Текст книги "Эра войн и катастроф. Хроники конца света"

Россия. Развитие – структурный кризис – системный кризис – катастрофа

У нас прямо перед глазами имеется живой пример того, о чем написано выше. Это мы сами. Всего лишь за какие-то 15 лет, буквально мгновение с исторической точки зрения – в любом учебнике истории 15 лет могут уложиться буквально в абзац – мы прошли все четыре ключевые стадии существования социальной системы. От развития до катастрофы. Другой вопрос, что далеко не всем это очевидно, и далеко не все захотят взглянуть в лицо реальным фактам, но это уже другая история.

Структурный кризис – это практически будничная проблема. Структурный кризис означает, что система устойчива, запас ресурса достаточен, но ей необходима переконфигурация структуры и приведение ее в соответствие с изменившимися внешними условиями. Грубо говоря – наступают холода, и нормальный человек надевает свитер, куртку и шапку. Ненормальный – делает вид, что здоровье богатырское, а потому продолжает ходить в майке и шлёпках. Что, собственно, и сделало российское руководство, свято уверенное, что трудности кризиса, обрушившегося на глобальную экономику и на нас в 2008 году, носят временный характер, а цена нефти ниже 80 долларов за баррель просто не может упасть, так как это станет катастрофой для всей мировой экономики. «Нам бы день простоять, да ночь продержаться». Правда, у такой стратегии есть и оборотная сторона, которую озвучил в известной песне поэт Слепаков: «…Я понял, всё исправится, когда подорожает нефть. А че, б… если нет? Вот так вот раз и нет?..» И вот этот сюжет российское руководство буквально гнало из своей головы, излучая уверенность и безмятежность. Накопленные ресурсы приятно грели нулями цифр, ну вот что плохого могло произойти? Нужно немножечко потерпеть – именно эту мантру буквально повторяли все российские руководители.

Любопытно, что в это же самое время примерно аналогичную проблему решало и китайское руководство. Китайская модель экономики, ориентированная на экспорт, получила в 2008 году торпеду в борт, но китайское руководство, в отличие от российского, отнеслось к своему структурному кризису не в пример серьёзнее и немедленно отрефлексировало ситуацию, выдвинув, вероятно, единственный приемлемый и возможный вариант реструктуризации попавшей в кризис модели: был выдвинут лозунг построения общества среднего достатка. Что в переводе на понятный язык означало переход к курсу на ускоренное развитие внутреннего рынка, который должен был заместить выпавшие экспортные объемы и обеспечить дальнейший рост производства.

Стоит отметить, что задача, поставленная китайским руководством, хотя и была логичной, но шансов ее реализации было немного. Решение требовало ювелирной точности управления, так как ускоренное, буквально мобилизационное развитие внутреннего рынка создавало свои собственные противоречия и перекосы. По сути, Китай начал накачивать внутренний рынок кредитами, буквально заливая его деньгами. Понятно, чем всё это должно закончиться – масштабным долговым кризисом. Объем общего долга Китая к 2019 году (это интегральная величина, включающая в себя государственный долг, корпоративный и долг домохозяйств) превысил 40 триллионов долларов, а события 2020 года вынудили китайское руководство вообще отбросить все сколь-либо рациональные соображения и вливать в рухнувшую от карантинных ограничений экономику новые и новые триллионы ликвидности. Вне всяких сомнений, теперь у Китая вообще нет приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Однако китайское руководство хотя бы попыталось разрешить структурный кризис 2008 года, осознавая перспективы ничегонеделания.

Но вернемся к России. Политика «нам бы день простоять» продолжалась достаточно долго, резервы таяли, а иллюзии и надежды – нет. Но всё когда-нибудь заканчивается, и структурный кризис развивался по своим законам, высасывая свободный ресурс системы. Можно с уверенностью говорить, что примерно к 2011 году высшее руководство начало смутно о чём-то догадываться.

Системный кризис характеризуется исчерпанием свободного ресурса системы. И в какой-то момент он заканчивается. Не ресурс вообще, а свободный ресурс. Для поддержания устойчивости есть только две стратегии. Первая – поиск и изыскание внешнего по отношению к системе ресурсного источника. Вторая – оптимизация внутренних источников ресурсов и отсечение тех функций и тех структур, которые непосредственно не оказывают влияния на текущую устойчивость системы.

