Текст книги "Девочка со спичками"

Крайнов потер подбородок.

– И я беру тебя на работу?

Игорь пожал плечами: он так увлекся этой странной игрой, что почти забыл, почему оказался здесь.

– Я против, отъебитесь от меня! – прорычал толстяк, продолжая яростно перебирать клавиатуру пальцами в воздухе.

– Ладно, Ванюш, – снисходительно ответил Крайнов. – Ботай.

Еще через полчаса дверь с легким писком открылась, и возбужденная маленькая толпа военных выплеснулась наружу. Их встретила помятая и сонная Динара, завернутая в халат, – на часах было полчетвертого утра. Все поздравляли Игоря, хлопали по плечам, Крайнов даже пожал ему руку несколько раз:

– А ты хорош, черт тебя дери, я из-за тебя только что десять тысяч продул. – Он с улыбкой кивнул Скорпиону. – Пойдем выпьем.

– А Ваня?

Крайнов обернулся на сидящего в комнате толстяка. Тот обвел всех помутневшим от усталости взглядом и ввел ответ. Проекция заморгала красным.

– Да я ж пошутил! Ты что, думал, я и правда вас стреляться заставлю?! – расхохотался Михаил Витольдович, но все при этом как-то странно переглянулись. – Ты иди, сынок, с ребятами, а мы вас догоним. Давай!

Крайнов со Скорпионом вошли обратно и закрыли за собой дверь.

Михаил Витольдович сел напротив побелевшего Ивана с железной ногой и придвинул к нему пистолет.

Раздался выстрел, грузное тело медленно осело на стуле и стукнулось лбом о столешницу, заливая зеленое сукно темной кровью.

– Приберись тут! – бросил Крайнов Скорпиону, который подтянул к себе пистолет и вытер дуло о край скатерти.

* * *

После испытания в желтой комнате Игорь стал для жителей хаба почти своим. Ему стали поручать настоящие боевые задания, вот только браслет с него никто так и не снял, и это его сильно тревожило. Однако Крайнов помог ему и с этим, хоть и весьма своеобразно.

Однажды – кажется, это было в пятницу, часов в семь вечера – Михаил Витольдович нашел Соколова в саду под яблоней, склонился к нему и сказал, пыхая в ухо ароматом свежевыкуренной сигареты:

– Сынок, поручение у меня к тебе есть. Деликатное.

Игорь весь превратился в слух.

– Крыса у нас завелась в серверной. Изловить надо. Уходят данные, а в какой точке и кто их сливает – непонятно. Есть несколько кандидатур. Скажешь мне точно, кто – и дело твое закроем. Все как надо обустроим, будь спокоен.

Соколов нахмурился.

– Это несложно. Я справлюсь за три дня. У меня один вопрос: что будет с тем, кто сливает данные?

– Ой, да ничего! – беззаботно махнул рукой Крайнов. – Пожурим, да и ладно.

* * *

В конце третьего дня, на исходе срока, который Игорь сам для себя установил, он нервно ходил из угла в угол перед кабинетом Крайнова. Руку жгла пластиковая бумажка с именем «крысы», – но Соколов все не решался передать ее Михаилу Витольдовичу.

«Дыши. Дыши. Это просто еще одно задание. В конце концов, можно и не встречаться с Крайновым, он прочтет и так. Наверное. А может, и не прочтет. Лучше бы он не читал»

Через полчаса Игорь не выдержал: просто сунул записку между створками запертого кабинета и бросился прочь, не разбирая дороги, по ступеням крыльца, вон из хаба. Из-под кроссовок брызнул гравий, Соколов чуть не поскользнулся; задыхаясь, срезал через сад и остановился, только когда увидел перед собой клубящуюся стену тумана. Дымное молоко медленно поднималось с болот, погружая чащу вокруг хаба в белое небытие.

Браслет на ноге вдруг пискнул и распался на две половинки.

Соколов был свободен.

* * *

Крайнов сидел в кабинете и внимательно смотрел через окно на маленькую фигурку бегущего Игоря; как он, словно черный нож, режет собой туманное пространство лесополосы.

