Текст книги "Девочка со спичками"

Кира разочарованно посмотрела на озеро – ее миссия окончена, нужно искать место, чтобы незаметно нырнуть и вернуться, ничего не нарушив в мозгу Соколова, – как вдруг что-то заставило ее снова перевести взгляд на родителей Игоря.

Сзади к ним медленно, вязко растягивая шаги, шла фигура, одетая в черное.

Это была страшная фигура.

Кира чувствовала таких всем своим нутром – она была интуитом, и это часто помогало распутывать самые необычные повороты снов.

Поступь создания была нечеловеческой – звериной, драконьей, – так шло зло, так шло Жуткое. Она понимала, что это что-то фрейдистское, протуберанец, внедрение в сон, какой-то импульс – все что угодно.

Арина беззаботно обернулась к черной фигуре. Лицо существа было скрыто под капюшоном, и Кира не могла рассмотреть его.

«Потом увеличу на записи», – мелькнула мысль.

Муж Арины, Александр, тоже обернулся к черному человеку.

Существо явно пришло не с добром, но люди на берегу улыбались ему, они не бежали и не боялись, хотя любой, кажется, испугался бы.

Родители Игоря словно были рады его приходу.

Арина кивнула черному человеку как старому знакомому.

Музыка продолжала играть.

И тогда человек-тень протянул отцу Игоря пистолет. В полной тишине оружие буквально отделилось от черной руки – выглядело это до мурашек жутко, – и отец взял его и, послушно приложив к голове, выстрелил себе в висок.

– Твою мать… – простонала Кира себе в кулак, еле сдерживая тошноту.

В свете фонаря она отчетливо увидела, как Александр упал набок и под ним быстро начала растекаться большая жирно-блестящая лужа крови. Сцена была ужасающе четкой на фоне генеративного пейзажа парка, который продолжала поддерживать «Капсула».

«Это настоящее воспоминание? Оно такое отчетливое… Но как Соколов мог видеть самоубийство собственного отца и ничего не сделать?»

Арина вскрикнула и обхватила тело мужа, начала трясти его, но он не вставал, а она как будто не понимала, что он уже мертв, окончательно и бесповоротно.

Кира ткнула в запястье, чтобы понять, что она сейчас наблюдает, – «Капсула» отозвалась уверенной вибрацией. Сцена с выстрелом была настоящим воспоминанием.

«Господи, что это за дерьмо, что это такое…»

Она побежала, задыхаясь, к дальнему краю озера. Ветви кустов хлестали ее по ногам, цеплялись за одежду, а она все бежала, уже не заботясь о шуме. Кира бросилась в воду и поплыла, постанывая и тряся головой от холода, но она была по-настоящему счастлива, когда коснулась зеркального дна: адский колотун хотя бы немного отвлекал от увиденного.

– Твою мать… – дрожащим голосом повторила она, стянув с себя очки, и поморщилась от плоского, режущего веки света лаборатории.

Игорь все еще спал, его зрачки хаотично дергались под ресницами, лицо вытянулось и посерело – он, без сомнения, тоже видел все в деталях и, похоже, не в первый раз.

Девушка вывела Соколова из сна, сунула ему, еще не окончательно проснувшемуся, воду (после серфинга почти всегда страшно хотелось пить) и выбежала в коридор, не в силах взять себя в руки.

Кира не понимала, почему этот сон так потряс ее. Казалось бы, рядовой кошмар, но она не могла сказать точно, воспоминание это или фантазия. На фантазию походило мало – из-за реалистичности сна складывалось впечатление, будто Соколов либо был свидетелем чего-то подобного…

«…либо убил сам».

Президент вышел позади нее из прелоадинга.

– Голова тяжелая, – деловито отрапортовал он ей в спину. – Что вы стерли? Все получилось? О чем был сон?

– Так, детское воспоминание. Все получилось, – сглотнула Кира. Она поняла, что он врет, – по крайней мере, часть сна с убийством «Капсула» точно не стирала, девушка была в этом уверена. – Вас проводить?

– Сам дойду, спасибо, – буркнул Игорь и на плохо гнущихся ногах пошел к обеспокоенным телохранителям. – Все нормально, нормально со мной! – прикрикнул он на них, и те с тревогой переглянулись между собой.

