Текст книги "Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России"

Перед лицом такого мощного сопротивления со стороны дворянства правительство отказалось от второй части проекта. В мае 1867 года оно приняло закон о защите частных лесов, позволявший помещикам нанимать вооруженную лесную охрану, наделенную полномочиями государственных служащих, и усиливавший ответственность за кражу леса. Возможно, эта мера и отпугнула крестьян от дворянских лесов, но она не замедлила уничтожение лесов самими помещиками. Несколько лет спустя Министерство государственных имуществ пессимистически отмечало, что дворяне продолжают крупномасштабную вырубку лесов, которая в ближайшем будущем едва ли прекратится при отсутствии государственного вмешательства. Дворяне просто не знали, как управлять своими поместьями: «Приобретение этих знаний, усвоение этих качеств и привычек требует продолжительного времени», в течение которого дворяне будут удовлетворять свои непосредственные потребности за счет продажи леса[222]222
  Записка Комиссии по обсуждению способов и средств сбережения лесов министру гос. имуществ, 30 декабря 1872 // РГИА. Ф. 387. Оп. 28. Д. 958. Л. 11 об. – 12.


[Закрыть]. У правительства имелись две возможности спасти леса: либо выкупить их, либо регулировать использование частных лесных ресурсов. Однако второй из этих вариантов не сводился к одному только государственному контролю над определенными типами земельных угодий и ограничению прав собственности. По сути, реформа лесного хозяйства требовала серьезных социальных и культурных преобразований. Она исходила из того, что дворяне – как отмечало министерство – вернутся в деревню, поселятся в своих имениях вместо того, чтобы растрачивать деньги в столицах, и обучатся рациональным приемам ведения своего хозяйства.

Лишь немногие русские дворяне, вдохновляясь идеями местного самоуправления и представлениями о том, что истинное призвание дворянства – забота о совершенствовании сельской экономики, возвращались в свои вотчины. В 1867 году в свое поместье в черноземной Тамбовской губернии, всегда считавшейся землей изобилия, вернулся князь Виктор Илларионович Васильчиков – генерал, государственный деятель и бывший товарищ военного министра. Открывшаяся ему картина разорения стала для него настоящим шоком. В 1840‐е годы, когда Васильчиков впервые побывал в тех местах, поместье окружали леса. Тридцать лет спустя пейзаж изменился до неузнаваемости: «Если бы подняться теперь на воздушном шаре, как Гамбетта, над моим имением, то местность представилась бы нам в виде обширной однообразной равнины, прорезанной по разным направлениям глубокими оврагами и лощинами, в средине которых виднеется группа моих лесов, тщательно охраняемых и оберегаемых, а кругом их совершенное безлесье». Там, где прежде текли реки, ныне пересохшие, пролегали овраги, а мостами через эти овраги и лощины пользовались лишь в период половодья; названия деревень – «Ключи» – напоминали о существовании исчезнувших ручьев. «Что ожидает нас в будущем? Безводие!» – сетовал Васильчиков. Его попытки заводить речь об обезлесении на земских собраниях, в дворянских обществах и на съездах сельских хозяев сталкивались с сопротивлением и осуждались как социалистическая пропаганда против частной собственности. Все же он надеялся найти поддержку среди читателей популярного журнала «Отечественные записки»: «Отчего же должны мы молча смотреть на окончательный свод всех лесов, когда последствием такого применения права собственности должна быть гибель всей страны, а не одного лишь города или деревни?»[223]223
  Васильчиков В. Чернозем и его будущность // Отечественные записки. 1876. № 2. С. 171, 179–180.


[Закрыть] К воззваниям Васильчикова прислушался кое-кто из его собратьев-дворян (Юрий Самарин, прочитав его статью, «не мог заснуть; всю ночь так и мерещилась страшная картина безводной и безлесной пустыни»[224]224
  Слова Самарина, переданные Ф. М. Достоевским, цит. по: Пивоваров Ю. С. Самарин, а не ваши скитальцы // Мир России. 1995. № 1. С. 183.


[Закрыть]), однако большинство дворян не разделяло его бескорыстного стремления жертвовать деньги и собственные силы на дело охраны природы.

Из двух вариантов – заботиться о лесах при запрете на их продажу или продать их государству – помещики выбрали второе. Нежелание дворян управлять своими имениями под надзором властей и их готовность скорее расстаться со своей собственностью, нежели подчиняться ограничениям на распоряжение ею, сыграли важную роль в распространении идеи экспроприации лесов. Главный вопрос в дискуссии о защите лесов с самого начала формулировался как альтернатива между «экспроприацией» и «государственной опекой»[225]225
  Интересный пример этого подхода дает изданная в 1878 году монография Сергея Ведрова «О лесоохранении по русскому праву». Автор излагал развитие лесного законодательства как отражение эволюции политических идей – от камералистского Polizeistaat до Кантовской концепции Rechtstaat и последующих теорий европейских (главным образом немецких) политических мыслителей 1830–1850‐х годов. Ключевым элементом этой новой философии лесного хозяйства была идея общего блага, легитимизировавшая введение ограничений на права собственности: «…мы видим в этом случае глубокую разницу между ограничением, проводимым во имя абсолютной власти лица, хотя бы и отождествленной с понятием власти государственной, и ограничением, налагаемым в силу верховной власти народа, благодаря убеждению большинства народных представителей в необходимости подобного ограничения»: Ведров С. О лесоохранении по русскому праву. СПб.: Тип. Безобразова, 1878. С. 6–7.


