Текст книги "На горбатом мосту"

«Когда собаки потеряют след…»

 
Когда собаки потеряют след,
Поскуливая зло и виновато,
Я сквозь туман сырой и клочковатый
В ветвях увижу чуть заметный свет.
 
 
Я сплюну кровь и посмотрю туда,
Где месяц опрокинул коромысло
И волчья одинокая звезда
На паутинке каплею повисла.
 
 
И я прижмусь к шершавому стволу —
Ко всей своей неласковой отчизне
И вдруг услышу славу и хвалу
Создателю – в дыханье каждой жизни.
 
 
И я заплачу, веря и любя,
На все вопросы получив ответы.
И улыбнусь. И выдохну – себя
Навстречу ослепительному свету.
 

Эксперимент

На что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?

Книга Иова (III, 23)

 
…И раскачивается вечерами
Колокольная медь
В тёмной и гулкой груди.
И память
Ворочается, как медведь,
Чтобы в ночи навалиться тушей
и задавить…
Но в шесть
Утро последний окурок тушит
О подоконную жесть.
Резкий вдох.
Будильнику вторя,
Чайник даёт свисток.
С ночи застрявшим шершавым горем
Давится водосток.
Выдох.
И время, сгорая, мчится
С грохотом.
Лишь сквозняки
Всё перелистывают страницы
Логике вопреки.
 
 
Он смолил беспрестанно. Он запросто мог
Нагрубить, невзирая на лица,
Говорил, что наука – единственный бог,
Которому стоит молиться.
Говорил: «Хирургия – не место для баб,
Но уж вляпалась если – работай!
Ну а правду сказать – и мужик нынче слаб…
Да не думай, а – делай! Ну то-то…
Здесь хватай, а сюда вот не лезь и не трожь!
Тут проверь… Да ты что там – уснула?..»
Наклоняясь и горбясь, он в профиль был схож
С крысой – серо-седой и сутулой.
Незадолго до смерти смягчился. В окно
Как-то глянул и, морщась от света,
Бросил: «Эксперимент – это всё!
Об одном
Расскажу…»
И сломал сигарету.
 
 
Эксперимент —
это всегда закон,
та рубаха, что ближе к телу.
Всё чётко и всё – по делу:
есть Экспериментатор,
он —
Субъект,
он остёр, словно штык,
имеющий силу и право,
задачи, цель, интерес.
Он движет вперёд прогресс,
трудами стяжает славу.
И есть Объект – пыль и прах,
вопль, высохший на губах,
в горле застрявший крик,
и – любопытство тоже…
Субъект и Объект в этом схожи.
Одно и то же кино,
одного и того же грани —
мельтешат в одной круговерти
любопытство и страх:
ужас собственной смерти,
интерес к чужому страданью.
Но
в неведомый миг,
буквально – в любой момент
Экспериментатор
станет Объектом для
кого-то уже иного,
обретенья
вдруг обернутся тратой,
болью, недоуменьем…
И – щёлкнут звенья,
совершит оборот Земля.
Всё повторится снова.
 
 
…Братец мой Волк!
Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Как нам жить?
Кого вопрошать?
Кому и о чём молиться?
…Братец мой Волк!
Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
По всем каналам новости без конца —
кровь течёт, как водица…
И – не скрыться, не убежать,
всё ускользает, дробится.
И – остывает чай.
– Погоди, не переключай!
– Передай, пожалуйста, масло.
Щелчок.
И – молчок…
Придёт серенький волчок…
Всё.
Память погасла.
 
 
Но раскачивается вечерами
Колокольная медь,
Перекатываются шарами
Жизнь,
Забвение,
Смерть.
 
 
Но, привычный уклад корёжа,
С жизнью и смертью слит,
Некто моей касается кожи.
И кожа моя – болит.
 
 
…Кажется так:
жил человек в стране Уц,
Иов ему было имя.
И я вспоминаю – Иов…
Перелистывает сквозняк
неисчислимость слов,
сон городов,
медленный морок пустыни.
 
 
…Нет, не то!
Ну да – эксперимент.
Цель – материальная основа
Альтруизма. Выбранный объект —
Существа общественные. Крысы.
 
 
…Иов вопиёт,
он в пустыню кричит,
от отчаянья пьяный:
– Что для Тебя человек?
Господи,
что для Тебя – человек?
За что
предъявляешь счёт?
Зачем
испытуешь его беспрестанно?
Ветер поёт,
пустыня молчит,
молчит в углу фортепиано.
За окнами падает снег.
 
