Текст книги "Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России"

Другой довод – что право частной собственности ограничено продуктами человеческого труда, тогда как «природные» объекты публичны – часто появлялся при обсуждении прав собственности на леса, реки и даже авторского права. Например, в 1838 году Департамент водяных коммуникаций, обосновывая свое требование, чтобы публичные водные сообщения были открыты и доступны для навигации, указывал, что реки в своем природном состоянии существовали с доисторических времен, задолго до появления права частной собственности. Реки, поскольку они созданы природой, не могут быть отданы во власть «произволу» – указывалось в записке департамента[180]180
  Никольский Ф. С. Воды общего пользования. СПб.: Тип. Мин. путей сообщ., 1883. С. 55–56.


[Закрыть]. По сути это была новая версия концепции частной собственности Локка, согласно которой труд человека являлся основанием частного присвоения природных богатств. В позитивном смысле эта концепция, например, утверждала право писателей на их работы. В негативном (в отношении частных собственников) эта концепция устанавливала власть общества над природными ресурсами – лесами и реками – или, в случае литературных трудов, право общества на владение литературными произведениями после истечения срока авторского права, что аргументировалось влиянием национального культурного наследия на формирование навыков, стиля и идей автора.

Кушелев-Безбородко в своих «Рассуждениях о необходимости охранения владельческих лесов от истребления и о пользе правильного леса» изобразил последствия сокращения лесов в Европе и указал, что правительства иностранных государств уже приняли меры для ограничения права частной собственности, тогда как «наше благотворное правительство употребляет меры убеждения и поощрения к сбережению лесов». Пример иностранных государств подтверждал, что дискурс «нравственного» права на «умеренное» использование природных ресурсов мог непосредственно перейти в действующее законодательство, и возможные ограничения были бы вполне ощутимы. Чтобы избежать таких последствий, помещики должны ввести рациональные принципы управления лесами, что включало в себя картографирование, защиту леса и обеспечение производства древесины в стране.

Леса растут медленно, и, сажая деревья, помещик рискует не дождаться результатов своего труда. Если же он срубит их, то получит быстрый доход, но лишит следующие поколения возможности извлечь такую же пользу, а вероятно, и нанесет вред окружающей среде. Последствия вырубки лесов не были только местными, потому что леса влияют на климат: «Леса, совокупляя над собой водяные испарения, предохраняют обителей открытых мест от вредных явлений непогоды, защищают от бурь и ветров, вдыхают вредные части воздуха и освежают оный; утверждают горы и берега, умеряют северную стужу и полуденный зной, наполняют своими водами источники и протоки»[181]181
  Кушелев-Безбородко А. Рассуждения о необходимости сохранения лесов. С. 60.


[Закрыть]. Таким был образ леса в очерке Кушелева-Безбородко, убеждавшего читателей, что леса не являются такой же собственностью, как другие объекты, даже земля.

Особенность леса как объекта владения не заканчивалась на его природных свойствах; леса также нуждались в особом обращении. Рациональное управление ими начиналось с картографирования и оценки. Конечно, частные владельцы могли применить эти методы в своих хозяйствах: учебные пособия и руководства обучали помещиков, как чертить карты лесов без знания геометрии или топографии (прилагались красочные образцы планов и карт), как отличить дуб от березы, а ясень от лиственницы. Несложные методы управления лесами могли помочь поддерживать равновесие в одном поместье, но как обстояло дело в масштабах всей страны? Только государство обладало уникальной возможностью видеть всю страну и распределять леса в соответствии с нуждами населения и экономики: рубить деревья в местах, где была большая необходимость в пахотных землях, и сохранять (или сажать) деревья в безлесных районах. Юрист и экономист Николай Федорович Рождественский в своей работе «Основания государственного благоустройства» (1840) утверждал, что разумное управление лесами требовало планирования, которое должно охватывать текущее положение и представление о будущем развитии экономики. «Таковое попечение и управление могут проистекать только от Правительства (выделено в оригинале. – Е. П.), ибо для сего недостаточны силы или права частных лиц; на сии лица нельзя полагаться потому, что их выгоды в сем случае находятся в противоречии с общественною пользою и необходимостью»[182]182
  Рождественский Н. Ф. Основания государственного благоустройства. СПб.: Тип. Н. Греча, 1840. С. 305.


[Закрыть], – заключал Рождественский[183]183
  Похожий аргумент, соединявший государственную собственность на леса с планированием, можно обнаружить в «Теории финансов» Ивана Горлова (1840), где автор описывал все недостатки приватизации лесов: Горлов И. Теория финансов. 2 изд. СПб.: Тип. И. Глазунова, 1845. С. 26.