Только спустя час, когда Соколов уже давно уехал, Кира решилась зайти в прелоадинг.

Музыка в наушниках Игоря больше не играла.

Она медленно вставила их себе в уши и набрала в поисковой строке:

Родители Игоря Соколова

* * *

Соколов не поехал ночевать в Семиречье – сегодня он выбрал башню, хотя она и находилась на противоположном конце Москвы, ближе к центру. Только в середине ночи он вошел в спальню. Коптеры было встрепенулись, приподнялись, жужжа, с насиженных мест и замигали красными огоньками, но Игорь прошел дальше, в ванную, и дверь за ним бесшумно закрылась.

Он сел на пол, оцепенев, и обхватил голову руками. Вдруг часы завибрировали от голосового вызова, он машинально нажал «ответить».

– Игорь Александрович, говорит Геворг, простите за поздний звонок. Вы все четко сегодня сказали, но я не могу оставить это как есть. Что с вашей мамой делать будем?

Игорь молчал.

– Игорь Александрович, вы меня слышите?

– Да, – хрипло ответил он. – Делай все прямо сейчас. И выведи мне на экран.

– Я вас понял.

– И да, ты уволен. Ничего не поменялось с обеда.

– Я вас понял, – сглотнув, повторил Геворг.

Раздались короткие гудки. Игорь тяжело поднялся, прошел из ванной в кабинет и упал в кожаное кресло. Лениво покрутился вокруг своей оси несколько раз, чтобы закружилась голова. Потом открыл тумбу из темного камня, достал оттуда бутылку виски, наушники и сказал:

– Кристин, выведи на экран трансляцию, а на фоне включи… – Он задумался. – А какую музыку я обычно у тебя прошу?

– Могу проверить ваши плейлисты.

– Давай…

Став взрослым, он крайне редко слушал музыку.

– К сожалению, в плейлистах ничего не нашлось. Там есть только одна песня. R.E.M. – Loosing My Religion. Обычно вы просите у меня ее, когда, цитирую, говорите: «мне плохо».

– О’кей, ставь, – коротко согласился Соколов.

– Прекрасный выбор! – шелковисто одобрила Кристин. – Приятного просмотра!

* * *

«Мать: Соколова Арина Леонидовна, прима-балерина Мариинского театра. – Глаза Киры бегали по строчкам текста. – Отец: Соколов Александр Петрович, генерал-майор. Найден мертвым в собственной квартире в возрасте сорока семи лет. Основная версия следствия – самоубийство огнестрельным оружием».

На этом статья в «Википедии» заканчивалась.

– Блин, вы что, издеваетесь?! И это все? А не основная версия – это какая?

Кира яростно стала искать дальше, но все упоминания о семье Соколова как будто кто-то подтер. Она раздраженно постучала пальцами по столу:

– «Капсула», включи запись сна, найди на видео человека с пистолетом и покажи его ближе.

* * *

Огонь на проекции в кабинете Игоря разгорелся так бурно, что очертаний тела, которое въехало в жерло крематория, почти не было видно.

Панорамные динамики тихо пели:

 
Oh life is bigger
It’s bigger than you
And you are not me…[7]7
  Строки из песни Losing My Religion американской рок-группы R.E.M. «Жизнь больше / Больше, чем ты / А ты – это не я…» (англ.)


[Закрыть]
 

Соколов сидел неподвижно и смотрел, как языки пламени лижут тренированные тонкие щиколотки балерины Арины Соколовой – те самые щиколотки, которые два часа назад во сне целовал Александр Петрович.

– Прости меня, – сказал он, глядя в огонь, и опрокинул в себя полстакана виски.

* * *

Кира выдохнула, откинулась в кресле и стащила с себя очки.

– Этого просто не может быть. «Капсула»… – с трудом выдавила она. – Включи последний проигранный трек.

«Капсула» послушно включила.

Музыка с озера.

Гитары, какой-то вкрадчивый ритм, сложный и простой одновременно. Голос.