– Сбежит же, Михаил Витольдович. Он такой, свободолюбивый. – Динара глянула на Крайнова, но тот только довольно улыбнулся, держа в руках кусочек пластика.

– Эх, Динарочка, молодая ты еще, плохо человечью натуру знаешь. Никуда он не сбежит. Вернется как миленький. Тут у него теперь и любовь, и отец названый, и предательство единственного друга. А преступника знаешь куда больше всего на свете тянет?

Динара удивленно подняла брови.

Крайнов еще раз посмотрел на записку.

Каллиграфическим почерком Соколова на ней было написано: «Борис Л.».

Losing my religion [6]6
  Здесь: я выхожу из себя (англ.).


[Закрыть]

– Уважаемые зрители, через несколько минут стартует са-а-а-амый сногсшибательный и масштабный в истории Москвы полумарафо-о-он! – задорно орал в микрофон, обхватив его двумя руками, как рэпер или рефери, взвинченный ведущий с торчащим хохолком налакированной челки.

Марафонцы, длинные и маленькие, грушевидные и сложенные вдвое (те, кто опирался руками о колени), бегающие, как антилопы, вокруг своей оси на месте – яростно захлопали.

– Сто пятьдесят тысяч человек – только вдумайтесь в эти цифры, а-а-а, просто бомба-бимбо-бомба! Полмосквы ради нас перекрыли! Мы – сила! Ура!

Марафонцы взорвались криками и аплодисментами.

– Так-так, друзья, не расслабляемся, разогреваем мышцы, потому что сегодня с вами вместе побежит, наверное, самый важный наш гость! Господа, встречайте, президент Российской Федерации Игорь Александрович Соколов!

Загремела танцевальная музыка, и в воздух полетели гроздья разноцветных AR-шаров в цветах триколора.

Над перекрытым Садовым взмыли стайки коптеров, и тут же рядом возникли огромные 3D-проекции Соколова. Он стоял на старте, у сияющей красной черты, в наброшенном поверх спортивного костюма халате и прыгал с ноги на ногу, показушно разминаясь. Он вздернул руку в победном жесте, и его окатила волна аплодисментов и криков.

– Игорь Александрович, вы уверены? Зачем бежать всю дистанцию? Это же двадцать один километр по городу, пересеченная местность и, главное, глухой тоннель под Москвой-рекой… Мы не сможем обеспечить наблюдение по протоколу Гамма… Может, не надо? – Рома Крестовский в шортах и майке-боксерке топтался рядом и умоляюще смотрел на президента. Пресс-атташе ежился от пронизывающего ветра: на небе неприятно сгущались тучи, но они не уронили ни капли, потому что сверху, над облаками, работали промышленные беспилотники, которые сдерживали дождь.

– Рома, – слегка раздраженно процедил Соколов сквозь неподвижные губы, чтобы камеры не могли засечь разговор, – ты сам говорил, что у нас в приоритете устойчивое развитие здоровья, так? Вот и получай, тебе видосов с бегущим мной на две недели вперед хватит. Я уже бегал на такие дистанции раньше, просто сейчас буду делать это в толпе, ну так что ж, я не народный президент, что ли?

– Друзья, всем приготовиться-а-а! – прогремел ведущий.

– Игорь Александрович, вы хоть часы оставьте у себя, если не добежите, мы вас подхватим сразу! – в торопливом шепоте Ромы звучала паника.

– Рома, не истери, охрана со мной, часы в кармане, все будет хорошо.

– ТРИ, ДВА, ОДИН, ста-а-арт! – грохнул выстрел, и полумарафон начался.

Четырнадцать часов назад

Эту комнату в Семиречье Игорь любил больше всего – если так можно называть привязанность не к человеку, а к помещению. Он часто уходил сюда помедитировать над сложным законопроектом или экономической многоходовкой, и в комнате действовал режим тишины: буквально несколько коптеров с камерами были допущены сюда и работали в статичном режиме – постоянно висели на креплениях, чтобы не раздражать президента и не мешать ему работать.

