Текст книги "Эра войн и катастроф. Хроники конца света"

Однако как только первичная информация об окружающем пространстве будет получена и зафиксирована, необходимость в таком мощном инструмента познания если не пропадает, то становится избыточной. Человек уже приспособлен к жизни, учиться ему больше некогда, пришло время выполнить основной долг любого живого существа – дать потомство. Наоборот – теперь он должен сохранить зафиксированную информацию, чтобы передать ее следующему поколению. И экономная мать-природа не выдумывает новый инструмент, а приспосабливает уже имеющийся – психику. С возрастом она буквально «костенеет», превращаясь в свою противоположность. Теперь она отвечает не за познание (или развитие), а за фиксацию усвоенного (то есть, за устойчивость)

Жизнь – это баланс. Всегда. И баланс между устойчивостью и развитием познания окружающего мира решен природой именно в рамках механизма трансформации человеческой психики. Экономно и достаточно аккуратно. Ничего лишнего, всё при нас.

И всё бы ничего, живи мы в благословенном первобытном мире. Жизнь интересная, яркая, насыщенная – но очень уж короткая. И, кстати говоря, человечество большую часть своей истории так, в общем-то, и жило. Ярко и коротко. Как набережночелнинский бандит из группировки «29 комплекс». И отработанный даже не тысячелетиями, а десятками тысяч лет и бессчетными поколениями механизм, позволяющий выживать в крайне негостеприимном окружающем пространстве, работал если не идеально, то без сбоев. По сути, человек еще не был человеком в полном понимании этого слова, он был высокоразвитым специализированным и социализированным абсолютным хищником – венцом творения именно животного мира.

Но случилось то, что мы с полным правом можем назвать катастрофой. Первой полномасштабной и полноценной катастрофой, которая поставила человека уже как вид перед выбором – жить или не жить ему как виду.

Человек за бессчетные поколения своего существования, просто проел (в буквальном смысле этого слова) окружающую его пищевую инфраструктуру. Плюс, по всей видимости, в силу природных процессов пищевая инфраструктура претерпела значительные изменения, которые и поставили человечество на грань голодной смерти и вымирания. Понятно, что речь в данном случае идет не обо всем человечестве, а об отдельных его группах. В благоприятных природных условиях восстановление пищевой инфраструктуры происходило быстрее, чем человек успевал ее проедать, а потому никакой катастрофы не возникало, а раз так, то и никакого выбора тоже. В совсем неблагоприятных условиях, кстати (в арктических или наоборот, жарких континентальных пустынях), катастрофа не наступала тоже по понятной причине – человеческие группы были настолько малочисленны, что пищевая инфраструктура просто не успевала «быть проеденной». А потому на Крайнем Севере или в номадных пустынях причин для постановки вопроса – «выжить или умереть» тоже не возникало. А вот в условиях среднего по суровости климата человек рано или поздно, но попадал в ситуацию, когда его численность становилась угрозой для существования пищевого ресурса, и перед ним возникал выбор – умереть либо найти решение.

Решения, на самом деле, два. Есть такое умное слово – «бифуркация», то есть, раздвоение выбора. Обычно критический выбор всегда двояк: либо так, либо эдак. Без оттенков. В случае инфраструктурной катастрофы выбор оказывался всегда одним и тем же – откочевать на новые охотничьи угодья или изменить образ жизни, под чем понимается переход к новому (принципиально новому) экономическому и хозяйственному укладу. Точнее, вначале хозяйственному, а затем уже и к экономическому – то есть, меновой торговле с другими такими же перешедшими на следующий уровень развития группами людей.

По понятным причинам «откочевать» было всегда самым напрашивающимся решением. И в первую очередь по причинам психического свойства. Выше мы уже говорили о психике как инструменте когнитивной устойчивости. Сам факт того, что нужно менять веками и поколениями устоявшиеся привычные методы хозяйствования, требовал как минимум осмысления и формулирования абсолютно непривычной смысловой конструкции. Представим себе на минутку собрание племени, где молодой охотник говорит – народ, а давайте не бить мамонтов или медведей, а разводить курочек и козочек. По сути – то же самое мясо. Зато не из магазина, а свое, без консервантов и добавок!