[Закрыть], которая влекла за собой ограничение права частной собственности общественным интересом – то есть подчинение лесного хозяйства обязательным правилам (за счет землевладельцев) и введение ограничений на порубки. Землевладельцам возможность лишиться своих доходов и подвергнуться внешнему контролю представлялась угрозой. Съезд сельских хозяев, открывшийся в декабре 1870 года, значительным большинством голосов отверг идею государственной опеки, поскольку та ограничивала их права собственности. Вместо этого они поддержали идею экспроприации[226]226
  Съезд сельских хозяев в Москве. Труды сельскохозяйственного отделения Второго съезда сельских хозяев в Москве при Московском обществе сельских хозяев // ЛЖ. 1871. Август. С. 35–43.


[Закрыть].

Однако у правительства не имелось серьезных планов крупномасштабной экспроприации[227]227
  См. предложение Комиссии по обсуждению способов и средств сбережения лесов от 30.12.1872: РГИА. Ф. 387. Оп. 28. Д. 958. Л. 11 об. – 12. Эта комиссия предложила пустить на покупку лесов средства от продажи государственной собственности.


[Закрыть]: на долю казенных лесов уже приходилось около 60 % всех лесных угодий страны, а на «второе освобождение» у государства просто не было денег. Предложенный проект «Положения о сбережении лесов, имеющих государственное значение» (1875) предусматривал введение целого ряда запретов, касающихся лесных порубок. Министерство государственных имуществ, составившее данный проект, понимало, что принятие мер, ограничивающих права частных собственников, неизбежно вызовет возражения со стороны помещиков. Чтобы «избежать цензуры», Петр Валуев (ставший к этому времени министром государственных имуществ) решил возложить неприятную обязанность по проведению этого закона в жизнь на местные выборные земские власти.

Этот государственный проект по охране лесов заслуживает внимания как первый тест идей и риторики, подкреплявших право государства на принуждение в сфере прав частных собственников. Его название со ссылкой на леса, «имеющие государственные значение», говорит о том, что правительство первоначально намеревалось сделать данный закон созвучным принципам экспроприации, но законопроект не предусматривал экспроприации как альтернативы опеке. В следующем проекте лесного закона (1877) уже не было слов о «государственном значении». В нем говорилось лишь об «охранных лесах» (в результате получилась непреднамеренная игра слов, так как в категорию «охранных лесов» входили как леса, выполняющие «охранные» функции – предотвращение эрозии, защиту водоемов, – так и леса, исчезновение которых могло повлечь за собой нежелательные изменения климата и почвы). Законопроект запрещал порубки в таких лесах и их расчистку в сельскохозяйственных целях.

Валуев надеялся на то, что пятнадцать лет, прошедшие между освобождением крестьян и принятием лесного закона, приглушат неприятное сходство между ними. Он ошибался: дискуссии вокруг лесных законов во многих отношениях отражали дебаты, предшествовавшие крестьянской реформе. Различные губернии присылали делегатов от помещиков для обсуждения законопроекта в Лесной комиссии, и эти дискуссии следовали знакомым шаблонам. Хотя владельцы мелких и средних имений поддерживали намерение правительства ограничить права землевладельцев в интересах общества[228]228
  Один из участников дискуссии указывал, что государству наряду с законами об освобождении крестьян следует принять закон, ограничивающий права землевладельцев, и призывал правительство «положить предел этому произволу частных владельцев, приносящему ущерб государственным интересам»: Стенографические отчеты показаниям лиц, приглашенных в Комиссию для рассмотрения вопроса о мерах к ограждению лесов от истребления (1876 г.) // [Российская национальная библиотека], Государственный совет, Государственная канцелярия, Отделение законов, Материалы. Т. 1. Д. 4: О возвращении министру государственных имуществ представления об охране частновладельческих лесов от истребления (далее: Стенографические отчеты).


[Закрыть], представители знати – в эпоху освобождения крестьян обучившиеся искусству политических дискуссий и считавшие себя обязанными выступить против новых ограничений на частную собственность – заняли противоположную позицию. Члены так называемой аристократической оппозиции Великим реформам[229]229
  Об аристократической оппозиции см.: Христофоров И. А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам (конец 1850 – середина 1870‐х гг.). М.: Русское слово, 2002.


[Закрыть], включая графа С. Д. Шереметева, графа П. А. Шувалова, князя Н. А. Лобанова-Ростовского, графа И. И. Воронцова-Дашкова и графа А. А. Бобринского, решительно воспротивились этим попыткам возложить бремя охраны лесов на плечи землевладельцев; все они единодушно заявляли, что ответственность за это должно взять на себя государство. «Если же сохранение лесов требуется для пользы государства, то государство должно и покупать их. Это некоторого рода экспроприация для общей пользы, при которой убытки должны вознаграждаться государством, в противном случае нарушается одна из главных основ государства – право собственности», – указывал Лобанов-Ростовский[230]230
  Стенографические отчеты. С. 45.


[Закрыть]. Воронцов-Дашков обвинил правительство в изобретении какой-то новой ограниченной собственности, не соответствующей ни одному из определений собственности из Свода законов[231]231
  Там же. С. 122.