Первая стратегия – это стратегия экспансии, стратегия агрессии и захвата чужих ресурсов. Деваться некуда, когда на кон выставляется само существование, правила мирного времени перестают работать. Агрессивность обусловлена обостряющимся системным кризисом и увеличивающимся дефицитом свободных ресурсов системы. Не стоит и упоминать, что как раз в этот период агрессивность начала зашкаливать – страна начала вести войны, целью которых как раз и был захват внешних ресурсов.

Реализация второй стратегии была запущена «майскими указами» 2012 года. Если отбросить всю словесную шелуху, суть «майских указов» выглядит вполне объяснимо: структурный кризис буквально «высосал» накопленный в «тучные годы» ресурс, и у кубышки показалось дно. А значит, свободный ресурс системы оказался близок к исчерпанию. Что позволяет маркировать 2012 год как год завершения структурного и начало системного кризиса.

Смысл стратегии «оптимизации» – в перераспределении ресурсов, а точнее – изъятие их в первую очередь из социальной сферы. Холопы перебьются. Выбор жертвы, которая оплатит кризис, вполне очевиден – самые обездоленные, которые не способны сопротивляться. Сейчас объектом изъятия ресурса стал уже средний класс России, поэтому объективно возникла необходимость в массовом терроре, так как средний класс способен к объединению в борьбе за свои права. Отсюда и жесточайший разгром любых форм организации – посадки, аресты, штрафы, присвоение меток «иностранный агент» и много чего еще.

Как верно сказал один из российских капитанов бизнеса, давясь очередным миллиардом честно заработанных на грабеже страны долларов: «У нас была всегда норма – 125 грамм хлеба в сутки, и право победить». Отсюда же и пресловутая «пенсионная реформа». Та же цель и та же задача – изъять. Хоть сколько-нибудь. Непомерный налоговый пресс, поборы, дикие штрафы за всё – это тоже «оптимизация». Изъятие дохода у разжиревшего от щедрот государства среднего класса. Да и не только среднего – бедные тоже должны нести бремя ответственности за судьбу Родины.

Мобилизация ресурса может быть действенной стратегией борьбы с системным кризисом. Но лишь в том случае, если у вас есть проект реформ, проект трансформации неработающей модели. Однако в России буквально официально провозглашен курс на «стабильность», что само по себе противоречит любым реформам.

Отказ от реформ и трансформации системы носит объективный характер. Смена модели автоматически выбрасывает прежнюю элиту за борт. Отлучает её от власти, а в имеющейся дихотомии «власть-собственность» лишение власти автоматически означает и перераспределение (а фактически конфискацию) собственности. И кто же на такое пойдет, да еще и по доброй воле?

В результате элита вынуждена держать зубами обанкротившуюся модель экономики, а вместе с ней – и обанкротившуюся политическую модель, модель управления, пытаясь маневрировать имеющимися у нее и постоянно уменьшающимися ресурсами. Альтернатива слишком неприятна для правящей верхушки, чтобы она могла рисковать непосильно нажитым.

В такой парадигме выхода из кризиса нет. Неработающая структура вымыла свободный ресурс. Наступивший системный кризис продолжает выедать ресурс системы, который теперь она вынуждена брать исключительно через перераспределение и отлучение от ресурсной базы «избыточных» функций. Как результат – начинают сыпаться целые подсистемы.

Кризис 2020 года, вызванный донельзя странной «эпидемией» коронавируса, обрушил истощенную систему здравоохранения, вызвав так называемую «сверхсмертность» (то есть, превышение над среднегодовой смертностью прошлых лет) практически в полмиллиона человек. Причина же сверхсмертности – не в зловредном коронавирусе. Причину озвучил министр здравоохранения Мурашко, сообщив, что еще до «эпидемии» примерно 40 % всех инфекционных мощностей в России были ликвидированы под вывеской оптимизации. По сути, полмиллиона человек были убиты сознательно и хладнокровно просто потому, что правящей элите потребовались ресурсы, которые «непродуктивно» съедал инфекционный сектор здравоохранения. Но ликвидированные койко-места – это ведь не просто выставленные за порог кровати. Это ликвидация целых медицинских учреждений, увольнение специалистов, сокращение среднего и младшего медперсонала. И когда грянула «эпидемия», инфекционная система предсказуемо рухнула. Попытки перераспределить медицинские мощности привели, во-первых, к падению качества помощи (терапевт и инфекционист – это всё-таки разные медицинские специальности), а во-вторых, усложнили, а зачастую и вообще лишили помощи иные категории больных. Массовая отмена плановых процедур и операций по иным, кроме инфекционных, заболеваниям привела к существенному ухудшению здоровья у неинфекционных больных, нуждающихся в помощи. Как следствие – повышенной смертности. Вот вам и пресловутая «сверхсмертность», в которой основная доля умерших – это не больные ковидом, а те, кто не получил своевременной помощи по иным заболеваниям.