 
…Половину – кормят. Остальным
Именно в обеденное время
Прямо на глазах у тех, кто ест
Пропускают сильный ток по клетке.
 
 
Что же крысы? Слыша громкий визг,
Глядя на сородичей мученья,
Восемьдесят пять процентов – жрут,
Остальные – к пище не подходят.
 
 
Крыс местами поменяли лишь
Раз один – и двадцать пять процентов
Перестали жрать. У остальных
Аппетит никак не изменился.
 
 
– Сокрушишь!
Сокрушаешь и сокрушишь!
Но жизнь моя – дуновенье…
Сорванный лист
Ты сокрушить спешишь,
гонишь вперёд, вперёд.
Вот он – я:
был,
и вот —
нет на земле даже тени,
нет мгновений моих…
нет ни добра, ни – зла…
но Ты – молчишь…
Снова – молчишь!
Не понимаю никак:
где Ты?..
В пустыне – тишь,
и в квартире – тишь,
только – шорох:
словно бы разлетается ворох
листьев сухих,
это —
сквозняк
со стола
сбрасывает газету.
 
 
…Дальше, воссоздав эффект войны,
Или катастрофы, «альтруистов»
Удалили. И эксперимент
Был продолжен средь потомков жравших.
 
 
– Если бы знать,
если б хоть раз понять
всею горящей кожей:
в чём обвиняешь меня?
Виновен я – быть беде,
и не виновен – горе…
Головы не смею поднять!
И всё же
как осознать всё разом:
премудрость
обретается где?
что пред Тобою – разум?
что пред Тобой – вина?
Лопается струна,
эхо звенит в коридоре.
 
 
…В новом поколении опять
Появились крысы-«альтруисты»,
Только было их теперь уже
Чуть поменьше двадцати процентов.
 
 
Этих исключили тоже, и
Снова дали размножаться жравшим.
И так далее… И ровно через пять
Полностью ушедших поколений
 
 
«Альтруистов» не осталось…
 
 
…Иов вопиёт,
он вопиёт: «Отступись!
передохнуть, ободриться дай мне!
Исчезаю,
нет меня тут,
сломлен, как стебель сухой…
Весь я – мгновенный, случайный..
Не с травой ли вступаешь Ты в суд?
Сам за меня поручись
перед Собой!
Для меня найди оправданье!»
 
 
«Альтруистов» не осталось. Но
Стало в популяции заметно
Вырожденье: у здоровых крыс
Появлялось хилое потомство
 
 
И при изобилии еды
Крысы нападали друг на друга,
Жрали слабых и, сходя с ума,
Насмерть расшибались об решётку.
 
 
И вот говорит
Господь,
но не отвечает, нет —
вопрошает из бури.
И каждое слово горит
на обожжённой шкуре.
– Я сотворил свет,
небесную твердь и земную
и тьму отделил ночную
от света.
Дай мне ответ:
кто ты такой?
что сделал своею рукой?
Много ли твоих сил?
И
где ты был,
когда я являл Свою мощь,
украшал светилами ночь,
когда я сотворил
левиафана, коня,
орла или же – бегемота
и прочих тварей чудесных?
Что тебе вообще известно?
Кто ты?
Покрытый шкурой ли, кожей —
слушай Меня.
Внимай, если можешь!
 
 
Ровно через пять колен ещё
Этой популяции не стало.
Так был завершён эксперимент,
Выявлявший генную основу
Альтруизма…
 
 
…Иов поражён,
потрясён до самых основ,
нет аргументов для спора,
нет больше слов,
и вот
он просто падает ниц,
отрекается от всего,
и Господь
прощает
его,
снова даёт
детей, верблюдов, ослиц…
 
 
…Господи, из всех Твоих даров
мне оставь одну лишь только веру
детскую, простую
в то, что Ты —
Благ еси и Человеколюбец.
 
 
…Братец мой Волк!
Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Пока ещё время длится
и голос мой не умолк,
славьте Творца!
Славьте
вдохнувшего жизнь,
славьте Его вдохновенье,
вечности непостижимость,
бесконечность мгновенья.
Славьте! —
взываю из бездны, кричу,
обдираясь о камни веры —
Мощь Его
лишь Ему Самому по плечу
Он лишь Сам Себе – мера.
 
