Текст книги "Эра войн и катастроф. Хроники конца света"

Острая фаза – примерно на год-полтора. После чего правящая верхушка придет к единственному в сложившейся обстановке решению – попытке государственного переворота в каком-либо формате и списанию в расход всех противостоящих рискнувшему на переворот клану (или клановому конгломерату, хотя это менее вероятно – в такой ситуации доверие в дефиците, а потому верить можно только железно своим).

Переворот – штука непростая. Приобретешь ты немного, а вот потерять можно всё. На него идут в полном отчаянии, когда теряешь при любом раскладе. Но и здесь не всё предопределено, так как проигрывать не хочет никто. Фактически проигрыш будет означать смерть – и социальную, и (возможно) физическую. Правил больше нет. А значит, переворот может завершиться неудачей, которая приведет к единственно возможному финалу – началу полноценной гражданской войны (горячей или холодной, тут как сложится). Уточню: горячая – это локальные или региональные боевые действия, холодная – парад суверенитетов, причем суверенизироваться будут не столько территории, сколько экономические субъекты-монополии на подведомственных себе территориях. Ну, а там, где эти территории будут пересекаться – там и будут воевать уже по-взрослому.

Собственно, стихийное прекращение террора (на мой взгляд, более вероятное развитие событий, чем проектное) приведет нас либо к очень слабому Временному правительству победивших заговорщиков, либо к распаду страны на промышленно-территориальные улусы с высокой степенью вероятности ведения локальных теплых и горячих конфликтов.

На этом катастрофа не завершится. Но ее первый этап будет пройден. Следующие этапы сегодня обсуждать не имеет смысла, так как их можно считать только с хоть какого-то относительно устойчивого положения. А вот каким оно будет – сказать сегодня нельзя.

Безусловно, есть и неучтенные факторы вроде какой-нибудь внешней войны с кем угодно. Но подобные неучтенные факторы могут лишь отклонить общее направление, но не изменить его. В любом случае социальная система, перешедшая к террору, становится похожей на звезду, выгоревшую дотла. Излучение уже не может балансировать гравитацию, и вся масса звезды начинает устремляться в одну точку. Мы уже в этом сюжете, а потому дальнейшие события будут иметь только один – и однозначный вид.

Неразрешимое противоречие

Современная цивилизация, провозгласив новую нормальность (речь, конечно, идет о глобалистской повестке и Клаус Шваб – пророк её)…в общем, сегодня всё более явственно начинают прослеживаться определенные аналогии с уже происходившим и во многом аналогичным сюжетом.

Древний Рим к концу своего существования в общем и целом подошел к технологическому фазовому переходу и технологически (и даже частично институционально) был готов совершить переход от традиционного уклада в индустриальный. Точнее, в его первую стадию – мануфактурное производство. Объективных причин, препятствующих такому сдвигу, не было. Мало того – возник классический кризис, который можно было наблюдать в Англии на таком же процессе перехода к первой стадии индустриальной фазы – инфраструктурный кризис. Англия отказалась от продовольственной безопасности, базирующейся на собственном сельхозпроизводстве (известные «огораживания») просто потому, что возить пшеницу из колоний стало выгоднее, чем выращивать у себя под боком.

Аналогично и Древний Рим вошел в стадию инфраструктурной катастрофы, когда ввозить хлеб из Египта оказалось гораздо выгоднее, чем производить зерно у себя. Зато выгодно стало размещать на своей территории производства, которые довольно быстро по античным меркам проходили сугубо капиталистический процесс укрупнения.

Инфраструктурная катастрофа как раз и маркирует фазовый переход. Прежняя инфраструктура становится убыточной в любом из вариантов, и никакое вкладывание ресурса в нее эту проблему решить не может. Система уже находится в стадии фазовой катастрофы-перехода, а потому выход только в одном: как можно более быстрое разрушение предыдущей модели развития, соответствующей ей инфраструктуры, а главное – структуры управления. Затягивание этого процесса ведет к краху. У катастрофы же выбор всегда один: система либо выходит на устойчивый более высокий уровень развития, либо проваливается на более низкий (и тоже устойчивый – потому что система уже это проходила, а потому обладает архетипичными структурами, соответствующими прежней модели и прежнему уровню развития). На месте остаться в ходе катастрофы нельзя.

