения счастья, раздумья, победы и поражения не видны из двадцати предложений, в которых вы пытались объяснить, спросить или поделиться.

Вот и с авторами писем в Psychologies в точности так. Некоторые письма могут вызвать гомерический хохот, раздраженное пожатие плеч или острое желание учить жить и исправлять грамматические ошибки. Это хороший повод подумать о том, что вас так задело – и не остановиться на первой своей реакции. Авторов своих я в обиду не дам, честное призрачное.

Помогите! У меня ушла дочь к женатому и от него забеременела! Повторяет мою судьбу! Боюсь, что придется ей рано или поздно делать аборт или родить никому не нужного ребенка, который отцу не будет нужен совсем, а для нее станет обузой! С ее внешностью могла бы найти хорошего и надежного человека… Вокруг нее всегда было много поклонников, приличных мальчиков ее возраста! Не знаю, как до нее достучаться, пока не произошло непоправимое! Я ночами не сплю, все время думаю об этом, но выхода не вижу совсем… Это я во всем виновата! У нас в семье очень трудные взаимоотношения между всеми… Все несчастные люди со своими обидами и комплексами, и я не знала как и не смогла объединить их в одно целое…

Валентина, 40 лет

Когда нам плохо, когда мы в беде, когда узнали что-то «не то» про своих детей, или про родителей, или про себя самих, мы видим только это и важным тоже кажется только это. Мучительные и неразрешимые вопросы, задаваемые в письмах, часто отмечены такой маетой из-за крайней значимости какой-то «стенки» или тупика и битья головой об эту стенку. Когда колотишься в ограниченном пространстве, обычно глупеешь и перестаешь походить на себя в моменты свободы, силы, радости. Сознательное и намеренное превращение простого в многослойное, даже таинственное и уж точно сложное – это мой способ думать и работать, в том числе и с ощущением безысходности, и придуман он не мной. Тот, кому интересно, лучше переживает боль и быстрее выходит из кризисов и трудных жизненных ситуаций.

Ведь именно потому, что все в человеке так сложно устроено, у нас есть будущее и надежда: даже из самой чудовищной беды, самой горькой потери, самого шокирующего опыта может вырасти что-то иное. Если речь идет все же не о выживании, а о жизни, сохранение многоголосья, многообразия и «выхода за плоскость» очень важны. Линейное и плоское ведет в тупик всегда, упрощение картины мира – дурной знак, идет ли речь об отдельном человеке, семье или культуре.

Как самостоятельно оказать поддержку разочарованному во многом важном для него…

Светлана, 39 лет

Меня мучает моя нелюбовь к сводному брату. Он малыш, а я взрослый парень, но я совсем не могу отнестись к нему с любовью и радостью…

Олег, 23 года

Меня привлекают мужчины только после 40, почему?

Инна, 20 лет

Слушайте, как шумит на разные голоса то, что кажется то вокзалом, то оркестровой ямой, то нестройным хором или ночным лесом – наша корявая, непричесанная, непредсказуемая почта. Возможность побыть его эхом, переводчиком и много кем еще – повод для странного рода словесного творчества, в котором профессиональное знание порой мешает. Руку на сердце положа: работа «призрака на договоре» – вообще довольно сомнительное занятие, но за все эти годы желание хоть немного показать миру то, что ему не может быть слышно и видно, окрепло. Иначе стоило бы просто собрать наиболее удачные ответы, оставить все как есть – то есть от письма строчку, – и дело в шляпе. Это было бы проще, но не слишком увлекательно.

Credo quia absurdum[5]5
  Верую, ибо абсурдно (лат.).


[Закрыть]

Я по образованию медик, уже давно на пенсии, последние годы работала в поликлинике, а до этого несколько лет в абортарии. Я скрывала это от дочери, и совсем недавно дочь взяла мою трудовую книжку и увидела мое место работы. С тех пор она со мной не разговаривает. Мы живем вместе, я чувствую себя виноватой и жалкой, она отдаляется, как я совсем скоро потеряю ее любовь и привязанность ко мне, как уже потеряла уважение… Помогите, я в отчаянии.