[Закрыть]. Граф Бобринский, предводитель Московского губернского дворянского собрания, заявил, что «всякое принудительное лесоохранение будет конфискацией части имуществ лесовладельцев», и сослался на опыт освобождения крестьян, когда государство в итоге нашло способ «вознаградить пострадавших помещиков»[232]232
  Там же. С. 129.


[Закрыть]. Ссылка на освобождение крестьян как на пример справедливой экспроприации стала общим местом в риторике дворян, выступавших против ограничений права собственности. Стоит ли говорить, что логика крестьянской реформы при этом оказывалась извращена, поскольку бремя компенсации за отчужденные земли, выплачиваемой дворянам, несли сами крестьяне, а не государство; вместе с тем эта компенсация не была ни немедленной, ни, как считали многие, справедливой (дворянам выдавались выкупные свидетельства, которые быстро утратили свою рыночную стоимость; тем не менее крестьяне продолжали выплачивать фиксированные выкупные платежи, причитавшиеся непосредственно государству, и в итоге последнее оказалось единственным участником реформы, не проигравшим в долгосрочном плане). Перед лицом новой реформы прав собственности миф об освобождении крестьян получил хождение в качестве приукрашенной истории «великой» реформы.

Справедливости ради нужно сказать, что за лесными владениями тех аристократов, которые выступали против государственного контроля над частными лесами, как правило, осуществлялся надлежащий уход: специалисты по научному лесоводству в числе примеров рационального (и дорогостоящего) лесного хозяйства упоминали имения Шереметевых и Воронцовых-Дашковых[233]233
  Орлов М. М. Об основах русского государственного лесного хозяйства. Пг.: Девятая гос. тип., 1918. С. 35.


[Закрыть]. Тем не менее, выступая от имени своего сословия, они указывали, что установление обязательных правил лесоводства является несправедливым ограничением их прав собственности; справедливой и законной представлялась лишь экспроприация. Третий съезд лесохозяев, прошедший в Риге в августе 1876 года, единодушно признал экспроприацию «наиболее рациональным способом сбережения лесов» и подверг критике идею государственного надзора[234]234
  См. критику доклада Калагеорги, который предлагал подумать о системе государственного надзора: Труды Третьего съезда лесохозяев (Рига, 1876). СПб., 1876. С. 53, 69. По мнению лесовладельцев, опыт европейских стран, в первую очередь Пруссии с ее системой лесного контроля, на которую ориентировались российские законодатели, не соответствовал российским условиям.


[Закрыть]. Шестой съезд в 1886 году повторил эти аргументы, указывая, что «экспроприация не есть нарушение прав собственности» и что государству, использовавшему свою власть и ресурсы для выкупа крестьянских наделов и земель для строительства железных дорог, следует снова прибегнуть к этому подходу ради общего блага и принципов частной собственности[235]235
  Труды Шестого съезда лесохозяев (Харьков, август 1887). СПб., 1887. С. 45, 51–52, 61.


[Закрыть]. Как саркастически отмечал наблюдатель из противоположного лагеря, губернские дворянские собрания и владельцы лесов «в порыве юридического экстаза кричат об уважении к праву собственности, которое так сильно развито в России, что малейшая попытка ограничить это право, при каких бы то ни было условиях будет находиться в решительном противоречии с духом и воззрением нашего народа»[236]236
  Жудра П. К вопросу об отношении государства к частному лесовладению // ЛЖ. 1876. № 2. С. 8.


[Закрыть].

Здесь важно отметить, что в проекте лесного закона даже не упоминалось слово «собственность»; в нем говорилось об административном контроле над лесопользованием. Российское «полицейское» законодательство содержало многочисленные примеры аналогичных положений, направленных на охрану «общественной безопасности»: владелец собственности не мог распоряжаться ею в ущерб для других или нарушая общественные спокойствие и порядок. Кроме того, обладание собственностью стало ассоциироваться с различными обязательствами: например, законы и административные положения, после 1870 года издававшиеся органами городского самоуправления, обязывали владельцев недвижимости убирать улицы и заботиться об исправности тротуаров. Однако в случае с лесами мы видим совершенно иную картину. Возможно, дело было в том, что память о екатерининском даре дворянству и символизм лесов как важного элемента поместной экономики способствовали тому, что диалог между дворянством и государством, посвященный лесу, перешел из сферы дискуссий на тему общественного порядка и его охраны в сферу дискуссий о собственности. Понятно, что в глазах знати частная собственность служила метафорой взаимоотношений престола и дворянства: доверия, взаимной поддержки и привилегий, столь сильно поколебленных отменой крепостного права.

На первый взгляд, расхождения во мнениях по поводу охраны лесов напоминают известный расклад политических интересов в годы Великих реформ (либеральные или прогрессивные круги против аристократов или консерваторов). Консервативные газеты выступали против предложенного лесного закона, в то время как либеральные журналы поддерживали намерение правительства ограничить права собственности землевладельцев[237]237
  Проект охранения лесов и частная собственность // Русская мысль. 1887. № 4 (1995). С. 112–118.


[Закрыть]. Петр Жудра, специалист по лесному делу, часто писавший для «Лесного журнала», утверждал, что «государство имеет право и обязано выступить защитником лесов и силой своего авторитета прекратить их уничтожение. Мы уверены, что все благомыслящие люди отнесутся с сочувствием к этому вмешательству государственной власти, той власти, которая во всех великих реформах нашей эпохи несла с такой твердостью и достоинством знамя прогресса, справедливости и общего блага»[238]238
  Жудра П. По вопросу об отношении государства к частному лесовладению. С. 18–19.