 
Oh life is bigger
It’s bigger than you
And you are not me
The lengths that I will go to
The distance in your eyes
Oh no I’ve said too much
I set it up.[8]8
  «Жизнь больше / Больше, чем ты / А ты– это не я / Я отправлюсь куда угодно / Чтобы стать ближе к тебе / О нет, я сказал слишком много / Но в этом и был мой план» (англ.).


[Закрыть]
 

Кира не могла поверить в то, что увидела на записи, хотя это и было самым простым объяснением. Она слушала музыку и не понимала, как теперь относиться к Соколову.

Пока что ей просто было страшно – но она твердо решила выяснить абсолютно все, что он от нее скрывает.

* * *

Уже под утро, когда огонь догорел, Соколов увидел, как промышленный робот ссыпает горстку пепла в металлический ящик.

Игорь устало положил голову на руки. Он в сотый раз прокрутил в голове обрывок сна, который увидел в «Капсуле». Он так и не понял, как оказался на берегу озера и что было до этого, но помнил, как мать улыбалась ему, одергивая платье, и приподнималась с земли, и даже отец смотрел благосклонно, хотя Игорь никогда не видел его таким при жизни. Почему? Что было до?..

«Значит, „Капсула“ все-таки работает?.. Кира удалила воспоминание – но какое?..»

А потом Игорь из сна протянул отцу пистолет – и отец убил себя.

«Геворг, сука, был прав. И Крайнов. Они все были правы. Это я убил его. И теперь она тоже об этом знает».

Соколов сжал лицо ладонями и беззвучно заплакал. Он представлял, как мерзко и тошнотворно выглядит со стороны, – но камер рядом не было.

Как заведенный, он крутился в своем кресле до головокружения и снова пил, много, очень много, а потом побежал в туалет, и его вырвало.

Только стоя на коленях в мягком свете своей роскошной ванной и наблюдая, как в качающуюся жижу унитаза падают слезы со щек, он наконец признался себе: то, что он сказал Кире месяц назад о своей жизни, было чистой правдой.

Его жизнь – жизнь убийцы собственного отца – была по-настоящему отвратительной и уебанской.

Max 1*1: Смотрел марафон сегодня?

Arrat: А стоило? Я не слежу за объектом постоянно, как ты

Max 1*1: Посмотри внимательно с сороковой минуты. Он вбегает в тоннель. Дальше монтаж. Его забрали оттуда.

Arrat: Ахахха, ну это в его духе, он же наркоту юзает только в путь, куда ему марафон бежать

Max 1*1: Дело не в этом

Arrat: А в чем?

Max 1*1: Я тебе скидывал ссылку в прошлый раз.

Пользователь Max 1*1 офлайн

Бадминтон

Угрюмая соседка по купе кашляла, мешала думать.

Колеса отстукивали: «Ты куда-куда-куда? За-чем – за-чем-за-чем? Он тебе кто-кто-кто?..»

И правда – кто? Зачем? Куда?

Кира помчалась из Москвы в Петербург на следующий день после удаления воспоминания Соколова, хотя ей вдруг стало казаться, что она все это выдумала: не было ни «черного человека» с пистолетом, ни озера в парке, да и Соколов к ней вовсе не приезжал. Одна только песня, которая осталась в плейлисте «Капсулы», как тоненькая ниточка, вела ее в тот тревожный вечер и раз за разом прокручивала в мозгу клубок: «Соколов – его отец – убийство».

Кира и так и эдак уговаривала себя, что это не ее дело, что цели у нее совсем другие, что она не за этим создавала «Капсулу», – но страх и желание знать все-таки победили: она стала искать в Cети хоть что-нибудь о том дне…

Поезд все летел и летел вперед, мимо со свистом и гудением проносились его серебристые копии, такие же скоростные и безжалостные, – и от этого звука девушка постепенно успокоилась. Она отлепила одеревеневшие руки от живота – Кира часто их так прижимала к себе неосознанно, когда нервничала, – и легла в глубокое мягкое кресло. Она надела наушники, хотя в них не было музыки, только чтобы не поддерживать с соседкой по купе ненужный натянутый разговор. Кира не отрываясь смотрела на темно-зеленые елки и ясени за окном, которые плавно растягивались в длинные полосы и исчезали в севшей на хвост поезда темноте.

