Текст книги "Высотка"

Набираем статистику

В баевской записке был только номер телефона, нацарапанный сикось-накось, куриной косточкой, наверное. Не перетрудился, подумала я. Остальное по умолчанию или как бы интрига. Сейчас все брошу и побегу звонить. Размечтался.

Я сунула записку в тумбочку и вернулась к таблицам движения планет, которые носили поэтичное название эфемериды.

Астрология была моим очередным антинаучным увлечением. Я втянулась в нее, потому что втянулся папа. Накупил книжек, изучил птолемеевский «Альмагест», за пару недель освоил несколько современных систем, дело-то нехитрое. Естественно, он не верил ни в какие космические вибрации, а просто развлекался на досуге. Его развлечения всегда были связаны с вычислениями, вместо вечерней гимнастики он интегрировал, и астрология на какое-то время стала для него легкой комбинаторной разминкой.

Я тоже не верила, но вычисляла с азартом. Мне нравилось составлять звездные портреты своих друзей и знакомых, я набирала статистику. Похоже или нет? Памятуя о том, что незабвенный Иван Петрович Павлов создал свою теорию темперамента, вдохновленный учением Гиппократа, я намеревалась приложить астрологию к психологии. За идеей звездных влияний наверняка пряталась другая идея – о базовых компонентах личности. Сколько их и за какие процессы они отвечают? Я тогда не знала, что с этой задачкой уже пободался другой великий психолог – Карл-Густав Юнг, и что за подобные проекты берется каждый второй неофит факультета психологии.

Прогнозы меня мало интересовали, я их не составляла, даже если очень просили. А вот натальные карты и гороскопы – запросто. С течением времени их скопилось десятка три, и я заметила, что количество совпадений явно превышает порог случайного. Но иногда получалось смешно, особенно с Гариком.

Гороскоп Гарика оказался перенасыщен гармоничными аспектами. Помимо замкнутых конфигураций обнаружились многообещающие незамкнутые, которые вступают в игру при наличии благоприятных внешних влияний. Попадись он в руки хорошей женщине, она бы замкнула их куда следует, однозначно. Что касается его внешности, то это был, судя по констелляции небесных тел в первом доме, тучный дядька («внешность городничего» – так сообщал учебник) и большой начальник, второй дом указывал на серьезный источник дохода, а прочие – на счастливую семейную жизнь.

(Слушай, а тебя случайно в роддоме не подменили? – спрашивала я. Где все это великолепие, куда ты его дел? Внешние влияния не благоприятствуют?)

Танька выходила многодетной матерью, что тоже очень удивляло. Года через два она должна была эмигрировать, причем навсегда. Меня этот вариант не устраивал, но зато он устраивал Акиса, который планировал по окончании университета вернуться на родину. На шее Акиса, согласно гороскопу, висело четверо или пятеро детей, то есть на один-два больше, чем у Татьяны. Разберемся, говорил он, согласуем как-нибудь. Акису нравилась Татьяна, и он просил, чтобы я там что-нибудь подмухлевала и мы могли совместными усилиями убедить ее эмигрировать именно на Кипр. Я просчитала резонансный гороскоп на них обоих – безрезультатно. Их карты не симпатизировали друг другу и создавали бесконечно напряженную комбинацию. Но Акис не унывал: человек – кузнец своего счастья, астрология фигня, Танька не устоит. Поведу ее сегодня в «Прагу», давно собирался.

Зурик тоже получался с ног до головы гармоничный, пробы ставить негде. Скучно… И вдруг мне до смерти захотелось заиметь в своей коллекции Баева. Что у него там в первом доме? А в седьмом, захихикал внутренний голос, не хочешь ли узнать, что у него в седьмом (согласно учебнику, седьмой был домом брака)? Как насчет резонанса?

Пробовала кидаться чернильницей, но голос не умолкал. Яркая индивидуальность!.. Для статистики!.. И тогда я решила, что позвоню только затем, чтобы выяснить день его рождения и успокоиться.

Нашлась всего одна двушка. Я загадала, что если автомат сожрет ее, как он обычно и поступал с первой жертвенной двушкой, то перезванивать не буду. Но автомат, по-видимому, был сыт.

– Попросите, пожалуйста, Баева, – сказала я официально, потому что боялась нарваться на Самсона. Номер-то старый – тот самый, выторгованный у Шурика за поцелуй. Значит, Баев по-прежнему жил с Самсоном, как сыр в масле.