Ну, во-первых, до такого этот охотник должен был вначале додуматься. А когда думать, если ты встал – ис друзьями на охоту. Да еще и в условиях скудеющей пищевой инфраструктуры. Понятно, охотник такого мудреного слова просто не знал, но в практическом плане это означало, что нужно уходить за добычей на несколько недель, причем совершенно не факт, что вернешься с нею, да и вернешься ли – тоже вопрос. Поэтому думать особо некогда. Но даже если такая светлая мысль и посетит голову, высказать ее на собрании племени означает только одно: слово в прениях немедленно возьмет местный шаман (а он по долгу службы – самый косный и непробиваемый, так как поставлен блюсти заветы предков) и скажет – да вы рехнулись. Какие козочки? Какие курочки? А как же скрепы? Да предки наши из могил встанут, чтобы посмотреть на вас, идиотов! А как же духовность? Мой дед на охоту ходил, его дед на охоту ходил и деды его дедов тоже мамонтов били. И не для того, чтобы вы тут нам чушь духопротивную несли. А может, ты иностранный агент? Так мы тебя быстро определим куда надо.

В общем, «откочевать» – самое напрашивающееся решение. И вполне разумное, кстати. Не так уж и сложно отбить новую пещеру у занимающего ее не по праву медведя или саблезубой тигры (ну, конечно, если медведь не окажется проворнее) или прогнать соседнее племя, организовав ему маленький геноцид. Впрочем, как раз с геноцидом древние были куда как аккуратнее нынешних, война с соседями насмерть – это штука исключительно редкая и только по абсолютно железной необходимости. Так как победить, конечно, можно. Но при этом неизбежны собственные потери, зачастую настолько фатальные, что смысл победы утрачивается – воюют-то не какие-нибудь наемники. А всё те же охотники. Еще нет специализации, а потому военные потери автоматически ведут к утрате добычного потенциала племени. Поэтому если и откочевывать – то по возможности на безлюдные пространства.

Но рано или поздно катастрофа всё равно происходит. Не сейчас, так через тысячу лет. Не через тысячу, так через пять. Архаичная жизнь на такие мелочи не заморачивается, времени у нее немерено. В любом случае наступает момент, когда либо откочевывать уже некуда, либо есть куда – но в совершенно новые и совершенно непривычные условия, где весь накопленный опыт предков не даёт никакого шанса на выживание. А потому возникает именно когнитивный тупик, когда психика даёт системный сбой.

На практике это означает лишь то, что любое из двух решений – остаться на прежнем уровне хозяйственного уклада или менять этот самый уклад – всё равно будет связано с полным переформатированием всего прежнего смысла существования.

И вот только тогда молодой охотник, вышедший перед племенем со своими смущающими ум речами, будет выслушан с угрюмым, но неизбежным вниманием. И аргументы шамана перестанут быть очевидными и непререкаемыми.

Племя столкнется с двумя одинаково неприемлемыми вариантами будущего. Остаться в степи, но завести курочек, или уйти в тайгу и полностью менять все техники и практики охотничьих навыков. Да и женщины с их ягодами-корешками окажутся в той же ситуации: одно дело знать все степные травы: какие от головы, какие от диареи, а какие можно кинуть в суп для аромата, и совсем другое – заново приобретать опыт в копании и использовании совершенно неизвестной ранее таёжной флоры.

В любом случае каждый из двух выборов потребует коренной ломки всех прежних моделей поведения, жизни, хозяйствования. Даже жилище теперь придется строить совершенно иначе, да и вообще всё по-другому.

И опять же: сделавшие выбор в пользу сохранения привычного уклада (то есть, оставшись в рамках охоты и собирательства) так и останутся на прежнем уровне хозяйственной деятельности. То есть, говоря проще – не эволюционируют. И таких групп людей, возможно, было немало. Не знаю – большинство ли, но косность вполне могла победить, и тяжелое решение уходить в новые природные и климатические условия на самом деле решением не являлось, так как в ином виде, но возобновляло привычный уклад жизни. Через два-три-пять поколений племя привыкало к жизни в новых условиях и вообще ничем не отличалось от прежнего себя. Только меняло привычки, образ жизни, меню, но все равно оставалось в архаичной фазе своего существования, не слишком интересуясь значением этого термина.