И Древний Рим не сумел преодолеть фазовый барьер, хотя, повторюсь, все объективные предпосылки для него складывались относительно благоприятно. Вмешался субъективный фактор. Античная психика должна была внутренне переформатироваться и создать соответствие, баланс, между коллективным трудом индустриальной фазы развития и личной индивидуальной свободой, без которой человек светлого индустриального будущего не может стать субъектом экономических взаимоотношений. Рынок в его индустриальном прочтении основан на свободном выборе конкурентного товара. А свободный выбор предполагает свободу от любых форм традиционного навязывания предпочтений. Маркс, кстати, поэтому и выделял «азиатский способ производства» в противовес рыночному капитализму Евро-атлантической цивилизации, так как свободного выбора предпочтений в жестком структурированном и несвободном азиатском социуме не существует. А значит – нет рынка в западном его прочтении, нет конкуренции, нет капитализма. И социализма, кстати, тоже, так как социализм – это продукт аномального развития капиталистической системы. Специфическая мутация. Что, в общем-то, не плохо и не хорошо – это просто констатация. Именно поэтому, опять же, кстати, ни в одной неевропейской стране социализм так и не был создан. Хотя, конечно, та же китайская компартия вслух с этим не согласится. Или венесуэльские наркокартели тоже свято верят в то, что нарко-социализм – это светлое будущее если не человечества, то Латинской Америки точно. Советская же экономика (и экономика стран Восточной Европы) была вполне рыночной, что бы на эту тему не несли нам всякие Гайдары и Чубайсы. Она базировалась (в отличие от капиталистической) на ином источнике развития – кооперации вместо западной конкуренции, отсюда и различия, иногда существенные. Что никак не отменяло факт соответствия.

Но вернусь к началу. Неспособность к психической перестройке, соответствующей по темпам перестройке технологической и структурноуправленческой, привела Древний Рим к фазовой катастрофе, которую он не выдержал (да и никто не выдержит), после чего на Европу упали тысяча лет Средневековья, в ходе которых перестройка сознания все-таки произошла и стартовала в видимом измерении с началом эпохи Возрождения. Но тысяча лет – это была плата за косность и негибкость психики.

Вообще, человеческая психика – невероятно консервативный фактор, стоящий на пути безудержного прогресса. Это и хорошо, и плохо. Плохо понятно почему – медленное развитие психических изменений тормозит развитие, вынуждая откатывать назад или «зависать» в неустойчивых неравновесных положениях, чреватых кризисами и даже катастрофами. Но и хорошо – потому что развитие всегда многовекторно. Сценариев и сюжетов развития так много, что человечество зачастую можно сравнить с высокомутирующим вирусом. Ну, вроде гриппа или нынче модного ковида. Коллективная психика в таком случае становится инструментом, с помощью которого наиболее радикальные и чреватые риском общей летальности «штаммы» развития быстро вымирают или маргинализируются.

К чему это всё? К тому, что сегодня мы примерно в том же положении, что и Древний Рим, пытающийся перейти в более высокую фазу развития.

Инфраструктурная катастрофа новейшего времени носит гораздо более разнесенный и диверсифицированный характер, чем традиционная, через которую проходили Древний Рим в начале новой эры и Западная Европа во второй половине второго тысячелетия. Но она налицо. Ключевой ценностью архаичной фазы развития является пища. Исчерпался пищевой ресурс на территории – нужно либо откочевывать на другую или проходить через тяжелейший переход к традиционной фазе с ее выращиванием пищи на месте. Для традиционной фазы развития, таким образом, ценностью является плодородная земля. Отсюда и захватнические войны. Проев инфраструктуру традиционной фазы (истощив плодородные земли), приходится либо воевать за другие территории, либо переходить на следующую – индустриальную – фазу развития. Истощение плодородных земель и есть инфраструктурная катастрофа традиционной фазы.

