Текст книги "Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России"

Какой бы узкой ни казалась проблема экспроприации, она вскрывает ряд особенностей российской системы управления и отношений между государством и подданными. С середины XIX века государство все чаще прибегало к экспроприации, установив таким образом свое право отчуждать частную собственность. В конечном итоге экспроприация стала воплощать в себе материальные и даже политические отношения между государством и подданными. Например, зачастую освобождение крестьян 1861‐го года представлялось как экспроприация государством земли и крестьян у помещиков. Во второй половине XIX века, когда активно велись дискуссии о природе публичных вещей, к экспроприации часто стали прибегать, чтобы разрубить узел противоречий между частными интересами и общественным благом. К концу XIX века экспроприация стала рассматриваться как средство наказания беспечных владельцев общественно значимых объектов (лесов и исторических памятников), как способ освободить работы умерших авторов от воли наследников, а ископаемые природные ресурсы – от контроля землевладельцев, не желающих их разрабатывать. Без экспроприации было невозможно осуществить ни один крупномасштабный технологический проект, например строительство железных дорог и ирригационных каналов.

Позже я вернусь к дискуссии об экспроприации, когда буду анализировать проблему собственности в контексте экономического развития, сохранения исторических памятников и авторского права. Сейчас мне важно отметить, что использование механизма экспроприации – не просто показатель безопасности (или уязвимости) собственности: способность эффективно применять этот механизм также показывает управленческие возможности правительства и его силу. Как бы парадоксально это ни звучало, учитывая навязчивую озабоченность историографии проблемой уязвимости частной собственности в России, российское государство зачастую очень неохотно шло на использование экспроприации. Одной из причин этого был неопределенный статус государственного имущества.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

В своем стремлении даровать дворянам имущественные привилегии Екатерина не обозначила объемы и правовой статус государственных владений. В немалой степени причиной было то обстоятельство, что ни сама императрица, ни кто-либо из тех, кто ей служил, не знали, чем владело государство[137]137
  Христофоров И. Судьба реформы. С. 48.


[Закрыть]. Похоже, что государственная собственность определялась от противного: все, что не принадлежало частным собственникам и обществам, было государственным. Для Екатерины этот вопрос не имел политического или практического значения. Однако впоследствии неопределенность статуса государственного имущества превратилась в большую проблему, особенно в контексте дискуссий конца XIX – начала ХХ века об общественной собственности, не совпадающей с государственной. В конце концов, так же как право собственности сказывалось на социальном и юридическом положении индивидов, имущество государства отражало его политический характер, природу его власти и даже структуру управления. Поэтому может показаться странным, что вплоть до падения монархии правительство не имело четкого представления об объеме государственной собственности – ни в юридическом смысле, ни в количественном: описание и составление кадастра государственной собственности к этому времени не было закончено[138]138
  Первые попытки подсчитать и измерить государственную собственность были предприняты в начале XIX века. В 1810 году, когда по инициативе министра финансов была выставлена на продажу государственная собственность, чтобы получить необходимые деньги для денежной реформы, многие источники дохода (луга, ульи диких пчел, магазины и склады) впервые были «открыты» и описаны. Из этого обследования государственной собственности 1810 года выяснилось, что государство сдавало в аренду около 4 млн десятин земли, что приносило дохода только 322 147 рублей ассигнациями. В 1810 году доходы Российского государства составили 125 млн рублей, расходы – 230 млн рублей, а государственный долг был равен 577 млн рублей (Блиох И. С. Финансы России XIX столетия. СПб.: Тип. Стасюлевича, 1882. Т. 1. C. 93). Операция по масштабной продаже государственной собственности провалилась в значительной степени из‐за плачевного состояния государственных имуществ и отсутствия карт и планов государственных земель. Сперанский намеревался с этой операции получить 4,4 млн рублей, но удалось выручить только одну пятую часть от желаемой суммы (там же. C. 100–101).


[Закрыть]. Также довольно показательно, что историки Российской империи, озабоченные развитием права частной собственности, практически не уделили внимания развитию государственной собственности, которое может служить показателем экономических и политических возможностей государства.

Перемены в статусе государственной собственности отражали политические изменения. Одним из последствий реформ Петра I было то, что в начале XVIII века понимание власти как реализации права собственности сменилось современным определением государства как суверенной политической сущности. Изменение роли монарха (царь как собственник государства сменяется правителем[139]139
  Whittaker C. The Reforming Tsar: The Redefinition of Autocratic Duty in Eighteenth-century Russia // Slavic Review. 1992. Vol. 51. № 1. Spring. P. 77–98; Черная Л. А. От идеи служения государству к идее «служения отечеству» в русской общественной мысли второй половины XVII – начала XVIII в. // Общественная мысль. Исследования и публикации. M.: Наука, 1989. C. 28–43; Хархордин О. Что такое «государство»? Русский термин в европейском контексте // Понятие государства в четырех языках / Ред. О. Хархордин. СПб.: Изд-во ЕУСПб; М.: Летний сад, 2002. С. 152–217.