 
…Братец мой Волк!
Сестрица моя Овца!
И вы, мои сёстры-птицы!
Какой тяготит нас долг?
Что в нас должно отразиться?
Черты какого Лица?
Неразрушимость Лика —
кровь на шипах Венца.
Как вырваться из-под Закона?
Как?
Долгое эхо крика
растаскивает сквозняк.
Птицы, овцы и волки —
осколки
зеркал, разлетевшихся вдрызг…
Чавканье, стоны,
копошение, визг.
Коловращение:
боль, любопытство, страх —
разлетаются тени,
размываются лица,
всё обращается в прах.
…Что в нас должно отразиться?
Черты какого Лица?
Но время стреляет дробью,
попадая не в бровь, а в глаз.
…Недообразы…
…Недоподобия…
И всё-таки ради нас
путь
крестный
длится.
И не видно ему конца.
 
 
Но раскачивается вечерами
Раскалённая медь —
Меж ущельями и горами,
Левиафанами, комарами,
Меж потерями и дарами
Ей звенеть и звенеть.
И раскачиваться всё шире,
В сердце больнее бить:
Мир для любви непригоден,
Но в мире
Необходимо любить!
Вдох.
И безгласно кричат иконы,
Кружится звёздный прах.
Две стороны одного закона —
Любопытство и страх.
Выдох.
Жизнь извергает прохладных:
Холоден или горяч
Будь, ибо всадники – беспощадны,
Кони несутся вскачь.
Всё против нас: и весы, и меч, и
Власть, и – смертей полки…
И лишь любовь отворяет вечность
Логике вопреки.
 

Махаон

 
За еловой стеной, за торжественным хором сосновым,
Где косые лучи меж ветвей паутинку сплели,
Есть лесная поляна, заросшая цветом лиловым, —
Там танцуют стрекозы и грузно пируют шмели.
 
 
День звенит и стрекочет, кружится, мерцает, мелькает…
Только перед закатом, когда в золотой полусон
По стволам разогретым смолистые капли стекают,
Приплывает сюда на резных парусах махаон.
 
 
Он неспешно плывёт и, как чистая радость, искрится,
Так несуетно царственен и от забот отстранён.
Всё встречает его: и цветов изумлённые лица,
И гуденье шмелей, и беспечных кузнечиков звон.
 
 
С каждым вздохом крыла отлетает он выше и выше,
Свет вечерний дрожит над моим неподвижным плечом.
И взрывается время, мешая небывшее – с бывшим.
И душа вспоминает. И не понимает – о чём.
 

Трое

 
Фотография стандартна: первый класс —
Ох уж мне, блин, эта «школьная скамья»…
«Неблагополучных» трое нас —
Лёнька-Чипа, Игорёк да я.
 
 
Полуграмотная тётка Игорька,
Та, что мыла в нашей школе этажи,
Нам сказала: «Жизнь у вас горька.
Надо вам, ребятушки, дружить.
 
 
Все вы – сироты: без мамок, без отцов,
Стало быть, и не нужны вы никому.
Не теряйтесь, а не то в конце концов
Передавят, как котят, по одному».
 
 
Вот мы и дружили, как могли:
Вместе дрались, вместе бегали в кино,
Тополиный пух в июне жгли.
И нам было совершенно всё равно,
 
 
То, что я училась хорошо,
А они – забили напрочь… Ну так что ж?
И меня не повергали вовсе в шок
Сигареты, клей «Момент» и даже – нож.
 
 
А потом все разбежались кто куда:
Им – в путягу, ибо славен всякий труд,
Я же безо всякого труда
Как-то быстро поступила в институт.
 
 
Лёнька воровал, попал в тюрьму,
После вышел – да обратно сел.
Игорь пил. Потом бомжатскую суму
На плечо вполне безропотно надел.
 
 
Ну а я науку грызла сгоряча,
Не сбавляя взятый темп на вираже.
В общем, я училась на врача,
И – небезуспешно… Но уже
 
 
Просыпался странный зверь в моей груди
И дышал, переплавляя всё – в слова.
Бабка говорила: «Нелюдь!» – и
Не была совсем уж сильно неправа.
 
 
Лёнька сгинул где-то в дальней ИТК,
Игорька отрава со свету сжила.
Ну а я могла бы жить наверняка.
Я могла бы. Да вот только – не смогла.
 
