Текст книги "Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России"

Дискуссии по лесному вопросу показывают, что проблема прав собственности тесно переплелась с культурными и социальными вопросами: обезлесение представлялось симптомом и следствием упадка дворянской экономики и отсталости крестьянского населения. Тем не менее российское правительство хронически не желало связывать плохо работавшую систему собственности с изъянами сословной структуры. Аналогичным образом, планируя реформы аграрного и социального строя, оно нередко оказывалось не в состоянии предвидеть воздействие реформ на другие сферы экономики. Эта неспособность подвергнуть анализу систему прав собственности во всей ее полноте была тем более поразительной в свете сходства проблем, непрерывно встававших в различных сферах. Одну из наиболее поучительных параллелей дает сравнение лесоводства и горного дела: обе отрасли народного хозяйства сталкивались при преобразовании системы прав собственности с похожими проблемами.

КРЕСТЬЯНЕ ПРОТИВ ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ?

Как мы уже видели, освобождение крепостных создало множество проблем для лесного хозяйства. Еще более серьезные трения возникали в тех сферах, где крестьяне оказались владельцами минеральных богатств – угля, различных руд, глины и пр. (к счастью для государства, большинство месторождений нефти располагалось на крестьянских землях Кавказа, которые государство считало своей собственностью). Из-за скромных масштабов добычи угля и руд в 1860‐х годах потенциальная ценность ресурсов, скрытых в недрах крестьянских земель, не была принята во внимание в ходе разработки крестьянской реформы[323]323
  Тем не менее в 1866 году специальная комиссия, созданная для подготовки нового горного устава (который так и не был принят), предложила разделить два объекта собственности – землю и ее недра. Тот же вопрос был поднят группой должностных лиц, обсуждавших два года спустя новое налоговое законодательство. В то время как большинство членов комиссии по пересмотру системы податей и сборов решило «не подвергать обсуждению коренной гражданский закон о праве частной собственности как на поверхность, так и на недра земли», меньшинство высказалось за пересмотр взаимоотношений между частными интересами и общественными устремлениями. Тональность дискуссии задало особое мнение меньшинства: оно делало упор на существующей зависимости государственной экономики и благосостояния общества от желаний горстки частных собственников. При этом указывалось, что если частные интересы препятствуют развитию национального производства, то государство должно ограничить права собственности. Иными словами, авторы особого мнения призывали государство прибегать к механизмам экспроприации в тех случаях, когда были затронуты экономические интересы государства и общества: Кеппен А. А. О взаимных отношениях железных дорог и горнопромышленных предприятий. СПб.: Тип. Траншеля, 1881. С. 27.


[Закрыть]. Составители законов об освобождении крестьян оказались не в состоянии предсказать будущее рынка полезных ископаемых.

Отмена крепостного права и экономическая идеология, окружавшая аграрные реформы 1860‐х годов, задавали темп развития прав частной собственности: предполагалось, что все больше и больше людей становилось частными землевладельцами и обладателями всех соответствующих прав собственности, дарованных Екатериной II. В 1875 году Министерство внутренних дел подтвердило право бывших государственных крестьян распоряжаться месторождениями полезных ископаемых на их землях по своему усмотрению. В соответствии с этим постановлением в руки крестьянского населения перешли ресурсы, скрытые под 116 млн десятин земли (за исключением прибалтийских губерний и земель донских казаков). «Все это огромное пространство ‹…› изъемлется из горного промысла парализуемого мелкими наделами неограниченных собственников», – писал в 1892 году Виктор Мылов[324]324
  Мылов В. К вопросу о праве собственности на недра земные // Горный журнал. 1892. Т. 1. № 3. С. 500.


[Закрыть]. Разумеется, Мылов, как и другие сторонники реформы собственности на недра, преувеличивал свободу крестьянских общин распоряжаться землями.

Индустриализация 1880‐х и 1890‐х годов обеспечила постоянный рост спроса на уголь и руды в Европейской России, в то время как доступ к новым месторождениям зависел от капризов кучки счастливых владельцев. Преодоление юридических препятствий еще сильнее затруднялось структурой собственности на землю в России – обширные территории находились в руках небольшого числа богатых землевладельцев наряду с миллионами мелких крестьянских наделов, сосредоточенных в крестьянских общинах. Будущее богатейших в России залежей железной руды в Кривом Роге (на современной Украине) зависело от готовности двух-трех крестьянских обществ и семи-восьми отдельных землевладельцев к возобновлению краткосрочных договоров об аренде (согласно российским законам, землю можно было арендовать максимум на двадцать лет). Эта группа землевладельцев диктовала цены на железную руду для всего региона. В 1890‐е годы, во время так называемой «горной лихорадки», цены на руду почти удвоились и на арендную плату приходилось 30–50 % стоимости готовой продукции. Ситуация была тем более досадной из‐за того, что будущее горнорудной промышленности зависело от «темных крестьянских масс»[325]325
  Соколовский Н. А. К вопросу об изъятии главнейших полезных ископаемых из распоряжения частных владельцев земель. Харьков: Тип. «Южного края», 1900. С. 18.