Для индустриальной фазы ключевой ценностью является связность и коммуникации. Наступление инфраструктурной катастрофы маркируется возрастанием расходов на поддержание коммуникаций в работоспособном состоянии до критических значений. Мало того – диверсификация связности приводит к неприятному эффекту: утрата хотя бы одного вида коммуникаций (допустим, электроэнергии) может привести к опустыниванию территории индустриальной фазы. К примеру, для менее развитых территорий пропавшее электричество создает неудобства, но не является фатальным. А вот выключите энергию на месяц в Москве – будет полный коллапс и массовый исход населения. Транспортная связность тоже подошла к катастрофическому пределу – никакие усилия по расширению дорожной сети в мегаполисах не приводят к исчезновению пробок. Напротив – чем больше строят дорог, тем более плотными становятся заторы. Это – тоже маркер инфраструктурной катастрофы.

В общем, ситуация вполне соответствующая. Мы объективно подошли к переходу на новый уровень развития. И даже понятно какой – цифровой (или когнитивный). Что именно будет являться ключевой ценностью новой фазы – вопрос пока открытый, так как неясен ответ на базовый вопрос новой фазы: как именно можно доставить любое количество грузов, товаров и услуг в точку с минимальной связностью. Частично этот ответ дается – это спутниковый интернет Маска, обеспечивающий связью всю планету. Это «зеленая энергетика» с ее упором на автономизацию производства энергии в любой точке. Это технологии массового производства индивидуальной продукции (то, что мы условно называем ЗЭ-печатью, хотя это гораздо боле широкий перечень технологий).

Проблема в том, что даже найдя решение технологическое, человечество пока не решило главный вопрос – вопрос психической адаптации к этому новому. Проблема когнитивной фазы состоит в том, что коллективная психика должна отрефлексировать, а управленческая страта создать структуры управления, где был бы дан ответ на вопрос – как совместить индивидуальные права и свободы с тотальной информационной открытостью конкретного человека, группы людей и целых социумов. Приватность, которая была ценностью предыдущих укладов, перестает существовать в цифровом мире. Но все права и свободы, все управление – все они базируются на примате приватных прав и свобод человека.

Сегодня совмещения нет. Нет ни в системно-управленческом поле, нет ни на базе психического принятия. Нет баланса – значит, появляется неразрешимое противоречие, которое рано или поздно, но разрушит любой проект и любую модель.

«Новая нормальность» Шваба с ее цифровым концлагерем и отказом от прав и свобод в обмен на иллюзорную безопасность не дает ответ на эти вопросы и не разрешает этого противоречия. Уже поэтому она бесполезна даже с точки зрения ее обсуждения. Чего-то другого пока тоже нет. А потому мы прямым ходом идем к фазовой катастрофе с последующим падением вниз – причем не в индустриальную эпоху (мы как раз в ней), а глубже – в традиционную фазу. В новое средневековье. И вот в этом сегодня и заключается основная, буквально глубинная проблема развития.

И это не абстрактная угроза. Численность современного человечества обусловлена степенью развития нынешней фазы. «Падение вниз» приведет к возвращению на более низкие уровни, которые неспособны поддерживать имеющееся количество населения. А это – прямая угроза вымирания. За примером ходить далеко не надо: в нашей стране социальная сфера, сфера образования, пенсионная система, здравоохранение сегодня существенно просели. Говорить о полном коллапсе этих систем рано, но в том состоянии, в котором они находятся, они не «вытягивают» свой функционал, исходя из размеров начеления страны. Ответ системы на дисбаланс очевиден – численность населения «приводится в соответствие» с возможностями этих сфер и областей. «На выходе» мы имеем перманентное сокращение коренной популяции и замещение ее пришельцами, которые прибывают с территорий более низкого уровня развития, а значит – приспособленных к тем зверским условиям, в которых сегодня находится коренное население.

В таком случае лозунги «Хватит кормить мигрантов» не имеют под собой ни малейшего смысла – проблема не в них. Проблема в характере современной российской власти, уничтожающей базовые структуры жизнеобеспечения народа. А пришельцы лишь заполняют возникающий вакуум. Они – следствие, но не причина.

Маркер

Эксперты рейтингового агентства Standard & Poor’s (S&P) рассчитали денежные резервы Москвы по состоянию на 1 июля 2021 года. Об этом пишет РБК со ссылкой на обзор аналитиков. По мнению специалистов, столица смогла накопить 940 миллиардов рублей к середине года. Эти средства состоят из собственных денег и финансов городских бюджетных учреждений. В S&P считают, что Москва полностью потратит собственный капитал к концу декабря.