[Закрыть]), зарождение профессиональной государственной службы, трансформация административного аппарата и многие другие сопутствующие этим процессам сдвиги вели к появлению концепции государственного имущества как отличного от имущества правителя и его семьи[140]140
  Екатерина Великая в своем «Наказе» писала о доходах монарха, которые проявляются в двух различных формах: «628… или как частного некоего владельца, или как державы правителя. 629. Государь первыми владеет сам собою. 630. Но поелику Самодержец, счисляет он: 1) все доходы имений государственных во всецелом их объятии; 2) налоги на то, чем другие владеют» (Наказ Императрицы Екатерины II данный Комиссии о сочинении проекта Нового Уложения. СПб.: Тип. Имп. Академии наук; изд. И. Д. Чечулиным, 1907. С. 161–162).


[Закрыть]. В 1797 году, когда был образован Департамент уделов (позже министерство), собственность монарха и государства были окончательно разделены, и было выделено недвижимое имущество, дававшее доход императорской семье[141]141
  Как утверждалось в официальной истории Министерства уделов, в России это разделение произошло намного раньше, чем в других монархиях континентальной Европы, где правители должны были просить пособие из государственного бюджета: Столетие уделов, 1797–1897. СПб.: Тип. уделов, 1897. С. 9, 17.


[Закрыть]. В начале XIX века были установлены процедуры и правила для защиты казенного (или государственного) имущества, а министры приняли на себя ответственность за управление государственной собственностью. Таким образом, государство (или «казна», которая представляла его финансовую власть) стало собственником, обладая правами, схожими с правами частных собственников. Хотя патримониальная риторика сохранилась до падения монархии (Николай II назвал себя «хозяином Земли Русской»), а в Своде законов содержалось указание на верховное право собственности монарха, но это было более данью традиции, чем юридической реальностью.

Цари перестали быть собственниками страны. А как обстояло дело с самим самодержавным государством? Как далеко распространялась его власть? Как оно относилось к собственности подданных? В то время европейская теория предлагала две модели описания статуса государства как собственника. Первая (патримониальная) модель, воплощением которой был Старый режим в государствах континентальной Европы и которая еще в XIX веке поддерживалась консервативными политиками, строилась на утверждении, что государственная власть охватывает и imperium (политическое, публичное), и dominium (частное, владельческое), то есть это – политическая власть, основанная на владении. Вторая модель, представленная в наиболее радикальной форме Жан-Жаком Руссо, полагала, что страна принадлежит «народу», и ограничивала роль государства по части собственности тем, что государство ответственно за охрану национальных богатств[142]142
  Об этих двух моделях см.: Шалланд Л. А. Юридическая природа территориального верховенства. Историко-догматическое исследование. СПб.: Тип. Тренке и Фюсно, 1903.


[Закрыть]. Политические работы Руссо были чрезвычайно популярны в России, они широко цитировались и комментировались как европейскими[143]143
  См., например, трактат И. Г. Г. Юсти о государственном управлении. Одна из глав, озаглавленная «Что есть народ, страна и недвижимое имение», говорит о том же: «Когда многие частные семейства, соединив желания и силы свои в пользу общую, живут на сей конец совокупно, и обыкновенно одинаким языком говорят, то нарицаются они народом. Всякий же народ занимает для себя особливое пространство земель, и почитает оное за такую собственность, в которой ни какие чуждые племена участия не имеют. Сия присвоенные им себе поверхность земли, когда она имеет рубежи, природой ей положенные посредством морей, озер, рек, речек, великих гор и долин, или такие пределы, кои либо договорами, либо беспрекословным согласием народов установлены, называется страной; и сия земля есть необходимо нужное основание для существа каждый державы так, что без оного и вообразить себе не можно никакого государства…» Как видим, российский переводчик трактата (Иван Богаевский) уже в 1772 году смог найти подходящий язык для передачи взглядов Юсти на появление собственности: народ, а не правитель изначально владел страной (Юсти И. Г. Г. Основание силы и благосостояния царств, или Подробное начертание всех знаний касающихся до государственного благочиния. 1 изд. / Пер. И. Богаевский. СПб.: Тип. Имп. Академии наук, 1772. С. 17).


[Закрыть], так и российскими авторами[144]144
  Об идеях Руссо в России см.: Ж.‐Ж. Руссо: pro et contra / Сост., вступ. ст., библиография и коммент. А. А. Златопольской. СПб.: РХГА, 2005.


[Закрыть]. Александр Петрович Куницын, профессор права и философии в Царскосельском лицее и Санкт-Петербургском университете, использовал политические идеи Руссо в своей работе «Право естественное» (она вышла между 1818 и 1820 годами). Куницын считал «народ» носителем суверенитета и верховным собственником ресурсов страны: «Земли и вещи, завладенные народом, принадлежат в его собственность; они зависят от верховной власти народа и не могут быть другими ни употребляемы, ни присвояемы без его на то согласия». Для Куницына народная собственность состояла из двух частей: «публичная собственность» и частная собственность людей, но власть народа над частной собственностью рассматривалась просто как «право защищать вещи, принадлежащие членам оного [народа] противу притязания и нападения других народов». Следовательно, власть имеет только значение публичное, а не частновладельческое, она основана на единодушном согласии, которое порождает гражданское государство[145]145
  Куницын А. П. Право естественное (цит. по: Русская философия собственности. С. 76). О взглядах Куницына на собственность см.: Berest J. The Emergence of Russian Liberalism: Alexander Kunitsyn in Context, 1783–1840. New York: Palgrave Macmillan, 2011. P. 150–151, 154.