[Закрыть]. Пореформенная этатистская риторика, отразившаяся в этих словах, сочетала либеральную концепцию «прогресса, справедливости и общего блага» с образом «государства-опекуна» – образом, отвергавшим свободно-рыночную идеологию невмешательства. Неслучайно тот же Петр Жудра, один из самых решительных критиков частного лесовладения, вспоминал в своих мемуарах, что в годы обучения в Лесном институте был увлечен политической экономией Джона Стюарта Милля[239]239
  Жудра П. Воспоминания о лесном институте кадета предпоследнего выпуска // ЛЖ. 1888. № 4. С. 643.


[Закрыть]. Популярность трудов Милля не противоречила профессиональным этатистским представлениям лесоводов. Более того, в этатизме российских лесоводов не было ничего уникального: в Германии, родине европейского лесоводства, лесное хозяйство тоже считалось делом государства. Как отмечал Франц Хеске, «многие радикальные адепты свободного рынка считали лесное дело исключением и признавали необходимость государственного надзора за этой отраслью национальной экономики или даже требовали его»[240]240
  Heske F. German Forestry. New Haven, CT: Yale University Press, 1938. P. 26.


[Закрыть].

Как указывали сторонники контроля над лесным хозяйством, ключевое разногласие между частными землевладельцами и государством было связано с расхождением во мнениях относительно сущности прав собственности. Либеральные, бюрократические и «профессиональные» представления о собственности исходили из абстрактных правовых принципов, постулировавших ограниченную природу личных прав собственности. Выступая за ограничение прав собственности, предприниматель и публицист либерально-славянофильского толка Александр Кошелев напоминал, что собственность на землю всегда ограничивалась рядом условий: «…мы платим более или менее высокие подати; для проложения дорог, для прорытия каналов, для устройства разных общеполезных заведений – ее от нас отчуждают; в городах и даже в селениях наши права по возведению построек подвергаются различным ограничениям; на мельницах владельцы не могут держать воду выше известного уровня; на реках устройство плотин в видах свободы плавания и сгонки плотов весьма стеснено. Одним словом, поземельная собственность везде ограничена и не может не быть таковой. Она полна только на необитаемых островах и в степях, то есть там, где ее собственно нет; а чем страна более развивается, более населяется и более обрабатывается, тем ограничения умножаются и разнообразятся». Прогресс и развитие принесут с собой новые ограничения на право собственности, утверждал Кошелев, и «можно желать и требовать» только того, чтобы эти ограничения были справедливыми и разумными[241]241
  Стенографические отчеты. С. 99.


[Закрыть].

Большинство либералов с готовностью соглашалось с необходимостью ограничения частной собственности ради общих интересов, однако, как указывалось в популярном журнале «Вестник Европы», русское общество не понимало, что права частных собственников являются ограниченными по самой своей природе. «Здравые понятия о свойстве и пределах права собственности распространены у нас так мало, что декламации о замышляемом его нарушении легко могли найти для себя благодарную почву; наивные люди могли поверить, что обязательное сбережение лесов составляет посягательство на частную собственность, а ловкие люди могли воспользоваться этой верой»[242]242
  Закон 4 апреля о сбережении лесов // Вестник Европы. Внутреннее обозрение. 1888. № 7. С. 347.


[Закрыть]. Дворяне, противившиеся вмешательству государства в управление их достоянием, не желали признавать, что их права собственности могут быть ограничены, особенно в том, что касается земли и ее даров. В этом отношении дискуссия о лесах ярко выявляет противоречие между консервативно-аристократическими и «буржуазными» представлениями о собственности, описанное Карлом Мангеймом (и проявившееся в цитированных выше словах Александра Шишкова). С точки зрения знати, «подлинная собственность» была связана с ее владельцем совершенно иным образом: она была тесно связана с его личной честью и в этом смысле не могла быть отчуждена. «Старое» отношение к имуществу отражает в себе особую «близость» между собственностью и владельцем, очевидным образом исключающую вмешательство или посягательство[243]243
  Mannheim K. Conservative Thought // From Karl Mannheim / Ed. with an introduction by K. H. Wolff. New York: Oxford University Press, 1971. P. 162–163.


[Закрыть].

Несмотря на четкий водораздел, проходивший между интересами консервативной знати и интересами либералов и экспертов-профессионалов, имелись и «уклонисты», по крайней мере в либеральном лагере. Не подлежит сомнению, что русская либеральная мысль 1870‐х и 1880‐х годов с ее упором на частную собственность и индивидуальные права дистанцировалась от классического свободно-рыночного либерализма, находясь под влиянием немецкой политической и юридической мысли с ее идеей подчинения личных интересов общему благу. Однако даже среди либералов еще находились защитники личных свобод. Выдающийся политический теоретик и историк Борис Чичерин в своей работе «Собственность и государство», опубликованной в 1881 году, декларировал, что «борьба против индивидуализма есть борьба против свободы»[244]244
  Чичерин Б. Н. Собственность и государство. СПб.: Изд-во Русской христианской академии, 2005 (1‐е изд.: 1881).


[Закрыть]. Либеральный «Вестник Европы» объявил точку зрения Чичерина, которую использовали критики законопроекта о лесах, одним из «житейских и научных предрассудков», препятствующих прогрессивному движению в сторону ограничения частных интересов[245]245
  Закон 4 апреля о сбережении лесов // Вестник Европы. Внутреннее обозрение. 1888. № 7. С. 347.