Я уже неоднократно говорил о том, что столь большая и неравномерно развитая система как Россия входит в кризис и катастрофу неравномерно. При этом сам по себе тренд сомнений не вызывает.

Есть довольно четко маркируемые «точки входа» в каждое новое состояние. Структурный кризис модели развития России начался в конце 2008-го – начале 2009 года синхронно с мировым кризисом, так как модель российской экономики – продажа сырья и товаров низкого передела на внешний рынок – критически зависима от ситуации «извне». В ходе 2009–2010 годов структурный кризис требовал своего разрешения через трансформацию экономической модели. Тот же Китай, попав примерно в аналогичные обстоятельства (с той лишь разницей, что он экспортировал не сырье, а товары с высокой добавленной стоимостью, но точно так же критично зависел от положения дел на внешних рынках), сумел в очень короткие сроки переосмыслить новое положение дел и в ударном темпе начал замещать выпадающие внешние доходы через развитие внутреннего рынка. Исполнение оказалось неважным, Китай получил новые, и очень серьезные проблемы – но, по крайней мере, китайское руководство подошло к решению задач вполне рационально.

Россия – нет. Россия банально проела накопленные ресурсы и с 2012 года уверенно вошла уже в системный кризис. Опять же – не вся. Но «точка входа» маркируется однозначно, чему стали свидетельством известные «майские указы», суть которых более чем очевидна: исчерпание свободных ресурсов (которые были растранжирены в надежде на то, что все исправится, и нефть снова вырастет если не до 120, то до 80 долларов уж точно) вынудило переходить к политике «оптимизации» – то есть, перераспределения ресурса, изымая его из структур развития в пользу структур, отвечающих за устойчивость.

Но и эта «стратегия» провалилась. Они и не могла не провалиться, так как мобилизация ресурса рациональна только в одном случае – если у вас есть проект трансформации кризисной модели. Проекта не было. Его и сейчас нет. А было и остается лишь ожидание будущих хороших времен.

Итог очевиден: с 2019 года в стране начали запускаться катастрофические процессы. Что принципиально меняет ситуацию. Если из кризиса (структурного или системного) выход еще есть, то катастрофа – это четвертая стадия рака, когда метастазы распространяются по всему телу. Лечить становится бесполезно. Остается лишь поддерживать и гадать, когда все закончится.

Сообщение Standard & Poor’s – оно о том, что последний ресурсно достаточный анклав России – Москва – примерно к концу этого года исчерпает свободный ресурс и тоже войдет в состояние системного кризиса. Еще не катастрофы – но это теперь вопрос времени. В России не остается регионов и территорий, которые могут стать точкой роста. Точкой выхода. Теперь ключевым становится единственный вопрос – когда это всё грохнется окончательно. То, что это произойдет, сомнений уже нет.

Модель перехода

Мы столкнулись с ситуацией, которая никогда ранее не наблюдалась в человеческой истории. Текущая фаза развития – индустриальная – исчерпала свой базовый ресурс и вышла в состояние катастрофы, из которой всегда есть два устойчивых выхода: либо пройти фазовый барьер и перейти к следующей фазе развития, либо не пройти – и тогда придется возвращаться в предыдущую стадию. Остаться в нынешней невозможно: мировая экономика глобализирована, нам просто некуда «откочевывать» в географическом смысле.

Дело здесь вот в чем. У любой из известных нам трех фаз развития (архаичной, традиционной, индустриальной) есть четко выраженный ландшафтный базовый ресурс. Для архаики это – экологическая пирамида, в которую человек встроен, и в которой он имеет собственное место и пищевой ресурс. Кстати, достаточно большой, так как человек – это «абсолютный хищник». Исчерпав его, человек вынужден либо откочевывать на новое место, в котором есть пригодный для добычи пищевой ресурс (а значит, остаться в архаичной фазе развития), либо создать технологии новой фазы – перейти от охоты и собирательства к аграрному сельхозпроизводству и выращивать пищевой ресурс «на месте». Третий сценарий – вымереть, но его нет смысла рассматривать, так как это очевидный конец истории.