Римма, 58 лет

Как выбираются письма для ответа? Разные темы и разный возраст авторов – забота редакции. Сам отбор сначала двадцатки, а потом уже рабочей четверки писем в разные годы происходил по-разному. Часто мне помогали справиться с горой писем, иногда нет[6]6
  Пользуюсь случаем поблагодарить Екатерину Салтыкову, много и хорошо помогавшую не только с почтой Psychologies, но и с другими важными делами.


[Закрыть]. При прочих равных условиях важно разнообразие интонаций, поскольку работать придется на уровне этих невнятных вибраций. Отзвуки, вариации на тему, эхо, попытка вычитать ненаписанное – вот на что придется опираться. Это и улавливание, и усиление, и достраивание контекста. Но не авторская колонка как повод высказаться: ведь если сказанное совсем не имеет отношения к миру пишущего, ты перестаешь быть «связным».

Письмо же порой очень условно и напоминает то ли лубок, то ли плакат, притворяется простеньким, оперирует штампами. Наш анализ должен этот лубок деконструировать. Как бы ему не поверить или поверить не совсем. И вытащить оттуда что-то живое, интересное и совсем не плакатно-лубочное. Прежде чем заниматься ответом, приходится перевести вопрос, притом на несколько языков сразу.

Миф тяготеет к тому, чтобы выделять простые причины, которые объясняли бы сложные вещи. Моя работа – делать прямо противоположное.

Уважаемая психолог! Что мне делать, если ненасытен в сексе? Может быть, правда обливать ее и себя холодной водой? Может, не захочу ее хотя бы мокрую?

Никита, 27 лет

Скажите, может ли в стихах отразиться потенциальная личная жизнь моего потенциального возлюбленного?

Лана, 22 года

Моя жизнь пуста и одинока, хотя есть семья, работа, круг общения. Какие ошибки повели к тому, что на шестом десятке я не нахожу вокруг ничего, что стоило бы любить?

Надежда, 51 год

Почему они пишут так? Думаю, часто авторами движет необходимость облечь нечто в устойчивую и понятную форму, выбрать жанр. На консультации им поможет этого не сделать специалист, в группе помогут другие участники. А в пространстве письменной речи автору никто не поможет. И он использует подручные средства, чтобы все-таки – для себя же или для «воображаемой меня» – сделать свое сообщение понятным. Он выделяет главную тему, упрощает, избавляется от деталей, которые не кажутся важными – и даже не ему самому, а воображаемой аудитории. Вот и лови «на ощупь» вторые, третьи и двенадцатые смыслы, отсеченные от незатейливого сообщения вроде «муж ушел, поэтому мне плохо».

Помогите, я не знаю, еще куда обратиться мне, читаю журнал, вы говорите вроде понятные и правильные вещи, но вот скажите – как мне теперь жить?.. Мы прожили с мужем 4 года в любви и согласии, а потом ниоткуда явилась его первая любовь, и его ветром сдуло… Что это было, скажите? А как же любовь? А как же я без него, я же без него ходить не умею, дышать не хочу, думать ни о чем другом не могу – что я сделала не так, что он ушел по первому зову какой-то телки…

Евгения, 37 лет

Можно, конечно, просто внедрить другой миф: вам, женщина, плохо не потому, что ушел муж, а потому что вы эмоционально не завершили эти отношения (или это задевает ваше нарциссическое всемогущество, или актуализирует страх социального неуспеха, или что-нибудь еще). Осознай, заверши, прими ответственность, повысь самооценку… и станет хорошо. Это альтернативный миф, популярно-психологический. А вот и его плоды:

Здравствуйте Екатерина. Как вы считаете можно ли отнести психологические тесты к самообучению, самопознанию, саморазвитию, самосовершенствованию, самоопределению, психоанализу или, по вашему мнению, психологические тесты относятся к совершенно другой области. Обязательно ли психологические тесты нужно интерпретировать? Только психологи могут использовать правильно тесты при своей работе или обычный человек тоже может их интерпретировать самостоятельно.

Антон, 28 лет

Женщина, которая пишет «муж ушел, поэтому мне плохо», может быть гораздо сложнее и умнее этого утверждения. Ее больше, она бывает разной даже сейчас, когда плохо. Просто она никогда не связывала свою домашнюю катастрофу с другими чувствами и событиями своей жизни. С тем, что она на самом деле испытывала к мужу, например – она привыкла считать это само собой разумеющимся и для себя даже словами не называла. Это было не очень нужно, пока было частью жизни. Это только в американских фильмах и в психотерапии все «проговаривается», в семье – редко и по жизненным показаниям.