[Закрыть]. Как сетовали промышленники, особые сложности вызывали именно переговоры с крестьянами, которые выдвигали абсурдные условия, а потом нарушали их. Например, одно крестьянское общество в Кривом Роге запретило строить железную дорогу для подвоза угля, навязывая промышленникам свои услуги извоза по фантастически высоким ценам[326]326
  Урбанович И. К вопросу о владении недрами // Русское экономическое обозрение. 1898. № 9. С. 64–65.


[Закрыть]. Товарищество ртутного производства А. Ауэрбах и Ко купило в Екатеринославской губернии у крестьянского общества села Зайцево 500 десятин земли за 350 тыс. рублей, заплатив по 700 рублей за десятину, в то время как обычная цена земли в том регионе не превышала 60 рублей за десятину[327]327
  Министерство государственных имуществ. 23.11.1894. Об установлении правительственного надзора за правильностью разработки ископаемых богатств // РГИА. Ф. 1152. Оп. 1. Т. 12 (1895 г.). Д. 91. Л. 7.


[Закрыть]. Инженеры и предприниматели жаловались на то, что вымогательство в сочетании с «безграничной распущенностью» крестьянства, произвол сельских властей и попустительство местной администрации вставали непреодолимым препятствием на пути к развитию горнорудного дела.

Многие промышленники усматривали единственный способ решить эту дилемму: вернуться к принципам «горной свободы», провозглашенным Петром I. Никто даже не пытался понять, почему торг с крестьянами превратился в настолько невозможное дело. Впрочем, правительство подошло к проблеме с другой стороны. В 1890–1891 годах губернатор Екатеринославской губернии Владимир Карлович фон Шлиппе, предъявив доказательства того, что крестьяне неспособны распорядиться скрывающимися в их землях минеральными богатствами, предложил учредить строгий надзор над крестьянским хозяйством. Как свидетельствовал фон Шлиппе, крестьяне своими варварскими методами эксплуатации приводили месторождения в негодность: выкапывая «ямки», которые делали невозможным последующее применение надлежащих механизмов и методов, они «безобразят поверхность, обращая удобную для земледелия землю в никуда не годную пустыню»[328]328
  Там же. Л. 3–4.


[Закрыть]. Крестьянам нередко приходилось продавать залежи угля или руды спекулянтам, кредитовавшим их весной, когда они крайне нуждались в деньгах, взамен на обязательство поставлять уголь или руду, добытые осенью или зимой. С другой стороны, из‐за того, что закон ограничивал срок земельной аренды, крестьяне не могли сдавать свои земли в аренду на нормальных условиях; пьянство и недоимки свидетельствовали об их неспособности с толком распорядиться деньгами, полученными от предпринимателей в качестве арендной платы за землю. Отсюда делался вывод, что крестьянам нельзя позволять распоряжаться находящимися на их землях месторождениями полезных ископаемых по своему желанию. Рассматривая проблему крестьянской собственности на минеральные ресурсы, центральное правительство избрало подход более общего характера. Министерство государственных имуществ, предлагая ограничить права собственности на полезные ископаемые, дало подробный разбор «обязанностей» государства по отношению к частной собственности: в том числе были упомянуты обязанности правительства контролировать охоту в частных лесах и регулировать порубки ради сохранения ресурсов для будущих поколений. Как указывалось в докладе министерства, и дикие животные, и леса – возобновляемые ресурсы, в отличие от полезных ископаемых. Соответственно, первейший долг государства состоит в том, чтобы защищать недра от «хищнической разработки»[329]329
  Ср. аргументы против частной собственности на нефть в австрийской Галиции: Frank A. F. Oil Empire, Visions of Prosperity in Austrian Galicia. Cambridge, MA; London: Harvard University Press, 2005. P. 66, 71. Элисон Фрэнк описывает в своей книге аналогичные дебаты по поводу прав на минеральные ресурсы, носившие поразительное сходство с российскими. Противники частной собственности на нефть сетовали на то, что этот бесценный товар пропадает из‐за неопытных крестьян и мелких землевладельцев. Они противопоставляли государственные привилегии, в их глазах являвшиеся синонимом профессиональной разработки нефтяных месторождений опытными инженерами, непрофессиональным, иррациональным и спекулятивным действиям частных собственников.


[Закрыть].