Сама комната не была какой-то особенной: оформленная в азиатском стиле, с циновками на полу, глиняными кувшинами, тростниками и еле слышно журчащей водой в мини-фонтанах, с маленькими фигурками Будды на низких тумбах из необработанного дерева, она словно заземляла, давала ощущение паузы, в ней приятно было молчать или за чем-то наблюдать – чем Игорь обычно и занимался, сидя в AR-очках и скрестив босые ноги в бордовых хлопковых штанах, как йог. В комнате отсутствовали другие гаджеты, даже убирали ее бережно вручную, и он чувствовал себя здесь как в убежище – по сравнению с другими пространствами Семиречья, огромными, забитыми зеленью, мрамором и техникой.

Сейчас Соколов был всецело захвачен тем, что показывала ему проекция из часов, лежащих рядом: Игорь в реальном времени видел спину Киры, которая склонилась над стеклянной емкостью, выложенной свежей желтой соломкой, где бегали по кругу как заведенные несколько мышей. Девушка аккуратно провела мизинцем под шейкой одной из них:

– Мышечка, милая, давай поспим сегодня, ты давно не отдыхала, тебя накофеинили, а теперь надо поспать. Да, понимаю, неприятно, но нам надо проверить, как твой маленький мозг будет реагировать на такие качели. Ну прости. Пойдешь ко мне?

В этот момент на лице Игоря проявилась умиленная, абсолютно детская и полная наслаждения улыбка. Он фыркнул, резко упал на пол и несколько раз отжался, а потом снова уселся напротив проекции, чтобы смотреть дальше.

«Мышку себе завел?» – всплыло сообщение с закрытого номера прямо поверх аккуратного затылка Киры.

Соколов дернулся, как от удара.

Камеры в научном центре стояли только локальные, он лично за этим проследил, а паролей не было ни у кого, кроме него и еще нескольких человек из охраны.

«Крайнов охуел вкрай».

Игорь сжал кулаки, продышался, пытаясь успокоиться и проанализировать происходящее: до него дошло, что невидимый наблюдатель просто смотрит на него сейчас через трансляцию камер, установленных в его комнате, – других способов увидеть проекцию Киры быть просто не могло.

Соколов зажал колесико часов и, внятно и спокойно проговаривая каждое слово, продиктовал ответ:

«Нет. Это сотрудница из команды, которая делает аппарат для сто сорок седьмого. Она ничего не значит, просто студентка».

«Вот как, а ты много о ней знаешь? Она же сирота по документам, да? Подозрительно. Ты читал ее личное дело? Кстати, есть какие-то сроки по 147?»

Соколов застыл, судорожно соображая, что ответить: он перечитал личное дело Киры раз тридцать, но Крайнову об этом было знать не обязательно.

Если бы Игоря разбудили в три часа ночи, он мог бы пересказать жизнь Киры Мечниковой наизусть, как стихотворение, и говорил бы эмоционально и с выражением.

Но если бы вдруг его попросили рассказать о Кире что-то, чего не знал, кажется, никто, то он бы описал, как она трогает левую щеку в задумчивости сразу после того, как затянется сигаретой, стоя под фонарем на заднем дворе научного центра; как закладывает за уши темные пряди волос, когда наклоняется, чтобы закрепить контакты на очередном тестировщике; как тихонько напевает, когда вечером, быстро перебирая ступени ногами, спускается в архив и надевает наушники; как нетерпеливо стучит пальцами по столу, когда ищет в MedIn какую-то очередную статью или видео с исследований, – а как смешно она тянется вверх, к потолку, придвинув к высоким книжным полкам стул, когда хочет достать старую медицинскую энциклопедию еще прошлого, кажется, века – а он бы достал ей эту книгу даже без стула… А как бережно она сдувает с энциклопедии пылинки, и ее губы в этот момент рождают легкий ветерок, дыхание, которое можно почувствовать, только приблизившись к ней на расстояние меньше десяти сантиметров – такое, как было между ними тогда, в самый первый вечер их знакомства…

О да, она была его мышкой. Она стала ею и даже чем-то большим – в какой момент, Соколов так и не понял, – но спинным мозгом чувствовал, что Крайнову об этом знать ни в коем случае нельзя.

Он доверял ему почти как отцу, но только не в этом.

Никогда не в этом.