Но нам интереснее другие. Которые делали выбор в пользу курочек и козочек. Вот эти люди куда как важнее для всей последующей истории, включая и нашу новейшую.

По сути, описанный пример – классическая катастрофа. Суть любой катастрофы на самом деле очень проста. Есть некое стационарное сбалансированное состояние системы. Поэтому стационарное состояние – это уравновешенное механизмами противоречие (точнее, комплекс противоречий), где система колеблется вокруг некой точки равновесия, не слишком от нее удаляясь.

Однако возникает (всегда возникает, рано или поздно) возмущающий этот баланс фактор – или совокупность факторов – когда «шарик» равновесного состояния системы начинает колебаться вокруг точки равновесия со всё большей амплитудой. В конце концов «шарик» выскакивает на условный «гребень», отделяющий прежнее состояние системы от какого-то нового. Гребень – это и есть состояние катастрофы. Она может длиться достаточно долго («шарик» может «зависнуть» на «гребне»), причем иногда даже продолжительное время. По-научному такое положение можно назвать неустойчивым. Видимым аналогом такого состояния можно назвать переохлажденную жидкость. Налейте в бутылку чистую воду, без примесей, без газа и положите ее в морозилку. Достаньте бутылку через некоторое время – в ней будет точно та же вода, но уже с температурой морозилки. Она не превратилась в лёд, так как в ней просто нет центров кристаллизации. Но стоит ее встряхнуть, и небольшие изменения в плотности воды от соударения молекул друг с другом или со стенками создадут эти центры, и вода замерзнет прямо у вас на глазах.

В любом случае это квази-стабильное состояние неустойчиво, и «шарик» рано или поздно, но скатится к новой точке равновесия. Катастрофа произошла. Система вошла в новое устойчивое и равновесное состояние.

Вот, собственно, что такое катастрофа в самом упрощенном виде. Мы, конечно, вкладываем в это понятие избыточную эмоциональную составляющую, но на самом деле, если строго и без эмоций, то катастрофа – это всего лишь переход системы из одного устойчивого состояния в другое устойчивое.

Мы сталкиваемся с такого рода переходами в течение всей своей жизни, и далеко не всегда даже называем их катастрофой. Заканчивая школу, человек переходит к новому этапу своей жизни. Он либо выбирает новую учебу, либо идет на завод – и через это проходим все мы, это в порядке вещей и нормально. Но в то же самое время это классическая катастрофа, то есть тот самый переход их одного состояния в другое.

И еще одно небольшое отступление. Катастрофические процессы – штука весьма непростая. Математическая теория катастроф оперирует семью (!) типами катастроф, которые описываются разными математическими функциями. Я категорически не намерен использовать сложные и узкоспециализированные термины, пользоваться формулами и графиками функций, но лишь для того, чтобы попытаться максимально доступно пояснить читателю не самые простые процессы, происходящие в социальных системах. Далее могут использоваться понятия из социальной термодинамики и термодинамики «обычной» – и я также намерен применять их в максимально упрощенном виде, чтобы человек, не сталкивающийся в своей обычной жизни (включая и профессиональную деятельность) с этими терминами, сумел понять, о чем, собственно, идёт речь. Однако у простоты есть и оборотная сторона – неточность. Любая модель есть лишь приблизительное описание реальной картины. Упрощенная модель – очень приблизительное описание. Но иногда без неё попросту нельзя обойтись. И сейчас – как раз такой случай. Поэтому хочу заранее предупредить, что упрощённые представления и облегчённые модели могут вызвать скептическую ухмылку у человека, знакомого с предметом. Но это сознательное упрощение, а потому ухмылки не принимаются.

Но вернемся к козочкам и курочкам. Это гораздо важнее.

Группа людей, принявшая решение перейти от охоты и собирательства к сельскохозяйственному производству, внезапно совершает революцию, делающую их особым видом живых существ. Впервые человек становится именно человеком, принципиально отличающимся от всех остальных животных на планете.