Каким образом правительство могло прибегнуть к этой стратегии в сфере добычи минеральных ресурсов? Если дать точное определение «браконьерства» или «лесного вандализма» не составляло большой проблемы, то ответить на вопрос, что представляет собой «варварская эксплуатация» полезных ископаемых или, как однажды выразилось правительство, «азиатские методы обращения с дарами природы», залегавшими под землей, было почти невозможно. Тем не менее правительство решилось на вмешательство и обдумывало различные методы контроля над разработкой месторождений, которые следовало применять в зависимости от социального статуса землевладельцев. Частные собственники под угрозой штрафов обязывались соблюдать правила горного искусства и предъявлять планы горных разработок в местные отделения Горного департамента. Совершенно иными были требования, предназначенные для крестьянских обществ (даже тех из них, которые уже выкупили свои земли и стали полноправными владельцами своих наделов). Помимо общих правил хозяйствования, которые делали их экономику подконтрольной местным отделениям Горного департамента, крестьяне подвергались ограничению на право сдавать свои земли в аренду для разработки полезных ископаемых[330]330
  Решение схода крестьянского общества о сдаче земли в аренду под шахту или рудник должно было быть рассмотрено местным земским начальником и представлено для одобрения в местное присутствие по крестьянским делам и горному инженеру. Эти инстанции могли не дать своего согласия, если арендная плата была слишком низкой (о завышенной арендной плате в законе ничего не говорилось).


[Закрыть]. Что самое важное, крестьяне не могли полностью получить арендную плату за свою землю: лишь треть этих денег могла быть обращена в «мирской капитал», в то время как две трети следовало разместить в виде государственных облигаций в Государственном банке с условием, что крестьянское общество могло использовать эти средства только для покупки совместной недвижимости, получив на это специальное разрешение от министра внутренних дел и министра финансов[331]331
  ПСЗ III. Т. 15. 02.05.1895. № 11626.


[Закрыть]. Именно так правительство понимало свою заботу о благосостоянии крестьян: новый порядок горного дела на крестьянских землях отвечал политике сохранения социальной изоляции крестьян и представлял собой логическое продолжение вышеупомянутого закона 1893 года, запрещавшего продажу крестьянских земель.

В этих обстоятельствах крестьяне, естественно, испытывали искушение требовать все более высокую арендную плату, а поскольку они не могли распоряжаться двумя третями этой суммы, то не могли и выдвигать дополнительные требования. Главным предметом торга между горнопромышленниками и крестьянами нередко была не арендная плата, а возможность подработать на строительстве шахт. Это убедительно подтверждают копии договоров, найденные среди архивных бумаг Горного департамента: арендаторы должны были платить не только за аренду земли, но и за каждый пуд (16,38 кг) или воз продукции (железной руды, глины и т. д.); для работ в шахтах, по погрузке, транспортировке, извозу они были обязаны нанимать только крестьян из данного села, а если этой рабочей силы не хватало, оклады для «местных» должны были превышать оклады для чужаков[332]332
  См. различные договоры, заключенные крестьянами Олонецкой, Нижегородской и Московской губерний: РГИА. Ф. 37. Оп. 65. Д. 1593. Л. 21–22, 23–24, 25–26, 27–28, 30–31, 34–37. Также см. договоры в: Ф. 37. Оп. 72. Д. 71.


[Закрыть]. Следовательно, вышеупомянутый случай, когда крестьянское общество запретило строить железную дорогу для доставки угля и навязало предпринимателю свои услуги извоза, был весьма типичным и не должен вызывать недоумения. Обременительные условия аренды участков с полезными ископаемыми были следствием ограничений, наложенных на разработку минеральных ресурсов на крестьянских землях и заставлявших крестьян прибегать к различным окольным путям, чтобы извлекать прибыль из своих прав собственности.

Государственная политика сохранения особого статуса крестьянских земель и охраны минеральных богатств от «хищнической разработки» выходила боком и промышленникам. Правительство основывало свои требования не только на своем праве «принимать меры против таких злоупотреблений подземной собственностью со стороны ее владельца, которыми наносится ущерб будущим поколениям», но и на специальном статусе крестьянских земель, отведенных им «ради обеспечения их быта»[333]333
  По вопросу об изменении и дополнении закона 2 мая 1895 года о порядке отдачи крестьянских надельных земель в аренду для разработки ископаемых // РГИА. Ф. 37. Оп. 65. Д. 1240. Л. 23 об. – 24.


[Закрыть]. (Здесь мы снова сталкиваемся с признанием того факта, что крестьяне не имели прав собственности на землю, которая после 1861 года находилась в их законном «владении».) В 1904 году министр внутренних дел Вячеслав Плеве предложил распространить правила, ограничивавшие аренду крестьянских земель, не только на общинные поля, но и на приобретенные земли, находившиеся в личной собственности крестьянских семей[334]334
  Там же. Л. 1–3.


[Закрыть]. Но хотя эта мера была одобрена, курс государственной политики по отношению к крестьянству очень скоро начал меняться, и эти изменения поставили новые проблемы перед горнорудной промышленностью.