[Закрыть]. Этот аргумент – необходимость централизованного управления, основанного на общегосударственном обмере и картографировании лесов, – был главным оружием в руках сторонников государственного контроля с 1830‐х до 1910‐х годов. Содержание этого довода и контекст, в котором он выдвигался, менялись: в начале ХХ века акцент делался на необходимости государственного регулирования в сфере миграции и распределения рабочей силы, но в целом довод оставался прежним.

Наиболее неожиданным в вопросе о государственном вмешательстве в управление частными лесами было то, что российское государство в середине XIX века, в противоположность ожиданиям Рождественского, было не способно картографировать и как следует управлять даже принадлежащими ему землями и лесами, не говоря уже о частных. Только в 1830‐х годах имперское правительство сделало первые шаги по организации своей собственности. В 1837 году новое Министерство государственных имуществ, возглавляемое графом Павлом Дмитриевичем Киселевым, приняло на себя ответственность за управление государственными активами. Владения государства были огромны, и Киселев решил ограничить сферу ведения министерства только землей и лесом. «В теоретическом распределении предметов правительственной экономии следовало бы подчинить управлению Министерства Государственных Имуществ все, что составляет казенную недвижимость», – писал министр[184]184
  Обозрение деятельности Министерства государственных имуществ по заведованию государственными крестьянами и южными поселениями с 1838 по 1856 год, представленное Государю Императору в марте 1867 года. СПб.: Тип. В. Безобразова, 1867. С. 18.


[Закрыть], имея в виду в том числе горную добычу, заводы, фабрики, соляные промыслы и т. д., но это было бы слишком большой переменой в государственном управлении. Поэтому было решено отложить эту трансформацию и оставить эту собственность в ведении других министерств.

Первой задачей Киселева было консолидировать государственную собственность и усилить власть правительства над ней. «Земли и леса, мало охраняемые, составляли как бы общее всех достояние»[185]185
  Там же. С. 24.


[Закрыть], – писал Киселев об экономическом состоянии государственных владений до образования министерства. Главной предпосылкой киселевской реформы государственной деревни было обеспечение государственной собственности на земли крестьян и другие владения[186]186
  Изложение главных оснований преобразования управления государственными крестьянами и имуществами. СПб., 1838. С. 61; Историческое обозрение пятидесятилетней деятельности Министерства государственных имуществ. 1837–1887. СПб., 1888. Ч. 2. Отд. 2. Поземельное устройство. С. 6.


[Закрыть]. Следующим шагом в стратегии реформы было измерение, подсчет и картографирование того, что принадлежало государству, а также создание местного аппарата управления для этого ведомства. В 1837 году, когда Киселев вступил в должность, на государственной службе во всей империи состояло только 80 землемеров. После создания министерства Киселев увеличил это число до 1419[187]187
  Историческое обозрение пятидесятилетней деятельности Министерства государственных имуществ. 1837–1887. Ч. 3. Отд. 1. Управление казенными землями и оброчными статьями. С. 15.


[Закрыть], и этого все еще было недостаточно. Министерство начало крупномасштабные работы по измерению и описанию своих владений: с 1837 по 1856 год землемеры ежегодно описывали три с половиной миллиона десятин земли, и к концу киселевского правления был завершен обмер трех четвертей всей площади казенных земель (без лесов) в Европейской России. Во время этих работ было обнаружено три с половиной миллиона десятин земли, которые ранее не были включены в планы и карты[188]188
  Там же. Ч. 3. Отд. 1. Управление казенными землями и оброчными статьями. С. 10. О картографировании, кадастре и описании земли (для налоговых целей) в 1830–1840‐е см.: Христофоров И. Судьба реформы. С. 58–71.


[Закрыть].

Подобный же подход был применен к казенным лесам. Киселев, прагматичный управленец, поставил для себя скромные задачи в сфере управления лесами: во-первых, обеспечить государственное право собственности, во-вторых, картографировать и подсчитать. В 1839 году для охраны государственных лесов был создан военизированный Корпус лесничих. Федор Карлович Арнольд, выдающийся российский эксперт в области лесоводства, карьера которого началась в Министерстве государственных имуществ в 1840‐е годы, вспоминал, как организация управления российскими лесами обсуждалась в среде офицеров Корпуса лесничих. Как многие из его коллег, Арнольд после окончания Лесного института провел несколько лет в Германии и, что понятно, хотел построить управление российскими лесами по прусскому образцу. Однако один российский лесничий заведовал территорией, которая была в несколько раз больше прусского Oberfoerster. Управление такими огромными владениями казалось невозможным, и российские лесничие взялись прежде всего за охрану лесов[189]189
  Арнольд Ф. К. К истории русского государственного лесного управления. Воспоминания из давно прошедшего // ЛЖ. 1883. № 9. С. 461.


[Закрыть]. Соответственно, вся система образования была построена на тех же принципах, что в военных училищах (что было не удивительно в России Николая I, где почти все носили мундиры). Государственные лесничие в России до середины XIX века должны были учиться стрелять и маршировать. Студенты Лесного института назывались «кадетами», к большому огорчению некоторых «либеральных» юношей[190]190
  Жудра П. Воспоминания о Лесном институте кадета предпоследнего выпуска // ЛЖ. 1888. № 4. С. 635.