Дело в том, что теперь пищевая пустыня (а в рамках архаичной страты хозяйствования территория, на которой практически отсутствует ресурс для ведения охоты, является пустыней) внезапно превращается в территорию, пригодную для жизни. Ни одно другое живое существо не способно к такому. Любой гепард после того, как закончится дичь, либо умирает, либо уходит на другую территорию, где она есть. Группа людей, сменившая степь на тайгу, поступает в рамках логики (а точнее, инстинктов) гепарда. А вот люди, поставившие оградку и начавшие разводить животных, засеявшие плодородную землю зернами пра-пшеницы, становятся людьми. Они создают новую пищевую инфраструктуру, становятся субъектами хозяйственной деятельности. Переходят на принципиально новый уровень развития, с которого без катастрофы они уже не могут вернуться обратно в архаику.

С катастрофой, кстати, всё понятно: архаичная страта создает свой строгий баланс между численностью племени на данной территории и ее пищевым ресурсом. Много пищи (много дичи) – племя имеет возможность быстро прирастать численностью. Что становится причиной быстрого оскудевания пищевой инфраструктуры, после чего племя вынуждено в том числе и регулировать свою численность путем банального вымирания. В любом случае на каждой конкретной территории создается свой баланс между пищевым ресурсом и численностью кормящихся на нем видов, в том числе и человеческим. Человек в этом случае объектен – он зависит от внешних от себя факторов.

Переход к традиционной фазе хозяйствования делает человека субъектом. Теперь он начинает сам производить пищевой ресурс, который ограничен лишь размерами плодородных земель. Ключевой ценностью становится земля, причем не просто земля, а земля плодородная.

Здесь возникает и еще одно противоречие, которого не может быть в животном мире. Племена архаичной страты начинают воспринимать людей-землепашцев как пищевой ресурс, такой же, как и животных, которых они добывают. Конечно, не сами крестьяне рассматриваются в качестве пищи, а производимый ими пищевой ресурс. Возникает конфликт между варварами-охотниками и цивилизацией-землепашцем. Конфликт между предыдущей и текущей фазами развития, когда предыдущая всегда выступает в роли агрессора, пытающегося захватить плоды чужого труда. При этом для землепашца охотничьи ресурсы особой ценности не представляют – ну что можно взять у варвара, кроме земли, которую он занимает и даже не представляет, что с ней делать. Конфликт между двумя фазами развития приобретает устойчивый характер, но вот только целью захватов становятся разные ресурсы.

Естественно, что в традиционном социуме, то есть, обществе людей, перешедших на новый уровень развития, неизбежно возникает разделение и специализация, связанная с увеличением числа угроз.

Если в охотничьем племени выбор у молодого человека как таковой отсутствовал: практически все мальчики становились охотниками (за исключением калек, которые все-таки оказывались полезными на каких-то работах), а все девочки очень быстро становились матерями, то в традиционном обществе хочешь не хочешь, но начинали появляться профессии. К примеру, солдат. То есть, группы людей, впервые в человеческой истории не связанные прямо с задачей производства (или добычи) пищевого ресурса. Строго говоря, в природе специализация тоже имеет место быть. В тех же муравейниках есть рабочие муравьи, есть муравьи-солдаты, есть группы особей, занятых специализированной деятельностью. Однако они руководствуются инстинктом – то есть, заложенной программой. Уже поэтому муравей-солдат в принципе не может стать рабочей особью, он не способен на иные, выходящие за рамки его специализации действия, и даже в рамках своей деятельности он не способен к развитию – проще говоря, «умный» муравей-солдат никогда не станет даже глупым муравьем-»генералом».

И вот здесь мы подходим к наиболее важному. Усложнение хозяйственной деятельности человека, переход его на новую ступень развития от архаичной к традиционной фазе приводит к тому, что время становится одним из ресурсов развития. Чего никогда не было в прошлом.

Означает на практике это вполне понятную вещь – кто быстрее развивается в рамках нового уровня, новой страты хозяйствования, тот и становится победителем. Соревнование начинается между всеми специализациями нового социума. Крестьяне создают новые технологии обработки почвы, новые культуры растений, новые виды хозяйственных животных. На кону – увеличение производства пищевого ресурса. У какой группы людей пищевой ресурс больше, та может высвободить от процесса производства пищи большее число людей и специализировать их для других видов деятельности – военной в первую очередь. Соответственно, по мере количественного роста освобожденных от хозяйственной деятельности военных возникает своя собственная конкурентная борьба между «армиями» разных групп, идет интенсивный поиск новых военных технологий. Сильная армия позволяет надежней защитить «своё» и отобрать «чужое».