* * *

Наутро после сеанса в «Капсуле» с Соколовым Кира безуспешно насиловала поисковик. Она пыталась достать из легального сегмента Сети то, чего в нем никогда не было, – правду:

Самоубийство Александра Соколова

Семья Игоря Соколова

Игорь Соколов, детство

Но натыкалась она только на слащавые воспоминания соседей и одноклассников. Они слишком старательно хвалили Соколова и его семью, надраивая и без того слепящий нимб президента. Кира бесилась, схлопывала поисковик, ходила курить по десять раз за день, отменила все встречи – но ничего ценного так и не нашла.

Мечникова прожигала глазами наручные часы, – сообщений от Соколова не приходило, да и зачем бы он стал ей писать? В конце концов Кира не выдержала – перелогинилась, запустила режим инкогнито и другой браузер и полезла в даркнет.

Проторчав там около часа, она набрела на пачку более-менее ценных роликов: это были, кажется, соседи Игоря по самому первому дому, где он когда-то жил с родителями, – на Циолковского, 11, в Петербурге. Кого и чего боялись эти люди, все сплошь с заблюренными и замыленными лицами, Кира предполагала, но это еще больше настораживало: слишком уж нестройная картина складывалась о семье Соколовых.

«Знаем, конечно, жили тут они долго, а потом разругались и разъехались. Ну, это же жизнь, у всех бывает. Про отца его ничего не знаю, но дело громкое было, да. Убили его. Говорят, его еще за незаконный сбыт привлекали и госизмену на него посмертно повесили, но этого я вам не скажу точно, не скажу».

«А, это родители Игоря Александровича-то? Мать балериной в Мариинке была, редкостная красавица, умерла вот, кстати, пару месяцев назад, вы слышали? В Москве умерла. Ну, она тут уже не жила давно. А отец его с собой покончил лет двадцать тому, в этой квартире как раз, наверху. Туда после этого полиция и ребята в штатском табунами ходили, все фиксировали. Квартиру месяца на три опечатали, а перед тем труп достали и увезли, непонятно куда. Президент тогда еще мальчишкой был, в гимназии военной учился. Не приезжал ли сюда? Нет, даже вроде, говорят, на похоронах не был».

«Развелись-то они очень давно, говорят, по договоренности брак у них был, а потом жили каждый со своими любовниками – но жили тихо, мирно, никогда шума от них не было, и мусор их уборщица всегда выносила. Сам-то Игорь Александрович отсюда в семь лет сбежать пытался – ну, как родители официально развелись, так и пытался. Не скажу, что это правда, но ходят такие слухи, старожилы помнят, как его искали. А я тут только с сороковых живу, так что правды всей не знаю. Да и с подоконника, говорят, его снимали тоже – это он один раз такое выкинул, и больше вроде не повторялось. Потом его услали в гимназию, и он тут жить перестал».

«Жил тут Сашка Соколов, генерал, конечно, помню. Правда, сын его совсем на него не был похож. Сашка-то огромный такой шкаф, светло-русый, усатый – вояка такой, даже в гробу, говорят, лежал по стойке смирно, а Игорь Александрович в детстве был темненький, худенький, с во-от такими глазищами, вечно будто больной или не выспавшийся. Слонялся тут один, никогда у него толком друзей не было – да и сам он почти не разговаривал, только с шаром своим железным, но это у них у всех по юности такие компьютеры были, модно это было тогда – с голосом, но без экрана. А сейчас-то он вон где, на самый верх забрался, не помнит уже корней своих. Хотя во всех интервью хвастается, что, мол, из простых людей вышел. Ну да, из простых. Не сильно-то простые были Соколовы. Весь шестой этаж занимали. Так, ну мне пора, простите».

«Игорь Александрович в детстве вел себя тихо, незаметно, особо ни с кем не дружил. Отец его был генерал и самоубийца. Но говорят, что все не так просто с его смертью. Кто-то даже рассказывал, что жена это, Арина, постаралась – из мести, потому что он любовницу завел. Нашли его в неестественной позе, хотя дверь закрыта была. Так что если и убили, то это кто-то из своих же. Да и теперь уже не докажешь – сколько времени прошло».