 
Потому что бесконечно длился час,
Но меж пальцев утекли десятки лет…
Потому что только трое было нас:
Пьяница, ворюга и – поэт,
 
 
Потому что это – полная фигня:
Дескать, каждый сам судьбу свою лепил.
И теперь я знаю точно: за меня
Лёнька воровал, а Игорь – пил.
 
 
И всё чаще я гляжу, гляжу туда,
Где сквозь облака высокий свет
Говорит о том, что боль – не навсегда,
А сиротства вовсе не было и – нет.
 

«От трескучей фразы на злобу дня…»

 
От трескучей фразы на злобу дня,
Виршей холопских, бешеных тиражей,
Ангел Благое Молчанье, храни меня —
Губы мои суровой нитью зашей.
 
 
Лучше мне, измаявшись в немоте,
Без вести сгинуть, в землю уйти ручьём,
Чем, локтями работая в тесноте,
Вырвать себе признанье – не важно чьё.
 
 
Лучше исчезнуть, попросту – помереть,
Быть стихами взорванной изнутри.
Только бы – перед ликом Твоим гореть,
Только бы слушать, только б Ты говорил!
 
 
Только бы слушать, вслушиваться в шаги,
Свет Твой угадывать из-под прикрытых век…
Вечность во мне, прошу Тебя, сбереги,
Ибо я всего-то лишь – человек.
 
 
В час, когда сердце захлёстывает суета,
Требуя покориться и ей служить,
Ангел Благое Молчанье, замкни мне уста,
Чтобы мне перед Словом не согрешить.
 

Михайловский замок
Драматические сцены

Сцена 1

Прохожие идут мимо Михайловского замка, один из них смотрит на дворец, останавливается и задерживает остальных.

ПЕРВЫЙ

Громада эдакая! Эвон, глянь, Михей!

ВТОРОЙ

Да, дивно сделано.

ТРЕТИЙ

А бают, что виденье

Царю, мол, было – сам архистратиг

Небесный Михаил ему явился

И повелел построить нынче храм

На этом самом месте и пророчил

Беду великую!

ВТОРОЙ

Да рази ж это храм?

Уж слава богу, мы церквей видали!

ТРЕТИЙ

Да дай договорить! Беда вся в том,

Что провели царя – заместо храма

Построили хоромы. Вот, мол, вам

Суприз, царь-батюшка!

Тот было в гнев – да поздно.

ПЕРВЫЙ

(задумчиво)

Уж дело сделано. Да только кто ж провёл?

ТРЕТИЙ

Вестимо – нехристи. Всё немцы да французы…

Кому ж ещё?

ВТОРОЙ

Они горазды. Да.

ПЕРВЫЙ

А вот слыхал, что вышло указанье

Собрать людишек с бабами и всех

С дитями прям сюда вселить, чтоб, значит, сырость

В себя забрали.

ТРЕТИЙ

Что ты! Брешут! Грех!

Ведь царь – он добрый. Недогляд, однако,

Ему за всем. Ведь он, поди, в делах!

И к барам строг. А те уж, как обычно,

Указы все горазды повернуть

По-свойски! Оттого-то и выходит

Беда для люда… Так-то!

ВТОРОЙ

Говорят,

Юродивая нынче на Смоленском

Всё плакала о том, что, мол, царю

Отпущено годочков ровно столько,

Сколь буковиц на стенке.

ПЕРВЫЙ

На какой?

ВТОРОЙ

(показывает надпись на фронтоне дворца)

На этой самой!

ТРЕТИЙ

Сколько ж их?

ВТОРОЙ

Да много…

Я в этом не силён.

ТРЕТИЙ

(считает)

Вот – сорок семь.

А государю сколько? – Сорок сёмый

Как раз идёт!

ВТОРОЙ

(перекрестясь)

Чудны дела твои,

О Господи!

ПЕРВЫЙ

Не наше это дело,

Что говорить! Собрать бы вот оброк

Ко времени. А то – беда.

ТРЕТИЙ

И верно.

Уходят, продолжая что-то обсуждать.

Сцена 2

На набережной возле Михайловского замка – Панин и Фон Пален.

ПАНИН

Так что наследник?