Темпы развития начинают играть свою собственную роль, превращаясь в ресурс, иногда – критически важный. Теперь борьба приобретает иное измерение. С этого момента любая борьба – это соревнование структур, ресурсов и технологий, в любом виде деятельности.

В реальности, конечно, всё это происходит не так стремительно, как я это описываю. Время только обозначило свою заявку на значимость. На самом деле развитие социума все равно происходит как и прежде – поколениями.

При этом нужно понимать две крайне важные вещи. Первая заключается в том, что традиционная фаза хозяйствования сделала голод гораздо менее вероятным событием, чем это было в архаичном обществе. Да, конечно, неурожайные годы, природные аномалии и катастрофы никуда не деваются, а потому угроза голода остаётся. Однако человечество впервые в своей истории получило возможность опережающего роста пищевого ресурса, что само по себе становится источником взрывного роста численности популяции. Теперь эта численность регулируется иными, чем ранее, факторами – к примеру, болезнями. Или геноцидом, который ранее был, скорее, исключением, чем нормой.

Один из самых жестоких в ментальном смысле народов мира – это иракцы. Российский востоковед Георгий Мирский писал: ««Стоит упомянуть национальный характер, менталитет иракцев. Из всех арабских народов только у них и у алжирцев политическая культура насквозь пронизана жестокостью. При любом перевороте у них был только один способ расправы с побежденными – «К стенке». Этого не понимали те американские политики, которые объявляли миру о намерении сделать из Ирака «витрину демократии» в Арабском мире». Георгий Мирский писал о современных нам иракцах, но объяснение этому феномену вполне очевидно – одно из наиболее благоприятных мест в мире для выращивания сельскохозяйственных культур, где урожаи снимаются несколько раз в год, всю известную историю человечества привлекало к себе завоевателей. Там было за что воевать и убивать. А потому схватки за столь привлекательную территорию принимали невероятный по своему накалу характер. Геноцид был единственной мерой отбиться от захватчиков или наоборот, зачистить ее от прежних хозяев. Всех поголовно. Отсюда и менталитет, впитавший запредельную жестокость. Любая война велась исключительно на истребление, что было рационально – победитель на столь плодородной земле быстро восстанавливал силы и численность. Альтернативой было изгнание, зачастую в пустынные области, где высокая численность изгоев становилась их критической проблемой – у них просто не было ресурса для поддержания популяции.

Здесь мы подходим ко второй важной вещи, о которой нужно помнить. И которую нужно понимать, так как она будет повторяться на всех последующих уровнях развития. Ресурсная обеспеченность позволяет резко нарастить социальную группу численно. А так как производством пищи заняты теперь не все члены группы, то она может позволить себе содержать более многочисленное «силовое крыло», защищающее группу от набегов врагов, а также осуществляющее свои собственные нападения на соседей.

У сильной социальной группы появляется преимущество перед иными группами, которое начинает выражаться вначале в ресурсном обеспечении, а затем – и в организационном, так как силовые структуры группы неизбежно должны управляться, причем в силу специфики рода деятельности они всегда иерархичны. Любая война (или борьба), напомню – это соревнование организационных структур и ресурсов. Поэтому оседлая цивилизация, перешедшая к традиционной фазе развития, всегда будет опережать архаичную, оставшуюся на уровне охоты и собирательства.

Если перейти к более научным терминам (хотя, как и обещалось, – без избыточного фанатизма), то социальная система, перешедшая на новый уровень развития с архаичного в традиционный, вначале проходит через этап экзистенциального системного тупика, в котором ей приходится делать принципиальный выбор (это и есть та самая точка бифуркации), затем осваивать новые методы хозяйственной деятельности (оставаясь при этом в тяжелейшем кризисе – пока ты научишься копать землю, пока у тебя вырастет урожай, пока ты его обработаешь и соберешь… А жить и есть-то нужно в течение этого периода. Соответственно, в период фазового перехода система находится в предельно уязвимом состоянии, априори являясь более слабой, чем была до кризиса и катастрофы. И вот только когда твое племя (социальная группа, социальная система), наконец, начинает получать устойчивый урожай, когда численность племени выросла до такой, что есть возможность выделить особую группу или касту воинов – вот тогда социальная система может считать себе перешедшей через фазовый переход и вышедшей на устойчивое новое состояние более высокого, чем ранее, уровня развития.