«Говорят, когда отец их бросил, Игорь Александрович маленький сбежать за ним пытался, вернуть хотел. Любил его очень. А потом его в колледж мать отправила, в какой-то военный. И был он там аж до восемнадцати лет. Ну вот так и повелось: никто о нем ничего до сих пор не знает, и что в голове у него – тоже. Мы, конечно, всецело за Игоря Александровича, вы не подумайте. Но вон двор-то у нас разваливается, а президент про свое родное гнездо даже не вспоминает. Не дело это. Хоть бы денег дал на ремонт, что ли? Вы ему там передайте, пожалуйста!»

Кира шумно выдохнула, потерла руками виски и нехотя запустила еще один ролик, совсем короткий, – кажется, это говорила какая-то пожилая женщина. Голос ее был до неузнаваемости видоизменен алгоритмом маскировки и напоминал робота.

«С матерью он никогда не был близок. Его их соседка нянчила – давняя знакомая матери Соколова-старшего, Баташева ее фамилия. Приличная с виду женщина, но как он президентом стал, три замка в квартире поставила и с журналистами не общается. Так что если и расскажет вам кто-то о нем подробнее, чем я, – то только она. Но это вряд ли, очень вряд ли».

«Ну наконец-то!»

Кира больше не выходила наружу, курила прямо за рабочим столом. Она судорожно вбила в поисковик:

Баташева, Санкт-Петербург, Циолковского, 11, слитые базы прописок

Пробежалась глазами по результатам выдачи – так и есть, няня Соколова все еще жила в том самом доме, некая Баташева Валерия Ивановна.

Мечникова помолчала пару минут, словно на что-то решаясь, – а потом свернула проекцию и вышла из-за стола.

Занятая своими мыслями, она чуть не врезалась в Стрелковского в коридоре и, торопливо извинившись, прыгнула в такси до Ленинградского вокзала.

* * *

Кира покупала билет впопыхах и не посмотрела на время прибытия – и потому в три тридцать утра очнулась от резкого толчка: поезд стоял на конечной, пассажиры тащили вещи наружу, в белую ночь. Она сквозила в окнах вагонов и где-то вверху, в самом зените неба уже смешивалась с нежной акварелью питерского утра.

Отчаянно борясь со сном, она вышла на перрон и задумчиво посмотрела на поток бегущих людей. Там, за головами, за автоматическими пунктами досмотра, уже просыпался Петербург – странный и так до конца и не понятый ею город. И хотя москвичам не требовались визы, чтобы сюда кататься, она бывала здесь от силы раз пять за жизнь – и все на каких-то конференциях, мимоходом.

Ни разу она не прогулялась по Питеру куда глаза глядят, не присмотрелась к линиям и домам, похожим на каменные статуи в музее; не выпила коктейль в маленьком уличном баре на два столика и не поболтала ни с одним коренным петербуржцем, чтобы понять, чем тот дышит, о чем мечтает и почему до сих пор никуда отсюда не уехал.

В этом городе можно было жить, только гуляя, на ходу, без остановки впитывать пронизывающий ветер, щупать лужи промокшими ногами, приглаживать в зеркале кудри, что появлялись от влажности даже на самых прямых волосах; жить от гостей до гостей, от разговора к разговору на кухнях коммуналок. Они, коммуналки, как класс все еще существовали, хоть и прикрывались новенькими ремонтами и вывесками «Коливинг» и «Хостел». И казалось, что если поскрести стены питерских домов как следует, то можно сковырнуть все новое и наносное и приоткрыть тайны прошлого, зов которого и привел ее сюда.

Остро пахло нагретыми рельсами, дешевой выпечкой и электричеством, которое гудело в высоковольтных проводах. Ни запаха залива, ни криков чаек пока не наблюдалось, и Кире даже показалось на секунду, что она приехала не туда, – но сияющая вывеска «Московский вокзал» ее успокоила.

За спиной Мечниковой болтался белый рюкзак. Она машинально затянула лямки потуже. В рюкзаке валялись только ручка-диктофон и походный набор, запаянный в пластик: зубная щетка, расческа и смена белья. Она купила этот набор впопыхах на Ленинградском вокзале в красном кубе-автомате «Все для путешествий».

«Должно быть, это автомат для очень легкомысленных путешественников», – подумала она, подставляя сканеру лицо для оплаты.