«Да, читал, ничего особенного. Сирота, родители погибли в автокатастрофе еще до поступления в институт. Ни в чем антигосударственном никогда не была замешана. Отличница, медалистка. Она чистая. По 147 все будет, месяц-два, и финал. Я сам в этом заинтересован».

Похоже, Крайнов удовлетворился этим ответом, хотя про сроки Соколов откровенно врал. Он не знал ответа, да и не обязан президент отчитываться, хотя Крайнов, как его ближайший партнер, мог и надавить – но пока не видел в этом нужды.

Пока.

Внутри Игоря что-то треснуло, и этот надтреснутый страх (он осознал это намного позже) отныне стал его постоянным спутником. Страх, что кто-то узнает о его связи с Кирой и использует это в своих целях.

Ну как связи, между ними же ничего толком не было.

«Ну как не было?»

Журчал фонтан, глиняный Будда смотрел на Соколова равнодушно и умиротворенно.

«Это же все не всерьез?» – спросил он сам себя.

Ему никто не ответил.

Игорь со вздохом поднялся и поплелся к выходу: дел до конца дня оставалось невпроворот, висели не принятые сообщения от Геворга и еще целая пачка от Ромы – пора было разгребать завалы и заканчивать с сантиментами.

* * *

Спустя полчаса Геворг, забеспоковишись, что президент не отвечает, сам его нашел: они столкнулись на входе в лифт и вошли в него вместе.

– Игорь Александрович… – Геворг решил воспользоваться моментом и завел свою шарманку: – Мне из Пирогова опять звонили, интересуются, когда вы будете хоронить… Арину. Арину Леонидовну, вашу мать.

Соколов стойко отреагировал на ставший привычным за два месяца вопрос:

– Нет, не планирую. Продлите хранение.

Двери лифта открылись, они вышли и по инерции остались стоять. Арина будто повисла между ними в воздухе на пуантах, легкая, бледная и мертвая, как уснувшая бабочка за стеклом, и каждый из них в этот момент думал о ней – но по-своему.

– Знаете, Игорь Александрович, я тут подумал: сколько лет я уже на вас работаю? – внезапно спросил Геворг, глядя сквозь широченные окна куда-то вдаль.

Соколов пожал плечами:

– Не помню, а что?

– А я вас помню совсем молодым, – проговорил сквозь полузакрытые губы Геворг, чтобы на камерах не было видно. – Как вы сидели на допросе у Крайнова, а отец ваш, царствие ему небесное, вас отмазывал. И как мать ваша пороги обивала, чтобы вытащить вас оттуда, куда вы попали по своей глупости и дерзости. Любили они вас, и вы это знаете, и мать ваша с ума сходила, а вы теперь ее даже похоронить не хотите. По-людски. По-человечески.

– Что ты сказал? – Игорь повернулся и будто впервые по-настоящему разглядел своего помощника по личным делам. Геворг всегда был осторожным и незаметным, если не сказать тихим, – и вдруг воткнул в грудь Соколова ледяной штырь из таких крамольных фактов и воспоминаний, которые президент мечтал похоронить в тысячу раз больше, чем собственную мать.

– Что ты сказал? – медленно повторил он, и его голосом шептала бездна, в которой для Геворга за такую неслыханную наглость маячило не то что увольнение – посадка.

Кустистые брови с ниточками седины сдвинулись на переносице, и Геворг стал похож на старого горца с обветренными щеками, идущего сквозь овраги и бездорожье к смерти – без страха и сомнений.

– Похороните Ариночку. Прошу вас. Нельзя так. Не по-Божьи это.

– А тебе какое дело? Ты что, с ней путался? – зло процедил Соколов. – Разберусь без тебя. Подготовь все в Пирогова, а потом собирай свои манатки и проваливай отсюда. Чтобы через сутки духу твоего здесь не было.

Геворг слабо улыбнулся, и стало видно, какой он на самом деле маленький, сухонький – самый настоящий старик, но крепкий и стоящий на своем, как железный столб на пыльной армянской дороге.

– Любил я ее, Игорь Александрович. Только вы об этом не знали. Ну так то ж не преступление. Просто молча любил все эти годы. Она знала, но не отвечала, – и того мне было достаточно. Вам, молодым, этого не понять. Такое не лечится вашими новомодными таблетками.