[Закрыть]. Весь тираж труда Куницына (тысяча экземпляров) был изъят цензурой, и даже преподавание естественного права ему было запрещено до 1835 года. Власти считали концепцию Куницына об отношении народа и индивидов настолько радикальной, что он был уволен из Санкт-Петербургского университета и его преподавательская деятельность была ограничена Кадетским корпусом. Только в 1828–1829 годах он снова вернул себе заметное положение и ему было позволено служить в Комиссии для составления законов, которая под руководством Сперанского возобновила свою работу над составлением первого в России современного Свода законов.

Кажущийся теоретическим вопрос о статусе государства как собственника все же требовал ответа, тем более что в 1820‐е годы правительство возобновило работу по кодификации законов. К этому времени вся континентальная Европа по собственной воле или под давлением наполеоновских войск оказалась под влиянием французского гражданского права, и законодательства разных стран воспроизводили в разных формах основные принципы в отношении права собственности, установленные Французской революцией и кодифицированные в знаменитом наполеоновском Гражданском кодексе 1804 года. Кодекс Наполеона – смесь правового рационализма с постреволюционной идеологией – базировался на идеализированной версии римского права. Провозгласив абсолютный характер частной собственности, Кодекс не распространил этого понимания на предметы общего пользования и общественного значения, такие как реки, озера, дороги и улицы. Все общественные вещи (res publicae) попали в сферу общего имущества (domaine public). Ни индивиды, ни государство в лице казны не могли владеть реками, большими водными резервуарами или дорогами и улицами: эти объекты принадлежали всем, «народу», «нации», которая символизировала национальный суверенитет[146]146
  French Code Civil 1804. Art. 538.


[Закрыть].

Был один момент, вызвавший замешательство среди российских юристов, трудившихся под руководством Сперанского над составлением Свода законов. Наполеоновский Кодекс разделял все вещи на две категории: частная и национальная собственность. Последняя далее подразделялась на domaine public (общественную собственность) и domaine de l’État (государственную собственность)[147]147
  Существуют различные точки зрения на время появления этого разделения в теории и законодательстве. Некоторые авторы утверждают, что составители наполеоновского кодекса не намеревались разделять эти понятия. Тем не менее это разделение присутствовало в законодательстве и теории уже в 1830–1840‐е годы. См., например: Proudhon J.‐B. V. Traité du domaine public; ou de la distinction des biens considérés principalement par rapport au domaine public. Brussels: Librairie de jurisprudence de H. Tarlier, 1835. Vols 1–2.


[Закрыть]. Можно ли было найти что-то подобное в российских законах? Если domaine de l’État отсылала к «казне» и «государственным имуществам», то что составляло domaine public, или res publica, и кто являлся субъектом права собственности в этом случае? Мог ли «народ» быть термином, соответствующим французскому понятию «нация» (nation)?[148]148
  Алексей Миллер утверждает, что в начале XIX века слова «народ» и «нация» использовались как взаимозаменяемые для определения политического сообщества и этничности: Миллер А. И. Народность и нация в русском языке XIX века. Подготовительные наброски к истории понятий // Российская история. 2009. № 1. С. 152.


[Закрыть] Эти вопросы впервые появились в 1826–1832 годах при составлении Свода законов, первого российского Гражданского кодекса, и затем, как мы увидим, они продолжали оставаться актуальными и в начале ХХ века при обсуждении вопроса о пересмотре кодекса. На самом деле дискуссии о границах государственной собственности ставили вопрос о природе самодержавного государства – проблема, которую Янни Коцонис определил как выбор между «ограниченным» и «всеобъемлющим» (инклюзивным) пониманием государства (первое представляет государство как независимое действующее лицо, последнее – как включающее в себя общество)[149]149
  Коцонис Я. Государство и эволюция: налоговая политика и государственные преобразования в России (1863–1925) // Исторические записки. М.: Наука, 2007. Вып. 10 (128). C. 19.


[Закрыть].

Как выразил в переводе на русский эту неопределенность с государственной/общественной собственностью Сперанский, бывший директором Комиссии составления законов и автором Свода законов гражданских (10‐го тома Свода законов)? Возможности заимствования из французского Гражданского кодекса были ограничены двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что Екатерина Великая установила режим частной собственности на предметы общего пользования, и, во-вторых, самодержавным политическим строем. Первое обстоятельство помешало Сперанскому назвать свободными от частной собственности реки, озера и другие общие объекты. Второе противоречило принципу установления власти общества над объектами общего пользования. Таким образом, эти объекты оставались формально в частном владении: если река протекала через чью-то землю, то владелец этой земли имел полное право использовать воду этой реки; если его земля граничила с рекой, то он владел половиной реки; он мог рубить деревья, добывать полезные ископаемые (или отказываться это делать), мог охотиться, ловить рыбу и устраивать археологические раскопки на своей собственной территории без государственного контроля[150]150
  Статьи 387 и 424 Свода законов Российской империи (Т. X) провозглашали, что «по праву полной собственности на землю» владелец земли «имеет право на все произведения на поверхности ее, на все, что заключается в недрах ее, на воды» (реки, пруды, болота, озера и т. д.).


[Закрыть].