Кира обычно уезжала так, будто вовсе не собиралась возвращаться, без обратного билета и с минимумом вещей. Пару раз из-за этого она даже оказывалась в неловкой ситуации, потому что пыталась объяснить мимолетным знакомым, почему уже две недели торчит где-то под Псковом, в Костроме или во Владивостоке, хотя в этих городах у нее ничего и никого нет.

Она одинаково сильно любила как маленькие хара́ктерные города с историей, так и суматошные миллионники, из которых можно было прыгнуть в электробус или арендованную машину и умчаться куда-то еще дальше, к черту на рога. Долго оставаться на одном месте ей категорически не нравилось, и она даже в Москве то и дело меняла съемные квартиры, чтобы не привязываться к одному месту слишком сильно. В состоянии привязанности для нее крылась какая-то уязвимость, небезопасность, неправильность – как будто ты принадлежишь чему-то, а не управляешь своей жизнью сам.

Кира почти никогда не договаривалась о встречах с сетевыми знакомыми, чтобы не быть обязанной общаться с человеком, который в реальности мог оказаться неприятным, – и потому в поездках особенно остро ощущала свое одиночество.

На вокзале в Петербурге ее, конечно, никто не ждал.

И хотя, стоя на перроне очередного города, Кира часто представляла, как кто-то зовет ее в толпе, в реальности при таких обстоятельствах она никого так ни разу и не встретила.

В мыслях Киры человек, встречающий ее, всегда был хорош собой, спокоен и высок – но она никогда не могла рассмотреть его лица, видела только руку над толпой. Он звал ее, она слышала смех в его голосе, но он не бежал навстречу и не суетился, потому что знал: она уже здесь и никуда от него не денется. Поток людей скоро иссякнет, и они увидят друг друга – только надо еще чуть-чуть, совсем немного подождать.

В глубокой задумчивости Кира простояла на перроне минут десять, а потом тяжело вздохнула и продиктовала часам адрес, который еще по дороге на Ленинградский вокзал заучила наизусть:

– Циолковского, одиннадцать.

Часы послушно вызвали ей беспилотное такси.

* * *

Маленький закрытый дворик состоял из четырех домов. Первый дом, фасадом глядящий наружу, был постарше, высокий, фасонистый и островерхий, из выгоревшего рыжего кирпича; другие, которые образовывали с ним «колодец», были пониже и попроще, серо-розовые и немного обшарпанные – как, впрочем, и почти весь остальной Петербург.

Решетчатая калитка ожидаемо оказалась закрыта. В такую рань во дворе никого не было, только перекатывались в тишине от ветра комья тополиного пуха. Асфальт уже начал потихоньку раскаляться и черстветь от жара, и где-то в торце серо-розового дома сквозь открытое окно зашкворчала сковородка. Кира с завистью сглотнула – она не ела со вчерашнего обеда и совсем не отказалась бы перекусить.

Рыжий дом и оказался тем самым номером одиннадцать. Он был полностью отреставрирован в стиле «возвращения к истокам»: строители удаляли советские, перестроечные наслоения, следы нулевых, тридцатых и сороковых и восстанавливали здание в оригинальном виде, каким его когда-то задумал самый первый архитектор.

Конек покатой крыши дома был похож на крест из белых и охровых кирпичей. Они резко отличались по цвету от основного массива здания: должно быть, конек пристроили позже. Высокие окна, широченные подоконники, забитые цветами, круглые окошки под крышей – там наверняка до ремонта селились голуби, подумала Кира, – и пара-тройка каминных труб. Дом как дом.

Потомившись с полчаса у калитки, Мечникова наконец дождалась: какой-то сонный щетинистый мужик в необъятных штанах, которые хлопали, как паруса, от малейшего ветра, выпал из подъезда с тощим старым йоркширом на поводке. Она прошмыгнула во двор за спиной собачника и опустилась на первую попавшуюся лавочку.