Игорь не выдержал и почти побежал от него, стуча подошвами дорогих туфель по мрамору, а охрана послушным собачьим хвостом засеменила следом.

В машине он трясущимися руками вытащил из кармана пузырек с лекарством, сделав на камеру вид, что завязывает шнурок, опустился ниже угла обзора и проглотил сразу несколько таблеток, а потом откинулся на сиденье со стеклянными глазами, убитый наповал этим внезапным признанием Геворга.

«Блядь, да не любили они меня, не любили! Они даже друг друга не любили, и она его, и он ее! Только себя, всегда!»

Крик рвался изнутри, но лицо Игоря оставалось каменным, и он от изнеможения закрыл глаза, подернутые пленкой, – и опять провалился в яму.

Там, в глубине, свивались и расплетались, как ветви лозы, два гибких тела на берегу: отец целовал мать, а потом она медленно поворачивалась к Игорю, смущенно смеялась, одергивала платье и говорила: «Как ты, сынок? Люблю тебя. Скоро домой поедем».

* * *

Вопреки Кириным прогнозам, Соколов даже не попытался протестировать «Капсулу» на себе – ни во время первого визита в центр, ни в следующие.

Конечно, она понимала, что для полноценного, длинного сна в «Капсуле» ему понадобится довольно серьезная подготовка. Тестировщики перед такими погружениями тренировались распаковывать эмоции, очищаться от блоков, правильно расслабляться и дышать, погружаясь в сон, делали много психологических упражнений, чтобы не страдать от кошмаров, которые были самым частым типом снов в «Капсуле». Президент явно не имел времени на подобные занятия, поэтому его максимумом было бы, наверное, погружение в пре-сон – но он и про эту опцию ни разу не спрашивал.

Кира была откровенно разочарована. То, что обещало стать увлекательным экспериментом по вскрытию мозга президента, превратилось в тягучий сериал, где Соколов исправно приезжал в лабораторию, сдержанно улыбался шуткам семенящего рядом Стрелковского, смотрел на огромные проекции лобных и теменных долей, висящие в воздухе над «Капсулой», подходил к аппарату, заглядывал в белоснежное ложе кувеза, похожее на футуристичный гроб или место для гибернации, но никогда не говорил о том, чего ему на самом деле хотелось.

В один из длинных вечеров в конце июня Кира сидела, сдвинув очки на макушку, рядом с мини-капсулой, в которой лежала спящая мышь. Она иногда не могла сдержаться и украдкой гладила зверьков, спящих так крепко и сладко, что хотелось отключиться рядом с ними прямо на полу лаборатории. Кира любила животных, хоть и не позволяла себе к ним привязываться после того, как однажды случайно чуть не убила подопытную собаку.

Считалось, что простым серфингом тестировщика невозможно убить, поэтому поначалу тесты «Капсулы» на животных, как и на людях, были относительно безопасными. Однако, как оказалось в процессе, в «Капсулу» вольно или невольно можно было заложить множество деструктивных сценариев и установок, из-за которых мозг буквально взрывался от соприкосновения с реальностью сразу после пробуждения.

Его звали Рей, и он был немецкой овчаркой, спокойнейшей и воспитанной, Кира часто гуляла с ним вокруг НИИ, еще на Ленинском, они играли в тарелку, она искала для него по всему городу гипоаллергенный корм высшей категории. Иногда его выпускали побегать, и тогда он приходил и утыкался ей в колени мокрым блестящим носом, сопел и поскуливал – звал погулять, жаловался на скуку, приглашал пообщаться. Кира явно выделяла его среди остальных, и он это чувствовал – и выделял ее тоже.

И вот однажды со сном Рея что-то пошло не так. После одного из погружений он проснулся и будто превратился обратно в дикое животное, в волка. «Волк» бился о стены лаборатории, яростно искусал нескольких сотрудников, а потом бросился на Киру, которая закрылась от страха руками и замерла на месте, но в этот момент грохнул выстрел – это Стрелковский, прибежавший на шум, пальнул из пневматики, заряженной пулями со снотворным, и пес дернулся и осел на полу. Пуля попала ему в живот, разворотив там все, – такими пулями можно было стрелять только в мышцы, но Давид не разбирался и выстрелил куда получилось.

