Текст книги "Риффы лестницы в небыль. Новеллы"

Гудвин наоборот

Есть на свете город прямоходящих рыбок. Рыбки, как известно, всегда милые и всем нравятся. Вот и эти были такими же. Нравились всем… Славную их энергию лопали все кому не лень.

Наши рыбки имели особенность спотыкаться обо всё подряд, но на работу ходили и ездили всегда с быстротой и прилежанием.

Их кожаные ботинки обычно были хорошо начищены, а каждый винтик в машинах стоял на своем правильном месте. Но это касательно только работы. А так – рыбы спотыкались на каждом шагу и ничего не видели правильно.

Хотя всё – было у них под носом. Истины висели на столбах, на заборах, мерцали лампочками над входами в кофейни, книжные магазины и даже в метро.

Но прямоходящие рыбки не замечали этих истин: им было очень некогда, и к тому же глаза у них были устроены таким прискорбным и забавным образом, что видели они лишь то, что было под самым их носом.

Либо под ногами – и то, даже тогда им слегка мешал блеск собственных начищенных ботинок.

А еще им мешало то, что у них, у каждой рыбки, практически поголовно, – не было связи с Небесной Канцелярией.

Потому что телефоны у всех были сломаны-переломаны и с разбитыми экранами, а также с отсутствующими зарядными устройствами, – и это притом, что каждая такая рыбка в анкете для получения кредита с серьезным видом указывала, что получает зарплату семьдесят тысяч.

Удивительное дело, не правда ли? Неужели при такой зарплате нельзя купить себе нормальный телефон? Небесной Канцелярии оставалось только удивляться и разводить руками. Но помочь при данном безнадежном случае этим прямоходящим рыбкам она никак не могла… Хотя, может, и очень хотела… Но вот как поможешь таким?

Правильно, сложно.

Так или иначе, всё шло своим чередом. Водоросли росли как надо. Рыбки думали, что живут, как положено.

Но вот однажды в этот город занесло стеклянного человека.

Потом в архивах записали, что он прилетел на зонтике, как Мэри Поппинс. Но это не точно, потому что кто-то из рыбок помнил тот разноцветный зонт, а кто-то не очень. Кто-то вспоминал, что стеклянный человек был слегка зеленоватым, как великий Гудвин из сказки про изумрудный город, которую рыбки очень любили, – а кто-то говорил, что был этот летун совершенно прозрачным.

Но то, что стеклянный человек прилетел – бесспорно. То, что свалился он прямо на центральной площади – неоспоримо.

Человеку этому в городе рыбок очень понравилось. Он всё находил здесь смешным, подпрыгивал, разглядывал каждую мелочь и много смеялся. Искупался в фонтане, и вода там навсегда стала синей. А потом из озорства и вовсе стал тыкать своим волшебным зонтиком витрины в магазинах прямоходящих рыбок. От сего действия витрины разбивались, и всякие чехлы для телефонов и стиральные машинки с грохотом выпадали прямо на улицу.

Рыбкам такое веселье показалось весьма оскорбительным.

Они собрались в большую кучу вокруг стеклянного человека, надвинулись на него и начали сердито гудеть. «Гуд….вин, гуд… вин», – громко и возмущенно гудели они. И от такого их неутомимого гудения стеклянный человек вдруг превратился в фейерверк и рассыпался прямо над площадью яркими праздничными светлячками.

И каждый светлячок залетел рыбкам в их распахнутые от удивления руки.

И тогда все прямоходящие рыбки вспомнили, что любая из них раньше, когда-то давно, тоже была веселым стеклянным человеком.

И теперь им больше не нужно постоянно глухо гудеть, ходить на работу, – а еще им больше не нужны телефоны.

Совсем не нужны, ни капельки.

Пять звездочек в глазу рыбы, или на крючке у армянского радио

В любом лабиринте, в самом его центре, живет огромная рыба по имени Сфинкс. Эта рыба, в зависимости от категории мироздания, в которое ее отправили на очередное дежурство, может загадывать загадки пришедшим к ней страждущим. Либо отвечать на их вопросы о будущем. Точь в точь как армянское радио. Либо есть их без всяких загадок и вопросов без чая и соли – так она любит делать уже сама по себе.