Причина катастрофы – изъятие из отрасли здравоохранения ресурса, который был брошен на удержание стабильности всей системы-банкрота. Это цена отказа от системных реформ, цена продления агонии неработающей модели.

Логично, что системный кризис тоже быстро и споро подъел все возможные ресурсы, изъятые у различных подсистем, а попытки захвата чужих ресурсов при текущем деградировавшем состоянии современной России не могут принести сколь-либо значимый приток внешнего ресурса.

Системный же кризис всегда завершается одним и тем же сюжетом – переходом к катастрофе. Последняя фаза существования системы, за которой будущего у нее уже нет.

Собственно, мы и подобрались к тому, что может и должно интересовать нас, живущих прямо сейчас на территории катастрофы: «Что же будет с родиной и с нами?»

* * *

Я примерно году в 2015 для себя пришел к выводу о том, что системный кризис, в который к тому времени попала страна, в рамках существующей модели развития неразрешим. В 2018 году на семинаре, в котором я участвовал с Михаилом Хазиным, сказал о том, что Россия вошла в сюжет распада, который по своей сути является второй фазой распада Советского Союза. Аудитория тогда восприняла это весьма недружелюбно, но прошло три года, и я еще больше укрепился в своем предположении.

Далее я как раз и буду описывать сложившуюся ситуацию, но для этого и пришлось в максимально популярной и, надеюсь, доступной форме описать основные определения, которыми в дальнейшем я буду пользоваться. Вообще, это довольно непростая задача – дать определение. Два человека, говоря на одном и том же языке, могут не понимать друг друга просто потому, что в одно и то же понятие они вкладывают разные смыслы.

Здесь я неизбежно подхожу к понятию «катастрофа». В него на сугубо бытовом и понятийном уровне мы все вкладываем эмоциональный подтекст, который определяет наше негативное отношение к этому явлению. Однако, строго говоря, любая катастрофа – это всего лишь качественный переход системы (любой системы) из одного состояния в другое. Мы кипятим воду – и вода переходит из жидкого состояние в пар. Это катастрофа. Ребенок заканчивает школу и делает выбор – идти ли ему учиться дальше или пойти работать.

Это катастрофа, так как он уже никогда не вернется в свой класс, теперь у него совершенно новая жизнь. Молодой человек призывается в армию и увольняется из нее – каждый переход, строго говоря – это тоже катастрофа. Но так как всё это обыденные вещи, через которые проходит либо каждый, либо многие, то катастрофичность именно в том самом негативном эмоциональном контексте не воспринимается. Да, смена сюжета вокруг человека непривычна, необычна, иногда некомфортна, но вся наша жизнь – это череда катастроф, которые мы не воспринимаем за таковые.

Меня же побудила к написанию этой книги совершенно конкретная катастрофа. Катастрофище. То, что происходит прямо сейчас с нашей страной. То, во что мы вошли, и то, что мы пройдем до конца. Это, кстати, один из признаков любой катастрофы – необратимость. Нельзя повернуть назад, вернуться обратно. Если ты шагнул в пропасть, то либо ты ударишься о ее дно с понятным исходом, либо у тебя на этот случай есть парашют, и ты успеешь дернуть за кольцо. Но шагнув вперед, вернуться на место уже не выйдет. Придется проходить до конца.

Понятие катастрофы

Я уже обещал, что категорически не буду оперировать сложными понятиями и определениями.

Поэтому, раз уж мы начинаем говорить именно о катастрофе, то я буду исходить из того, что читатель никогда не читал (и, может быть, никогда и не будет читать) математическую теорию катастроф. Просто потому, что это ему совершенно без надобности.