После этого случая Кира окончательно перестала заводить «друзей» в лаборатории. Ее долго мучила совесть, она не могла смотреть на Рея, который постепенно выздоравливал, но так и не вспомнил ее, и стал агрессивным, а потом его перевели в другое место на содержание, и она навсегда его потеряла.

Чтобы перекрыть эту карму, Кира даже взяла шефство над черной, огромной и безымянной трехногой собакой из соседнего НИИ, где делали бионические протезы. Она буквально спасла ее от усыпления – не «капсульного», а настоящего, и на этом поклялась больше никогда и ни к кому не привязываться. Она ограничилась визитами к черной собаке раз в две недели – больше ничего она не могла себе позволить после случая с Реем.

Поэтому каждый раз, когда ей хотелось пригреть в ладонях очередную мышку, она мысленно била себя по рукам и запрещала себе любить их и относиться к ним иначе, чем к подопытному материалу.

«Ты врач», – говорила себе Кира, и шла в лабораторию, и резала, и шила, и проникала все глубже и глубже в кроличью нору, и заставляла себя забыть, как ей больно и одиноко и ради чего она все это затеяла. А затем приходила в свой кабинет и смотрела на черно-белый плакат. Это было единственное, что заставляло ее двигаться дальше. Ну и надежда, что однажды она поймет, что в голове, например, у серийных убийц, у мошенников, у педофилов, у террористов-смертников – и все это будет не зря.

«У президента», – ухмыльнулась она, и он как будто это услышал.

Снаружи раздался писк двери, которую кто-то безуспешно пытался открыть, но не мог. Обычно так, без предупреждения, входили охранники Соколова, поэтому Кира даже голову не подняла – все ключи у них были, может, сегодня какое-то новое подразделение пришло, которое еще не привыкло, что тут везде двери со специфическим альфа-доступом, без распознавания по лицу.

«Разберутся…»

Она устало припала к микроскопу и осторожно приподняла перчаткой веко спящей мыши, внимательно разглядывая мельчайшие изменения зрачков, на которых были установлены тестовые образцы магнитных линз. Линзы могли воздействовать на зрительный нерв и помогать «Капсуле» проецировать еще более реалистичные образы.

Дверь наконец пискнула «правильным» сигналом, и только после этого прозвучали осторожный стук и голос Соколова:

– Кира, здравствуйте, вы не заняты? Можно?

Девушка закатила глаза и отодвинула микроскоп.

– Мо-о-ожно…

Она потерла виски.

Он вошел, одетый в серый спортивный костюм, какой-то растрепанный и помятый, словно только что с пробежки, – Кира никогда его таким не видела, – и она очень четко поняла, что именно сегодня все случится.

– Что стряслось?

– Ничего, – его голос был металлическим. – Я готов попробовать пре-сон, вы вроде говорили, что это возможно без подготовки.

– Да… – Ошарашенная Кира принялась ходить по кабинету туда-сюда. – Что у вас случилось? Может, кофе, для начала?

Он посмотрел на нее тяжелым взглядом. Часы на его руке вдруг завибрировали от сообщения, и он, сделав над собой невероятное усилие, не посмотрел, что там.

Кира поняла, что лучше не задавать вопросов.

– Ладно, ладно, хорошо! – подняла она руки. Затем повела его в прелоадинг и уложила на каталку, а потом дала наушники и лично закрепила контакты на висках и запястьях президента.

Вероятно, Соколов хорошо промыл мозги своей охране – они только настороженно покачивались, как филины, на почтительном расстоянии от каталки.

Когда все было готово к погружению в пре-сон, Игорь дернул рукой – и телохранители вышли.

– Теперь вы можете говорить правду? – обеспокоенно прошептала девушка ему на ухо. – Нас что, прослушивают?