«Катастрофа» в переводе с древнегреческого означает «переворот, полное изменение». Случившееся затронуло сотни нитей и струн, сломался уклад, рассыпались привычки. И то, что казалось ясным и само собой разумеющимся, оказывается, значило совсем другое! Говоря о случившемся с любым, кто готов выслушать, человек пытается хоть как-то сориентироваться в ситуации и в себе. Повторяется, мучительно и нескладно старается описать («слов не нахожу»). Что-то умирает в муках, что-то рождается; мысли и чувства перепутаны («сама себя не узнаю»). Есть такая любопытная старая частушка: «Мене милый изменил, я измененная хожу» – корявое просторечие по-своему прекрасно уловило как раз то, с чем приходится справляться человеку, переживающему крушение отношений, уклада, перспектив.

И вся эта «бытовуха» нашей почты – неблагодарные дети, уходящие мужья, нелюбимая работа, давящая мама – в общем-то, правдива. Но, к счастью, это еще не вся правда. Если душевная жизнь объясняется только этим, то перед нами народно-психологический, житейский миф, вскормленный сериалами. Официальная психологическая версия говорит свое – про самооценку, эмоциональную незрелость или какое-нибудь манипулятивное поведение. Объяснения в обоих случаях кажутся исчерпывающими, и ведь не поспоришь.

Но если бы у человека была такая плоская голова, что причина и следствие связывались бы линейно, например: «работа не устраивает – я несчастна» или «муж ушел – я умираю от обиды» – нам было бы вообще не о чем говорить. В этих схемах никакой душевной жизни нет вообще. И конструкция «работа не устраивает – а все из-за моей низкой самооценки» немногим лучше, такая же плоская.

В последнее время стала чаще задумываться – где я настоящая. Кто-то считает, что человек за всю свою жизнь так и не в силах себя понять до конца. Что мы сами для себя? – и есть главный ребус. Другие – что это «чужая душа» вообще-то потемки, а уж себя-то знать мы должны и можем. Многие говорят – мол, просто слушай внутренний голос, прислушивайся к сердцу – оно всегда подскажет. Оно и есть – ты. Только вот что делать, когда в голове противоречивые мысли и чувства? Почти всегда. Как понять, какие из них – твои?

Кира, 23 года

Письма порой выглядят как стилизация или даже подделка. Люди, которым показываешь эти тексты (коллеги, студенты), часто говорят: «Да ладно, так не бывает» – имея в виду не факты, а способ описания. Я-то знаю, что письма подлинные. В сложившихся границах жанра «письма психологу» люди именно так и изъясняются – но разговаривать с ними на этом языке нельзя.

Со стороны я кажусь уверенной и позитивной, но испытываю беспокойство из-за своих возможных ошибок в одежде, речи и поведении. Например, всегда ношу с собой запасные колготки…

Ульяна, 24 года

Иногда что-то похожее мелькает в личных вопросах, которые слушатели задают в коридоре после лекции или семинара. Времени мало, настоящей консультации человек не хочет, но спросить ему важно.

Поэтому он проделывает то же, что многие наши авторы: придает вопросу «понятность» и законченность: я воспитываю сына так-то, я прав? Меня мама раздражает, это от дефицита безусловной любви? Не могу простить, значит, личностно не расту? При этом, если ему или ей – не дай Бог! – ответить так же определенно, человек чувствует себя скверно, как будто его отвергли, унизили. Чем? Тем, что на нарисованную картинку (вроде дорожного знака или вырезанного из бумаги силуэта) на полном серьезе отвечают с такой же степенью упрощения. Тем самым человеку говорят: «Ты такой же, как твое сообщение». А он попал в рамки условного жанра «вопрос психологу» и честно пытается в них уложиться. Иногда я даже думаю, что эти вопросы после лекции – своего рода бессознательные провокации, «проверка на вшивость». Когда спрашивают в такой форме, форме надо не поверить. Более того, не поверить – но признать ее право на существование.

Когда вопрос – «дорожный знак» (телеграмма, открытка, плакат), он по определению уплощен и интересным быть не может. Интересно то, что за ним, где-то там, далеко и глубоко. Но ситуация такова, что этого почти не видно, можно только верить, что это там есть. Я верю. И так же, как и с нашими письмами, у меня очень мало времени и нет возможности помочь человеку самому перейти на другой язык. Мне-то показали вот этот «дорожный знак», да еще в маленькое окошечко, на ходу, между делом.