Сложность работы рыбы Сфинкс заключается в том, что она никогда не спит и всё видит. Это даже более тяжело, чем участь Наблюдателей, которым порой всё же случается задремать где-то на облаках, на незаметном прозрачном диванчике, я однажды это видела. А вот рыба Сфинкс не спит просто никогда. Не потому что не умеет – она так создана и задумана. И хоть ее второе имя – Сон, но ее глаз – открыт всегда.

Этим можно хотя бы отчасти объяснить ее несколько повышенную по нашим меркам нервозность в тех случаях, когда обитатели лабиринта обращаются к ней с унылыми вопросами о том, что случится в будущем году. Или с просьбами, чтобы «их пронесло». Или «чтобы денег привалило». И чтобы «миновала меня чаша сия». Всегда одно и то же. Ничего нового. Скукотища.

Рыба, огромная и древняя, как Джомолунгма, раздражается. И ее можно понять.

Ее глаз географически и геометрически находится в центре любого лабиринта. Но строители об этом не знают, потому что центр лабиринта они найти никогда не могут. Во-первых, потому, что лабиринт всегда двигается и меняется. Во-вторых, центр не для того, чтобы его нашли.

А если вдруг кому-то и удается залезть наверх и посмотреть на лабиринт оттуда, – всё равно они не видят ни центр, ни глаз рыбы.

Потому что для них, строителей лабиринта, этот глаз всегда скрыт туманом. И дело даже ни в рыбе и ни в центре. А в том, что строители не видят ни главного, ни второстепенного. Лишь то, что видеть они уполномочены. В основном – кирпичную кладку, бетономешалку и кирку. Иногда – цемент и штукатурку. Еще – лица друг друга, это чтобы они, строители, совсем уж не заскучали и с краев лабиринта в пропасть и в Млечный Путь не спрыгнули. Правда, лица друг друга они тоже видят с огромными искажениями. Но сейчас речь не про то. А про рыбу, раз уж сегодня рыбный день.

Рыба Сфинкс не то чтобы отвечает за сохранность лабиринта – нет, она просто была, есть и будет, как Ильич. И по этой простой причине ей известно будущее. Именно за тем, чтобы узнать будущее, к рыбе и отправляются порой отдельно взятые граждане лабиринта. Ибо, хоть глаз ее им и не виден, зато молва о ней идет по городам и весям. И еще – видны им ее другие части.

Рыба эта очень большая, в пространстве рутинных жизненных явлений она проявляется неоднородно, но тем не менее, известно, что у нее есть чешуя, жабры, птичий клюв и много ног в полосатых носках. Если кто-то думает, что с помощью этих ног она ходит по лабиринту, – они ошибаются.

По большей части ноги рыбы по имени Сфинкс болтаются по воздуху просто так. Но иногда она дает с их помощью энергетического пинка людям, которые двигаются в направлении, противоположном их предписанной судьбе. На такие явные попытки идти против жизненного потока, предначертанного Высшими вышивальщиками, рыба негодует. Раздражается на тупоголовость и нечуткость строителей. И пинает их, поправляя движение.

Внешне это проявляется так: человека вдруг понижают в должности, уходит муж или ломается нога. По-разному бывает. Это не потому, что рыба злая – а просто иначе направление движения никак не поправить.

В рыбе этой нет никакой сакральности и пресловутой эзотеричности. Ее ноги в разноцветных носочках часто видят дети, когда залезают на ветки деревьев, чтобы поиграть. Детям никакое свое будущее знать не нужно. У них и так дел важных хватает. И поэтому им рыба часто показывается такой, какая она есть.

У остальных обитателей лабиринта, повторюсь, шансы быть ею съеденными сразу после заданного вопроса, например о том, что с Вами будет на следующей неделе или выходить ли замуж, а также: уезжать в Аргентину или подождать пока – очень большие. 98 процентов – она съест вопрошающего. И остаться без ответа тоже – шансы огромные. Но это и так понятно.