Пытаясь согласовать с буквой российского закона теорию и здравый смысл, Сперанский ввел элементы общественной власти над природными ресурсами в статью о государственной собственности. Наряду с передачей землевладельцам «права полной собственности» на землю, реки, озера и дороги, Сперанский перечислил те же объекты как принадлежащие государству. Формулировка статьи о государственной собственности (ст. 406) иллюстрирует эту путаницу. С одной стороны, эта статья провозглашала:

Все имущества, не принадлежащие никому в особенности… принадлежат к составу имуществ государственных. Таковы суть: казенные земли, населенные и ненаселенные, пустопорожние и дикие поля, леса, оброчные статьи, морские берега, озера, судоходные реки и их берега, большие дороги, здания как публичные, так и казенные, заводы и другие тому подобные…

Примечание. Имущества государственные, поколику они состоят в ведомстве казны, именуются также казенными[151]151
  Определение государственной собственности от противного – все, что не принадлежит кому-либо, то принадлежит государству – возможно, было калькой с французской статьи (ср. фр.: «…tous les biens vacants et sans maître… appartiennent à la nation»). Также вероятно, как утверждает Н. И. Фалеев, что это определение отражало состояние знаний о государственной собственности в начале XIX века: значительные территории государственных земель, особенно в приграничье, оставались некартографированными и неисследованными (Фалеев Н. Лесное право. Пособие для лесничих, ученых, лесоводов, лесных хозяев. М.: Изд-во Сытина, 1912. C. 46).


[Закрыть].

Эта статья позже вызвала большую полемику. Во-первых, оставалось непонятным, кто в конце концов был собственником великих русских рек, таких как Волга и Днепр, – частные собственники или государство? Во-вторых, конфликт вызывало использование в этой статье двух разных терминов для обозначения государственного имущества – как собственности «государства» и «казны». В обоих случаях объекты, находящиеся в собственности, не были четко обозначены и не была определена сущность «государственной» собственности как отличающейся (если вообще отличающейся) от «казенной». Эта размытость понятий в российском законодательстве серьезно повлияла на развитие государственной собственности. Со временем, особенно к началу ХХ века, неопределенность в вопросе о собственности привела к возникновению множества споров о том, насколько обширны права государства[152]152
  О различных теоретических построениях см.: Ельяшевич В. Б. К учению о государственных имуществах в русском праве (Опыт комментария к ст. 406 Зак. гражд.) // Право. 1913. № 36. С. 2047–2048.


[Закрыть]. На самом деле эта размытость понятий была связана не только с нерешительностью законодателей, но также и с трудностями определения статуса «государства» при самодержавном режиме. Понимать ли под государством бюрократическую систему управления во главе с самодержцем или же сообщество людей под его скипетром? Было ли государство управляющим или собственником?[153]153
  Сам Сперанский рассматривал государственное право собственности как высшую форму владения (dominium supereminense), основанную на принципе территориального суверенитета («Право собственности на имущество, когда оно соединено с правом державным, droit de souveraineté, составляет особенного рода право, именуемое dominium supereminens. Таково есть право, которое принадлежит государству на его имущества, на все земли, им обладаемые, право верховного обладания»: Сперанский М. М. Объяснительная записка содержания и расположения Свода законов гражданских // Архив исторических и практических сведений, издаваемый Калачевым. 1859. № 2. С. 11). Согласно Сперанскому, государство изначально владело всеми объектами на территории страны, включая находившиеся в частной собственности. В своих замечаниях к статьям о «О способах первоначального приобретения для государства и частных лиц» Сперанский утверждал, что «государству принадлежат имущества первоначально по праву верховного обладания. Частными лицами и сословиями лиц первоначально приобретаются имущества пожалованием от верховной власти и куплею из казны»: там же. С. 18.


[Закрыть]

Конечно, верховное право Российского государства, как оно определено в Своде законов, не было эквивалентно французскому domaine public[154]154
  Подобные же выводы см.: Чичерин Б. Н. Курс государственной науки. М.: Кушнерев и Ко, 1894. Т. 1. С. 57.


[Закрыть], что не удивительно, учитывая разницу в политических режимах: власть французского государства над общественной собственностью (право управлять общими ресурсами от имени[155]155
  L’État ne possède pas propriétement le domain public; il n’en a que la garde et la police // Hubert F. De la délimitation du domaine public. Poitiers: Impriméries Blais et Roy, 1901. P. 13.


[Закрыть] народа) базировалась на понятии политической нации[156]156
  La propriété comme souveraineté appartiennent à la nation // Bernard L. Droit de propriété de l’état sur le biens du domaine public. Université D’Aix-Marseille, 1910. P. 36.


[Закрыть]. И в то время, и позже идея национального суверенитета оставалась глубоко чуждой российскому самодержавию. Радикальные взгляды Куницына о «народе» как собственнике страны не были распространены среди правоведов. Однако если мы не ограничимся учебниками по гражданскому праву, а посмотрим немного шире, то обнаружим, что понятие «общественной собственности» на леса и литературные произведения использовалось с целью ограничения произвола частных владельцев. В первой половине XIX века сформировались и удивительно быстро развились институты гражданского общества в России – аристократические салоны, литературные кружки, научные общества и ассоциации. Общество начало заявлять права на владение вещами общественного значения или по крайней мере на контроль над их использованием. В этом смысле идея общественной собственности становилась популярной. Пример европейского законодательства также сыграл свою роль в продвижении понятия общественной собственности: не удивительно, что в 1847 году Александр Иванович Бутовский, один из первых российских политэкономистов, предложил классифицировать государственную собственность на основании не Свода законов Российской империи, а римского права и французской системы: он разделил государственную собственность на «общественную собственность» (ager publicus) и dominia (domaine de l’État)[157]157
  В толковании Бутовского французский Гражданский кодекс рассматривал «общественную собственность» как вещи общего пользования – реки, озера, леса, городские улицы, мосты и площади. Государственное же имущество являлось источником государственного дохода: Бутовский А. И. Опыт о народном богатстве, или О началах политической экономии. СПб.: Тип. 2 отд. СЕИВК, 1847. Т. 3. С. 97.