– Девушка в белом халатике? Привет, – раздался знакомый голос. – Ты еще в халатике?

– На данный момент в тельняшке. Мы с Танькой обе в тельняшках. Нас мало потому что, – ну сказала глупость, с кем не бывает.

– Кто такая Танька?

– Мое второе я. Самая тонкая талия на курсе.

– Понятно. Познакомишь. Я к тебе собрался, не возражаешь? – спросил он деловито. Наверное, вот так кладут бумаги на подпись тупому начальству.

– Прямо сейчас? – оторопела я.

– А что? Ты страшно занята?

– Типа того.

– А когда освободишься? Часика через два?

– Это вряд ли. Скорее, денька через два. У нас начинается практикум в анатомичке, если бы ты знал, как это увлекательно, сколько сил требует и вообще.

– Ох, какие мы занятые. Незнакомые покойники нам дороже знакомых друзей.

– Да какие там покойники… Мы только препараты изучаем. Слушай, я чего звоню, собственно… Я тут статистику набираю… Короче, мне нужен день твоего рождения.

– Статистику чего? – спросил он ехидно. – Дней рождения всего человечества? Ладно, послезавтра объяснишь. Не поверишь, но мой день рождения сегодня. Хотел тебя пригласить, но ты слишком долго шла к телефону. Если не ошибаюсь, пять дней и что-то около шестнадцати часов.

– Поздравляю.

– Эх, ну разве так поздравляют!.. Вот если бы ты сейчас плюнула на свой практикум, – а я знаю, ты можешь, – да прикатила бы к нам…

– Данька, я не могу, честно.

– Данька – это уже лучше. Хочешь еще что-то спросить?

– Да. Место и время рождения.

– Тоже для науки? Ну, место ты знаешь, городок на Днепре, я тебе говорил. А время самое что ни на есть подходящее. Два часа ночи. Маменька, наверное, не выспалась.

– Два часа ровно?

– Если хочешь, я позвоню родителям и уточню. Но как им объяснить, кому это надо и для чего?

– Ладно, не парься. Поздравляю еще раз, расти большой, в духовном смысле, конечно.

– Ты имеешь в виду – расти над собой? Пробовал, не получается. Выше только звезды. Кажется, я понял, для чего тебе статистика. Ну давай, считай. До послезавтра успеешь?

(Черт. Засветилась, причем в такой недвусмысленной форме, что придется позорно бежать с поля боя. К папе на два дня. Покажу ему новые случаи, пусть думает.)

Когда я вернулась в ДАС, то обнаружила Татьяну одну, в ночнушке, но не с пушкинским гусиным пером, а с вилкой, которой она ковыряла огромный торт. Хихикая, она доложила, что Баев явился в костюме – в двойке или в тройке? – с ума сошла, конечно, в двойке! – вино мы допили, а тортик нет, сказала она, немного путаясь в словах. Баев поглядывал на дверь и бегал курить в коридор, а курил у окна с видом на автобусную остановку. Это развлекало больше, чем его беседа, ха-ха. Не веришь – спроси у Рощина с Акисом. У нас если кто-то бутылку открыл, соседи сразу подтягиваются, телепатия.

Жаль, тебя не было, – вздохнула она, подцепив шоколадную розочку, – нет, это несъедобно, одно масло, – и сбросила ее обратно в торт. – Рощин превзошел самого себя. Он профессионально оглядел твоего дружка, а потом протянул ему свою знаменитую руку со словами: «Ну здравствуй, Данила». Тот аж позеленел. Да, а еще Баев просил передать, что ему некогда тут прохлаждаться и что он ждет тебя завтра в гости. В семь часов. Если не приедешь – пеняй на себя, – прибавила она, кажется, уже по собственной инициативе.

Я взяла другую вилку и присоединилась к разорению торта. Некоторое время мы молчали, хотя ей ну очень хотелось задать вопрос – она ерзала, вертела на пальце колечко, чертила вилкой по бисквиту и, наконец, спросила. Поедешь?

И тогда я решилась. Да.

Марс в Близнецах

Шестое чувство Рощина сработало незамедлительно (или ему сорока на хвосте принесла?). Утром он разбудил нас приглашением на праздничный обед. Учеба отменяется, приглашение можно считать официальным. Мы с Танькой были заинтригованы. Почему-то вспомнилась бабушка Тамара и ее карточные короли. Неужели Акис?..