Как же узнать секреты Сфинкса и уцелеть? Ответ простой – не подходите близко. Можно еще сделать, как автор – взять и придумать этого Сфинкса со всей возможностью аккуратностью, тогда появляется шанс, что он Вас не тронет.

Повышение светостойкости в зимних условиях

Легко рассуждать о светимости и светостойкости летом, когда каждому строителю лабиринта достается много солнца.

В таких условиях достаточно влезть на крышу или на высокое дерево, на котором мало веток – и повышение светостойкости такому скалолазу сразу обеспечено. Можно даже получить в лоб солнечный поцелуй, и тогда бесплатная светимость на целую неделю Вам точно достанется. Сами не обрадуетесь.

Главное, постарайтесь, чтобы внизу не собиралось много наблюдающих за Вашей светостойкостью строителей: напитавшись солнечным светом и воздухом горных вершин, светиться Вы будете не хуже электрической лампочки. Вот только мимо идущие граждане подумают, что Вы – чеширский кот, заблудившийся в древесных ветвях, и обязательно попытаются Вас спасти. То есть, стащить с дерева вниз, на землю. Оно Вам надо?

Но это всё рассуждения о лете, повторюсь – а летом любой тугодум и самый низкочастотный персонаж начинает светиться, как миленький.

А что же делать зимой, когда солнца на небе – шиш с маслом или кот наплакал?

Подскажу. Если Вы уже достигли высокой степени осознанности, перестали оссуждать как людей, так и их прекрасное правительство, умеете есть спагетти без вилки и вообще не переживаете по этому поводу, – Вы сможете повысить светостойкость и в зимних условиях.

Для этого даже не обязательно читать эзотерические книги великих мудрецов лабиринта. И рыть землю носом в поисках психологических истин. А также не нужно изучать сказания великих мудрецов о том, как лучше и быстрее стать светлым, засвеченным и просветленным, и как правильно светиться максимально ярко. Ярче, чем лампочка.

Ничего этого зимой делать не надо. Солнца и так мало, а от поисков истины Вас постоянно будет пробирать озноб, – никакое горячее какао и ванна не спасут. И что же делать?

Надо просто слезть с кровати и лечь на пол. Находясь в офисе на рабочем месте, это тоже можно сделать: слезть с офисного стула и лечь на пол.

Да, такие действия чреваты последствиями. Но, в конце концов, Вы хотите повысить свою светостойкость и увеличить светимость, или как?

На полу вытяните руки вдоль туловища. Не забудьте снять шляпу, если есть, – она будет мешать.

На полу возникает риск быстро заснуть, особенно с закрытыми глазами. Этого ни в коем случае постарайтесь не допускать: Вы и во сне будете излучать внутренний свет, конечно. Но первый раз стоит попрактиковаться в трезвом уме и ясной памяти. А потом уже и спать на полу можно, никто не запретит.

В этом месте может возникнуть справедливый вопрос: что же нужно сделать еще, кроме того, чтобы лечь на пол, как будто ты коврик?

Закройте глаза. Не нужно упираться рогом и медитировать. Если не умеете. Просто представьте себе лето, солнышко и светимость мощностью в миллион электрических лампочек. А такая светимость на свете точно есть, это уж я Вас уверяю.

Как только вообразили себе такую яркую светимость – тут же, раз! и предложите ей мысленно все свои сильные стороны. Например, умение быстро бегать, печь оладьи, красиво вышивать крестиком и вообще способность быть человеком без лишних претензий к миру. А только лишь к нему же, миру, с благодарностью и желанием учиться относящимся.

Показали звездам свои сильные стороны? Какая-нибудь звезда-наблюдатель, хоть она и далеко, Вами точно заинтересуется.

Подумает: ну и что это за дурак лежит зимой средь бела дня прямо на полу, пока все остальные строители лабиринта прилежно работают? Подумает так и отдаст Вам немножко своей звездной светимости. У нее много, ей не жалко. А Вам того и надо.

Вот и вся тайна.

Только никому больше не рассказывайте, – это строго конфиденциальная информация.