[Закрыть]. Только в 1860‐е годы система образования и государственная лесная служба были демилитаризированы, что изменило сам дух корпорации лесничих.

Приоритетом для Министерства государственных имуществ было установление государственного права собственности. Столь же важно было описать, что принадлежало государству. Межевое училище, созданное в 1832 году, было преобразовано в 1847‐м в новое отделение Лесного института. Выпускников межевого отделения было больше, чем лесного[191]191
  Согласно Арнольду, в 1838–1851 годах выпускников межевого отделения было от 356 до 480 (Арнольд Ф. К. К истории русского государственного лесного управления. Воспоминания из давно прошедшего // ЛЖ. 1883. № 12. С. 642).


[Закрыть]. Специальные «отряды лесоустроителей» были посланы для картографирования и учета лесов. В 1842 году было картографировано только 100 тысяч десятин леса из 120 миллионов. К 1849 году правительство располагало картами для 2,456 млн десятин леса[192]192
  О лесном кадастровом картографировании см.: Каримов А. Э. Докуда топор и соха ходили. Очерки истории земельного и лесного кадастра в России XV – начала XX века. М.: Наука, 2007. С. 130–143.


[Закрыть]. Картографирование лесов было чрезвычайно трудным предприятием, учитывая отсутствие специалистов и множество малодоступных лесных районов. Измерение и описание северных лесов началось только в 1894 году. В начале XX века с началом кампании по переселению правительство приступило к картографированию сибирских лесов, однако основная их часть оставалась без карт до падения империи[193]193
  Нехорошев Т. Лесное дело при А. В. Кривошеине // ЛЖ. 1916. № 5. С. 24 и далее.


[Закрыть]. Таким образом, по большому счету государство не знало, чем оно владело. Приобретение этого знания было, пожалуй, наиболее трудной управленческой задачей с точки зрения необходимых для этого времени и ресурсов. В этих обстоятельствах требование передать управление частными лесами государству было наивным. Реальные экономические соображения мало влияли на рассуждения о том, какая форма собственности, частная или государственная, была лучше для сохранения лесов. Наоборот, аргументы за и против черпались, как правило, из изучения опыта европейских стран – на основе научных данных или на основе общих авторитетных заявлений ученых и специалистов по лесному хозяйству.

Вещи становились «общественными» не только потому, что они могли таким способом лучше управляться или охраняться государством и обществом: концептуализация лесов как общественного блага демонстрирует, что изменение представлений о вещах как подлежащих или не подлежащих частному присвоению может происходить вне зависимости от экономических причин, на основе изобретенной или сконструированной экономической теории. Как покажет дальнейший анализ трансформации собственности в эру индустриализации, невнимание к экономике не всегда было важным фактором. После освобождения крестьян в 1861 году процесс пересмотра прав собственности в отношении природных ресурсов возобновился с новой силой. Экономическое развитие требовало более гибкой, отвечающей тенденциям новой эпохи системы собственности.

Глава 2
Леса, недра и проблема собственности в пореформенной России

Идея частной собственности, заимствованная Екатериной II в Европе, была привнесена в политическую и экономическую систему, основанную на крепостном праве и иерархических патримониальных отношениях. Идеология самодержавия в сочетании с частнособственническим индивидуализмом лишили европейскую концепцию частной собственности присущего ей политического смысла. Автономия, дарованная частным владельцам, интерпретировалась в терминах интимности и эксклюзивного характера владения. Безупречный на первый взгляд фасад правового института частной собственности скрывал путаницу отношений между крестьянами и помещиками, основанных на обычаях, традициях, неписаных правилах. В то же время дворянство и трон оказались связанными негласным договором, гарантировавшим лояльность элиты в обмен на охрану ее богатств. Хотя Екатерина Великая изначально намеревалась упразднить крепостное право, она, вероятно, даже не задумывалась о том, способна ли созданная ею модель частнособственнических отношений работать в отсутствие крепостничества. Концепция собственности в России оказалась тесно связана с крепостным правом, поскольку помещики воспринимали свои права как основанные на imperium (то есть публичной власти над крестьянами) и dominium (частном владении). Крестьяне воспринимались привязанными к земле – наряду с реками, лесами и всем остальным, что эта земля могла содержать на своей поверхности и даже под ней[194]194
  Каримов А. Е. Докуда соха и топор доходили. С. 218; Христофоров И. А. Судьба реформы. С. 54.


[Закрыть].