Нет, маловероятно. Акис не стал бы действовать в лоб, он боится отказа, предположила я. И правильно, фыркнула Танька, потому что так он протянет несколько дольше. Я уверена, прибавила она, что марьяжная дама – это снова ты. Но что они задумали?

Что бы они ни задумали, у меня в рукаве джокер. Однако пообедать все-таки не помешает. Тем более если у рояля Зурик.

Все утро, пока у Рощина шли приготовления, я лихорадочно обсчитывала casus Baevi. Стол, заваленный эфемеридами, разноцветные фломастеры, халдейские справочники – за пару часов нужно было обработать баевскую жизнь, чтобы обеспечить пути отступления на тот случай, если он снова сочтет ситуацию легко прогнозируемой и спросит, зачем я пришла. Любопытные интересовались, но я говорила всем одно и то же – иди себе, не тронь моих кругов. Ближе к обеду в комнате бесшумно возник Рощин, постоял за спиной, задал двусмысленный вопрос: «А не Данила ли теперь твой клиент?», потом небрежно ткнул пальцем в карту и сказал: «У него ретроградный Марс в Близнецах. Я бы на твоем месте подумал». Одного взгляда на мои таблицы ему было достаточно, чтобы определить – куда и, главное, зачем я сегодня еду.

Рощин наклонился, чтобы рассмотреть детали. Ба! Да тут вон какая история… Луна в Козероге, поврежденная. Сатурн на кармических узлах в доме смерти. Авантюрист, бабник, нелады с законом. Что еще? Рационализм, безответственность, железное здоровье. А вот эта фигура должна замыкаться при транзитах. Дай сюда калькулятор, возьмем точные квадратуры… Он придвинул второй стул, сел рядом со мной и углубился в расчеты. Закончив, многозначительно посмотрел на меня.

– Елки-палки, ну и дела. Ты вообще в своем уме?

– Да, я тоже это обнаружила, но ведь астрология – лженаука.

– Не понимаю, как можно связываться с человеком, у которого нет ничего ни в доме личности, ни в доме творчества, ни в доме семьи, – сказал Рощин.

– Зато у него вот тут неплохо, – кивнула я на скопление планет в Водолее.

– Своеобразный профиль. Хотя и без карт видно, что за тип. – Рощин поднялся, сунул руки в карманы, покачался взад-вперед, с носка на пятку, потом сказал: – В этом деле тебе никто не советчик. Ты у нас взрослая, самостоятельная. Короче, взрослая, через полчаса у нас. Жду.

Через полчаса Зурик был еще в фартуке.

Ему очень идет, сказала Танька, он офигенно похож на князя. Света тут же занервничала, хотя знала, что мы пришли не за тем. Без сомнения, они были в сговоре и роли уже распределены. Акиса услали в кондитерскую за плюшками, чтобы он сразу не проболтался. Но он быстро вернулся, сел напротив и весь обед делал нам большие глаза.

Ели мы с Танькой молча, иногда задавали вопросы, с набитым ртом – а это как называется, а что ты сюда положил? Зурик объяснял, слова были незнакомые – пхали, цабеле – мы переспрашивали. Эх, девочки, особых секретов-то и нет, было бы хорошее мясо. В Москве это такая редкость!..

– А что мы, собственно, отмечаем? – не выдержала Танька.

– Мы пропиваем гонорар Зурика, да? – спросила Света у Рощина. Тот кивнул. – За статью в журнале «Вопросы психологии». Жаль, ее вдвое сократили – на двадцать рублей можно было бы гулять с большим размахом.

Зурик грустно посмотрел на нее и вздохнул:

– Светка, при чем тут рубли.

– Действительно, ни при чем, – сказал Рощин. Акис насторожился и мы поняли, что процесс входит в решающую фазу. – Я беру тайм-аут и уезжаю на месяц домой, в город Бердичев. Да, Татьяна Сергевна, есть такой город, где-то рядом с вами. Отдохну, закончу диплом. Желающие могут присоединяться. Моя мама, между прочим, готовит не хуже Зурика.

– Ася, соглашайся, – сказала Света.

– Почему это я должна ехать в город Бердичев в разгар учебного года к незнакомой маме? – поинтересовалась я.