[Закрыть]. К сожалению, Бутовский не объяснил, как эта классификация могла работать на российской почве.

Теоретическая противоречивость понятия «государственная собственность» была только одним из многих препятствий для определения государственного имущества. Еще больше путаницы происходило от того, что почти половину «государственных земель» населяли государственные крестьяне. Это сословие, созданное Петром I посредством объединения многих категорий свободных сельских жителей, было очень разнородным, и позиция государства по отношению к этим землям оставалась неясной: крестьяне жили на этих землях веками, но означало ли это, что они имели на них право? В течение XVIII столетия правительство не раз отвергало попытки рассматривать эти земли как крестьянскую собственность, однако иногда оно было вынуждено уступать давлению дворян, желавших купить участки на этих землях[158]158
  Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. М.; Л.: Изд-во Академии наук, 1946. Т. 2. С. 33, 87.


[Закрыть]. Практика раздачи или продажи дворянам земель, населенных государственными крестьянами, означала, что государство рассматривало эти земли как свою отчуждаемую собственность. Но в определении статуса населенных крестьянами государственных земель оставалась большая неясность[159]159
  Там же. С. 33.


[Закрыть], что привело к спорам при обсуждении реформы государственной деревни. Разработанные в 1820–1830‐х проекты стремились дать государственным крестьянам гражданские права, соответствующие статусу свободных подданных и право на наследственное владение землей[160]160
  Речь идет о проекте, внесенном министром финансов Дмитрием Гурьевым. См.: Обозрение деятельности МГИ по заведованию государственными крестьянами и южными поселянами с 1838 по 1866 год, представленное государю императору в марте 1867 года министром государственных имуществ. СПб.: Тип. В. Безобразова, 1867. С. 10. Павел Дмитриевич Киселев, первый министр государственных имуществ (1837–1856), сказал об одном из этих проектов, что в нем происходит смешение статуса казенных земель и земель общественного пользования.


[Закрыть]. Реформа государственной деревни, проведенная Киселевым в 1837 году, исходила из несомненного права собственности государства на все земли государственных крестьян[161]161
  «Земля принадлежит казне, вот главное условие для преобразования 17 миллионов поселян», – писал Киселев (Историческое обозрение пятидесятилетней деятельности Министерства государственных имуществ. 1837–1887. СПб., 1888. Ч. 1: Попечительство. Поземельное устройство. Отдел 2: Поземельное устройство. C. 6).


[Закрыть], хотя при этом оставалась неопределенной правовая природа связи крестьян с землей, находившейся в их пользовании (но вопрос о ней не считался важным, поскольку государство, как считалось, должно было позаботиться о неотложных нуждах сельского населения).

Неслучайно окончательная институционализация государственной собственности и образование Министерства государственных имуществ последовали сразу после публикации Свода законов (1832), который, хотя и не без противоречий, установил границы государственной собственности. Первый российский Свод гражданских законов подробно определил права собственности и описал в деталях их передачу[162]162
  Свод законов 1832 года наконец представил всю структуру прав собственности. Он описал различные виды собственности в зависимости от субъекта (частные собственники, государство, акционерные общества и т. д.) и в зависимости от ее полноты (ограниченная или нет). Он также определил процедуры получения и перехода собственности. Были также предусмотрены различные права (использования, продажи, владения), которые, вместе взятые, составляли право собственности. Свод предоставил защиту законным владельцам и пользователям.


[Закрыть]. Таким образом, собственность была институализирована и по крайней мере отчасти (под влиянием антилиберальной идеологии николаевского правления) потеряла ореол священности и интимности. Эта «нормализация» собственности позволила Сперанскому узаконить практику экспроприации и установить право государства отчуждать собственность для общественных нужд. Правила экспроприации появились вовремя: в 1834 году правительство приступило к строительству первой российской железной дороги из Санкт-Петербурга в Царское Село, что требовало отчуждения земель[163]163
  См. правила для экспроприации земель в проекте, разработанном Францем Антоном фон Герстнером, инженером, приглашенным для строительства железной дороги, – «Правила для обращения под железную дорогу земель, в которых встретится для оной надобность»: Герстнер Ф. А. фон. О выгодах построения железной дороги из С.‐Петербурга в Царское Село и Павловск. СПб.: Тип. Императорской Академии наук, 1836.


[Закрыть]. Начиная с 1830‐х правительство обращается к этому механизму конфискации все чаще.