В этой главе будут прослежены изменения, произошедшие в системе прав собственности в результате реформ 1860‐х годов – в первую очередь крестьянской. В качестве примера я проанализирую судьбу двух наиболее острых проблем российской экономики – сохранение лесов и освоение минеральных ресурсов. Мы увидим, как освобождение крестьян в 1861 году изменило систему частной собственности, которая была создана в абсолютно иных условиях крепостной экономики, какие элементы екатерининской модели пережили реформу и как изначальная екатерининская концепция повлияла на пореформенные представления о собственности и связанные с ней практику и политические отношения.

Освобождение крестьян в 1861 году представляло собой, разумеется, самую существенную реформу собственности, которая вызвала цепь последующих перемен в этой области. Если иметь в виду то отношение к собственности, которое преобладало в первой половине XIX века, и то, что правительство панически боялось дестабилизировать систему владельческих отношений, его решимость отобрать у дворян их наиболее ценный ресурс – труд крепостных крестьян и их повинности – и отдать отчужденные земли освобожденным крепостным выглядит чрезвычайно впечатляюще. В этом смысле вопрос, поставленный Дэниэлом Филдом[195]195
  Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855–1861. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1976. P. 2–3.


[Закрыть], – «как такая реформа стала возможна при таком режиме?» – приобретает иной смысл: как правительство посмело отречься от своей политики строгого покровительства частной собственности – института, который символизировал доверительный и интимный характер политических отношений между частными землевладельцами и монархом? Как оно преодолело боязнь поколебать основу частной собственности как щита, защищающего режим от радикальных идей?

Конечно, восприятие (или неприятие) обществом мысли о том, что право собственности может подлежать ограничениям, диктовалось изначальной формулировкой концепции частной собственности. Неслучайно в процессе разработки реформы освобождение крестьян с землей часто представлялось чем-то аналогичным отчуждению собственности на публичные нужды, такие как строительство железных дорог. Как показал Михаил Долбилов, значительное число русских дворян ожидало, что государство возьмет на себя бремя устройства освобожденных крестьян на землях, приобретенных у тех же дворян. Помещики рассчитывали, что правительство, стремящееся к защите своей репутации сильной власти, найдет деньги или ресурсы, чтобы выплатить дворянам компенсацию за экспроприацию их земель[196]196
  Долбилов М. Д. «Земельная собственность» и освобождение крестьян // Собственность на землю в России: история и современность / Ред. Д. Ф. Аяцков. М.: РОССПЭН, 2002. С. 113.


[Закрыть]. Бюрократическая процедура и установленные Положениями 19 февраля 1861 года правила постепенного процесса освобождения крестьян казались значительно более несправедливыми и ограничивающими дворянские владельческие права, чем одномоментный выкуп всех крестьянских наделов государством[197]197
  Там же. С. 112–113, 115, 119, 150.


[Закрыть]. Дворянское видение освобождения крестьян по справедливости[198]198
  Скребицкий А. Крестьянское дело в царствование императора Александра II. Материалы для истории освобождения крестьян. Бонн: Тип. Крюгера, 1862. Т. 2. С. 145–146.


[Закрыть], основанное на восприятии собственности как воплощенных договорных и в то же время неразрывных отношений между троном и дворянством, предполагало, что правительство должно либо оставить землю в полном и неограниченном владении помещиков, либо выкупить ее. Однако правительство пошло другим путем, вынудив крестьян выкупать их земли и дав помещикам выбор: либо отложить раздел земель, либо расстаться с крестьянскими землями немедленно. В этом смысле влияние крестьянской реформы на формирование идеи частной собственности было двояким: с одной стороны, освобождение крестьян разрушило идеал неприкосновенности частной собственности, но с другой – правительство все же устроило так, что помещики получили компенсацию за утраченные земли. Соответственно, участники дискуссий о последующих реформах, затрагивавших проблемы собственности, подчеркивали или первый, или второй аспект освобождения крестьян, представляя его либо как разрушение, либо как подтверждение собственнических прав дворянства.

Один факт оставался неизменным: освобождение крестьян глубоко изменило степень вовлеченности государства в регулирование прав собственности. Подготавливая реформу, ее авторы вынуждены были примирить идеалы либеральной экономики и свободы с необходимостью грубого государственного вмешательства. Некоторое время спустя, в 1880‐е годы, когда правительство начало отход от реформаторской программы, оно взяло на вооружение явно искаженную и одностороннюю интерпретацию освобождения крестьян как отчуждения собственности на общественные нужды, настаивая, что государство отобрало у дворян землю и передало ее их бывшим крестьянам с тем, чтобы они могли платить налоги и содержать себя. Из этого следовало, что экспроприация осуществлялась ради «высшего государственного интереса», требовавшего «правильного устройства крестьянского населения»[199]199
  Министерство внутренних дел. Земский отдел. «О воспрещении крестьянам отчуждать предоставленные им в надел земли» // РГИА. Библиотека. Печатная записка № 936 (май 1884). С. 50–51.