И мне важно как-то сказать, что да, я понимаю: сейчас, в этой ситуации, ты не можешь сказать ничего другого, но я догадываюсь, что эта «открытка» и твои истинные вопросы – не одно и то же. И, если подумать о том, чего напрямую сказано не было, то я спросила бы вот о чем… Кажущееся простым, как грабли, письмо – это тоже поневоле мифологизированное сообщение, которое нужно хоть чуть-чуть «развернуть обратно» к живой, спутанной, нескладной душевной жизни, которая, может быть, за ним есть. Может быть. Мы не знаем наверняка.

С осторожностью предположу, что для авторов некоторых писем язык открытки – единственный им доступный язык: смотрят же люди телевизор, и ничего! Для описания отношений и эмоций существует некоторое количество штампов, это удобно и создает иллюзию разговора. Много лет назад дети в школе писали в тетрадочках под диктовку: «Словарь зимы: пушистый иней, искрящийся снег, трескучий мороз» – и так далее. Потом из этого набора надо было собрать описание зимнего пейзажа. Если такие штуки проделывать систематически, пейзаж можно вообще перестать видеть, он даже мешает. Набор штампов в нашем случае всегда где-то рядом, как будто и наших авторов учили описывать отношения или душевное состояние такими вот готовыми трафаретными формами: телевизионная имитация живого поработала на славу. Но, во-первых, у меня есть восхитительная возможность выбирать письма. А во-вторых, я отвечаю не автору, а с его помощью и с его подачи – всем-всем-всем. И в полном согласии со своим профессиональным и человеческим убеждением говорю: да, открытки существуют, но с живыми людьми не стоит говорить на этом языке, потому что у нас с ними может быть и другой. А сложившийся способ изъясняться мы примем как неизбежность, как условие задачи. Уж так случилось, что на нашем «вокзале» разговаривают вот так, но не будем огорчаться по этому поводу. Полное имя открытки когда-то звучало как «открытое письмо» – и это как раз наш случай.

На реальной консультации человек часто говорит: «Я вот шел и думал, что я скажу – но скажу другое». Потому что он уже здесь, возник контакт, и мы сели, и у нас полтора часа: заготовка-открытка быстро переворачивается текстом вниз. Нет смысла ее зачитывать, когда мы оба здесь. Человек пришел в частное, камерное, слушающее, внимательное пространство.

Но почта журнала – пространство публичное. Все публичные пространства – хор ли, вокзал ли, журнал ли – заведомо упорядочены, ими кто-то управляет. Здесь есть свои условности, которые по умолчанию принимают и те, кто пишет письма, и я, и те, кто читает журнал. (Читает, скорее всего, в метро или в парикмахерской, а не под лампой с зеленым библиотечным абажуром – если вообще берет в руки бумажное издание.) И читателя не смущает реклама тапочек через три страницы после вдумчивого разговора о механизмах сновидений или семейных тайнах. И даже если смущает, он привык и все понимает: это еще одна условность, таковы правила игры.

Но мне бесконечно важно, чтобы все-таки было слышно что-то еще, кроме условностей.

Я узнала ужасную историю о прошлом своей матери из писем, которые она прятала, а я случайно нашла… Хоть бы ее вообще не было в моей жизни!!

Валерия, 41 год

Мой друг смертельно болен. Я, наверное, трус, но я перестал к нему приходить и звонить, только пишу sms. Я не знаю, как с ним разговаривать, мы же оба знаем, что его скоро не будет… До слез доводит эта ситуация, что мне делать?..

Самвел, 35 лет

Вот и приходится брать на себя усложнение картинки. Нет возможности предложить читателю на материале письма представить себе, что будет, если… Или что было бы, если бы не… Или представить себя на месте кого-то другого… Иногда я это делаю, но не часто: «жмет» объем. Но и это – не прямое предложение сделать именно так и узреть истину. Это просто еще одна возможность посмотреть на привычное и как бы понятное из другой точки – а что кто увидит, зависит не от меня. Когда выходишь «за плоскость», иногда открываются другие возможности. Может быть, увидится что-нибудь интересное и новое.