Свод законов стал важной вехой в развитии права собственности, однако, как это случается со всеми законами, он быстро устарел. Среди перемен, затронувших систему права собственности, возможно, самым значительным было изменение границы, разделяющей частную и публичную сферы. Под влиянием множества факторов – экономического развития, растущей популярности естественно-научных знаний, национализма – общество начало заявлять свои права на ресурсы, которые манифестом Екатерины Великой и последующим законодательством были сохранены за частными владельцами. Представление о собственности как абсолютной и неотчуждаемой стало особенно быстро разрушаться после освобождения крестьян в 1861 году. Однако первые нерешительные и слабые атаки на частную собственность были заметны еще в 1830‐х годах. Идея неприкосновенной частной собственности, кажущаяся такой бесспорной, начала постепенно разрушаться.

ПЕРВЫЕ АТАКИ НА ЧАСТНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ: «ЛЕСНОЙ ВОПРОС» В 1830–1840‐Х

Неслучайно первые попытки ввести понятие «общественная собственность» касались лесов, отданных Екатериной II дворянам в неограниченное владение. Беспокойство о судьбе российских лесов, к которому подтолкнуло обсуждение лесной проблемы в Германии, привело к сомнениям в преимуществах частной собственности. С 1830‐х годов специалисты, получившие в России и Европе образование в области лесного хозяйства, стали выступать против частного владения лесами. Нападки на частную собственность в России начались в то время, когда в Европе радикальную критику этого института развернули социалисты; но в России они направлялись профессиональной элитой, подготовленной в государственных учебных заведениях.

«…если просвещенный абсолютизм создал свободу, то конституционное государство создало лесное рабство; первое государство исходило из рационалистических соображений о необходимости раскрепощения населения, второе исходило от практической необходимости, от задач утилитарной политики во имя великого будущего того же населения»[164]164
  Фалеев Н. И. Лесное право. С. 229.


[Закрыть]. Это описание развития лесного законодательства принадлежит Николаю Ивановичу Фалееву, профессору права Петербургского лесного института, который позднее стал автором первого советского закона о лесах. В нем точно отражена эволюция права частной собственности на леса в Европе и России с конца XVIII до начала ХХ века. Хотя Россия отставала от Европы по части конституционного правления, она преуспела на стезе «лесного рабства», то есть в деле защиты лесов, что подразумевало значительные ограничения права частной собственности.

Статус лесов в Европе в течение XVIII–XIX веков существенно менялся. Французская революция ликвидировала огромные лесные владения короля и поставила вопрос о совместимости частной собственности на лес с правлением народа: на данном этапе дилемма была разрешена в пользу частных собственников. В начале XIX века во всех европейских странах (менее всего в Пруссии) было заметно стремление к приватизации лесов. В 1820‐х годах французское правительство признало необходимость охраны лесов от чрезмерного их использования, и в 1827 году приняло закон, установивший необходимость получения разрешения на рубку леса, а затем и другие ограничения на лесопользование. К середине XIX века почти все европейские страны ввели ряд ограничений на использование лесов, находившихся в частном владении, а в следующих десятилетиях это «лесное рабство» расширилось и укрепилось. Правительственная политика основывалась на мнении экспертов. Обвинения специалистов лесного хозяйства в адрес необразованных жителей, разрушавших лес как природную защиту от наводнений и оползней в горах, и кампания интеллектуалов (главным образом писателей и художников) против разрушения природы – все вместе привело к утверждению представления о лесе как о «законном предмете государственного вмешательства»[165]165
  Pincetl S. Some Origins of French Environmentalism: An Exploration // Forest and Conservation History. 1993. Vol. 37. № 2. April. P. 80–89.


[Закрыть]. В отличие от других сфер экономики, уступивших влиянию новых идей о частной собственности и экономическом индивидуализме, лесное хозяйство сохраняло свой «государственнический» камералистский дух[166]166
  Lowood H. E. The Calculating Forester: Quantification, Cameral Science, and the Emergence of Scientific Forestry Management in Germany // The Quantifying Spirit in the Eighteenth Century / Ed. by Tore Frangsmyr, J. L. Heinbron, and Robin E. Rider. Berkeley: University of California Press, 1991. P. 315–342.


[Закрыть]. Европа была на удивление едина в этом движении к государственному контролю в лесном управлении, за исключением Великобритании, которая присоединилась с некоторым опозданием. Конечно, угроза исчезновения лесов в Швеции и Франции, например, была различной, так же как практика использования древесины и структура прав собственности, однако авторы законов о защите лесов в различных странах единодушно отстаивали необходимость обеспечения возобновляемости лесных ресурсов и централизации управления лесами, при этом недоверчиво относясь к частным и местным инициативам.

Как на этом фоне выглядит развитие собственности на лес в России? Благодаря огромным лесным массивам, проблема излишней вырубки не стояла в России так остро, как в Центральной Европе. Но и здесь прижилась та самая идеология охраны лесов, которая была импортирована вместе с европейской наукой, а не вызвана реальной опасностью уничтожения лесов. Начиная с 1830‐х правительство посылало выпускников Лесного института в Берлинскую лесную академию и школы лесничих в Пруссии и Саксонии, чтобы они могли продолжить свое образование и познакомиться с образцовым лесным хозяйством[167]167
  Собичевский В. Т. Командировка в тридцатых и сороковых годах лесничих в Саксонию // ЛЖ. 1903. № 3.


[Закрыть]. Германия в то время была признанным лидером лесоводства в Европе, и Россия – не единственная страна, подпавшая под влияние германского лесоводства[168]168
  Rajan S. R. Modernizing Nature: Forestry and Imperial Eco-Development. Oxford: Clarendon Press, 2006. P. 47.