[Закрыть]. (Соответственно, крестьянам не позволялось продавать «свои» земли, о чем шла речь в пресловутом законе 1893 года «о неотчуждаемости крестьянских наделов»[200]200
  Этот закон де-факто подразумевал очередную экспроприацию, поскольку крестьянские земли, как выразился Майкл Маккьюн, утратили «принципиальное свойство частной собственности» – ее «безусловную отчуждаемость: быть владельцем чего-либо означает возможность расстаться с этим чем-либо»: McKeon M. The Secret History of Domesticity. Public, Private, and the Division of Knowledge. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2005. P. 16.


[Закрыть].)

После отмены крепостного права государство оказалось лицом к лицу с миллионами крестьян – новых землевладельцев, которые до реформы находились под властью помещиков. Государству пришлось взять на себя новые административные и правовые функции, но ему не хватало административных ресурсов для создания новых органов управления и разрешения споров. Вакуум власти в деревне, превратившийся в хроническую проблему после реформы 1861 года, неизбежно породил многочисленные конфликты между новыми и старыми собственниками. Как мы увидим, этот вакуум оказался в результате поводом для критики частной собственности: частная собственность в принципе вдруг показалась непригодной для России ввиду отсутствия инфраструктуры и институтов, которые снимают трения и проблемы, возникающие в отношениях между собственниками[201]201
  О роли государственного регулирования см.: North D. Structure and Change in Economic History. New York: Norton, 1981.


[Закрыть].

Эти последствия освобождения крестьян были особенно очевидны в том, что касалось общих ресурсов – лесов и водоемов. До крестьянской реформы доступ крестьян к лесам в поместье регулировался обычаем, а не каким-либо специальным законодательством. Некоторые землевладельцы ограничивали пользование лесами – например, не позволяя крестьянам рубить наиболее ценные породы деревьев, но в общем и целом, как утверждал И. Гершман, крестьяне имели возможность использовать лес на помещичьих землях[202]202
  Гершман И. Очерк истории лесовладения // ЛЖ. 1911. № 3–4. С. 508–509.


[Закрыть]. Крестьянская реформа заменила обычаи и традиции юридическими нормами[203]203
  Аналогичный феномен, наблюдавшийся во Франции после революции 1789 года, описывает Стефани Пинсетл: Pincetl S. Some Origins of French Environmentalism: An Exploration // Forest and Conservation History. 1993. April. Vol. 37. P. 81. В некоторых регионах Нечерноземья за крестьянами сохранилось право пользоваться помещичьими лесами (см.: Положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. Ст. 29–31 // ПСЗ II. Т. 36. Ч. 1. 19.02.1861. № 36657).


[Закрыть], создав неудобства для обеих сторон: крестьяне утратили доступ к лесам, в то время как землевладельцы оказались неспособны отстаивать свое право собственности на лес, который, как считали крестьяне, находился в общей собственности[204]204
  Как указывает Брайан Боном, помещики лишились рабочей силы для выполнения «элементарных лесных работ», которые прежде входили в число крестьянских повинностей; этот факт тоже внес свой вклад в расширение масштабов порубок: Bonhomme B. Forests, Peasants, and Revolutionaries: Forest Conservation and Organization in Soviet Russia, 1917–1929.


[Закрыть]. Государство вынуждено было вмешаться и создать правила пользования лесами. Как будет показано в следующей главе, похожая ситуация сложилась и в отношении вод: если до реформы проведение оросительных и осушительных каналов представляло собой предмет торга между помещиками и крестьянами, то реформа предполагала проведение четких границ между земельными владениями, отменяя силу обычая и порождая конфликты. Трения между землевладельцами и собственниками воды приобретали социальный оттенок: зачастую помещики должны были просить у своих бывших крепостных разрешение провести канал по их земле. Нередки были и обратные ситуации, и местные комитеты «о нуждах сельскохозяйственной промышленности» требовали освободить крестьянские общества и землевладельцев от этой взаимной «водной» зависимости[205]205
  Высочайше утвержденное Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Водное хозяйство. Свод трудов местных комитетов по 49 губерниям Европейской России // Ред. Д. С. Шилкин. СПб.: Тип. В. Ф. Киршбаума, 1904. С. 104.


[Закрыть]. Правительство же, заботящееся о повышении производительности сельского хозяйства, полагало, что превращение воды в частную собственность поставило под угрозу будущее деревенской экономики, и проблема водных споров между крестьянскими общинами и землевладельцами подавалась как столкновение между «идеей публичного интереса» и «правами частных лиц»[206]206
  Историческая записка о судоходных и сплавных реках по русскому законодательству. С. 2.


[Закрыть].