Аналогичный кризис наступает и для традиционной фазы, базовый ресурс которой – плодородная почва. Когда вся пригодная для обработки территория превращена в пастбища и поля, традиционная фаза входит в непреодолимый кризис, ей некуда развиваться в географическом смысле, а значит – она вынуждена делать выбор между деградацией и прорывом в следующую стадию. Деградация, понятно, означает катастрофическое сжатие численности населения, которое попросту не прокормится на технологиях предыдущей фазы.

У индустриальной фазы развития базовый ресурс – это инфраструктура, коммуникации. Проблема индустриальной фазы хорошо известна: в ходе ее развития возникает дивергенция производства и потребления – все формы капитала, включая человеческий, стремятся в мировые города, где капитализация максимальна. Все формы производства стремятся туда, где капитализация минимальна, где ключевые ресурсы минимальны по стоимости – в первую очередь, источники сырья и рабочей силы. При этом процесс, как всегда, обладает собственной внутренней динамикой – он всегда ускоряется с течением времени.

В отличие от традиционной (и тем более архаичной) фазы индустриальная экономика глобальна – кризис наступает тогда, когда индустриальная фаза «захватит» весь коммуникационно доступный мир. В архаичной фазе и традиционной в силу неразвитости коммуникаций и транспортных технологий фазовая катастрофа возникает на локальных территориях, скажем, Древний Рим, который не сумел пройти фазовый переход от традиционной экономики к мануфактурному производству (почему – вопрос отдельный, который здесь нет смысла разбирать), по современным масштабам был всего лишь макрорегиональным субъектом, но по меркам традиционной фазы его территория была избыточно большой, а потому даже распад Римской империи проходил в две стадии, растянувшись на тысячелетие между падением Рима и Константинополя.

И вот здесь, кстати, и возникает ситуация, с которой человечество никогда ранее не сталкивалась – скорость развития индустриальной фазы и протекание катастрофы ее завершения происходит с ранее невиданным темпом. Если архаика уступала место традиционной экономике несколько тысяч лет – именно на такой срок был растянут переход от «до-древнего» мира к просто древнему, то переход от традиционной фазы к индустриальной произошел буквально за несколько сот лет. А сама индустриальная экономика сумела глобализоваться буквально в течение столетия и подошла к состоянию кризиса буквально вот-вот по историческим меркам: первые маркеры надвигающейся катастрофы стали проявляться в начале 70-х годов XX века, а окончательно катастрофа оформилась к началу нынешнего. Сам фазовый переход будет также стремительным – никто не даст нескольких сот лет, чтобы его совершить, а значит, возникает проблема, решение которой придется находить «на ходу». Это проблема психического порядка – нормальный человек просто не в состоянии адаптироваться к столь стремительным изменениям.

Человеческая психика – невероятно гибкий инструмент познания окружающего мира в начале жизни, но при этом она же стремительно превращается в консервативный ресурс сохранения устойчивости человека как элемента социума после того, как этап взросления и обучения пройден. Есть, конечно, отклонения, и есть люди с пластичной психикой, но будучи чистой воды дивергентами, они принудительно изолируются от общества и пребывают под надзором психиатров. И, кстати, вполне обосновано.

Соответственно, возникает очевидная проблема стремительного перехода – большая часть человечества психически не готова к столь стремительным изменениям. Она просто не способна отреф-лексировать возникающие противоречия, не может выработать необходимые стратегии личного и коллективного поведения, а значит – по мере перехода будет сопротивляться изменениям, причем чем дальше эти изменения зайдут – тем более ожесточенные формы будет принимать и сопротивление.

Фон у процесса перехода, как всегда, крайне неблагоприятный. Изменения вообще происходят не от хорошей жизни, а от плохой. А глобальные изменения всегда происходят на фоне чудовищных и апокалиптических катастроф глобального же масштаба. В результате фазового кризиса на земном шаре возникла исключительно неустойчивая ситуация, когда производство и потребление географически разведены, а экономический механизм полностью зависит от сколь-либо нормального функционирования транспортной инфраструктуры.