Революция 1905 года со всей очевидностью выявила актуальность земельного вопроса в российской деревне: с тем чтобы преодолеть земельный голод и избежать экспроприации дворянских земель для удовлетворения нужд крестьян, правительство форсировало приватизацию общинных земель и переселение крестьян в слабозаселенные регионы империи. Принятие знаменитых столыпинских аграрных законов 1906 года, ускорившее размежевание общинных земель и переустройство землепользования, еще сильнее подчеркнуло конфликт между правительственной политикой, нацеленной на укрепление частного землевладения, и стремлением промышленного сообщества получить право на свободную геологоразведку. Увлеченный насаждением крестьянского землевладения и разрушением крестьянской общины Столыпин не обратил внимания на важные побочные эффекты его реформы. Для горнопромышленников столыпинские законы стали катастрофой: до реформ им приходилось иметь дело с горсткой старейшин крестьянского общества, порой упрямых, порой уступчивых; теперь же, когда с общинами было покончено, им приходилось заключать соглашения с тысячами отдельных крестьян. Стратегия борьбы с земельным голодом включала раздачу крестьянам государственных земель: огромная доля этих земель, на которой прежде можно было свободно заниматься разработкой месторождений, должна была перейти в руки множества новых отдельных владельцев (через Крестьянский земельный банк), что автоматически означало приватизацию государственных полезных ископаемых крестьянами. Как указывал Владимир Струкгов, чем более продуктивной была работа Крестьянского земельного банка, тем хуже приходилось горнопромышленникам[335]335
  Струкгов В. Общий обзор материала имеющегося по вопросу о так называемой «горной свободе». СПб.: Якорь, 1909.


[Закрыть].

Русское деловое сообщество немедленно дало ответ на угрозы, порождавшиеся новыми аграрными порядками. Совет съезда горнопромышленников Юга России обратился к правительству с просьбой проявить внимание к нуждам промышленности и пересмотреть новые аграрные законы с тем, чтобы разделить права собственности на землю и на ее недра. Промышленники просили, чтобы при раздаче казенных земель крестьянам государство оставило в своей собственности полезные ископаемые и чтобы крестьянские общины оставались владельцами месторождений даже в случае приватизации отдельных крестьянских наделов[336]336
  Совет съезда горнопромышленников Юга России. 31 съезд. Доклад совету съезда по 8‐му пункту программы. Обсуждение вопроса о недрах в связи с аграрным вопросом и развитием горного дела вообще. Харьков, 1907; К вопросу о горной свободе. Харьков: Тип. Бенгиз, 1907. См. также материалы 32‐го и 38‐го съездов.


[Закрыть]. После длительных консультаций правительство дало согласие на это переустройство, и собственность на землю была разделена на две составляющие: собственность на поверхность земли и собственность на ее недра. Закон от 14 июня 1910 года разъяснял, что в собственность крестьян должна переходить только земля как таковая, в то время как собственность на полезные ископаемые сохранялась за «крестьянским обществом». В случае обнаружения залежей минералов каждый член общины должен был получить равную денежную долю компенсации за отчуждение или использование земель общины, в то время как владельцу этого конкретного земельного надела, помимо его доли, полагалась компенсация за любые убытки, связанные с разработкой месторождения[337]337
  Закон об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении, 14 июня 1910, ст. 20: Дебаты о земле в Государственной Думе (1906–1917 гг.). Документы и материалы / Ред. В. И. Черноиванов, В. В. Шелохаев. М., 1995. С. 352.


[Закрыть]. Такое решение представлялось справедливым, потому что до столыпинских реформ многие крестьянские общины периодически производили передел наделов с тем, чтобы все члены общины обладали равными возможностями и несли равное бремя. Реформы покончили с этой практикой, и, соответственно, все члены общины имели равные права на прибыль от ресурсов, которые еще недавно находились в их совместном владении. В то же время после упразднения крестьянской общины как юридического лица и землевладельца новыми административными единицами на местах стали крестьянские общества. К ним перешли всевозможные административные и юридические функции общины, включая ее роль как представителя местных жителей на переговорах с промышленниками. Несомненно, такой исход мало чем отличался от паллиатива, поскольку он не снимал конфликта между землевладельцами и капиталистами; кроме того, было трудно себе представить, как правило равной компенсации за отдельные земельные наделы будет работать на практике.

БОРЬБА ЗА НЕДРА: ПОЛЕЗНЫЕ ИСКОПАЕМЫЕ КАК «ОБЩЕСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ»

И правительство, и промышленное сообщество считали режим собственности на минеральные ресурсы неудобным и вредным для экономического развития страны. Россия отставала от других европейских стран по выплавке железа, и причиной этого отставания нередко считали неудачный режим прав собственности[338]338
  В 1877 году в Донецком каменноугольном бассейне, крупнейшем в России, было добыто всего 49 млрд пудов угля, в то время как в 1875 году на месторождениях в бельгийском Льеже, где площадь угольных копей была в 36 раз меньше, чем в Донбассе, добыча составила 200 млрд пудов угля: Очерк месторождений полезных ископаемых в Европейской России и на Урале. СПб.: Издание Горного департамента, 1881. С. 87.