– Нет, Кира… – тяжело вздохнул он. – Но меня снимают. Двадцать четыре на семь. Вы мало кого интересуете, а вот я – да. Мне ненадолго удалось обеспечить себе алиби, чтобы никто не знал, где я на самом деле, – тут, кстати, тоже везде камеры, только локальные, это по моей просьбе их установили. Это и хорошо, и плохо одновременно, короче, все сложно – просто послушайте… – Соколов беспокойно привстал. – Вы можете меня не спрашивать ни о чем, но сделать то, что нужно? Я хочу в пре-сон. Мне надо… перезаписать кое-что. Точнее, удалить. Одно воспоминание. Тянуть дальше некуда.

– Нет, так не пойдет! – гневно вскинулась Кира. – Я подозревала, что тут везде камеры, но, надеюсь, их хотя бы нет в туалетах и ванных?!

– Нет.

Она испытующе смотрела на него.

– Кое-где. Это правила безопасности.

– Да мне плевать на них! – Кира повернулась к панели прелоадинга и с ненавистью посмотрела на висящий в воздухе экран. – Если вы не будете со мной сотрудничать, ничего не получится. Вы не сможете ходить в сон под моим управлением.

– Я понимаю. Я вам не доверяю… Точнее, доверяю, но только в некоторых вещах. Но ничего другого я пока предложить не могу.

– Ясно… – Она устало опустилась в кресло проводника. – Выбирайте музыку.

– Что?..

– Музыку выбирайте. Вы же видели много раз, как происходит тестирование. «Капсула», запусти рандомайз!

«Капсула» мигнула парой огоньков, и что-то спокойное зазвучало в наушниках Игоря.

– Дальше, – коротко сказал он. – Дальше. Еще. Дальше. Нет. Не подходит. Следующий трек.

Кира не выдержала этого нетерпеливого перебора:

– Да скажите вы ей, что вам надо! Если стесняетесь, я могу выйти. Тут есть клавиатура, введете сами. Я не узнаю, что вы выбрали.

Она вышла, разгневанная, а Игорь в отчаянии уставился в потолок и несколько секунд просто лежал, слушая какой-то совершенно неподходящий пластиковый трек, с которым ни тело, ни мозг никак не резонировали.

Он точно знал, что ему нужно, но боялся попросить это у «Капсулы». Ему казалось, что если это произойдет, то он откроет ящик Пандоры и больше никогда не сможет вернуться к себе прежнему. Это было что-то из самой глубины, куда он никого не допускал, – что-то слишком чувствительное, чтобы быть известным хоть кому-нибудь из смертных.

Игорь медленно встал и ввел название трека на виртуальной клавиатуре, которая появилась под его руками, когда он развел пальцы в воздухе. Он так и не решился произнести его вслух.

Кира вошла и дала ему подышать легким снотворным через маску. Его глаза уже слипались, когда она спросила:

– С какого момента будем стирать?

– Все… – хрипло ответил Игорь. – Все целиком. Вы сами увидите. Я не могу сказать.

– Да вы издеваетесь?! Как я тогда пойму, что уже достаточно?

– После поцелуя… – пробормотал он.

– Что?! Я не слышу!

– После поцелуя, – повторил Игорь чуть громче. – Не вашего, – зачем-то уточнил он. – Все, что после поцелуя, можно не стирать, там уже не важное.

Она рассмеялась, но Соколов никак не отреагировал – его сознание путалось, он засыпал под музыку, – и ей ничего не оставалось, как сесть в кресло проводника, закрепить на себе контакты, надеть очки и маску (ее маска была без снотворного, но с расслабляющим энзимом) и погрузиться в сон в летнюю ночь.

* * *

Дыхание перехватывало – какое-то тугое темное пространство, похожее на воду, с бело-желтыми огнями, бликующими вдалеке, – кажется, по температуре было всего градусов пятнадцать. Кира резво плыла к призрачным огонькам, пока наконец не высунула голову наверх.

– Вот дерьмо! – ругнулась она, потому что поняла: это оптическая иллюзия.