Проблема коммуникаций, в сущности, давно известна – это так называемое правило последней мили. Суть его в том, что стоимость последнего отрезка любой коммуникации сравнима со стоимостью всей предыдущей инфраструктурной цепи. [Самый простейший и приблизительный расчет показывает, что в текущих ценах стоимость газификации остающихся неохваченных газовыми сетями российских домохозяйств составляет примерно 2,5 трлн рублей – и это самая минимальная сумма, в реальности она, по-видимому, в разы больше. При этом стоимость основных фондов Газпрома, да и вообще его стоимость сравнима с этой суммой – на ноябрь 2020 года капитализация Газпрома примерно 3,5 трлн, рублей. Это и есть видимый пример невероятной затратности «последней мили, так как вообще-то 2,5 трлн, рублей – это газификация 35 % российских домохозяйств, 65 % уже газифицированы. То есть, общая (валовая) стоимость «последней мили» для газификации страны существенно превосходит всю инфраструктуру газовой отрасли «до» последнего отрезка.]

Мало того – удельная стоимость последней мили по отношению к стоимости всей инфраструктуры только растет. И это справедливо для любой отрасли. А значит – наступает момент, когда доставка товара или услуги до конечного потребителя делает экономически нецелесообразной всю логистическую цепочку. Наступает кризис фазы, которая не в состоянии на базе имеющихся в ней технологий дать разумный ответ на вопрос: как обеспечить работоспособность коммуникаций между двумя критически различными областями – областью потребления и областью производства в ситуации непрерывного роста нагрузки на всю транспортную систему.

Специфика фазового кризиса между тем прямо противоположна революционной ситуации. Революционная ситуация возникает в самом слабом звене (или звеньях) однородной социальной системы, а вот фазовый кризис, напротив – в наиболее развитых звеньях, которые быстрее других исчерпали базовый ресурс развития индустриальной фазы – инфраструктуру.

Что, собственно, мы и наблюдаем в ходе текущего кризиса мировой капиталистической системы. Которая, конечно, ужа давно не та, как ее описывали Маркс и Энгельс, а потому использование инструментария и понятий марксизма, его понятийного аппарата довольно натянуто и условно. Более логично отталкиваться от мир-системного анализа и его инструментов, но в относительно упрощенном виде некоторые понятия и определения эпохи раннего капитализма, наверное, можно применять и использовать – хотя и отдавая себе отчет в их условности. Здесь я, конечно, буду идти вразрез с «верными марксистами», воспринимающими единственно верное учение как догму и руководство к любому действию и размахивающими цитатниками великих учителей по любому поводу.

Итак, от теории к практике. Фазовый переход и его законы развития неумолимы – его придется проходить, так как ресурсные возможности текущей фазы развития исчерпаны. Перенапряженные инфраструктура и коммуникации делают невозможным дальнейшее развитие глобального капитализма в рамках индустриальной фазы. Перед человечеством жестко стоит вопрос – либо прорыв к «заиндустриальному» развитию и поиск нового базового ресурса (вместе с технологиями по его использованию,) либо откат назад – с очевидной масштабнейшей депопуляцией, и в первую очередь в самых развитых странах и регионах, так как именно там инфраструктура «проедена» наиболее полно.

Паллиативный выход – это географическое расширение ареала обитания человечества в рамках нынешней индустриальной фазы. Расширяться можно в двух направлениях – океан и космос. Кстати, виднейшие фантасты 60–70 годов, работающие в космической тематике, очень четко уловили эту особенность – космос в большинстве их утопий – это всегда индустриальный уровень развития. И не потому, что фантасты не способны были представить что-то иное, а как раз потому, что это строго в рамках логики «кочевой» индустриальной фазы, разрешающей свои противоречия через географическую – в данном случае космическую – экспансию. Если взглянуть, к примеру, на Мир Кольца Ивана Ефремова – классический индустриальный уровень развития. Его же «Час быка» – Земля всё там же. Стругацкие в мире Полдня – индустриальная фаза и никак иначе. Экстенсивное расширение географии распространения человечества позволяет отсрочить безудержную гонку «вверх».