[Закрыть].

Идея государственного контроля над частным лесным хозяйством не нашла полной поддержки и в правительственных кругах. Кодификационный отдел (Второй отдел Собственной е. и. в. канцелярии), в котором трудились опытные юристы, расценил альтернативные проекты лесного закона[246]246
  Речь идет о проектах, предложенных Министерством государственных имуществ и Специальным комитетом по лесной части в 1877 году.


[Закрыть] как неприемлемые, потому что они нарушали установленное «законом принципа права собственности без настоятельной в том… необходимости»[247]247
  [Министерство государственных имуществ. Специальный комитет по лесной части.] Обсуждение предложения и проекта закона о сохранении частных лесов. 01.03.1882 [Оттиск из Российской национальной библиотеки]. Такого же мнения придерживалось и «консервативное» Министерство внутренних дел: РГИА. Ф. 387. Оп. 28. Д. 1916. Л. 31–31 об.


[Закрыть]. Изобретая аргументы в поддержку ограничения прав собственности, чиновники из Министерства государственных имуществ опирались как на прогрессивную риторику либералов, которые безоговорочно поддерживали государственную инициативу и сетовали лишь на ее нерешительность, так и на монархическую аргументацию, находившуюся в резком контрасте с прогрессивным духом либералов. Эту идеологическую неопределенность или, точнее, отсутствие конкретной идеологии иллюстрируют два составленных в министерстве черновика «пояснительной записки». Их авторы пытаются доказать, что собственность не является застывшим институтом, неизменным и неприкосновенным. В одной из записок приводится анализ недавних процессов в российской экономике и обществе, преобразовавших собственность, освободивших ее от старых сдержек и наложивших на нее новые ограничения, – главным образом в сферах водных путей и железнодорожного строительства. Эти многочисленные сдержки и ограничения в итоге уравновесили друг друга. Уступки в сфере прав собственности носили взаимный характер: «Стеснения, которые один несет в пользу всех, вознаграждаются ему массой других стеснений, которые все несут в его пользу»[248]248
  О мерах по охранению частных лесов, черновик // РГИА. Ф. 387. Оп. 28. Д. 1916. Л. 132 об.


[Закрыть]. В противоположность этому социологическому анализу общих благ, вытекающих из взаимных уступок, вторая записка исходит из риторики власти и самодержавия. Автор записки, дав разбор различных ограничений, наложенных на лесовладельцев в Европе, заключает: «Ничего подобного в нашем лесном законодательстве не встречается». И это отсутствие государственного контроля над лесным хозяйством в России представлялось еще более странным ввиду того, что в монархической Российской империи «государство, по существу своему, обладает верховным правом, которое выше всех индивидуальных прав». Правительство, по его мнению, должно было использовать эту власть «в интересах общего блага» и «налагать свою руку на всякого рода частную деятельность, если этого требуют интересы народного благосостояния, интересы настоящих и будущих поколений». «Не странно ли, в самом деле, что именно в России, при монархическом неограниченном правлении это начало государственного права вовсе не применяется к такой важной отрасли народного хозяйства, как хозяйство лесное, от которого зависит и плодородие почвы, и климат страны, и народное здравие, и существенные экономические интересы настоящих и будущих поколений»[249]249
  Там же. Л. 135–139 об. (без названия).


[Закрыть]. Автор отдавал должное правительству за недавние реформы, опиравшиеся на его полномочия верховного собственника. Так же как и автор первой записки, он ссылался на государственное регулирование тарифов частных железных дорог как на пример использования государственной власти в интересах общественности, национальной торговли и промышленности. Хотя ни одна из этих записок не попала на верхние уровни правительственного аппарата, они показывают, что проблема прав собственности порой приводила к размыванию водораздела между «либералами» и «консерваторами». В то время как либералы высказывались за реформу, которую не потерпели бы прежние поколения либеральных мыслителей, консерваторы встали на защиту неотчуждаемости частной собственности и индивидуализма, а правительство, в свою очередь, дополняло свои аргументы в поддержку патримониализма и монархизма идеями о социальной ответственности и общем благе.

Между тем исчезновение лесов вызывало все большее и большее волнение в обществе. Джейн Костлоу, исходя из содержания «толстых журналов» за 1860–1880‐е годы, показывает, что русские публицисты и лесоводы подавали обезлесение как «национальное бедствие», прибегая к «риторике катастрофы». Как отмечает Костлоу, большинство этих авторов не опиралось на статистические данные и не могло документально подтвердить темпов обезлесения. Тем не менее образ гибнущей природы укоренился в общественном сознании и нашел отражение в живописи, поэзии и художественной литературе[250]250
  Costlow J. Imaginations of Destruction: The «Forest Question» in Nineteenth-century Russian Culture // Russian Review. 2003. Vol. 62. January. № 1. P. 91–118. См. также главу «Geographies of Loss: The „Forest Question“ in Nineteenth-century Russia» в недавней монографии Костлоу: Costlow J. Heart-Pine Russia: Writing the Nineteenth-century Forest. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2013.