Двор производил впечатление благополучного и благообразного бюргера, который как-то воскресным утром вышел за хлебом, а потом разболтался с соседями и забыл, за чем шел. Никакой суеты, никакого пафоса, навязчивых и нарочитых клумб искусственной формы – так, пара разросшихся без ухода кустов сирени под окнами да шапки высокой травы и незабудок в оторочке из все тех же красных кирпичей. Дом стоял на земле крепко, от него веяло каким-то убаюкивающим покоем и беспечностью длинных летних каникул, когда можно сесть на балконе в шортах и, закинув ногу на ногу, утонуть в толстой книге или фильме обо всем и ни о чем.

По низу дома ютились бестолковые магазинчики, в средних этажах располагались однушки и двушки жильцов попроще, а верхние этажи с мансардами занимали, по-видимому, персонажи побогаче. Многокомнатные квартиры пятого и шестого этажа были соединены друг с другом – это Кира поняла по обилию одинаковых тяжелых штор на окнах. Похоже, именно на одном из этих этажей и жили когда-то Соколовы.

После многочасового чтения и просмотра видео о «соколовских местах» в сети Мечникова сделала вывод, что дом этот не пользуется популярностью у туристов – должно быть, потому, что сам Соколов не бывал здесь с момента переезда из Петербурга, уже лет двадцать как.

«Он перестал сюда приезжать после того, как умер отец», – резанула Киру очевидная мысль.

– А вы к кому? – подозрительно прищурился собачник. Йорк вился у его ног и возбужденно тявкал, пытаясь упереться микроскопическими передними лапками в Кирины джинсы.

– О, наверное, к вам. Я биограф. Пишу о семье Игоря Соколова.

«В конце концов, даже если меня схватят – ну что они мне сделают? Соколову нужна „Капсула“, точно нужна – так что максимум немного посижу в тюрьме за дискредитацию личности президента».

– Опять на Соколова копаете? Сколько вас таких развелось! Ходите сюда, как к себе домой, задолбали! – Собачник ругнулся сквозь зубы, но удержался от мата, потому что Кира испуганно заморгала. Выглядело это очень по-женски и уязвимо. Собачник немного смягчился.

– Лан, заходи. Как, говоришь, тебя зовут?

Она юркнула следом за ним, и они стали подниматься по лестнице со старинными витыми перилами. Лифта в доме не было.

– Кира.

– Водку будешь, Кира?

* * *

– Ну, смотри, Баташева – тетка строгая, но справедливая. – Раздобревший от водки в восемь утра, Людовик постукивал пальцами по столу. – А тебе она зачем?

Кира курила, пытаясь выглядеть незаинтересованной.

– Да так, книгу хочу написать, но не о Соколове, а о его семье и близких. Я знаю, что они с Валерией Ивановной были близки.

– Ну, это факт, она своим знакомством с семьей президента очень гордится. Но тебе дверь точно не откроет. Она давно на эти темы не общается.

– А вы что, ее лично знаете?

– Ну да. Только мне в магазин надо. Опаздываю я.

Кира поняла, к чему он клонит.

– Сколько?

– Да ты чё, совсем уже?! Мне твои деньги московские сраные не нужны.

– Ладно, ладно… – Кира легко встала и пошла ко входной двери.

– Пятьсот! – прокричал ей в спину Людовик. – Нет, шестьсот!

– Всего? – Кира удивленно обернулась.

– Не рублей. Тысяч.

Она поперхнулась – деньги у Киры, конечно, были, соколовские, что казалось ей особенно ироничным, – но жадность Людовика просто поражала.

«Так вот на что ты тут пьешь и йорков покупаешь!» – подумала Кира, вкладывая в его руку токен.

Людовик довольно крякнул и спрятал токен в карман.

– Я Баташевой по хозяйству иногда помогаю. Ну, там, полку повесить или стиральную машину починить. Я ее предупрежу, что ты придешь. Замолвлю словечко. Но дальше ты уж сама, идет?

* * *

Кира стояла напротив нужной ей квартиры, не решаясь позвонить – понимала, что шанс будет только один. Людовик уже должен был предупредить Баташеву, но Мечникова медлила, осматривала стены бледно-зеленого цвета, окна, засиженные мухами, с разводами от тряпки и белесым налетом пыли в углах.

По всему выходило, что семнадцатилетнего Соколова даже не было здесь, когда отец застрелился. Но что-то все-таки не давало Кире покоя, какая-то деталь, которую она, кажется, упускала, – ведь не может же быть, чтобы черный протуберанец из сна появился просто так.