Чисто познавательно я сообщу, что математическая теория катастроф оперирует семью их типами. Строго говоря, речь идет о математических функциях, в которых есть разное число параметров и переменных. Катастрофы можно изобразить (как и любую функцию) на координатной плоскости или в трехмерных осях координат. Но я делать этого не стану, а вместо этого предложу упрощенный (а значит – не совсем точный) вариант представления любой катастрофы на вполне наглядном примере.

Если мы поместим шарик в какую-нибудь ямку или лунку, то понятно, что он будет стремиться занять положение в самой нижней точке такой ямки. Шарик – это некая система. Любая система – геологическая, космогоническая, экологическая или биологическая. Ну, или социальная. Любая.

Как я уже говорил, в любой системе всегда есть те или иные противоречия и механизмы по их разрешению. Пара «противоречие-механизм» называется структурным фактором, а все вместе – структурой системы. Идеальная система на каждое противоречие имеет соответствующий ему ответ-механизм. Но в реальной системе бывает так, что механизм по каким-то причинам либо отсутствует, либо работает не так как надо. В кристаллике поваренной соли вместо атома натрия вдруг «затесался» атом калия – точно такой же щелочной металл, только размер атома у него побольше. А значит – в этой точке кристалл «перекашивается», но никакого разрушения всей системы не происходит, этот перекос компенсируют соседние атомы кристаллической решетки – перераспределяя возникающие напряжения. Это такая структурная аномалия.

Если структурных аномалий много, возникает структурный кризис – значительная (но не вся) энергия связей в кристалле тратится на компенсацию возникающих напряжений, свободный ресурс системы уменьшается. В тот момент, когда весь свободный ресурс начинает затрачиваться на компенсацию разных дефектов в кристалле, возникает качественно новое состояние – системный кризис. Кристаллу неоткуда брать ресурс, весь этот ресурс идет на поддержание устойчивости кристалла.

В случае с шариком в лунке то же самое можно представить как нарастание колебаний шарика вокруг точки равновесия. Он начинает вначале подрагивать, затем качаться вокруг самой нижней точки, его колебания становятся всё сильнее. Но энергии колебаний всё еще недостаточно, чтобы преодолеть высоту стенки лунки.

У системного кризиса есть неприятная особенность. Для того чтобы он был разрешен, системе требуется найти недостающий ресурс. И взять этот ресурс можно лишь из двух источников – извне системы или внутри нее. Внутри – значит, система должна «отключить» какие-то структуры, лишить их доступа к ресурсу и фактически ликвидировать тот функционал, за который отвечают «отключаемые» структуры. Проблема в том, что природа очень не любит что-то лишнее, и у каждой функции есть свои задачи, отвечающие либо за устойчивость, либо за развитие системы. Когда человек стареет, он как биологическая система, попадает в ситуацию системного кризиса. И вынужден «отключать» часть функций организма для того, чтобы перераспределить ресурс, который они потребляли, для увеличения устойчивости всей системы. Примерно по этой причине отключаются репродуктивные функции – они достаточно затратны, а свой функционал уже выполнили. Потомство зачато, выношено и рождено. Функция выполнена. К старости начинает отключаться мозг – крайне прожорливый в плане ресурсов орган нашего тела. К старости (как предполагает природа) весь накопленный опыт уже передан потомкам, ничего нового ты уже передать не можешь, а потому давай, дружок, потихонечку отключайся. Зато проживешь немножечко дольше.

В общем, природа (а когда мы будем говорить о социальных системах, то вместо природы я буду употреблять слово «история») – дама рациональная и экономная. С одной стороны, ничего лишнего, с другой – всё достаточно бережно, а с третьей – ни малейшего сожаления и жалости к проигравшему у нее не было, нет и не будет. Некогда жалеть, нужно идти дальше.