Если все будут знать – в лабиринте быстро возникнет изрядный перекос в светлую сторону. Это раз. А во-вторых, многие зимой будут ни с того ни с сего лежать у себя дома на полу и мечтать о звездах. А работать и ездить в трамваях будет некому.

Но может, это и неплохо как раз.

Дуальность без вуали

Надо заметить, что строители лабиринта, помимо самого строительства, склонны к весьма абсурдным с точки зрения Наблюдателей делам.

Например, кроме того, что они проводят свои дни и зачастую даже и ночи в строительстве новых кварталов, – они занимаются еще и тем, что разбирают старые части лабиринта. То есть, наши чудесные во всех отношениях люди одновременно строят – и разрушают. Ломают построенное до них.

Да что там говорить – строители разбирают на отдельные кирпичи и доски даже те дома, которые когда-то построили сами! Разбирают и совсем не отдают себе отчет, что уничтожают собственную работу.

Вот это и называется «пребывать в полной несознанке». Когда Наблюдатели наблюдают за таким отбитым наглухо поведением, они порой сами не знают, как на это реагировать. Плакать или смеяться?

Как прикажете реагировать на то, что эти считающие себя чрезвычайно умными создания разбирают на кирпичи улицы и башни, лестницы и зиккураты, возведенные тысячелетиями ранее – то есть сооружения, которые следовало бы, наоборот, сохранить ввиду их древности? И ради красоты их пропорций?

А они разбирают, – лишь потому, что кто-то вдруг решил, что данный кусок лабиринта должен быть разобран. Чтобы на его месте проложить магистраль или построить пятисотую по счету кофейню.

Это основная двойственность их действий – разрушать и строить.

Есть и иные. Например, склонность каждый месяц проводить мирные переговоры с представителями соседнего квартала. И в то же время биться с этими же представителями на копьях или помидорах.

Выглядит это примерно так. Жители квартала на правом берегу восьмой с половиной реки вдруг обижаются на тех, кто живет на левом берегу. Достают из шкафов ритуальные головные уборы с птичьими перьями, рисуют на лице краской линии и зигзаги, а также в обязательном порядке выкапывают из палисадников топоры. Левобережные, в свою очередь, напяливают цилиндры и бронежилеты из конфетной фольги, а в карманах делают запасы яблок и помидор.

И идут друг с другом биться. Кто как бьется.

Кто помидоры в противника бросает, кто копья. Кто всякого рода оскорбительные замечания вроде таких: «Ты дурак! – Сам дурак!». Очень весело и помидорно получается, – но и глупо настолько, насколько это вообще возможно.

Наблюдатели за этим следят и говорят друг другу: «Ну вот, они опять! И что поделаешь с такими?»

И иногда включают над лабиринтом дождик, чтобы хоть немного охладить горячие головы.

Это не помогает, конечно. Через полчаса, обсохнув от дождя, жители лабиринта опять приходят к дуальному противостоянию.

Какие тут еще случаются дуальности? Любовь и ненависть, понятное дело. И вроде уже сто раз Наблюдатели твердили миру, что не надо так расшатывать лабиринт, что стоит уже учиться постигать различие между Любовью и Большой Любовью, например.

Или между внимательной тактичностью и танцующей нежностью.

Сколько градаций, сколько нюансов. Но никаких этих нюансов жители лабиринта всё равно в упор не видят. И продолжают носиться с горячим противопоставлением Добра и Зла, обжигающим им руки и прочие части тела. Бегают с этой амбивалентностью, как курица с яйцом.

Качели во всех смыслах при этом у них такие, что они ничего почти не соображают – где уж тут созерцать нюансы. И пробовать, например, увидеть разницу между ласковой безмятежностью и тихим упоением? Между творческим созиданием и вдохновенным восторгом?

Нет, на предложенные выше варианты строители лабиринта только растерянно хлопают ресницами. Не понимаем, дескать…

А вот черное и белое – это нам ясно и понятно. Что касается прочих цветов и оттенков мы понимаем, когда у нас остается свободное от тяжелой работы время. А его почти никогда не остается. На добро и зло время есть. На прочие «градации» – не находится. Почему-то.