– Потому что будет лучше, если вы сначала познакомитесь, а потом мы поженимся. Учти, это заявление при свидетелях. Поедешь со мной, и я не буду к тебе приставать, если ты, конечно, сама не захочешь. – Света прыснула в тарелку, Акис открыл рот. Какое у меня было выражение лица, не могу сказать точно, наверное, такое же, как у Акиса. – Покажу город, а потом привезу обратно по первому же требованию.

Танька, изрядно навеселе, перебила: мое условие – каждый день по шоколадке. Рощин: согласен. Еще вопросы? Света: у нас с Зуриком бутылочка шампанского припасена. Откроем ее, поймаем машину и поедем в ЗАГС.

Акис сидел недвижим, Рощин смотрел на меня через стол и смущенным не выглядел, наоборот. И тут Татьяна внезапно протрезвела, поднялась, покачнулась и уверенно заявила: «Нам пора». И попыталась дойти до двери. Я выбралась из-за стола, подхватила Таньку и под крики: «Вы куда? а шампанское?» – повела к выходу, невежливо ответив: «В другой раз».

Уложила ее в постель, поставила на тумбочке бутылку воды. «Не забудь, что я выторговала тебе шоколадки. Подозреваю, правда, что Рощин просто прикололся на твой счет – он же не дурак, отнюдь. Ты ему отказала, он и рад. Баба с возу, кобе… кобыле легче», – пробормотала она и уснула.

* * *

1.02. 19 ч. 05 м.

Странное ощущение, как будто я снова собираю вещи, и вместе с тем никаких вещей не нужно. Бросить все – банановый шкаф, дудочку, Дюрера, рыбок, эту комнату-курятник, разгороженную на закутки…

Постой, постой. А с чего бросать-то? На текущий момент поступили три предложения: о переезде на Лубянский проезд, потом в город Бердичев, и еще одно невнятное куда-то в Коми-Пермяцкий АО. Коми, это где такое? Вечная мерзлота, дома на сваях, скважины… Кстати, я забыла написать – Олежка такой смешной. Они все смешные. Но тот, с ретроградным Марсом, еще ничего не предлагал. Он смешным быть не собирается.

Более всего волнует, однако, извечный женский вопрос:

ЧТО МНЕ, СПРАШИВАЕТСЯ, СЕГОДНЯ НАДЕТЬ?!

Пожалуй, Танькины джинсы подойдут, если я смогу их застегнуть.

Все назад, я делаю первый шаг, хотя считается, что девушка не должна и т. д. И тем не менее – я начинаю движение в сторону весны.

(А мне кажется, ты просто тянешь время. Зажмурься и прыгай. И не забудь потом отчитаться.

Твой дневничок.)

Тельняшка и брюки-клеш

Баев был дома и он был дома один. Я разложила карты на столе и, пока он варил кофе, попыталась набросать его астральный портрет. Он слушал, иногда вставляя короткие комментарии типа «не в бровь, а в глаз», «ну и ну», «это звезды тебе поведали?». А что у тебя тут намаляка-но? – спросил он, показывая на ту самую штуковину, которую мы с Рощиным сегодня просчитали на моем калькуляторе.

– Трудно сказать. Если строго следовать учебнику, то это угроза… м-мм… твоей жизнедеятельности.

– Старуха с косой, что ли?

– Она самая. Вот, посмотри: здесь фигура разомкнута, и она замыкается при транзитах с периодичностью примерно раз в семь лет. Итого получается один, восемь, пятнадцать и так далее. Ничего не припоминаешь?

– Припоминаю, – ответил Баев, – но не все. Мамашка говорила, что родился я заморышем. Это тебе про один. Видишь, у меня поперек горла шрам идет? Потрогай, не бойся. Красивый? Думаешь, я его в бою заработал, защищая девичью честь? Это мне в реанимации разрезали, чтобы трубочки вставить, иначе не разговаривала бы ты со мной сейчас.

– А дальше?

– Не в восемь, нет… наверное, в девять лет я заплыл под плот и долго не мог найти, где у него выход. Болтался в воде счастливый, как осьминог, и тут чья-то рука схватила за волосы и вытащила наверх. К тому моменту уже и дышать расхотелось…

– А потом?