ФОН ПАЛЕН

Всё ещё никак

Он не решится. И хотя желает,

Конечно, царствовать, сыновняя любовь…

Вы понимаете…

ПАНИН

Да-да, отметить должно —

Чувствительность сия составит честь

Любому сыну. Здесь ещё тем паче

Родство дает и право на престол.

ФОН ПАЛЕН

Да, редкостное сердце. И однако

Он слишком нерешителен. Пора,

Пора уж действовать. Упущенное время

Нам встанет слишком дорого. Уже

Зашли мы далеко. И нам обратной

Дороги быть не может…

ПАНИН

(задумчиво)

Или пан,

Или пропал… Неужто император

Подозревает?

ФОН ПАЛЕН

Сумасброден он.

Точней – безумен. И чем дальше – больше.

Но некое охранное чутьё

Ему присуще. Кстати, он недавно

Меня спросил про заговор.

ПАНИН

(с ужасом)

Про наш?!

ФОН ПАЛЕН

(спокойно)

Конечно. Но нашёлся я ответить,

Что, дескать, сам я во главе его.

Держу в руках все потайные нити

И всё раскрою враз.

(Смеётся.)

ПАНИН

(в сторону)

Недалеко

От истины. Пожалуй, что он может…

ФОН ПАЛЕН

И кажется, понятно, что теперь

На карте – всё. Уж вызван Аракчеев,

А он «без лести предан». Я письмо

Немного задержал, но бесконечно

Не может это продолжаться. И

Нас ожидают страшные опалы

И ссылки.

ПАНИН

Или казни…

ФОН ПАЛЕН

Может быть.

Или же – власть. Но тут нужна решимость

Железная.

ПАНИН

Такая, как у вас.

ФОН ПАЛЕН

Возможно. Но великий князь всё тянет,

Всё благородно говорит о том,

Как будет править ПОСЛЕ, как устроит

Отца ПОТОМ. Как станет хорошо

Всё и для всех. Отец, конечно, будет

Гулять, лечиться, есть, и пить, и спать.

А нужно – действие.

А нужно, чтоб возглавил

Переворот он именем своим!

ПАНИН

Необходимо, да. Но он боится,

И страх его понятен.

ФОН ПАЛЕН

Этот страх

Возможно пересилить ещё большим.

Наследник просто должен осознать,

Что гибель неизбежна. И тогда он

Решится несомненно.

ПАНИН

Словно конь,

Который между страхом пред канавой

И шпорами в бока все ж предпочтёт,

Наверное, канаву.

ФОН ПАЛЕН

Да. И прыгнет.

(Вздыхает.)

Весьма похоже – нечего сказать.

Сцена 3

Кабинет Александра в Михайловском замке.

Александр сидит в кресле за столом. В комнату стремительно врывается Павел. Александр поднимается ему навстречу.

ПАВЕЛ

Что делаете, сударь?

АЛЕКСАНДР

Я?

ПАВЕЛ

Да, вы.

АЛЕКСАНДР

Я… ничего.

ПАВЕЛ

Вы лжёте!

АЛЕКСАНДР

Нет. Я просто

Сижу, и всё. Как мог я вам солгать!

ПАВЕЛ

Вот именно! Насквозь, насквозь вы лживы!

Вот именно – как вы могли солгать

Отцу и государю!.. Нет. Вернее —

Вы лжёте государю и отцу.

АЛЕКСАНДР

Ах, батюшка! Да чем я вас прогневал?

Сидел я просто…

ПАВЕЛ

Нет, читали вы!

АЛЕКСАНДР

Я не читал.

ПАВЕЛ

Не лгите! Вот и книга

Бумагою прикрыта на столе.

Прикрыта от меня! Но как вы лживы

Насквозь – насквозь вас вижу я!

(Раскрывает книгу.)

Убийство Цезаря! Вы Брутом упивались!

АЛЕКСАНДР

Я, батюшка…

ПАВЕЛ

Молчите! За одно

Уж это вы достойны наказанья,

И самого сурового. И не

Отец вас должен наказать как сына,

А император – как бунтовщика!

АЛЕКСАНДР

О Господи! Да я…

ПАВЕЛ

Молчите, сударь!

Я не желаю больше слушать вас.