«Или тебе просто очень хочется найти, в чем его обвинить».

Кира с досадой сунула диктофон в карман.

Кнопка дверного звонка оказалась тугой и долго не поддавалась. Звука не было.

Нажала поэнергичнее. Ничего не изменилось.

– Та-а-ак… – протянула Кира.

«Уходи отсюда, она все равно ничего не видела, такие только короткие юбки девок обсуждают, сидя на лавочке».

Мечникова осторожно постучала.

– Кто там? – Чистый, не скрипучий и не старческий голос ответил ей из-за двери мгновенно, и она чуть не вскрикнула – настолько это было неожиданно.

– Я Кира. Биограф. Я от Людовика.

– И что? – снисходительно спросил голос. – Если вы по поводу Игоря Александровича, то я не даю интервью. Мне нечего вам сказать.

Внутри квартиры послышался писк дополнительных замков – кажется, Баташева собиралась запереться плотнее.

– Я только хотела спросить кое-что о смерти его отца. Это быстро, я займу не больше десяти минут.

– Мне это не интересно. Не хочу.

– Для Игоря Александровича это важно. Его отец… То, что с ним случилось… Кажется, это было не самоубийство. Я уверена, что это было не оно…

– Уходите! Семья Соколовых – мои давние друзья, добропорядочные, честные люди, нечего тревожить их память! Ариночка только недавно от нас ушла, три месяца как, а вы опять за свое – копаете, как кроты… Хорошая была семья, и Игоречка они любили. Уходите!

Загремела щеколда – видимо, Баташева не слишком доверяла современным замкам.

– Да его мать аборт хотела сделать, когда была им беременна, а отец на этом настаивал! – отчаянно прокричала Кира. – И Игоречек ваш выжил чудом! А так-то да, они его очень любили.

Возня за дверью прекратилась.

– Откуда вы знаете? – еле слышно спросил голос.

Кира усмехнулась:

– Есть источники.

Баташева помолчала.

– Это очень большой секрет. Арина за всю жизнь так никому об этом и не сказала, кроме родной сестры, которая умерла пять лет назад, и меня. Кто вы такая?

Дверь распахнулась.

На пороге стояла сухонькая загорелая женщина, одетая в хорошо отглаженный домашний хлопковый халат, усыпанный розовыми, лопающимися от обилия лепестков пионами. Настоящая холеная петербурженка, наверняка потомственная и, может быть, даже из знатной семьи. Она явно хорошо знала свои сильные и слабые стороны и выгодно их подчеркивала. На тонкой коже ее скул сияли легкие румяна – Кира внутренне восхитилась ухоженностью «старушки». На вид женщине было лет пятьдесят, но чисто логически Кира понимала, что на самом деле ей за семьдесят – иначе как бы она могла нянчить маленького Соколова?

«Может, дочка Баташевой?» – пронеслась неловкая мысль, но дама в дверях тут же развеяла ее сомнения:

– Да не бойтесь вы! – Она хрустально рассмеялась. – Меня Валерией Ивановной зовут. Но для вас – просто Лера. Так уж и быть, заходите. Заинтриговали меня. Подозреваю, вы голодны?

* * *

– Так вот я и говорю, со смертью Сашечки Соколова не все ясно, далеко не все. Камер-то тогда не было. А появились они как раз накануне того дня, когда он погиб, царство ему небесное. Как раз за сутки до того. И потом всю неделю тут пауки эти ползали.

– Какие… пауки? – Кира смутилась, вглядываясь в абсолютно спокойное лицо женщины.

– Ну, камеризаторы эти. Черные такие люди с липучками на руках, которые по стенам лазать умеют. Камеры они ставили тут, по всему подъезду, и в квартире Соколовых тоже – даром что тело отца Игоречка еще не остыло. Сволочи они. Души у них нет.

«Какой он вам Игоречек, он же здоровый лоб тридцативосьмилетний, к тому же президент!» – про себя прыснула Кира, но серьезно покивала собеседнице.

Валерия Ивановна явно гордилась знакомством с Соколовыми, хотя и не хвасталась в открытую, как остальные жильцы дома номер одиннадцать.