[Закрыть]. Рост производства не стимулировал даже бум железнодорожного строительства, как в других странах: наоборот, к крайнему стыду российских промышленников, на Урале у подножья железорудной горы с характерным названием Благодать пролегала железная дорога с импортными рельсами.

Вопрос восстановления «горной свободы» был поднят еще в середине 1860‐х годов. Один из первых аргументов в пользу реформы прав собственности прозвучал в российской части Польши, где действовал аналогичный режим доступа к недрам, что после освобождения крестьян в 1864 году привело к тем же проблемам при разрешении споров между промышленниками и держателями земли, число которых выросло от десяти до пятисот тысяч. В 1867 году видный русский геолог А. И. Антипов подал доклад, в котором сравнивалась добыча угля в Пруссии и Польше. И там и там угль извлекался из одного и того же геологического пласта, в одних и тех же условиях. Однако уровень добычи в Пруссии и Польше резко различался: как писал Антипов, создавалось впечатление, что «случайно проведенная по земле черта – граница – как бы обрубила и подземные богатства». В Польше «пласты каменного угля толщиной в 8 саженей выходят прямо на поверхность, и по самым сим пластам проложена железная дорога, по которой ежедневно привозится собственно для потребностей Царства Польского до 10 миллионов пудов прусского угля»[339]339
  Об отводе площадей на чужих землях для горных работ в Царстве Польском (1903) // РГИА. Ф. 37. Оп. 65. Д. 3057. Л. 41.


[Закрыть]. Эта картина упадка польской экономики, вызванного неадекватными юридическими условиями, казалась очень убедительной, и в 1868 году Александр II одобрил меморандум, допускавший провозглашение в польских губерниях горной свободы[340]340
  Кеппен А. П. О необходимости коренной реформы законодательства на недра земли. СПб.: Тип. С. Корнатовского, 1894.


[Закрыть]. Принятие в 1870 году нового закона о горном деле в Польше по образцу европейских (немецкой и французской) моделей послужило сигналом к движению за ограничение прав собственности русских землевладельцев из дворян и крестьян, набравшему силу к концу XIX века, когда польская угольная промышленность начала превосходить объемами добычи российскую. В 1870 году в Польше было добыто около 20 млн пудов угля; в 1878 году объем добычи составлял уже 55 млн пудов; одновременно с этим многократно выросла выплавка чугуна, железа и цинка[341]341
  Очерк месторождений полезных ископаемых. С. 189–190.


[Закрыть].

В свою очередь правительство продемонстрировало готовность открыть казенные месторождения для их разработки частными лицами: в 1887 году оно провозгласило горную свободу на незанятых казенных землях. Любое лицо, обнаружившее на казенных землях залежи полезных ископаемых, могло подать заявку на право их разработки. Новый порядок облегчал доступ к минеральным богатствам и в первые годы вызывал большой энтузиазм[342]342
  Скептики называли эту новую волну горной промышленности «столбо-промышленностью», поскольку многих предпринимателей хватало лишь на то, чтобы установить на участке столб со своим именем и датой: Амамелек-Лазарев С. С. Вопрос о недрах и развитие горной промышленности с 1808 по 1908 г. СПб.: Слово, 1910. С. 63.


[Закрыть]. Тем не менее неограниченные возможности для горной промышленности на казенных землях были не в состоянии резко изменить ситуацию, помимо того что они дали новый толчок дискуссиям вокруг частной собственности.

На рубеже веков в дискуссиях на тему горного дела и частной собственности на первый план вышла риторика, ставившая общественное благо выше частных интересов, чему способствовало и недовольство экономической позицией России в бурно развивающейся мировой экономике, а также пример новых законов в других отраслях. Несмотря на установленные в 1890‐х годах высокие таможенные пошлины, российская черная металлургия не могла ни удовлетворить потребность отечественной экономики в железе, ни конкурировать на мировом рынке. Как писал русский экономист А. А. Радциг, американские консервные жестянки с мясом стоили на лондонских прилавках намного дешевле, чем русские жестянки, не имевшие содержимого[343]343
  Цит. по: Сигов И. О горной свободе // Русское богатство. 1900. Сентябрь. С. 11.


[Закрыть]. В то же время изданный в 1888 году лесной закон служил дополнительным стимулом для тех, кто стремился ограничить привилегии землевладельцев ради общественного блага. Вместо того чтобы откликаться на жалобы дворян, правительство настойчиво проталкивало свою программу по ограничению свобод владельцев частной собственности, что представляло собой важный первый шаг к пересмотру соотношения между общественными и частными интересами. Специалисты по горной промышленности рассматривали признание государством общественной значимости лесов как поворотный момент, начало нового этапа в государственной политике[344]344
  Саладилов П. Вопрос о недрах в русском законодательстве. СПб.: Сенатская тип., 1904. С. 24.


[Закрыть].