– А что потом? Тебе мало? Вам лишь бы циферки сошлись. А пациент пусть сыграет в ящик, если это нужно для статистики. Не было ничего потом. Ну, там, по мелочи. Напился как-то раз до чертиков, покатался на «скорой», но это к делу отношения не имеет…

– В двадцать два сходятся сразу три транзита. Не понимаю, что это значит…

– Слушай, ты серьезно? – спросил Баев, разливая кофе. – И сверху пеночку… Видала, какая пенка получилась? То-то же. Сама небось не умеешь кофе варить. Досье составила, вопросы задает… Хочешь, я тебе расскажу, что это значит? – он подвинул к себе карту и отпил из чашки. – Тэкс. Первого, нет… – он бросил короткий взгляд на календарь с изображением березовой рощи, висевший на двери, – уже почти второго февраля к подзащитному явится некая прорицательница. На ней будет, – теперь он бросил взгляд на меня, – тельняшка и… – он заглянул под стол, – матросские брюки-клеш, а на плече попугай, тоже прорицатель. Нет, попугая не принесла, наврали карты. Она придет, такая симпатичная и неприступная, и будет бросаться в подзащитного умными словесами, которые он в силу своей природной неотесанности понять не состоянии. И что же получается? Получается ерунда. Он вынужден ждать своего часа, чтобы вставить хоть словечко. Аська, я так рад, что пришла. Я думал, ты уже не придешь.

Кажется, именно в тот момент я навсегда потеряла интерес к астрологии.

Конферанс закончился. Начиналась, если не ошибаюсь, лирика.

Февраль

В дневнике за февраль ничего, в памяти пусто. Рассказать о тех днях не получится, они растворены в последующих, перемешаны, перепомнены. Пинцетом вынимается крошечный квадратик, на его место заменитель, день за днем, и так пока не обновится каждая клеточка, нерв, капилляр, пока тело не станет другим, а вместе с ним и жизнь. Волосы, впитавшие табачный дым, белесый кофейный дымок, влажный воздух того февраля, уже срезаны, их нет. Другие глаза видели ту весну, другие руки касались этих рук, другие в наших комнатах, где теперь только сияние, сияние никому. Мы ведь знали, что так будет. Нам ничего не принадлежало, все это было одолжено на время, напрокат, и мы возвращали – потертое, треснутое, сломанное, и надо было не объяснять, почему так, а платить…

Лестницы, двери, календари на стенах; кто они, наши добрые хозяева, которые умеют вовремя отлучиться из дома; ключи в руке как эквивалент времени – еще час, два, три сверх положенных двадцати четырех; скоро придут и нужно успеть – вымыть чашки, вытряхнуть пепельницы, одеться, закрыть окно…

Доказано: человек может питаться табачным дымом и кофе. В начале весны тело состоит из воздуха и света, ему ничего не нужно или оно так тихо говорит, что мы не слышим. Мы временно оглохли для всего, что не относилось… к любви? И не выговоришь. Впрочем, как бы это ни называлось, нельзя было терять ни секунды.

Я так рад, что ты пришла. Я думал, ты уже не придешь.

И вот уже нет никакого «я»; на его месте возникает «мы», а «мы» упирается в целый мир; лбом ко лбу – любопытные глаза, улицы, бульвары, деревья. Сопряженное с нами и есть мир: мы будем счастливы – и он. Если ты не убежишь от меня восвояси под каким-нибудь неубедительным предлогом, к дяде на вокзал, или к жениху-аристократу, или на последний автобус, то мы спасем этот мир от зимы, которая в нем разлита как ртуть, попряталась по щелям и глядит оттуда крошечными злыми шариками.

Превратим ее в золото, зиму в лето. Ты должна знать, как это делается, ты же дольше на химфаке училась. Трансмутации элементов входили в вашу программу? Поддержание оптимального режима влажности в процессе выращивания гомункулуса? Хотя бы философский камень Коренев успел вам показать? Надеюсь, ты отломила кусочек. Конечно, отломила. Вечно у тебя карманы набиты черт-те чем – шарики, каштаны, шматочки серы, обмылочки бора. Я однажды видел в практикуме, как ты совала бор в карман. Он красивый, хотя и ядовитый – это я говорю на тот случай, если ты его до сих пор не выкинула.

Ты кошка на веточке, которая забралась высоко и смотрит. Ее невозможно сманить оттуда какой-нибудь любительской колбасой или вареным минтаем. Она спрыгнет, когда захочет, и не раньше. Два года я торчу под деревом – а она ноль внимания. Решайся уже, иначе минтай протухнет и ты не узнаешь, какой он был на вкус.

Что же все-таки было первого, нет, уже второго февраля?