То, что показалось ей поверхностью, выходом, было дном зеркального резервуара, и она снова нырнула и торопливо поплыла еще быстрее, теперь уже в другую сторону, чувствуя, как ноги сводит от холода. Сознание Соколова все еще сопротивлялось – все-таки пре-сон на то и пре-сон, что все происходит без погружения в глубокие слои, а значит, приходится мириться вот с такими неудобствами. И вот перевернутая вода закончилась, и Кира вынырнула на поверхность круглого, довольного большого озера посреди туманного, седого парка с призрачными деревьями. Над берегами, качаясь на тонких ногах, сияли аккуратные головки фонарей – это их свет она видела из-под толщи озера. Она порядком наглоталась воды, хотелось чихать, но Кира сдержалась и начала грести к берегу. Отдуваясь, она села на берег и огляделась. Это явно был какой-то городской парк, но незнакомый и очень просторный – и, судя по толщине деревьев, старый.

Осторожно скрываясь за кустами и отряхиваясь от воды, как кошка, Кира пошла вдоль берега, ища хоть кого-нибудь живого, пока не увидела метрах в двадцати от себя пару – мужчину и женщину: он высоченный и широкоплечий, она – небольшая, гибкая и тонкогубая, с черными круглыми глазами лани. По ощущениям, во сне было часов десять вечера. Явно не лето: на этих двоих куртки, а в парке больше никого. Кира пожала плечами – воспоминание как воспоминание, только непонятно, кто эти люди.

Она присела и спряталась, продолжая наблюдать, и нажала себе на запястье. Во сне оно было пустым, но в реальности там находился датчик, который управлял захватом воспоминаний. Кира почувствовала легчайшую вибрацию поверхности – кажется, она одна из всей лаборатории ее различала, – это «Капсула» захватила сон и начала его сканировать, чтобы потом замылить и стереть.

Девушка напрягла слух, пытаясь разобрать, о чем говорят люди.

– Аришка, ну ты чего, какой аборт, конечно, я не хотел, чтобы ты его делала. Это так было, помутнение. Подумаешь, в клинику разок съездила, ну потыкали тебя лазером, но ты же умница, вовремя остановилась. А я молодой был, дурной.

«Родители!» – обожгла Киру внезапная догадка. Она дернулась, подавив желание отвернуться и не смотреть, но вдруг увидела стоящего практически у них за спинами маленького черноволосого мальчика. Он держал в руках светящуюся портативную приставку для игр.

Кира зажала себе рот рукой.

Он был таким маленьким, совсем не похожим на себя взрослого. От него – только губы с опущенными уголками и глаза. Оказывается, эти глаза побитой собаки всегда были при нем, даже в детстве.

– Вот как, а сейчас, значит, не молодой? – Арина манко засмеялась и запустила руку мужу под рубашку, щупая живот. – Пузо отрастил? Все?

– Ах ты, зараза! – басисто расхохотался мужчина, и облапал ее всю, и разложил на куртке, и задрал ее свободное платье до самой шеи, расстегнул лифчик и стал мять маленькую, белеющую в полумраке грудь, и она отвечала жарко, с готовностью, обхватив его тело тренированными ногами.

Огни фонарей дрожали и чертили полосы по всему озеру, проникая в глубину, а Арина стонала и плавилась под руками мужа.

Мальчик все стоял, как маленькая статуя, пока они наконец не прекратили; они тепло обнялись, отец обхватил руками лицо Арины, поцеловал ее и сказал:

– Дура ты, Аришка. Люблю я тебя. Даже сына готов терпеть ради тебя. А ты мне мозг выносишь.

– Я тебя тоже очень люблю, Сашенька.

Только сейчас Кира очнулась, будто от наваждения, и услышала, как рядом с ними, в траве, видимо, из портативной колонки или из какого-то еще девайса играет тихая музыка – старый рок, нежный и грустный, как жизнь в своем зените и увядании, но Кира не могла разобрать слов, только мотив, совершенно ей не знакомый.

В этот момент Арина обернулась и резко одернула платье.

– Как ты, сынок? – спросила она, улыбаясь. – Люблю тебя. Скоро домой поедем.

Мальчик медленно попятился в тень, и тогда «Капсула» снова едва заметно задрожала – очевидно, этот блок воспоминаний закончился и она автоматически перестала захватывать его.

«И… это все? Господи, из-за этого весь сыр-бор? Получается, он хотел удалить воспоминание о том, что его родители друг друга… любили? Что он за биоробот?..»