Выступавшие за ограничение частной собственности подкрепляли свои аргументы, помещая полезные ископаемые в общий контекст охраны природных ресурсов посредством законов о лесах, о строительстве железных дорог и т. п.[345]345
  См.: Гуссаковский П. Н. Право на недра земли // ЖМЮ. 1903. № 3. С. 170–171.


[Закрыть] Защита российских природных богатств от хищнической эксплуатации непрофессиональными и никому не подконтрольными частными собственниками была одним из главных аргументов в пользу пересмотра прав собственности. Минеральные ресурсы нередко метафорически сравнивались с другими исчерпаемыми дарами природы, носившими подчеркнуто национальный характер: невозобновляемые запасы угля и руды наделялись той же общественной ценностью, что и исчезающие леса; подземные месторождения нефти сравнивались с источниками вод.

Дополнительные аргументы за ограничение прав собственности опирались на идею «народного хозяйства»[346]346
  Гуссаковский трактовал ограничения на права частной собственности в Европе как «ограждение народно-хозяйственных интересов»: Гуссаковский П. Н. Право на недра земли. С. 168.


[Закрыть]. Эта концепция, в 1890‐е годы ставшая краеугольным камнем экономической политики, оправдывала усиление государственного контроля над рыночной экономикой. Социально-экономическая политика 1880‐х и 1890‐х годов, для которой были характерны протекционизм, экспроприация частной собственности для строительства железных дорог, лесные законы, а также законы об охоте, рыболовстве и трудовой политике, сформировала новую систему взаимоотношений между государством и обществом. Как утверждалось в официальном издании, «экономическая теория, считавшая единственной задачей государства в хозяйственной области ограждение свободы частного собственника в распоряжении его имуществом, отжила свой век». Государство не может более останавливаться «пред необходимостью ограничить частное лицо в распоряжении его имуществом, когда этого требуют общегосударственные интересы»[347]347
  Об издании нового положения о горном промысле. Б. м, б. д. С. 20.


[Закрыть]. Соответственно, предполагалось, что государство вмешается во взаимоотношения между угледобытчиками и землевладельцами и решит запутанный вопрос о том, «кому принадлежат природные богатства». Конфликты по поводу проблем собственности в конце концов поставили под вопрос издавна сложившиеся представления о российском государстве; как ни странно, государственного вмешательства добивались именно русские промышленники – адепты «горной свободы». Несмотря на это, единой точки зрения на роль государства в отношениях собственности все же не существовало.

Позиция промышленников в дискуссиях о собственности на недра по большей части зависела от их происхождения, характера их предприятий и их политических взглядов. В то время как Совет съезда горнопромышленников Юга России высказывался за ограничение прав собственности[348]348
  О критике режима прав собственности см. также: McCaffray S. The Politics of Industrialization in Tsarist Russia: The Association of Southern Coal and Steel Producers, 1874–1914. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1996. P. 10–11.


[Закрыть], представитель уральской промышленности, Дмитрий Карницкий, решительно отстаивал права частной собственности. Выступая от имени уральских горнопромышленников, он возражал против предложений, выдвигавшихся на харьковских съездах, на том основании, что любые нарушения прав частной собственности (прежде всего сохранение за государством права собственности на полезные ископаемые) противоречат духу русского права[349]349
  Карницкий Д. П. Наши законы о недрах. Совет съездов горнопромышленников Урала. СПб.: Тип. Стойковой, 1909. Как упоминалось выше, Карницкий также выступал с критикой проектов приватизации лесов казной.


[Закрыть]. Статья Карницкого была опубликована в главном органе Всероссийского съезда представителей промышленности и торговли («Промышленность и торговля») с оговоркой: «Редакция не разделяет мнения автора о преимуществах частного владения недрами»[350]350
  Промышленность и торговля. 1909. № 2. С. 93–94.


[Закрыть]. Структура земельной собственности на Урале была иной, нежели в Донбассе: уральские рудные месторождения располагались на обширных землях башкирских крестьянских обществ, на казачьих и казенных землях и в огромных имениях немногочисленных горнопромышленных магнатов, чьи владения вели свою историю с привилегий, выданных Петром I. К концу XIX века несколько аристократических семейств (Строгановы, Абамелек-Лазаревы, Шереметевы) владели имениями, размерами сопоставимыми с иными европейскими государствами; владельцы яростно сопротивлялись изменению текущего режима собственности и не желали делиться своей монополией с новой буржуазией, равно как и подписываться под выдвигаемой ею и как будто бы совершенно чуждой для них политической программой. Эти предприимчивые аристократы выступали против каких-либо изменений режима собственности на недра. С политической и социальной точек зрения они мнили себя английскими лордами и нередко ссылались на пример Англии, не вводившей у себя никакой «горной свободы» и сохранявшей неприкосновенность частной собственности. «Аристократическую оппозицию» реформе собственности представлял князь С. С. Абамелек-Лазарев, промышленник с Урала, король горнорудной отрасли, к тому времени владевший почти миллионом десятин земли и прекрасным дворцом в Петербурге: он высказывался против провозглашения «горной свободы» и ограничений на права собственности землевладельцев[351]351
  Абамелек-Лазарев С. Вопрос о недрах земли // Обмен мыслями по вопросу о недрах земли в связи с законом 9 ноября 1906 года. М.: Тип. Мамонтова, 1907.