Комната Самсона оставалась за нами до утра, но она внезапно сделалась тесной, маленькой, и нас понесло на улицу.

Поцеловались быстро, одним касанием – потому что хотелось видеть друг друга, а на близком расстоянии получался только огромный нос и маленькие глазки – и бегом по лестнице вниз

(в высотке такие лестницы, что мимо них грешно ездить на лифте)

на смотровую, на набережную, по обледеневшему, неосвещенному склону к реке, по которой плыли серые льдины; мимо двух потерянных лет, в обратную сторону, сматывая время как трос

мимо трамплина, мимо заброшенных спортивных баз, сторожевых будок, скамеек, информационных щитков с предупреждениями о том, что здесь ничего нельзя – ни разжигать, ни мусорить, ни валяться в снегу

что мы и делали – валялись в снегу, изрядно подтаявшем, отряхивали друг друга, насквозь промокшие шли по набережной

поднялись от руин Андреевского монастыря в город, до Юрика Железного, который, прижав руки к бокам как ракета, по-прежнему собирался в космос

и от площади Гагарина уже было рукой подать.

Затемно ввалились в комнату номер 1406, на цыпочках преодолели ничейную полосу прихожей, пробрались к себе. Никого, кроме Юльки, и та спит сном праведника, законспектировавшего все страницы хрестоматии, указанные в методичке.

Спать рановато, ведь сон нужен как запятая, если хочется перевести дух, взять дыхание… Так много нужно сказать, но не сегодня, давай не будем о нас, хорошо?

Кофе, нет, только чай, и тот неважный

острая черная звездная пыль кружилась, не оседала

один стакан лопнул, другой выжил

мы пили из другого по очереди

легли на пол, разглядывали старые фотографии

вернулись на десять, двадцать

тридцать лет назад к точке отсчета

когда они были такими же и не знали друг о друге

а потом познакомились

и тоже стали людьми из воздуха и света.

Девушка с высокой прической – это мама. На двери календарь, не знаешь, на кой он нужен? почему люди жить не могут без календарей? // Это чтобы ты теперь могла прочесть: «1967». Сколько ей лет? // Примерно как нам. // Ты другая. А глаза похожи.

Дай сюда // не дам // вот эту, в белом фартучке // не дам, это проклятое прошлое, Танька велела послать его подальше, что я сейчас и сделаю // только не рви, потом пожалеешь. Какая ты серьезная, что за мероприятие? // Отчетно-перевыборный концерт, кантата про Ленина, нашего рулевого. После антракта – романсы про сирень и горные вершины. Ненавижу романсы.

А это сестрицы? // Да, Катя и Вика. Мы похожи, правда? // Ты другая. Где это вы, в тайге? // На турбазе в лесу. // Любители активного отдыха? Походники? // Вроде того. Папа пристрастил, на байдарках, на лыжах. Вот он справа, раздувает огонь, картонкой машет. Остальные – его коллеги-физики. Я в пятом классе была влюблена вот в этого. // В брюнета? // Ага. Он у них был лицом отдела – в командировку там или поздравить с женским днем…

А здесь ты почему такая кислая? // Не хочу пить козье молоко. Нас заставляли, считалось страшно полезно. // Я видел у тебя такую гримасу, в столовой и еще в практикуме, когда ты мыла пробирки. Держала двумя пальчиками, тыкала ершиком, а они не отмывались. У меня был наблюдательный пункт возле дальней вытяжки и я оттуда тебя хорошенько изучил, чтобы найти ответ на вопрос, зачем ты подалась в химики, но так и не нашел.

Ночь на исходе, скоро проснется Юлька и скажет, что в этой комнате отродясь не было мужчин, тем более ночью, и что я порочная женщина (везет же мне на реинкарнации дяди Вени). Надо немного поспать, чисто символически, я утром уйду, не удивляйся. Вечером вернусь.

Кто это сказал? Оба сразу?

Лег на Танькину кровать, не раздеваясь; я со своей смотрела на него, засыпая, удивляясь новому ракурсу – мы по горизонтали, остальные по вертикали, перпендикулярно; у них утро, у нас ночь; они встают хмурые, мы засыпаем счастливые

между нами комната, стулья, книжки

а кажется, ближе не бывает

светает, фотографии белеют на полу

лица исчезают, остается фон

выгоревшая листва, белая трава, белое небо

и я больше не помню, не могу вспомнить

что на самом деле произошло в ту ночь

с первого на второе февраля.