При этом социальная группа, оставшаяся осваивать новый технологический уклад, продолжает жить на территории, которая абсолютно непригодна для жизни предыдущей фазы развития. Мамонты вымерли и уже не появятся. Поэтому с точки зрения племени охотников и собирателей эта территория – пустыня. В ней нет ничего достойного и полезного. А потому в целом племя, осевшее на этой территории, может опасаться варваров из предыдущей формации только с точки зрения их набегов по типу «налетели-пограбили-убежали». Обычно оседлые социальные группы, не вышедшие на устойчивое «плато» развития, а потому всё ещё уязвимые, предпочитают не воевать с варварами-кочевниками, а откупаться от них данью. Что мы, кстати, наблюдаем практически в истории любой цивилизации.

Для оседлых, возможно, выплата дани и унизительна, но рациональна: лучше лишиться части ресурса, чем пожертвовать всем, так как набег – это всегда риск военного поражения, а теперь-то социальная группа специализирована, теперь не все мужчины умеют держать в руке копье. В случае поражения от варваров-кочевников потеря военных и неизбежная потеря крестьян с утратой значительной части пищевого ресурса могут поставить вопрос о существовании всей оседлой социальной группы.

Однако со временем по мере развития оседлой формации ее возможности становятся все более серьезными, она получает достаточный силовой ресурс и неизбежно начинает развивать коммуникативные качества, предпочитая сталкивать архаичных противников друг с другом, чем воевать с ними напрямую. Так появляется политика.

С каждым новым приобретением социальная система в новой традиционной фазе развития все сильнее опережает предыдущую стадию развития, и та практически перестает представлять значимую угрозу. Теперь соревнование переходит на новый уровень – уже с другими социальными группами своей собственной фазы развития, традиционной.

(В скобках могу упомянуть устоявшийся миф о героическом афганском народе, который бил всех завоевателей и всегда их побеждал. Миф устойчивый, но к реальности не имеет ни малейшего отношения. Так как завоеватели всегда представляли собой стоящего на гораздо более высокой ступени развития противника и решали свои задачи в Афганистане, лишь отвлекаясь на местных туземцев, как неблагоприятный природный фактор. А потому уходили из Афганистана, решив свои задачи – либо не решив их. Но в любом случае их уход никак не был связан с героизмом местных жителей. Просто потому, что серьезным военным противником афганские партизаны ни для кого из завоевателей не были)

Безусловно, иногда случаются абсолютные катастрофы, которые в принципе невозможно ни предусмотреть, ни предугадать. Именно так появилась Монгольская империя, когда на не слишком продолжительное, но достаточное время климат монгольской степи изменился с резко-континентального засушливого и холодного на теплый и влажный, что обеспечило монгольские племена колоссальным по прежним меркам ресурсом и привело к резкому увеличению численности всей популяции Степи. И возвращение климата к своему привычному виду поставило огромные массы кочевников перед фактом неизбежного вымирания ввиду банальной нехватки пищи. При этом скорость изменений в ту и другую сторону не оставила им времени на «обычный» выбор и переход к иному типу хозяйствования. Тотальная война стала единственным выходом, и огромные (даже по нынешним меркам) орды двинулись на завоевания во все стороны. И здесь даже более организованный противник, находящийся на более высокой ступени развития, просто не смог ничего противопоставить гигантскому превосходящему людскому ресурсу. Своеобразный «зерг-раш» в историческом контексте. Плюсом для монголов стал, видимо, гений их предводителя Чингисхана (либо под этим брендом была целая группа вождей – тут по давности лет версий предостаточно).

В любом случае монголы сумели создать идеальную организационную структуру управления этим архаичным воинством и по совокупности факторов сумели компенсировать свое отставание в развитии принципиально новой невиданной ранее оргструктурой и военными технологиями. Вкупе с ресурсной обеспеченностью это позволило им построить свою империю, которая, естественно, в предельно короткие сроки буквально растворилась в покоренных ею социальных субъектах.