[Закрыть]. (Вторя риторике «аристократической оппозиции» лесным законам 1870–1880‐х годов, Абамелек-Лазарев проводил параллель между освобождением крестьян 1861 года и экспроприацией полезных ископаемых: в 1861 году государство гарантировало дворянам выкуп за их земли; соответственно, оно и сейчас должно заплатить компенсацию за экспроприацию прав собственности на полезные ископаемые.) Таким образом, угледобытчики из разных регионов пытались протолкнуть через правительство выгодные для них решения, вследствие чего на заседаниях правительственного Совета по горнопромышленным делам озвучивались диаметрально противоположные взгляды на проблемы горной промышленности и собственности на минеральные ресурсы: одни выступали за отмену частной собственности на полезные ископаемые, другие – за ее неприкосновенность[352]352
  Струкгов В. Г. Общий обзор материалов по вопросу о так называемой «горной свободе».


[Закрыть].

Главный вопрос, вокруг которого вращались дебаты по поводу собственности на полезные ископаемые, сводился к тому, кто должен стать владельцем естественных ресурсов после их деприватизации? Если одни промышленники полагали, что месторождения полезных ископаемых, будучи экспроприированными, должны перейти непосредственно в руки правительства, то по мнению других собственником недр не мог быть никто, включая даже правительство в качестве частного владельца. Согласно этой трактовке, минеральные ресурсы по определению были общественными, и по этой причине представлялось, что нужно учредить новую разновидность собственности – публичную. Некоторые эксперты полагали, что в ближайшем будущем все полезные ископаемые перейдут в категорию государственной (правительственной) собственности[353]353
  Мылов В. К вопросу о праве собственности на недра земные // Горный журнал. 1892. Т. 1. № 3. С. 183.


[Закрыть]. Однако опыт разработки нефтяных месторождений показывал, что превращение ресурсов в правительственную собственность по сути означает их приватизацию казной, так как государство не проводит различий между общественным достоянием и казенной собственностью[354]354
  Речь Гукасова на заседании совещания по нефтяному вопросу Совета съездов представителей промышленности и торговли: Промышленность и торговля. 1908. № 6. С. 351.


[Закрыть]. Государство как предприниматель утратило доверие в глазах российских промышленников: сложности, связанные с доступом к государственным месторождениям нефти, и беззастенчивое мздоимство чиновников сильно испортили взаимоотношения между промышленным сообществом и властью. Соответственно, промышленники выступали за изменение роли государства – за его превращение из собственника и хозяина в стороннего посредника и распределителя общественных богатств, которые должны были юридически принадлежать «народу». Они призывали к тому, чтобы лишить землевладельцев их прав собственности и признать полезные ископаемые собственностью народа (общественности)[355]355
  Например, С. И. Гулишамбаров утверждал, что минеральные ресурсы, нефть и вода являются аналогичными друг другу объектами общественной собственности, «не принадлежащей никому в частности»: Гулишамбаров С. И. Законы, касающиеся добычи, хранения, переработки и транспортировки нефти. Тифлис: Тип. Михельсона, 1884. С. 35.


[Закрыть]. Как писал юрист А. Е. Яновский, минеральные ресурсы, так же как воздух и вода, – «дары природы»[356]356
  Яновский А. Е. Основные начала горного законодательства и пересмотр его в России. СПб.: Тип. В. Киршбаума, 1900. С. 161.


[Закрыть]. Право распоряжаться этими дарами природы должно быть передано государству как представителю народа. «Отсюда еще не следует, что они должны составлять собственность казны, но во всяком случае они не принадлежат собственнику поверхности, землевладельцу-вотчиннику», – подчеркивал Яновский[357]357
  Там же.


[Закрыть].

На самом деле концепция «общественной собственности», предлагаемая как альтернатива частной собственности, вызывала многочисленные сомнения в плане ее воплощения на практике, не говоря уже о политических последствиях экспроприации. Во-первых, механизм принудительного отчуждения предполагал выплату «справедливой» компенсации за экспроприированную собственность. В случае полезных ископаемых едва ли было возможно компенсировать владельцам стоимость земли и всего, что скрывалось в ее недрах, поскольку большая часть этих земель не была исследована геологами. «Чем будет обладать нация и какое обладание будет защищать, если мы не знаем содержимого недр вообще… до тех пор, пока не разведаем этих недр и пока не добудем из них содержащиеся там ископаемые?» – такой вопрос ставил В. А. Удинцев в своей книге, посвященной новой области юриспруденции – горному праву[358]358
  Удинцев В. Русское горноземельное право. Киев: Тип. Чоколова, 1909. С. 72–73.