Однако можно предположить, что сейчас время упущено. Эта возможность уже закрыта. Человечество, вступив в космическую эру на пике индустриального развития, имело все шансы остаться в этой фазе, перейдя к стратегии неограниченного географического (или космического) расширения своего присутствия. Но эта возможность была упущена. Сегодняшний мир вступил в фазу катастрофы, а потому отыграть назад невозможно. Катастрофа – это путь в один конец, кнопки «Undo» в ней не предусмотрено. У человечества был шанс, оно его не использовало. Выхода нет, придется проходить через переход. В том состоянии, в котором в него вошли. Шаг в пропасть сделан, и теперь остается либо разбиться о скалы, либо в полете изобрести и сделать из того, что в руках, парашют. И выжить. Грустить об упущенных возможностях теперь бессмысленно. Поздно. Другой вопрос, что проблема все равно остается. Переход в когнитивную фазу рано или поздно снова поставит вопрос – либо интенсивное развитие через новый «подъем вверх», либо экстенсивное – через географию. И в этом смысле попытки продолжения космических исследований – в рамках логики ответа на этот вопрос.

Уникальность нынешней ситуации с переходом заставляет сделать весьма неприятный для понимания вывод. В случае если переход завершится неудачей – а вероятность такого исхода всегда существенно выше исхода положительного, то деградация приведет к появлению огромного количества – буквально миллиардов – лишних людей, которые банально не выживут на технологиях прошлых укладов. Мы прямо сейчас видим, как это происходит и будет происходить – разваливаются важнейшие отрасли, то же здравоохранение. Пустяковая инфекция, с которой здравоохранение почти любой страны справилось бы лет двадцать-тридцать назад «одной левой», теперь вводит в полный коллапс огромные макрорегионы, причем, казалось бы, технологически готовые к любым масштабным катаклизмам. Да что двадцать лет назад – сто лет назад человечество как-то справилось с «испанкой», причем после самой разрушительной на тот момент войны, параллельно ей бушевали настоящие, а не фейковые коронавирусные, эпидемии военного времени – тот же брюшной тиф или дизентерия. И ничего – выжили, справились, пошли дальше.

Коллапс здравоохранения – маркер, демонстрирующий кризис индустриальной фазы, неспособной к стандартным реакциям на сугубо стандартные проблемы и вызовы. Здравоохранение развитых стран стало жертвой своего собственного высокого уровня – оно полностью «проело» свой инфраструктурный базис, и чем более развита страна, тем катастрофичнее в ней протекает эта липовая «пандемия». Страшным коронавирусом пытаются прикрыть крах отрасли, который объективен. Не Ковид, так что-нибудь другое стало бы триггером обрушения здравоохранения. И когда всевозможные Гейтсы и их подпевалы стращают нас новыми более страшными эпидемиями, то они, конечно, правы – нынешнее здравоохранение – труп. Зомби. Оно не справляется и не вытягивает свой функционал, как и любая система, попавшая в катастрофу. Тем более катастрофу столь высокого порядка, как фазовая. А в условиях рухнувшего здравоохранения любая пустяковая инфекция может спровоцировать гекатомбу – медицина как система способна работать только во всё более тепличных условиях.

Соответственно, если мы не сумеем перейти в «заиндустриальное» будущее, мы банально вымрем как раз по тому сюжету, который развивается сейчас у нас перед глазами – через череду пандемий, с которыми умершее здравоохранение справиться не в состоянии. И более того – с каждой новой итерацией положение дел будет все хуже, а динамика ухудшения будет лишь ускоряться. Что логично – буквально год глобальных карантинных мероприятий уже подорвал здоровье и иммунитет миллионов и миллионов людей. Следующая вирусная вспышка по резко упавшему коллективному иммунитету пройдет как бензопила. И так – до тех пор, пока численность населения не выровняется с новым уровнем возможностей медицины, как системы. А она будет зависеть от глубины деградации, которая определится в ходе провала попытки перехода в новую фазу развития.

Но в том-то и дело, что даже прорыв в будущее, успешный прорыв и выход в новую заиндустриальную фазу развития, будет столь же катастрофическим для огромного числа людей. Темп перехода и неспособность адаптироваться к новому миру поставит вопрос о «лишних» людях столь же остро. Две фазы не могут существовать одновременно на одной территории – экономически более развитые технологии победят предыдущий уклад. А миллионы людей не сумеют в них встроиться. Что миллионы – десятки и сотни миллионов. Это – плата за темп. «Сопутствующие потери».