Споры о доступе к ресурсам общего пользования (лесам, воде и полезным ископаемым) в конечном итоге привели к осознанию главной проблемы – необходимости реформы системы управления. Государство, не имеющее ресурсов для управления своим собственным хозяйством, неохотно бралось за еще более сложную задачу регулирования отношений между собственниками и обществом. В результате дискуссии о проблемах собственности часто выглядели как странный диалог между публикой (точнее, экспертами и представителями профессиональных обществ и предпринимательских ассоциаций), которая призывала государство вмешаться и взять на себя роль менеджера и посредника, и правительством. Выступая за возрастание роли государства в сфере контроля собственности, эксперты часто ссылались на пример освобождения крестьян; правительство же, со своей стороны, пыталось оправдать свое нежелание вмешиваться, прибегая к риторике неприкосновенности частной собственности.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ ПОД ВОПРОСОМ: КРЕСТЬЯНСКАЯ РЕФОРМА В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДЕРЕВНЕ

Дебаты вокруг управления ресурсами общего пользования служат прекрасной иллюстрацией к парадоксальному отсутствию в России четкого правового определения «государства» и «государственной собственности». Что могло и чего не могло делать государство для регулирования отношений собственности на частных и казенных землях? Каково его правовое отношение к землям, населенным свободными крестьянами? Эти вопросы часто возникали в процессе преобразований – особенно во время подготовки реформы в государственной деревне, которая состоялась пять лет спустя после освобождения крепостных.

Одним из факторов, способствовавших переоценке роли государства как менеджера и землевладельца, стало «пробуждение» общества и возникновение идеи «общественности» или публики, которая стала восприниматься как особая и автономная сущность, прежде всего – сообщество образованных людей, располагавшихся в социальном пейзаже пореформенной России где-то между царем и крестьянскими массами[207]207
  Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia // Ed. by E. W. Clowes, S. D. Kassow, and J. L. West. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991.


[Закрыть]. Предполагалось, что «общество» заменит собой бюрократию в земствах и судах и возьмет на себя управление местными делами, такими как здравоохранение, статистика и образование. Соответственно, возникновение автономного общества поставило вопрос о границах государства и его собственнических правах. Многие, особенно славянофилы, полагали, что государственная собственность на землю перестанет существовать в своей привычной форме, а владельцем земель и ресурсов станет народ. Дискуссии о статусе «казенных земель», находившихся во владении государственных крестьян, обозначили ожидания русской образованной публики. В начале 1860‐х годов распространился слух о плане реформирования казенной деревни. Говорили, что правительство хочет заставить крестьян платить за землю, которую они возделывали веками. Противники этого плана обвиняли государство в намерении захватить крестьянские земли и ставили под вопрос отношение правительства к казенным землям как к своей частной собственности. «Что такое государственная собственность? Что такое правительство: помещик ли оно, или его отношение к нему иное?» – задавался вопросом славянофил Иван Аксаков в полемической статье, критиковавшей планы реформы государственной деревни. Он выдвигал идею о том, что «государственная собственность есть всенародная собственность, то есть собственность всей Русской Земли», в то время как государство – всего лишь механизм «распоряжения» этой собственностью[208]208
  По поводу проекта обязательного выкупа государственными крестьянами земли у государства // День. 11.12.1865; перепечатано в: Аксаков И. Собрание сочинений. М.: Тип. М. Г. Волчанинова, 1886. Т. 5. С. 374–383.


[Закрыть]. В этом контексте государство становилось как бы вторичной надстройкой, в то время как «народ» и «земля» имели первичное значение. В риторике русских народников государство также представало как абстрактный географический феномен, тогда как нация составляла плоть страны. Таким образом, как писал социалист и народник Николай Огарев, государственная поземельная собственность оказалась «делом несбыточным», «несуществующим» и должна была быть признана собственностью земской или общественной[209]209
  Огарев Н. Государственная собственность [1862] // Избранные социально-политические и философские произведения. М.: Гос. изд-во полит. лит., 1952. Т. 1. С. 606–607; аналогичную точку зрения, хотя и очень сильно расцвеченную славянофильской риторикой, см.: Лешков В. Н. Русский народ и государство. История русского общественного права до XVIII века. М.: Университетская тип., 1858.


[Закрыть]. Более того, из этого вытекало, что если государство не имеет собственнических прав на землю государственных крестьян, оно не может заставлять их выкупать эту землю или платить за нее оброк[210]210
  Представление о государстве как о законном владельце крестьянских земель провоцировало разногласия даже в правительственных кругах: в записке за подписью графа Владимира Адлерберга, министра двора и уделов и члена Главного комитета по крестьянской реформе, утверждалось, что крестьянским общинам принадлежат исторические права на землю, занимаемую ими по принципу «общественного достояния», и что российское государство присвоило себе собственнические права на земли свободных общин под влиянием монгольского ига, которое «укрепило азиатское начало, по которому вся земля была ханская. Право монгольское оставило, как известно, долгие следы в старом нашем законодательстве. После монголов верховное право на всю русскую землю сделалось княжеским, а потом царским», вследствие чего земли свободных общин и приобрели статус государственных земель. Однако за крестьянами сохранилось право «бессрочного владения», причем платившийся крестьянами государственный оброк был скорее налогом, нежели арендной платой, и по сути он взимался с крестьян в качестве обязательства, подобного дворянской службе. С какой стати крестьяне должны были выкупать свои земли, если дворяне были освобождены от обязательной службы без всякого выкупа? Как указывалось в записке, государство не являлось собственником, подобно прочим помещикам; оно «не имеет своего особого личного интереса, отдельного от благосостояния весьма большой части населения». Соответственно, крестьяне не были ничего должны государству: Мнение ген-адъютанта Адлерберга о выкупе государственными крестьянами земель, принадлежащих к их селениям // РГИА. Ф. 1181. Оп. 1. Т. 15 (1861). Д. 4б, 123–124, 127 об. – 128. О записке Адлерберга см. также: Христофоров И. Судьба реформы. С. 232–234.


