Текст книги "Завтра нас похоронят (авторская редакция)"

Инспектор
[Надзорное управление]

Вэрди проскользнула мимо так быстро, что рыжий сеттер Спайк не успел поднять головы. Зато едва дверь длинного кабинета, где сидело обычно большинство сотрудников, захлопнулась, пес подскочил. Он зевнул, повертелся, встряхнул пушистыми ушами и, убедившись, что опасности нет, уселся обратно. Потом его нос задергался, и пес повернулся к двери, ведущей в личный кабинет Главного комиссара.

Инспектор Карл Ларкрайт, наблюдавший из-за стола, поднялся и, приблизившись, наклонился.

– Не надо, приятель. Рихард не в духе.

Опасения тут же подтвердились: за дверью что-то разбилось. Пес заскулил и поскреб лапой рассохшийся паркет. Карл нахмурился.

– Нельзя.

Спайк понуро улегся; Карл выпрямился и прошелся по кабинету. Даже на расстоянии он чувствовал нервное напряжение Ланна и от этого, как всегда, нервничал сам.

Тишина воцарилась окончательно: Рихард никогда не буйствовал долго. И все же в первые минуты после того как помилованные «крысята» покидали управление, к комиссару лучше было не входить. Для одного из коллег это чуть не кончилось простреленной ногой, для другого все-таки закончилось пущенной в лоб пепельницей. Именно поэтому на должности заместителя комиссара Надзорного управления не задерживались полицейские с самой устойчивой психикой и блестящим послужным списком. Ни один не выносил ни тяжелого непредсказуемого характера Рихарда Ланна, ни постоянных встреч с существами, которых когда-то нужно было защищать, а теперь приходилось ловить.

«Крысятам» запрещено было появляться в городе: заходить в транспорт, магазины, парки – любые места, где постоянно находились взрослые. «Крысята» не учились в школах. И, конечно, никто не пускал их в больницы, если они болели. В тюрьмах для них были свои корпуса с построенными из крупного булыжника стенами, более напоминавшие противоядерные бункеры. И, несмотря на надежность стен, взрослые заключенные, равно как и конвойные, боялись приближаться к маленьким узникам.

Работа не ограничивалась возней с детьми. Если раньше столичная полиция была стройной системой со специализацией, то теперь системой не пахло: на любого сотрудника могло свалиться любое дело; кадров не хватало; в полицию шли даже с меньшей охотой, чем заводили детей. Именно поэтому президент и политики помельче цеплялись за старую гвардию – Рихарда Ланна и ему подобных, временами неуправляемых, но храбрых и очень, очень выносливых. Управления, занимавшиеся, чем придется, были по сути восставшими трупами прежних Закона и Правопорядка. И пока что эти трупы ходили.

Сам Карл приехал сюда примерно семь лет назад. Ему исполнилось двадцать, он вернулся из армии еще в родной стране. Потом начала меняться власть, и отца Карла арестовали как «врага», хотя, казалось, он никогда ни против чего не враждовал. Власть тогда менялась везде, и нашлось одно место, куда Ларкрайт-младший сумел сбежать после падения Стены. Карл верил: все это временно – нужно только переждать. Но кризис оказался настоящей революцией. «Излечившийся от красной заразы» мир зажил по-новому и выбросил с политической карты небольшую страну, где царило насилие и нарушались демократические принципы. А с ней выбросил и эмигранта Карла Ларкрайта, наравне со всеми, кто по каким-то причинам переступил границы приютившейся среди горных хребтов республики А.

В полиции Карл был на хорошем счету, но попал туда не сразу. Имя его отца, полжизни боровшегося за права человека, было известно в определенных кругах по всему региону, и, пользуясь этим, взывая к его старым друзьям, Ларкрайт сначала многое делал, чтобы пресечь затянувшуюся Охоту на детей. Его не тянуло в политику, но с оппозиционными журналистами он нашел общий язык, не учел только, что их мало и они часто умирают. Ему это показали. И ему еще повезло, что в результате всех попыток вмешаться в решаемое наверху он оказался здесь. В похожем на картонную коробку кабинете, на ночном дежурстве со злым как черт Рихардом. Но даже подбрасывая прескверные обстоятельства, жизнь обычно имеет на тебя свои планы, не обязательно такие же скверные. Карл это знал.