[Закрыть]. Свой вклад в создание этого мифа внесла растущая популярность естественных наук: ученые погрузились в дискуссии о влиянии лесов на реки и климат[251]251
  В 1878–1879 годах в «Русском вестнике» был опубликован ряд статей преподавателя и популяризатора науки Якова Вейнберга, который в своей влиятельной книге «Лес: значение его в природе и меры к его сохранению» (М.: Тип. Е. Лисснер и Ю. Роман, 1884) изображал последствия обезлесения для климата и окружающей среды. По словам Э. Керна, эта книга сыграла важную роль в принятии российского закона об охране лесов: Керн Э. Лесоуправление. Конспект курса, прочитанного в Императорском Лесном институте в 1910–1911 гг. СПб.: А. А. Лемпицкий, 1911. С. 6. Впоследствии ключевая роль лесов в изменении климата была косвенно поставлена под сомнение Михаилом Боголеповым и Львом Бергом, которые опровергли миф о надвигающейся экологической катастрофе: Боголепов М. О колебаниях климата в Европейской России в историческую эпоху, с приложением материалов, извлеченных из русских летописей. М.: Тип. Кушнерев и Ко, 1908. Боголепов выстроил свою аргументацию на анализе русских средневековых летописей: Берг Л. Об изменениях климата в историческую эпоху. М.: Тип. Кушнерев и Ко, 1911. См. также об этой дискуссии: Керн Э. Лесоуправление. С. 6; Палицын Е. Озеро Ильмень и река Волхов в связи с проектом шлюзования и использования энергии воды. СПб.: Издание управления водных путей, 1912. С. 265.


[Закрыть].

Разрываясь между необходимостью успокоить защитников прав собственности и положить конец хищениям леса, тем самым удовлетворив требования лесоводов, правительство отложило принятие лесного закона на несколько лет[252]252
  В 1876 году оно одобрило введение ограничений на частное лесоводство в Крыму, а в 1877‐м учредило контроль над лесами донских казаков, принадлежащими станицам, со стороны областной администрации.


[Закрыть]. Между тем слухи о готовящейся реформе ускорили сведение лесов: землевладельцы спешили продавать свои леса, в то время как цена на них продолжала падать и банки отказывались выдавать ссуды под залог лесных угодий[253]253
  РГИА. Ф. 387. Оп. 3. Д. 27647. Л. 282–283 (записка за подписью «одного из лесовладельцев Тамбовского уезда», 24 ноября 1881).


[Закрыть]. В отсутствие общих правил вводились различные мелкие ограничения на местном уровне. Чиновник Министерства государственных имуществ докладывал о введении запрета на срезание березовых ветвей на Троицу[254]254
  О «вредных» последствиях этой традиции см.: ЛЖ. 1877. № 1; 1876. № 3.


[Закрыть], что рассматривалось как посягательство на старинную русскую традицию, и предлагал пойти еще дальше и запретить рубить елки на Рождество[255]255
  Аналогичные предложения: ЛЖ. 1879. № 1; 1889. № 2.


[Закрыть].

Окончательный проект закона об охране лесов, увидевший свет после двадцати лет бюрократических дискуссий (в 1888 году)[256]256
  Законопроект встретил почти единогласную поддержку в Государственном совете. Против ограничения прав собственности выступали только ультраконсерваторы Константин Победоносцев и Николай Мансуров. См.: Государственный совет в общем собрании, 1 и 8 февраля 1888 // РГИА, библиотека. Печатная записка № 2785.


[Закрыть], опирался на риторику «государственного и общественного блага» и ставил под опеку так называемые «охранные» леса, имеющие «государственное значение». Он обязывал землевладельцев подавать местным властям планы по развитию лесного хозяйства и следовать их рекомендациям по части порубки и восстановления лесов. С целью облегчения бремени государственного контроля землевладельцам предлагался выбор: либо соблюдение этих правил, что, по всей очевидности, было сопряжено с финансовыми инвестициями и убытками, либо экспроприация. Согласно статье 800 нового Лесного устава государство не имело права требовать от владельцев частных лесов охранять леса за свой счет, но в то же время в следующей статье экспроприация объявлялась правом Министерства государственных имуществ, к которому оно могло прибегать, чтобы выкупать леса у нерадивых хозяев, которые не соглашались нести расходы по охране лесов[257]257
  Положение о сбережении лесов 4 апреля 1888 г.: Свод законов Российской империи издания 1892 года. СПб.: Кодификационный отдел, 1893. Т. 8. Ч. 1. Лесной устав. Кн. 5. Владелец мог выкупить экспроприированные леса в течение определенного срока.


[Закрыть]. Таким образом, решение о том, следует ли покупать лес или нет, оставалось за властями. Впрочем, на практике это положение было практически бесполезным, поскольку Лесному департаменту никогда не выделялись средства для покупки частных лесов[258]258
  Энгельгардт А. П. О лесном хозяйстве в Европейской России. СПб.: Тип. Киршбаума, 1904. Энгельгардт, бывший вице-директор Лесного департамента, утверждал, что на покупку лесов с целью пресечения незаконных вырубок следовало выделять не менее 10 млн рублей ежегодно.


[Закрыть].

С точки зрения правительства лесная реформа имела один важный побочный эффект: она позволила государству значительно лучше ознакомиться с положением дел в частном лесном хозяйстве. Согласно дореформенному лесному законодательству, государственные лесоводы даже не имели права приближаться к частным лесам без достаточных на то оснований и их всегда должны были сопровождать местные полицейские чины. По этой причине должностные лица не могли серьезно собирать сведения об уровне и темпах обезлесения[259]259
  О лесной статистике см.: К статистике лесов Европейской России // ЛЖ. 1888. № 4.