[Закрыть].

В 1866 году правительство объявило о проведении реформы в государственной деревне. В то время как помещики с началом выкупных операций потеряли свои права на землю, переданную крестьянам, государство формально сохранило за собой право собственности на наделы государственных крестьян. Законы об освобождении крепостных в 1861 году определили земельные права крестьян до начала выкупа как «постоянное пользование», а после начала перехода на выкуп – как «собственность». В то же время изменение в отношении государственных крестьян к их наделам после реформы 1866 года описывалось как переход от «пользования» к «владению» с соответственным правом «распоряжения» и обязательством платить государственный оброк – то есть арендную плату за землю, принадлежавшую государству. Такая система выявила неопределенность статуса земель, возделываемых государственными крестьянами, и это положение сохранялось в течение нескольких лет, пока правительство откладывало решение вопроса «что есть государственная собственность?». Лишь в 1886 году Государственный совет одобрил реформу, которая изменила статус и финансовые обязательства бывших государственных крестьян в центральных губерниях: крестьяне, которые с 1866 года были обязаны платить оброк за землю, находившуюся в их владении, были объявлены собственниками этих наделов с соответствующим обязательством выкупить их. Значение данной реформы было неоднозначным: с одной стороны, правительство заслуживало похвалы за решение отдать земли в собственность крестьянам – именно так представлял себе реформу инициировавший ее министр финансов Николай Бунге[211]211
  Степанов В. Л. Н. Х. Бунге. Судьба реформатора. М.: РОССПЭН, 1998. С. 54.


[Закрыть]. С другой стороны, реформа задним числом утверждала государственную собственность на землю и вынуждала крестьян выкупать наделы, которыми они издавна пользовались и которые считали своими.

Таким образом, освобождение крестьян в 1861 году и реформа государственной деревни в 1866 году основательно перетрясли систему прав собственности. Эти меры, исходившие из того, что свобода и благосостояние конкретного сословия представляют собой общественное благо, привели к пересмотру условных границ между частным и общественным; они показали, что частная собственность подлежит государственному вмешательству, и привели к переоценке роли государства как регулятора отношений собственности, а также поставили под вопрос статус казенных владений. Освобождение крестьян чрезвычайно усложнило старую модель собственнических отношений, в то же время подняв целый ряд вопросов, которые государство было неспособно решить одномоментно и с которыми оно продолжало иметь дело в течение нескольких последующих десятилетий.

«ЛЕСНОЙ ВОПРОС» ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ КРЕСТЬЯН

Как было указано выше, вопросы крепостного права и сохранения лесов оказались тесно связаны друг с другом: до крестьянской реформы частная собственность, в отношении как самих крестьян, так и лесов, рассматривалась как необходимое и временное зло. Освобождение крестьян, задуманное и проведенное государством, потребовало пересмотра системы владения лесами. Впрочем, правительству понадобилось еще двадцать лет для того, чтобы подготовить это «второе освобождение».

После отмены крепостного права и крестьяне, и дворяне получили новые стимулы к вырубке лесов. Крестьяне воровали древесину из дворянских поместий, в то время как дворяне, будучи не в состоянии защитить свою собственность, тоже приступили к массовым порубкам[212]212
  На практике в российском лесоводстве преобладали неэффективные хозяйственные приемы: помещики почти никогда не предлагали на продажу древесину в качестве конечного продукта, предпочитая продавать лес «на корню» для сплошной вырубки и расчистки земли.


[Закрыть]. Для бывших государственных крестьян, которые, в отличие от бывших крепостных частных помещиков, получили лесные наделы, вырубка леса стала компенсацией за нехватку земли и источником дополнительного дохода[213]213
  На экстенсивный характер крестьянской экономики указывает Ричард Роббинс: «Повысить размеры урожаев можно было лишь путем расширения пахотных земель» (Robbins R. G. Famine in Russia, 1891–1892: The Imperial Government Responds to a Crisis. New York; London: Columbia University Press, 1975. P. 9). Разумеется, эта стратегия неизбежно вела к сведению лесов.