Я мнение составил. И лукавство

Вам не поможет. Кстати, вместо сей

Безбожной книги я велю прислать вам

Иную – преполезнейшую. В ней

Найдёте вы указы и деянья

Великого Петра… И мой совет —

Читайте со вниманием! Особо

Внимательно прочтите ту главу,

Где сказано о том, как венценосец

Закону в жертву отчую любовь

Приносит и преступника карает…

(Шёпотом)

Преступник тот – царевич Алексей.

Прощайте!

(Круто повернувшись, уходит.)

АЛЕКСАНДР

Боже! Боже мой! Что делать?!

(Падает в кресло и застывает в нём, обхватив голову руками.)

Сцена 4

Галерея в Михайловском замке. Александр стоит возле статуи Лаокоона. Фон Пален подходит к нему со спины.

ФОН ПАЛЕН

Ваше высочество!

АЛЕКСАНДР

А, граф! Я очень рад

Вас видеть в добром здравии… Но что-то

Тревожит вас? Чем я могу помочь?

ФОН ПАЛЕН

Ваше высочество, решайтесь!

АЛЕКСАНДР

Да о чём вы?

ФОН ПАЛЕН

Я умоляю: больше нужды нет

Ходить вокруг да около – решайтесь!

Теперь судьба отечества в руках

У вас.

АЛЕКСАНДР

А!.. Да… Вы всё об этом… Право,

Любезный граф, я искренне ценю

Такое мужество. И всё же… Да. И всё же

Его величество – отец мне. Не хочу

Быть для него причиной огорчений.

И в этом вижу я первейший долг

Пред совестью своей и перед Богом.

ФОН ПАЛЕН

Но император болен! Он страну

Нелепыми указами своими

Погубит скоро! Заодно – и нас,

Несчастных подданных… Не может спать спокойно

Давно уже никто, никто теперь

Уже не знает, что с ним будет завтра —

Возвысят иль сошлют!.. Священна власть,

От Бога данная, но ведь и вы – наследник

Законный. Приходилось выбирать

Меж долгом государственным и чувством

Обычным человеческим почти

Всем вашим предкам царственным. Примером

Тому Екатерина или Пётр

Великий…

АЛЕКСАНДР

(вздрогнув)

Пётр!.. А, кстати, граф, скажите,

Понравился вам нынче маскарад

В построенном дворце? Не правда ль, мило?

ФОН ПАЛЕН

(пожимает плечами)

Да. Только император был темней,

Чем туча грозовая…

АЛЕКСАНДР

Что поделать!

Не любит масок он.

ФОН ПАЛЕН

Ему средь них

Всё чудится обман. И он во гневе

Воскликнул, что уж скоро полетят

Те головы, которые родными

Ему когда-то были…

АЛЕКСАНДР

Он сказал?! Вы слышали?

ФОН ПАЛЕН

Да, слышал. И ещё раз

Вам повторю: решайтесь! Может быть,

Уж завтра будет поздно. И, быть может,

Проснётесь вы уже не во дворце,

А в крепости… Если не хуже.

АЛЕКСАНДР

Ужас!..

Ужасно!.. Но…

ФОН ПАЛЕН

Так что же, можем ли

Мы действовать? И действовать не просто,

А вашим именем?

АЛЕКСАНДР

Но поклянитесь мне,

Что вы вреда ему не причините!

ФОН ПАЛЕН

(нетерпеливо)

Ну разумеется…

Так, значит, решено?!

АЛЕКСАНДР

(Отвернувшись от Фон Палена, смотрит на статую Лаокоона)

Да. Действуйте.

Фон Пален, поклонившись, быстро уходит. Александр остается один.

Сцена 5

Спальня Павла в Михайловском замке. Император в халате и ночном колпаке отходит от двери, возле которой только что стоял, прислушиваясь, и начинает неторопливо прохаживаться по комнате.

ПАВЕЛ

Как хорошо остаться одному

Здесь, в этих стенах… Пусть они за дверью

Теперь на климат сетуют. У них

От сырости мигрень. Какая жалость!

Что ж, господа, придётся потерпеть!

(Отвешивает шутовской поклон в сторону двери.)

Да-да, придётся! Я – ваш император,

И я доволен. Наконец сбылась

Моя мечта – построен замок дивный,

Моё убежище, мой обретённый дом.

На этом месте я родился. Здесь же

Хотел бы умереть. Уж сорок дней,

Как я сюда вселился. Сорок… Сорок!

Какая дата странная!.. Но прочь,

Прочь эти мысли! Кстати, как я славно

Над всеми нынче подшутил. Да-да!