[Закрыть]. Как государство могло выполнять работу по картографированию лесов и их распределению по стране в отсутствие действенных механизмов сбора информации о частном лесном хозяйстве? Реформа сняла эти ограничения и дала местным лесным управлениям возможность собирать данные и составлять планы если не всех частных лесов, то по крайней мере охраняемых. Как утверждалось в официальном докладе министерства, тем самым были заложены основы для систематического сбора статистических данных[260]260
  Обзор деятельности Министерства государственных имуществ в царствование Александра III, 1881–1894. СПб.: Тип. Киршбаума, 1901. С. 22–23.


[Закрыть].

Достижение главной цели лесной реформы – охраны частных лесов – сталкивалось с многочисленными проблемами, в первую очередь связанными с применением новых правил на практике и выявлением угодий, нуждающихся в охране. Закон оставлял оценку необходимости охранных мер на усмотрение лесоводов и даже в наставлении должностным лицам местных лесоохранительных комитетов (1888) признавался, что «ввиду крайнего разнообразия условий… представляется затруднительным указать, какие именно данные должен собрать на месте производящий исследование» лесовод[261]261
  Наставление лесоохранительным комитетам, 03.06.1888 // [Лесной департамент.] Положение о сбережении лесов частных и общественных с приложением инструкций и наставлений министра земледелия и государственных имуществ и решений Правительствующего Сената. СПб.: Гос. тип., 1900. С. 36–38.


[Закрыть]. Многие местные должностные лица Лесного департамента проявляли склонность к мздоимству, благодаря чему разрешение на вырубку лесов можно было получить за взятку[262]262
  См. истории о взяточничестве среди должностных лиц лесных учреждений в: Bonhomme B. Forests, Peasants, and Revolutionaries. P. 30–31.


[Закрыть]. Авторитета лесоводов не хватало, чтобы обеспечить соблюдение правил о порубках. В 1890–1895 годах Лесной департамент дал разрешение на вырубку 36 тыс. десятин леса в Черниговской губернии, в то время как 21 тыс. десятин были вырублены самовольно[263]263
  Бейлин И. Очерки по истории лесных обществ в России. С. 124.


[Закрыть]. Содержащиеся в законе нечеткие формулировки способствовали коррупции: многие понятия, начиная от таких элементарных, как «лес» и «охраняемый лес», и кончая принципиально важной «расчисткой» лесных территорий, требовавшей официального разрешения, остались без определения, а многочисленные жалобы, подававшиеся в Министерство государственных имуществ и Сенат, доказывали, что закону не хватало ни гибкости, ни точности[264]264
  Жалобы на решения лесоохранительных комитетов: РГИА. Ф. 387. Оп. 5. Д. 31503 (1889). См. также анкету, разосланную Министерством земледелия и государственных имуществ местным комитетам, и их ответы: Министерство земледелия и государственных имуществ – лесоохранительным комитетам, 16.07.1895 // [Лесной департамент.] Положение о сбережении лесов частных и общественных с приложением инструкций и наставлений министра земледелия и государственных имуществ и решений Правительствующего Сената. С. 1–23.


[Закрыть].

Введению лесоохранных норм препятствовала экономика дворянских поместий и крестьянских общин. Правительство делало все возможное для поддержки и поощрения рационального ведения лесного хозяйства в дворянских имениях: оно даже разрешало специалистам из Лесного департамента поступать на службу в частные имения, оставаясь государственными служащими (в 1891 году в частных имениях работали 193 государственных лесовода[265]265
  Обозрение деятельности Министерства государственных имуществ по лесной части в 1881–1891 гг. СПб., 1891. С. 37–38.


[Закрыть]); в 1885 году правительство обязало Дворянский земельный банк выдавать ссуды под залог лесов на условии, чтобы леса, заложенные в банке, были нанесены на карту и управлялись государственными лесоводами за счет государства[266]266
  Там же.


[Закрыть]. Законы от 1899 и 1904 годов переложили бремя восстановления (и охраны) лесов с владельцев лесов и государства на потребителей: лица, покупавшие леса на рынке, были обязаны производить лесопосадки; если же они этого не делали, их «лесной» залог, который они должны были вносить во исполнение этого требования, поступал в бюджет местного лесного управления[267]267
  Нехорошев Т. Лесное дело при А. В. Кривошеине // ЛЖ. 1916. № 5. С. 48.


[Закрыть].

Несмотря на все эти усилия, правительству в начале 1900‐х годов пришлось признать, что ему так и не удалось преодолеть разрыв между передовой идеологией лесного закона, позаимствованной из Европы, и реалиями отсталой сельской экономики. Более того, в начале 1900‐х экономическая поддержка обедневшего дворянства была заявлена в качестве политической цели и нравственного долга монархии[268]268
  В 1897–1901 годах специальная комиссия для изучения нужд дворянского сословия разбирала вопрос о том, как спасти дворянство от экономического и политического упадка. О политике и экономическом положении дворянства того периода см.: Manning R. T. The Crisis of the Old Order in Russia: Gentry and Government. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1982; Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в конце девятнадцатого века. Л.: Наука, 1973. Критику мифа об обедневшем дворянстве см.: Becker S. Nobility and Privilege in Late Imperial Russia. DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 1986.