На самом деле это тоже вполне объяснимо – при взаимодействии двух систем всегда побеждает более структурная. Что это такое – чуть позже, здесь важно понять, что даже если по каким-то причинам архаичный социальный субъект и побеждает (в политическом и военном смыслах) более развитый традиционный, то практически всегда он, как менее развитый, приобретает черты, структуру побежденного, а затем переходит на новые формы хозяйственной деятельности просто потому, что она уже есть. Ничего не нужно изобретать, придумывать. Бери и пользуйся. Естественно, что в каждом конкретном случае возникает свой собственный специфический сплав (фьюжн), который принимает наиболее рациональные формы обеих страт. Работает это в обе стороны – если победителем становится более развитый субъект или наоборот – он становится побежденным.

Примерно так, кстати, развивалась послевоенная Япония и Южная Корея. Победители (Соединенные Штаты и Запад в целом) принесли новые формы хозяйствования, новые технологии, но японцы и корейцы оставили привычные традиционные формы хозяйственного управления – дзайбацу и чеболи (фактически это феодально-клановые хозяйственные конгломераты, построенные по клановому принципу, традиционному и привычному для Японии и Кореи). Как всегда бывает в смешанных браках, дети получились невероятно красивыми, и мы видели и японское чудо, и прямо сейчас продолжаем наблюдать южно-корейское. Сплав западного капитализма и китайских традиций, уклада и философии способствовали стремительному взлёту Китая, который мы наблюдаем последние два десятилетия.

Монгольская империя тоже оставила неизгладимый след там, где она стояла, и многие её формы управления, хозяйствования, практики и технологии, ментальные и символьные смыслы, сплавившись с локальными аналогами, превратились в местные обычаи и традиции.

Такой же, наверное, пример, можно привести и с Римской империей, которая хотя и была поглощена варварами, но индуцировала свои собственные смыслы в новые социальные субъекты-государства, да, в общем-то, и современная Европа в полном праве считать себя проекцией Римской империи, сохранив и транспортную инфраструктуру, и правовые нормы, да те же города и дороги, построенные еще тысячи лет назад.

Подведем некий промежуточный итог.

Любая социальная система всегда развивается через кризисы. Нет кризиса – нет развития. При этом кризис должен обладать всеми признаками системного, то есть, абсолютно неразрешимого в рамках механизмов разрешения противоречий данной системы. Затем следует катастрофа, в ходе которой делается выбор – деградация или развитие. Не сумевшая сделать этот выбор система погибает. Сделав выбор в пользу развития, система далеко не всегда способна пройти через период катастрофы (то есть, перехода через фазовый барьер) и не всегда способна выйти в устойчивое положение. В этом случае она так же погибает. В человеческой истории есть десятки цивилизаций и государств, исчезавших буквально в считанные годы – максимум поколения. Как раз по этой причине: они не преодолевали барьер или не могли создать устойчивые формы более развитого уклада хозяйствования. Трудно сказать, каков процент сумевших пройти весь путь от начала и до конца, но вряд ли он слишком высок. Природа (а в случае с социальными системами мы должны говорить об Истории) вполне равнодушна. Она дает шанс, а как и кто им воспользуется – вопрос второстепенный. У Истории всегда в запасе есть новый кандидат, и не один.

Второй промежуточный итог можно охарактеризовать, как существование известного всем закона индукции применительно к социальным системам. Системы взаимодействуют между собой. И в случае борьбы или даже слияния всегда действует правило, по которому наибольший шанс на победу появляется у более структурной социальной системы. Той, которая по совокупности факторов и признаков обладает большим запасом ответов на вызовы. Когда ниже мы будем говорить о системах и законах, действующих в них, мы подробнее коснемся этого вопроса. Но если коротко, то в любой системе действуют одновременно противоречия (внешние и внутренние) и механизмы их разрешения. Чем больше вызовов-противоречий, тем больше требуется таких механизмов. Совокупность противоречий и механизмов из разрешения называется структурой системы. Чем она сложнее – тем устойчивее вся система в целом, так как способна реагировать на большее число вызовов.