В общем, что важное тут хочется сказать. Строители лабиринта, конечно, могут и дальше маяться всяческой ерундой: ходить с копьями и погремушками и нападать друг на друга, меряться силами – квартал на квартал, а также – ломать и строить, пылать и ненавидеть, жить и умирать.

Но Наблюдатели просили передать: от неумеренного увлечения дуальностью и неумения различать сотни и тысячи промежуточных оттенков пространство лабиринта в один не особенно прекрасный день может перегореть от напряжения. И схлопнуться.

Предупреждение сделано. А уж что с этим делать – решать Вам.

А вот художников я попрошу остаться

Обывателям прощают слабости. Человек без слабостей – всё равно что без тени. Кондитеру простят, если застукают его во время слизывания шоколадной глазури с булочки. К работяге проявят снисхождение, если он сядет после смены на свежевыкованных кирпичах, разложит на них либеральную газету и копчёного леща, завершая трапезу пивом.

Скромное обаяние буржуазии включает в себя и всеобщее прощение: к дамочкам цвета прустовского печенья мадлен прилагается обязательная страсть к сплетням и мерзкие грехи вроде неуместной роскоши манто из лисиц – всё это публика воспринимает как милую теневую сторону накопленного честным путем капитала.

Детям прощают их непоседливость и склонность вопить без повода.

Старикам – неопрятность, худобу, лишний вес и ворчливость.

И только художникам не прощают ничего.

Все недостатки художника окружающие воспринимают в штыки. В глубине души все хотят жить так, как художник. Но не могут себе этого позволить и не способны себе в этом признаться.

Вставать не по звонку будильника, а когда пожелаешь, пить абсент вместо остывшего кофе из бумажного стаканчика, – о таком мечтает любой менеджер, и потому этот любой менеджер ненавидит художника.

Вместо того, чтобы слушать нудные наставления постылого начальника, художник идет к мольберту. Всклокоченные вихры, бархатный берет набекрень, бодрый аромат масляных красок, нимфа, которая потягивается, как кошка, собираясь позировать. Всё это есть у художника, а даже если вдруг нет рыжей модели, на столе всегда найдется яблоко или селедка – глядь, и натюрморт готов.

А у тебя – только скучная мегера на замызганной кухне, которая не превратится в Шахерезаду, хоть расшибись. Вот потому-то все завидуют художнику. Но эти же самые завистники не простят ему ни единой слабости, которые прощаются президенту, соседу по лестничной клетке, кондуктору в трамвае и всем остальным.

Бедолаге Ван Гогу до сих пор перемывают кости – спятил, отрезал ухо, вот же ненормальный! Джорджия о Кифф тащила к себе в мастерскую камни и раковины, потому что они ее вдохновляли; однажды ей понравился коллекционный камень, когда она была в гостях в друзей, и художница его попросту украла. Ай-яй-яй!

Ромейн Брукс на старости лет вела себя очень странно – например, уверяла знакомых, что деревья в парке высасывают у нас энергию, и посему их следует опасаться.

Хаим Сутин, несмотря на отсутствие денег и постоянный голод, сначала рисовал свои продукты питания, едва не плача от спазмов из-за язвы, и лишь после того, как заканчивал натюрморт, жадно съедал его. Какой самоконтроль! Даже после того, как его полотна стали покупать, он не смог преодолеть нищенские привычки. И разбрасывал пустые консервные банки из-под кильки по углам мастерской.

Каналетто, прежде чем садиться за новый пейзаж, пил соленую воду из лагуны. Наливая ее в свою любимую рюмку муранского стекла. Так говорят…

Дали гулял по бульварам в водолазном скафандре и с муравьедом на поводке, Пикассо палил в воздух почем зря. Ведь старое вдохновение заржавело, а значит, нужно купить в магазине готового платья новое. Если встреча швейной машинки, лунного камня, кошачьего черепа, телефонной трубки и дырявого зонтика на операционном столе всё же состоялась, то что эти одушевленные сюрреалистами предметы могли поведать друг другу? И всем нам?