[Закрыть]. Политика ограничений, применявшаяся в связи с «лесным вопросом», противоречила политическим целям монархии, добивавшейся поддержки со стороны дворянского сословия. Записка Лесного департамента «об облегчении стеснительных для землевладельцев последствий применения лесоохранительного закона», составленная примерно в 1902 году, предлагала единственное возможное решение этой проблемы: покупку частных лесов государством[269]269
  В обоснование этой инициативы авторы записки ссылались на опыт европейских стран, которые после многих лет крупномасштабной приватизации лесов (особенно во Франции, а в меньшей степени также в Австрии и Пруссии) вернулись к политике их национализации. В записке предлагалось выпустить специальные четырехпроцентные государственные облигации для создания «лесного фонда» и получения средств для покупки лесов: Записка, составленная в Лесном департаменте по вопросу об облегчении стеснительных для землевладельцев последствий применения лесоохранительного закона в связи с мерами к дальнейшему сбережению лесов, имеющих государственное значение // РГИА, библиотека. Печатная записка № 1056.


[Закрыть].

Хотя лесоохранительный закон с его запретами и ограничениями непосредственно затрагивал относительно небольшое число дворян-землевладельцев, его символическое значение нередко сравнивали с последствиями освобождения крестьян. Правительство вмешивалось в одну из сокровенных сфер дворянской жизни, командируя государственных лесоводов, чтобы те измерили площадь лесов в частных имениях, нанесли их на карту и даже установили режим порубок. Следующая реформа, логически вытекавшая из ограничений на вырубку лесов, носила еще более символический смысл: в 1892 году государство ввело ограничения на охоту в частных имениях, тем самым посягнув на важнейший культурный символ аристократического образа жизни, увековеченного в русской литературе XIX века. Помещикам, которые еще тридцать лет назад имели практически неограниченную власть над жизнью и смертью своих крестьян, теперь во имя общего блага было запрещено без государственного разрешения убивать диких зверей (к тому же их обязывали еще и платить специальный сбор)[270]270
  В первоначальном проекте этого закона речь шла о закреплении монополии на охоту за владельцами крупных имений – иными словами, о введении земельного ценза. В итоге правительство отказалось от этой идеи, не желая ограничивать права мелких землевладельцев, и вместо этого ввело ограничения на право охоты для всех землевладельцев, вне зависимости от величины их наделов или поместий. См. документы о подготовке этой реформы в: РГИА, библиотека. Печатная записка № 2783.


[Закрыть]. Охота в самом деле была их правом, привилегией и даже символом патримониальной власти над крестьянами и защиты их имущества от хищников[271]271
  См. описание охоты на волков в имении генерала князя Г. Ф. Барятинского: Helfant I. M. That Savage Gaze: The Contested Portrayal of Wolves in Nineteenth-century Russia // Other Animals: Beyond the Human in Russian Culture and History / Ed. by J. Costlow, A. Nelson. Pittsburg: University of Pittsburg Press, 2010. P. 69.


[Закрыть]. Таким образом, идея защиты животных шла вразрез с двумя общепризнанными представлениями о диких зверях – как о ресурсе, прилагающемся к земельным владениям, и как о врагах, которых нужно уничтожать[272]272
  Пожалуй, самый удачный пример противоположного отношения к животным можно найти в произведениях Льва Толстого. В своем знаменитом рассказе «Холстомер» (1886) он осуждает и частную собственность, и людскую жестокость. Конь, жертва капризов своих владельцев, излагает в этом рассказе историю своей жизни, полной бед и страданий. Вообще говоря, «статус» домашних животных отличался от статуса диких зверей. Однако в этом рассказе четко показана связь между собственностью и жестокостью, выявленная Толстым, который также был ярым противником охоты. См.: Helfant I. That Savage Gaze. P. 63–65; Толстой Л. Н. Собрание сочинений: В 22 т. М.: Худ. лит., 1982. Т. 12. С. 7–41.


[Закрыть]. Закон об охоте исходил из совершенно противоположной точки зрения: животные – часть природы, а та является общим достоянием народа. Соответственно, принимать решение о том, когда, где и как охотиться с тем, чтобы сохранить естественное равновесие в животном мире, должно было государство. Кое-кто из тех, кто выступал за охрану дикой природы, ранее предлагал на несколько лет полностью запретить охоту[273]273
  Фольтц С. Н. Охота и охотники «у нас и по нашему» // Природа и охота. 1890. Март. С. 96.


[Закрыть] или объявить некоторые редкие виды животных государственной собственностью и тем самым вывести их из сферы частных притязаний[274]274
  Ермолов Н. Несколько мыслей об охотничьем налоге // Природа и охота. 1891. Август. С. 11–25.


[Закрыть], в то время как другие защищали государственную монополию на охоту[275]275
  Особая комиссия Курского общества любителей охоты предложила ввести государственную монополию на охоту на всех государственных, крестьянских и частных землях, площадь которых не превышала 150 десятин. Если же размер имения был больше 150 десятин, владелец должен был выбрать – либо уплатить специальный налог, либо отказаться от права охоты в пользу государства. Заметка Особой комиссии, избранной годичным общим собранием членов Курского общества любителей охоты 16 февраля 1897 года о желательных изменениях и дополнениях действующего закона об охоте // Природа и охота. 1897. Кн. 8. С. 58–77.


[Закрыть].