[Закрыть]. Первое поколение российских лесоводов было обучено германскими профессорами, работы которых были переведены на русский и служили учебниками и источниками для составления инструкций.

Европейская наука о лесах и тамошние общественные дискуссии о лесах повлияли на российскую мысль и управление глубоко, но неоднозначно. Как признавали позже многие российские специалисты по лесному хозяйству, полученные за рубежом научное знание и специальные навыки были необходимы. Но в дополнение к этому профессиональному знанию российские лесоводы, лишенные на первом этапе своей карьеры опыта работы в области управления родными лесами, привозили из Европы величайший страх перед «умиранием лесов» (Waldsterben[169]169
  Об «Waldsterben» и об источниках этой мифологии см.: Brüggermeier F.‐J. The Construction and Deconstruction of Environmental Problem // Nature in German History / Ed. by C. Mauch. New York: Berghahn Books, 2004. P. 119–131.


[Закрыть]). В 1830–1840‐х годах российские публицисты и ученые начали выражать озабоченность судьбой лесов России[170]170
  Costlow J. Imaginations of Destruction: The «Forest Question» in Nineteenth-century Russian Culture // Russian Review. 2003. January. Vol. 62. № 1. P. 91–118; Evtuhov C. Portrait of a Russian Province: Economy, Society, and Civilization in Nineteenth-century Nizhnii Novgorod. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2011. P. 30.


[Закрыть], обращаясь при этом зачастую к ужасающей картине облысевших французских Альп или вырубленных лесов Германии и предсказывая такое же будущее России. Повторяя за европейскими лесными специалистами, российские лесоводы критиковали частных собственников за беспечное использование лесов, которое могло привести к исчезновению лесов во всей стране. Действительно, охрана лесов была насущной задачей для России, имевшей наибольший лесной массив в Европе, а также и наибольшую территорию, лишенную леса, – в степных районах лесистая зона составляла менее одного процента[171]171
  Тенгоборский Л. О производительных силах России. М.: Университетская тип., 1854. Ч. 1. C. 235.


[Закрыть]. Тем не менее боязнь исчезновения лесов в России не была основана на каких-либо статистических данных (которые было вообще трудно получить). Людвиг Валерианович Тенгоборский (Ludwik Tęgoborsky), российский экономист и статистик польского происхождения, автор знаменитого статистического описания Российской империи, опубликованного в начале 1850‐х, отмечал, что «жалобы и опасения, выражаемые часто на недостаток леса… вообще преувеличены»[172]172
  Там же. С. 236.


[Закрыть]. Создание мифа о гибели лесов было важным риторическим ходом в попытке установить власть лесоводов и государства и заставить российских помещиков, владевших лесами, использовать их разумно.

В то время как лесные массивы сокращались, заметно было и движение в обратном направлении. Насколько хорошо управлялись леса, зависело от состоятельности и образованности помещиков и в целом отражало уровень хозяйственной культуры российской деревни. Те немногие «просвещенные помещики»[173]173
  Melton E. Enlightened Seigniorialism and Its Dilemmas in Serf Russia, 1750–1830 // Journal of Modern History. 1990. Vol. 62. № 4. December. P. 675–708.


[Закрыть], которые читали журналы по сельскому хозяйству и лесоводству, также заказывали в Европе самые современные машины и механизмы, выращивали новые сорта зерновых и овощей и обычно хорошо заботились о своих крепостных и о своих лесах. Они нанимали профессиональных лесников для управления лесами, посылали своих крепостных изучать лесное дело в лесные учебные заведения России и даже в германские университеты (такой была карьера Александра Ефимовича Теплоухова, крепостного семьи Строгановых, который позже стал известным лесоводом и автором первого руководства по лесоустройству[174]174
  Вторым после лесоводства увлечением Теплоухова была археология. Он был основателем одной из богатейших уральских коллекций, которая позже была существенно пополнена его сыном Федором Теплоуховым, видным лесоводом, а также его внуком, историком и археологом Сергеем Теплоуховым. Совмещение этих двух сфер деятельности, лесоводства и археологии, одной профессиональной, а другой любительской, неслучайно: как показано в следующей главе, понятия об устойчивом лесном хозяйстве и сохранении памятников материальной культуры имели общее происхождение.


[Закрыть]) или сами изучали лесоводство и затем применяли свои знания на практике. Успех частных начинаний был особенно поразителен в южной степи: помещики при поддержке Общества сельского хозяйства Южной России смогли вырастить леса на песчаной почве в очень неблагоприятных климатических условиях Херсонской и Харьковской губерний. Василий Яковлевич Ломиковский, лесовод и помещик из Полтавской губернии, один из родоначальников степного лесоводства, первым использовал лесные полосы для защиты своих пахотных земель от засухи и песка в степи. Согласно историку российского лесоводства Ивану Мельникову, Николай Васильевич Гоголь во втором томе «Мертвых душ» изобразил Ломиковского в образцовом хозяине Константине Костанжогло[175]175
  Мельников И. С. Очерк развития науки о лесе в России. М.: Изд-во Академии наук, 1957. С. 53. Другие ученые (опираясь на свидетельство Михаила Погодина) предполагают, что прототипом гоголевского Костанжогло был известный купец и откупщик Д. Е. Бенардаки.