Так вот, наш шарик, раскачиваясь всё сильнее, в какой-то момент в силу неразрешимости системного кризиса достигает верхнего края «ямки». Внутренний ресурс весь «подъеден», все «лишние» функции отключены, внешний ресурс, даже если он и поступает в систему, то его может быть либо недостаточно, либо система, отключившая значительную часть своего функционала, просто не в состоянии «переваривать» внешний ресурс. Кстати, есть такое сугубо бытовое наблюдение – старики перед смертью начинают резко худеть, у них появляется специфический «старческий» запах. Это всё потому, что организм отключил так много внутренних функций, что уже перестаёт полноценно воспринимать внешний ресурс – пищу. И переключился на «поедание» самого себя. Понемногу – но это уже последняя финальная стадия, после которой смерть.

Шарик, выскочивший на край ямки – это и есть состояние катастрофы. Он, конечно, еще может качнуться обратно, но сила инерции плюс колебания все равно вынесут его наверх, только с другой стороны этой самой ямки.

Катастрофа – это всегда неопределенность. Никто и никогда не может сказать – на какой именно край вынесет шарик, и когда именно шарик «перевалится» за гребень. Это процесс вероятностный – и по времени, и по остальным параметрам нашего шарика – скорости, импульсу, вектору (направлению) движения. Конечно, эти вероятности можно посчитать, они могут быть оценены, но все равно это именно вероятности.

Так вот, мы и подобрались к сути того, что такое катастрофа. Я уже говорил, что математика оперирует семью разными типами катастроф. Но упрощенно их можно представить следующим образом – наш шарик, перевалившись за край «своей» ямки, попадает на некую поверхность, где находится большое (в каждый конкретный момент времени конечное, но всё равно большое) число других ямок-состояний системы. Простая катастрофа – это когда наш шарик, перевалив за гребень, попадает в соседнюю ямку и остается в ней. Она глубже, в ней есть, к примеру, вода, которая и тормозит наш шарик, и охлаждает его, уменьшая колебания. Поэтому, скатившись в соседнюю лунку шарик остается в ней и теперь находится в другом своем состоянии, более устойчивом, чем в предыдущем.

Более сложная катастрофа – если шарик «проскакивает» соседнюю лунку, заскакивает теперь уже на ее гребень и перекатывается в следующую. Здесь любопытно еще и то, что перекатившись из первой во вторую лунку, шарик может изменить и свою скорость (как по значению, так и по вектору), в процессе движения он может измениться (на него, условно, «налипнет» какая-то грязь), а значит – с изменением массы изменится и его импульс.

В общем, если даже простая катастрофа – это вероятностный процесс, то сложная катастрофа – еще более сложна в том смысле, что неопределенные факторы, описывающие ее, тоже растут. И количественно, и в числовом отношении. Именно поэтому любая катастрофа (даже самая простая) не поддается ни моделированию, ни прогнозированию – неопределенности растут и накапливаются так быстро, что их невозможно ни учесть, ни тем более просчитать.

Чем сложнее катастрофа (в математической теории катастроф это достигается увеличением параметров и переменных функции катастрофы), тем большее число «ямок» проскочит наш шарик, прежде чем, наконец, перейдет к устойчивому состоянию.

Кстати, интересный вопрос – почему всего семь типов катастроф? Да потому, что теоретически можно представить себе и более сложные типы катастроф, но в реальной жизни вы никогда не столкнетесь с катастрофой, выходящей за этот перечень.

Простой пример. Решило наше космическое ведомство отвлечься ненадолго от выпуска водки «Поехали» и строительства офисного центра в виде ракеты. Надо бы запустить в космос эту, как ее там, ракету, вот. По-быстрому собрали, датчик курсовой устойчивости молотком вверх ногами вбили в гнездо, проводку прикрутили болтом, на топливном баке дефектный сварной шов, сверху все это под Гжель и побольше святой воды – авось взлетит.

Понятно, что любой из дефектов может стать непосредственной причиной аварии. Но в реальной жизни только один из «косяков», первым окончательно выйдя из строя, запустит её. Может первым выйти из строя датчик – тогда ракета, получая ошибочные данные, будет отклоняться от курса все сильнее, и в какой-то момент потеряет устойчивость. Катастрофа будет развиваться по одному сценарию. Но первым может выйти из строя сварной шов – и топливо хлынет из прохудившегося бака, загорится-взорвется – и катастрофа тоже произойдет, но уже по другому сценарию. Заискрила проводка – перегорели контакты – каскадное отключение бортовых систем – тоже авария, но по какому-то третьему сценарию.