Сказал притворщикам, что, дескать, я увидел

В зеркальном отражении себя

Со свёрнутою шеей. Соляными

Застыли все столпами! Знаю я —

Они и в самом деле были б рады,

Чтоб шею я свернул себе… Лжецы!

(Ходит всё быстрее.)

Притворщик – сын! Жена! Я знаю, знаю —

Они давно мне лгут! Они мне лгут! Увы,

Всё матушкина школа, всё разврата

Ужасные плоды! Ведь при отце

Ещё живом она хотела сына

Наследником провозгласить! Теперь

Они желают править. Я мешаю

Им жить, как хочется… (Останавливается.)

Они меня… убьют!

(Начинает метаться по комнате.)

Убьют!.. Меня!.. Но я их скоро, скоро

Разоблачу! И – в крепость! В крепость! Всех!

Сейчас же! Нынче! Где охрана?!.

(Кидается к двери, но внезапно останавливается перед зеркалом и вглядывается в своё лицо.)

…Павел!

О, бедный Павел, что же ты? Очнись!

Откуда столько ненависти? Это

Твой сын родной, твоя жена. Твои

Все близкие, все любящие… Право,

Никто из них не думал посягнуть

На жизнь твою и власть. И в самом деле:

Орловых больше нет, прошла пора

Переворотов бабских. В этом замке

Ты в безопасности. К тому ж священный сан Гроссмейстера незримой благодатью

Хранит тебя от зла… Нельзя, нельзя

Впадать в безумие…

Безумие! Вот слово

И сказано. О, как же долго я

Боялся произнесть его… Когда же

Все это началось? Тогда ль, когда

Я столько ждал? О, сколько унижений,

Намёков на отца, смешков! Жена

Наследником однажды престарелым

Меня назвала. Я стерпел. Стерпел!

Но я – запомнил. А быть может, раньше

Всё это началось, когда узнал

От матушки я повесть об измене

Покойницы-жены и друга… Как

Я их любил обоих, Боже правый!

Зачем, зачем она открыла мне

Предсмертной исповеди тайну! Лучше

Мне было бы не знать! А может быть

(Подумать страшно), матушка хотела,

Чтоб я сошёл с ума?! И вот тогда

Она бы от престола отстранила

Меня уже законно… Устоял!

Дождался её смерти. Только больше

Уж не любил, как прежде. Некий червь

Меня всё точит с этих пор. И ныне

Ему я дал название… Ну что ж!

Мне кажется, теперь я понимаю,

Что тень Петра хотела мне сказать.

Сказать словами: «Бедный, бедный Павел!..»

Но хватит слабости! Всё ж император я.

Гроссмейстер ордена великого. Да! Нужно

Монархам письма разослать. Я их

Хочу созвать сюда. И здесь, в России,

Устроить рыцарский турнир. О, я

Прославлю царствие своё делами

Поистине великими! Порок

Искореню, восставлю добродетель,

Дух рыцарства верну.

(Останавливается перед картиной на стене и внимательно её рассматривает.)

Какая всё ж

Ужасная здесь буря! О, искусство

Изобразит страданье, смерть – а нам

Отрада глазу… Да, но он погибнет,

Несчастный парусник! Куда его несёт

Бушующее море?.. Только Богу

Известно одному… А впрочем, мы

Не так же ли несёмся по житейским

Безудержным волнам? Куда? Зачем?

(За дверью возникает нарастающий шум.

Павел вздрагивает, прислушивается. Затем застывает, прижавшись спиной к стене у камина.)

…Но что это за шум? Шаги! Откуда?!

Никто не смеет здесь шуметь!.. Они

Всё ближе… Ближе!.. Чей-то вскрик!.. Измена!

Идут сюда! За мной! Бежать, бежать!.. Куда?

Везде найдут… Не слушаются ноги…

И слишком поздно… Господи, прости!

Нет! Не хочу!

(Смеётся.) Я… спрячусь! Да, я спрячусь!

(Прячется за каминный экран.)

Тсс! Не найдут!.. Я спрячусь, спрячусь я!

И не найдут!.. Невидим я!.. Невидим!

Храни меня, мой замок! Я и ты —

Теперь одно!..

В спальню врываются заговорщики и застывают, не видя Павла. Император медленно поднимается из-за каминного экрана.

…Да будет Твоя воля!