[Закрыть]. Возможно, лесоводы забили тревогу преждевременно. Почему же частное владение лесами стало предметом такой горячей критики?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к более широким спорам об ограничении собственности и власти. Установление принципа абсолютной частной собственности в конце XVIII – начале XIX века породило соблазн использовать риторику собственности для обоснования неограниченной власти землевладельцев над людьми, находившимися под их контролем. Однако эта же логика вела и к противоположному выводу. В ряде проектов и записок о судьбе крепостного права российские юристы и экономисты попытались опровергнуть мнение, что крепостные принадлежали своим господам по праву собственности. Критикуя в 1821 году практику покупки крестьян без земли, яростный защитник частной собственности Н. С. Мордвинов указал на существенную разницу между владением материальными объектами и «правом начальства» над крепостными, которое «имеет свои пределы» и, как он утверждал, должно быть описано как зависимость, а не «собственность»[176]176
  Мнение адмирала Мордвинова по делу о продаже людей без земли // ЧОИДР. 1859. № 2. С. 1–5. Цит. по: Тимофеев Д. Понятие «собственность» в России первой четверти XIX века: опыт реконструкции смыслов // Российская история. 2009. № 1. С. 176. Согласно Эстер Кинстон-Манн, намерением Мордвинова было очистить понятие о праве частной собственности от всякой связи с крестьянской свободой (Kingston-Mann E. In Search of the True West. P. 66).


[Закрыть]. В этих рассуждениях можно обнаружить определенную схожесть с аргументами в защиту лесов[177]177
  Можно сравнить эту риторику с дискурсом защиты рабства перед Гражданской войной на Юге США. Оправдывая рабство как социальную систему, основанную на патерналистских отношениях между хозяином и рабами, юристы-южане настаивали на том, что рабы не могут рассматриваться как взаимозаменяемая собственность и имущество. Согласно этой логике, «рабы были уникальной, нетоварной формой собственности», когда «главной целью собственности было нечто большее, чем личное богатство», поскольку рабы представляли собой «якорь правильно организованного общества». См.: Alexander G. Commodifying Humans: Property in the Antebellum Discourse of Slavery // Commodity and Propriety: Competing Visions of Property in American Legal ought, 1776–1970. Chicago: University of Chicago Press, 1997. P. 221.


[Закрыть]. Конечно, никто не сомневался в том, что помещики «владели» своими лесами, но из‐за особой природы лесов (которые растут медленно и нуждаются в уходе) и их большого значения для национальной идентичности, они, как многие считали, должны рассматриваться отдельно от других предметов движимого и недвижимого имущества. В этом смысле критика своевольного отношения к лесам была схожа с критикой крепостничества. Позже освобождение крестьян подняло и вопрос об охране лесов.

Давайте послушаем аргументы за пересмотр права собственности на леса, как они звучали в 1830‐е годы. Во вступительной статье первого номера «Лесного журнала», издававшегося Обществом для поощрения лесного хозяйства с 1833 года[178]178
  Общество ставило своей задачей развитие и пропаганду принципов рационального управления лесами. Оно попыталось провести первое обследование частных лесов (которое провалилось), перевело ряд европейских (преимущественно немецких) учебников по лесоводству и опубликовало множество инструкций для помещиков и произведений российских лесоводов на страницах «Лесного журнала». Деятельность Общества для поощрения лесного хозяйства во многом была схожа с попытками Вольного экономического общества воспитывать рациональное управление поместьями и привлекать российских дворян к сельской жизни и сельскому хозяйству. См.: Козлов С. А. Аграрные традиции и новации дореформенной России. М.: РОССПЭН, 2002; Leckey C. Patrons of Enlightenment: The Free Economic Society in Eighteenth-century Russia. Newark: University of Delaware Press; Lanham, MD: Rowman & Littlefield Publishing Group, 2011.


[Закрыть], граф Александр Григорьевич Кушелев-Безбородко, необычайно богатый аристократ, блестящий государственный деятель и меценат в сфере образования, доказывал, что права собственности помещиков в отношении лесов были по сути своей ограничены. В его описании право собственности на лес зародилось тогда же, когда началось постепенное разрушение человеком природного богатства лесов. Уничтожение лесов вызвало к жизни искусство лесоводства, следовательно, право владеть лесами может быть определено не только через субъект владения (частный владелец или государство), но также в соответствии с происхождением леса: нужно разделить лес, выросший «без всякого труда и попечения», и леса, «восстановленные и вновь разведенные» человеком. Первая категория природных лесов – «общественная собственность, достояние не токмо временных владельцев, но и всего потомства»; тогда как «владельцу может принадлежать право располагать безотчетно лесом им насажденным и возвращенным»[179]179
  Кушелев-Безбородко А. Рассуждения о необходимости сохранения лесов // ЛЖ. 1833. Кн. 1. Ч. 1. С. 51–52.


[Закрыть]. Таким образом, в интерпретации Кушелева-Безбородко общество как законный собственник лесов, «природой возлелеянных и не требовавших трудов человеческих рук в течении многих столетий», было суммой поколений: бренное человеческое существование соответствовало частной собственности, а долговечность общества – общественной. Этот мотив – ответственность перед будущими поколениями как основа для ограничения частной собственности – много раз появлялся в риторике охраны лесов, а позже – археологических и архитектурных памятников.