Чтобы в один и тот же момент времени «сработали» сразу два дефекта – так не бывает. А если и бывает – то невероятно редко. Сценарий катастрофы в этом случае будет очень сложным и комбинированным, в теории он будет описываться уравнением сразу с двумя переменными и катастрофа будет иметь красивое название «омбилическая». Редко и очень невероятно – но все-таки возможно.

Но чтобы в реальной жизни в один и тот же момент к катастрофе привели сразу три фактора – нет, это уже за гранью всех вероятностей. Во Вселенной, наверное, даже нет столько звезд, чтобы обратной от их количества величиной оценить вероятность такого события. Поэтому факторов, которые способствуют возникновению катастрофы, может быть много. Даже очень много. Но сама катастрофа начнется всегда с самого слабого звена. Именно это слабое звено станет тем самым «черным лебедем», который ее и запустит. Причем в самом «черном лебеде» нет ничего мистического – это причина, существующая вполне объективно. И ее можно даже описать и вычислить. Но вот какая именно из имеющихся критических причин станет тем самым «лебедем» – это уже процесс вероятностный. И чем больше таких потенциальных «черных лебедей», тем меньше шансов на то, что можно спрогнозировать, какой из них в итоге прилетит. Любой – но вот какой, не скажет никто.

Пожалуй, это всё, что нужно знать о катастрофах человеку, который никогда не будет ими заниматься.

* * *

Второй по важности вопрос русской интеллигенции (после того, как она не смогла найти единодушие по первому: «Кто виноват?») – это вопрос «Что делать?» По которому она точно никогда не способна прийти к единству.

Парадокс ситуации в том, что сами по себе извечные вопросы русской интеллигенции глубоко ошибочны, а потому ответ на них (даже если он когда-нибудь и будет найден) никакой полезной информации нести не может. Как известно, в правильном вопросе содержится половина ответа, но если вопрос неверный, то и ответ на него к делу не будет иметь никакого отношения.

С точки зрения системного подхода главный вопрос всегда один и он всегда звучит одинаково: «Каково базовое противоречие данной системы?»

Противоречие – это источник развития, что давно известно и не требует долгих объяснений. За одним небольшим, но крайне важным уточнением: противоречие, имеющее работающий механизм по его разрешению. Сбалансированное противоречие, иными словами. Специфика любого сбалансированного противоречия в том, что оно всегда производит больший ресурс, чем потребляет. А значит – система, находящаяся в сбалансированном виде, всегда производит свободный ресурс. Именно он и становится ресурсом развития.

Верно и обратное утверждение: любая несбалансированная система производит меньший ресурс, чем тот, который она потребляет. Дефицит ресурса становится источником деградации. Система попадает в структурный, затем в системный кризис, после чего проходит стадию катастрофы.

Система с нулевым балансом (которая производит и потребляет равное количество ресурса) – это крайне умозрительная и теоретическая конструкция. В какой-то момент времени подобное положение возможно – почему бы и нет. Но динамически система существует лишь в двух положениях – развитие или деградация. Если базовое противоречие сбалансировано – развиваемся. Не сбалансировано – увы, деградируем.

Это абсолютно объективный процесс, на который, конечно, можно влиять – благо социальная система отличается от всех иных именно наличием разума в ее управляющем контуре и свободой воли, то есть, возможностью принятия управляющих решений.

Но управляющий контур (в социуме он называется «элитой») может принять верное решение, а может – и неверное. Поэтому субъективная составляющая в процессе эволюции системы, безусловно, наличествует. Но она всё равно вынуждена маневрировать в границах объективных законов развития системы. Сформулировать и тем более воплотить решение, которое отрицало бы законы эволюции социальной системы, никакая элита не в состоянии. Хотя, конечно, в силу своего невежества она может думать как-то иначе.

Итак, мы возвращаемся к исходной проблеме. К ключевому вопросу, звучащему, повторюсь: «Какое базовое противоречие данной системы?» К слову сказать, базовых противоречий может быть несколько – но крайне ограниченное количество, так как они потому и базовые, что равнозначны между собой и лежат в основе существования всей социальной системы. Базовые противоречия могут иметь иерархизированный вид – то есть, ключевым будет одно из них, остальные – дополняющими или уточняющими его. Но в любом случае вместе они все равно будут представлять неразделимую и неразрушимую систему, из которой невозможно вытащить отдельный элемент.