[Закрыть]. Для помещиков же вырубка леса являлась самым простым способом восполнить убытки после освобождения крестьян – пахотная земля приносила гораздо больший доход, чем леса. Тем самым и крестьяне, и дворяне обнаруживали разительное сходство в своем расточительном отношении к лесным ресурсам[214]214
  Как считал Голенищев-Кутузов, помещик из Харьковской губернии, щедрость правительства ничего не дала государственным крестьянам: государственные леса распродавались за бесценок, а вырученные за них деньги сразу же пропивались: Труды VI съезда лесохозяев (Харьков, 28–30 августа 1886 г.). СПб., 1887. С. 47–48.


[Закрыть]. Из оценки темпов обезлесения, сделанной Михаилом Цветковым, следует, что площадь ежегодных сплошных порубок выросла с 164 га в 1797–1861 годах до 902 га в 1862–1888 годах[215]215
  Цветков М. А. Изменение лесистости. С. 133.


[Закрыть]. Всего за двадцать лет, с 1868 по 1887 год, Россия лишилась 5 % своих лесов – они пали самой первой жертвой «великой» крестьянской реформы.

Освобождение крестьян придало новую тональность государственной политике по отношению как к дворянской, так и к крестьянской экономике. Министерство государственных имуществ начало оказывать влияние на темп развития частного сектора еще в 1830–1840‐х годах, но это влияние носило лишь косвенный характер. После реформы степень вовлечения государства возросла: правительство, среди прочих вещей, занялось и проблемой обезлесения. Данные о крупномасштабной вырубке лесов впервые дошли до него через несколько месяцев после обнародования манифеста об отмене крепостного права: в марте 1862 года многие местные отделения Лесного департамента докладывали, что они не в состоянии продавать древесину из казенных лесов, потому что рынок затоварен дешевой древесиной из дворянских поместий[216]216
  Министерство государственных имуществ – в Министерство внутренних дел // РГИА. Ф. 387. Оп. 3. Д. 24219. Л. 2–2 об.


[Закрыть]. Как писал в октябре 1863 года П. А. Валуев, помещики старались «сбывать оные (леса) без всякого соображения не только с необходимыми экономическими началами, но и с действительной ценностью материала»[217]217
  П. А. Валуев – в Министерство государственных имуществ, 3 октября 1863 г. // Там же. Л. 20 об. – 21.


[Закрыть]. Чтобы предотвратить стремительное и полное сведение лесов, правительство решило помочь дворянам защитить их лес от краж; предполагалось, что это станет первым шагом, предпосылкой к регулированию частного лесного хозяйства[218]218
  Там же.


[Закрыть]. В 1864 году Министерство внутренних дел во главе с Валуевым, опытным бюрократом и активным участником Великих реформ, составило первый проект закона, преследовавшего две эти цели: защитить леса от незаконных крестьянских порубок и ограничить право дворян сводить леса там, где их было мало, или там, где без них было не обойтись. Эта вторая часть проекта, вторившая недавней крестьянской реформе, была достаточно враждебно встречена частными землевладельцами. Министерство, стремясь заручиться общественной поддержкой своего проекта, решило выяснить мнение местных органов самоуправления. Все земства единодушно поддержали инициативу государства по охране помещичьих лесов и так же решительно раскритиковали вторую часть проекта, предполагавшую соблюдение новых правил ведения лесного хозяйства. «Вмешательство» государства в частную экономику дворян-землевладельцев было воспринято как «несправедливое» посягательство на право частной собственности, о чем писали представители Костромской, Новгородской, Ярославской, Рязанской, Харьковской, Калужской, Орловской, Смоленской, Екатеринославской и других губерний[219]219
  См. отзывы земств на правительственный проект в: РГИА. Ф. 1291. Оп. 36. Д. 204б. Как отмечает Роберта Мэннинг, помещики-дворяне составляли подавляющее большинство членов земств: Manning R. T. The Zemstvo and Politics, 1864–1914 // The Zemstvo in Russia: An Experiment in Local Self-government. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1982. P. 143.


[Закрыть]. Это представлялось тем более несправедливым, поскольку леса нередко давали обедневшим дворянам последнюю надежду свести концы с концами, в то время как «правильное ведение лесного хозяйства» (картографирование лесов, вычисление их роста, составление планов порубок) требовало серьезных капиталовложений и знаний. В идеологическом плане, продолжали эти представители, данная реформа повлечет за собой полную девальвацию права собственности[220]220
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 36. Д. 204б. Л. 22 об. (Ярославское губернское земское собрание. 7 декабря 1865).


[Закрыть] и потому не только приведет к уничтожению лесов, но и может «поколебать самое основание государственного строя»[221]221
  Там же. Л. 65–65 об. (Калужское губернское земское собрание. 12 апреля 1866).


[Закрыть].