[Закрыть]. Несмотря на быстрое развитие российских наук о земле, минеральные богатства страны в целом оставались неизученными. Правительство лишь в 1880‐е годы начало работу по составлению первой геологической карты империи, а процесс картографирования месторождений полезных ископаемых на обширной территории страны был далек от завершения[359]359
  Обзор деятельности Министерства государственных имуществ в царствование Александра III. 1881–1894. С. 9, 25, 165.


[Закрыть]. Удинцев со своим вопросом был близок к точке зрения, выражавшейся некоторыми сторонниками горной свободы: полезные ископаемые никому не принадлежат, поскольку невозможно владеть тем, что невидимо и не поддается оценке (в плане величины, стоимости и т. д.).

Таким образом, «горная свобода» не обязательно означала экспроприацию – скорее она подразумевала то, что права собственности распространяются лишь на поверхность земли, причем владельцы этих прав обязывались не препятствовать геологической разведке на их землях. В случае обнаружения полезных ископаемых землевладелец получал первоочередные права на их разработку. Чтобы такая схема была работоспособной, некоторые специалисты предлагали отделить права собственности на поверхность земли от права на эксплуатацию ее недр. Это решение представлялось очень удобным, тем более после того, как в 1902 году Сенат разрешил продавать права на разработку месторождений, проведя разграничение между ними и правами на поверхность земли[360]360
  С. Ю. Витте, министр финансов и идеолог российской индустриализации, приветствовал постановление Сената как важное изменение режима собственности на полезные ископаемые. По мнению Витте, права собственности на месторождения полезных ископаемых, дарованные Екатериной II, не подразумевали возможности продажи месторождений без земли; такая «привязка» месторождений к поверхности земли была в его глазах неестественной, нелогичной, она не встречалась в каких-либо странах, кроме России (Министерство земледелия и государственных имуществ. По проекту разъяснения действующего закона об отдаче частными собственниками своих земель под разработку недр [1903]). Впоследствии, в 1910 году, дело Кожина послужило прецедентом при решении проблемы, порожденной столыпинскими реформами: отделение прав крестьян на землю от права общины на полезные ископаемые основывалось на сенатском решении 1902 года.


[Закрыть].

В 1902 году Правительствующий сенат рассмотрел дело землевладельца Кожина, продавшего право добывать на своих землях железную руду и другие полезные ископаемые группе бельгийских предпринимателей. Сенат одобрил эту сделку как законную и приравнял передачу права на добычу полезных ископаемых к продаже движимого имущества. В глазах многих предпринимателей это решение возвестило «новую эру» в развитии горнорудной промышленности, сняв многие ограничения на доступ к минеральным ресурсам: так, отныне покупать «полезные ископаемые» (то есть право разработки месторождений), определявшиеся как движимое имущество, смогли акционерные компании и евреи, которым прежде покупка земли была запрещена[361]361
  Впрочем, с этой практикой было покончено еще одним решением Сената, который приравнял право добычи полезных ископаемых к праву собственности на недвижимое имущество. Это решение поставило под удар деятельность 186 фирм и акционерных обществ, принадлежавших евреям, и вынудило Совет съезда горнопромышленников Юга России обратиться к правительству с петицией: Совет съезда горнопромышленников Юга России, «О принятии мер для устранения вредных последствий неопределенности правовых оснований горноземельных отношений» // РГИА. Ф. 37. Оп. 65. Д. 1939. С. 2–3.


[Закрыть]. Это правило не распространялось на крестьянские общества, чьи контракты тщательно изучались местными властями; тем не менее почти двести компаний воспользовались новым пробелом в законодательстве, возникшим благодаря решению Сената, и заключили с крестьянскими обществами контракты на добычу полезных ископаемых на их землях. Такое отделение собственности на полезные ископаемые от собственности на землю служило примером стратегии, заключавшейся в том, чтобы сделать частную собственность гибкой и отзывчивой к переменам в экономическом окружении, но при этом не вводить никаких ограничений на права собственности. Эта модель имела прецеденты в европейском праве: имперский закон о нефти, принятый в 1884 году в Австрии после долгих дебатов на тему о том, должны ли полезные ископаемые находиться в частной собственности или в государственной, создал особый, «промежуточный», как выразилась Элисон Фрэнк, статус прав на полезные ископаемые, лежавший «между двумя полюсами – абсолютным суверенитетом землевладельцев и прямым правительственным контролем»[362]362
  Frank A. Oil Empire. P. 72.


[Закрыть]. Согласно этому закону возникал новый вид собственности – собственность на «нефтеносные поля», отделенная от собственности на землю. По сути, подземные залежи полезных ископаемых, принадлежавшие Кожину, относились к той же самой категории собственности.