В этой книге речь идёт в первую (и основную) очередь о России. О том положении и состоянии, в которое она попала, в котором она находится, и о том, что нас ждёт. Ну, а о ком еще? Мы живём здесь, мы намерены жить здесь и умереть здесь, здесь будут жить наши дети и наши внуки. О ком, как не о ней, нам беспокоиться и интересоваться больше всего?

Поэтому я не буду говорить об абстрактных (хотя и безусловно важных) теоретических понятиях, а сразу же стану проецировать сказанное на нашу страну.

Базовое противоречие России, не зависящее ни от характера правящего режима, ни от уровня производственных отношений, ни от уровня промышленного и экономического развития, в целом известно и сомнений не вызывает: это противоречие между центром и регионами.

Исторически так сложилось, что Россия развивалась экстенсивным приращением территорий. Здесь можно выдвигать массу теорий, объясняющих подобный процесс, но на мой взгляд, всё достаточно очевидно. Основа хозяйственной деятельности традиционного уклада – сельское хозяйство. И Европа, и Россия в первом тысячелетии нашей эры имели схожий хозяйственный уклад, основанный на подсечно-огневом земледелии. Вырубался лес, расчищалась пахотная делянка, на ней выращивался урожай до истощения земли, после чего крестьянин двигался дальше, вырубая, выжигая и снова засеивая освободившийся участок.

В Европе леса закончились примерно к началу второго тысячелетия, что поставило Европу перед очевидным кризисом. Выход из которого был найден в развитии аграрных технологий. Появилось двуполье, затем трехполье, появился плуг, начались первые эксперименты по рекультивации и удобрению почв. Это потянуло за собой развитие промышленного сектора (ну, строго говоря, промышленностью это еще очень рано называть, скорее, ремесла и промыслы). Для России подобная проблема была неактуальна – крестьянин двигался на восток, северо-восток и юго-восток, расчищая и распахивая все новые лесные массивы, которые кончаться не желали. До конца 19 века на русском Севере все еще вели подсечно-огневое земледелие и были вполне довольны.

Приращение территорий носило вполне естественный характер, во многом аналогично хорошо известному освоению Дикого Запада в Северной Америке. Пожалуй, за исключением того, что американский сюжет проходил в крайне сжатые сроки, а потому носил более агрессивный к окружающей среде и туземному населению характер. Что в целом объяснимо – демографическое давление гнало значительные массы переселенцев от побережья вглубь континента в том время как в России фрон-тир был куда как малочисленнее и по климатическим особенностям осваиваемых территорий имел вид, скорее, «острия», чем широкой полосы освоения как в Америке. Поэтому русские переселенцы были вынуждены не столько завоевывать, сколько осваивать территории, действуя в значительной мере дипломатией, чем грубой силой. Можно всё это списать на русскую душу, добрую и широкую, но в данном конкретном случае иные методы были менее рациональны.

Расширение территории России создало ранее неизвестную российской власти проблему управления столь обширными пространствами. Решение имело более чем разумный характер – при сохранении неких базовых граничных условий лояльности территории фактически были автономными от центральной власти и решали большинство вопросов самостоятельно. Что в целом было скорее вынужденным решением – скорость движения информации была слишком невелика для того, чтобы вводить централизованное управление удаленными территориями. Пока в столицу дойдет доклад о положении дел, пока руководство примет решение, пока оно вернется на места – там будет уже совершенно другая ситуация.

Распределенное управление требовало особых подходов к кадровым вопросам – и история освоения Сибири, Дальнего Востока, Северной Америки богата на имена выдающихся русских управленцев, которые на свой страх и риск принимали решения, определившие развитие огромной страны на столетия.

Понятно, что с включением новых территорий на востоке в хозяйственную деятельность огромной империи постепенно менялись и подходы к управлению – к управленцам всё более применялся принцип «Нам не нужны умные, нам надобны верные». В определенном смысле это тоже можно оправдать, так как развитие территорий постепенно уступало в своих приоритетах устойчивости всей системы в целом, а она требовала обеспечения механизмов лояльности удаленных областей и регионов. Здесь и возникло противоречие между интересами центральной власти и интересами местного развития.