В любом случае, художники порой ведут себя настолько неприятно, насколько это вообще возможно… Тулуз-Лотрек спьяну мочился на собственные картины. Как будто во всем огромном Париже сделать это было больше негде… Гоген довел до ручки Ван Гога дуболомным высокомерием и отсутствием эмпатии, а Климт сначала рисовал на холстах нагие женские тела, и лишь потом покрывал их золотыми орнаментами. Какое бесстыдство!

Эгон Шиле и вовсе привечал на чердаке подростков, рисуя их в двусмысленных позах и белье, чем и заработал себе тюремное заключение. Он своих моделей и пальцем ни трогал, а только кормил и прятал от невзгод жестокого мира, но поди это докажи!

Еще один общеизвестный факт – порой картины и без того коммерчески успешного художника после его самоубийства еще больше вырастают в цене. Эти мерзавцы умудряются заколачивать деньгу даже после смерти – особенность, которая не может не дразнить воображение как водителя трамвая, так и театральной билетерши.

Любая черта художника раздувается в спектакль, буффонаду, оперу четырехчасовой длительности. Мало того, что все они сплошь аморальны и склонны к тунеядству, то есть работать их и утюгом по хребтине пройдясь, не заставишь. Так их одежда еще и вечно заляпана краской!

У них всегда нет денег, поскольку проза жизни не является тем, что заботит их в первую голову. И посему они на голубом глазу будут Вам предлагать свою мазню в обмен за рюмку коньяку или миску грибного супа.

Дескать, картину можно повесить в баре, а в столовой она отлично освежит усталую стену, маскируя сальные пятна на обоях.

Художники будут рассказывать Вам, что именно таким образом многие бармены разбогатели на полотнах Утрилло, поскольку тот был пьяницей и охотно отдавал свои шедевры в обмен на спиртное.

А когда Вы справедливо заметите, что никаким утриллой тут и не пахнет, и что Вы вовсе не собираетесь кормить и поить охламона в обмен на кусок натянутой на раму холстины, топорно раскрашенной краской, как и Ваш трехлетний внук сумеет, – они пустят слезу. Говоря, что точно также, как они сейчас, гениальный Модильяни отдавал официантам их портреты, накорябанные на салфетках. А сам при этом умирал с голоду…

О да, эти художники – настоящие доморощенные психологи и артисты. Умеют добиваться своего. Еще бы, ведь иначе им не выжить. Без зазрения совести они уведут у Вас жену или сманят дочь, просто потому, что им понравился блик на загорелом плече или пуговица на платье девушки – поминай как звали!

Сначала художник пригласит доверчивую жертву в мастерскую под предлогом рисования портрета, а дальше – джаз, стекающий с поскрипывающей по пластинке игле, много болтовни (а болтать художники умеют, поверьте!), и готово дело.

Обаяние богемы неумолимо воздействует на женские сердца. Если Вам повезет, то Ваша благоверная молча вернется в семейное гнездо, и только аппетитная дама, сильно на нее похожая и намалеванная охрой, торчащая у стены на парижской набережной, будет напоминать миру о Вашем семейном позоре.

А если не повезет, то супруга может и решить, что рядом с художником ее биография уж точно станет более насыщенной. Чем с бухгалтером, унылым как рыба второй свежести.

Другой невыносимой чертой художников, помимо привычки разбрасывать всюду тюбики с краской, способности всегда сразу отвечать на оскорбления броском палитры в лоб и любви к ношению маскарадных костюмов, является склонность к непомерной экзальтации.

Эту способность воспринимать каждую мелочь как эпифанию и нуминозное проявление высших сил они переносят и на свои холсты.

Захлебываясь красками, как хлынувшей из горла кровью, кашляя от сухих крошек, стараясь разжевать каждую деталь своих сновидений, они изображают поклонение духам, мистические поиски и траектории, по которым склонна следовать измученная душа. Если она взыскует не хлеба и зрелищ, но Истины.

А уж когда на полотнах появляются единороги, считай – пиши пропало. Вот, гляди, остановившись и затаив дыхание: они прислонились к черной стене, белые, исхудавшие, почти прозрачные.

Их босые ноги, почему-то очень похожие на человеческие, помнят разное – ведь эти нежные подошвы топтали камни у подножия Вавилонской башни.