Он приблизился к окну и посмотрел на улицу. Раньше она едва ли выглядела такой запущенной, ведь до центра недалеко. Вообще наверняка все было иным, а теперь умирало прямо на глазах. Умирала страна. Город. Многовековые представления о нормальности. И умирание могло длиться еще не один год.

Карл обошел своего пса и приблизился к двери комиссара. Прошло достаточно, к тому же с той стороны он уже слышал приглушенное бормотание радио:

– Тем временем весь свободный мир готовится к очередной олимпиаде и с нетерпением ждет зимы. К сожалению, некоторые государства по-прежнему не предприняли ничего, чтобы снять с себя действие санкций, и не допущены к участию в этом международном спортивном…

Карл вошел, как раз когда дряхлый приемник, живший здесь еще до его приезда, разбился о стену и заткнулся. Рихард сидел, тяжело дыша, низко опустив голову. Он не отреагировал на появление Карла, даже когда тот приблизился. Карл и не спешил привлекать внимание, зная: к хорошему это не приведет. Но, подождав еще немного, он все же протянул руку и осторожно постучал по деревянной поверхности стола.

– Комиссар?

Ланн схватил его за запястье. Карл едва не взвыл – хватка была железная. Рихард слегка притянул его к себе и поднял ясный, холодный взгляд.

– Что. Тебе. Надо?

Карл поморщился и попытался высвободиться.

– Можно без вот этого? Я могу и броситься.

Слова пробудили Ланна от оцепенения. Он разжал пальцы, усмехнулся и переспросил:

– Ты? Да твоя собака скорее на кого-нибудь бросится.

Карл сердито поправил очки. Он знал, что его не воспринимают всерьез, сколько бы ни прошло. Да кто он для Рихарда? Очередной щенок, разве что проявляет чуть больше характера. Чтобы Рихард принимал тебя как равного, наверное, надо каждый день задерживать по десятку преступников, а десятка в нынешней стране иногда не набирается и за неделю. О низкой раскрываемости говорят не зря.

– Что… злишься?

Карл оборвал привычные тоскливые размышления. Рихард проницательно поглядывал снизу вверх, щурился и слегка ухмылялся в усы. Определенно, перепалка его взбодрила.

– Злишься, – удовлетворенно повторил он. – Где твое обычное умение скрывать эмоции?

– Я вовсе не злюсь. С чего мне злиться на ваше вечное…

– Все на лице. – Ланн скучающе подпер подбородок рукой.

Карл не стал спорить. Он видел, что Рихард снова улыбается без яда и без готовности сожрать. За подобное он был готов простить очередные попытки себя воспитывать и учить жизни. Всегда прощал.

Пять с половиной лет назад, когда люди, занимавшие сейчас посты в правительстве, решили избавиться от сына Йозефа Ларкрайта, слишком много говорившего о правах «крысят», спас его именно Рихард. Помог спрятаться, затем взял на работу. Привязанность к нему стала для Карла чем-то определяющим, похожим на болезненно-беспочвенную верность собаки хозяину. Иногда это пугало, но чаще наоборот помогало не опустить рук. Поэтому Карл раз за разом лез из кожи вон, чтобы что-то доказать, и добивался противоположного: Ланн, проходя мимо после очередного задержания, бросал что-нибудь вроде «Стоило бы быть побыстрее». Впрочем, Карл смирился. Несмотря на непредсказуемость, к Рихарду он относился хорошо, прежде всего из-за живого ума и обычного уверенного спокойствия. Лишь иногда бывали срывы – когда мир в очередной раз напоминал Ланну о своей неправильности. Когда появлялась…

– Эта девчонка… – глухо сказал Рихард, словно читая его мысли. – Точно однажды убью.

Карл вздохнул: ему неприязнь к Вэрди была непонятна. Воровала она не больше других и, в отличие от них, по крайней мере, никогда не убивала. Ларкрайту нравились ее находчивые ответы, красивое лицо и копна вьющихся волос – темно-каштанового с рыжиной оттенка, как у него самого. Вэрди немного напоминала ему мать – такой она была на детских фотографиях: живая, симпатичная, серьезная.

Ланн снова пристально всмотрелся в Карла, и тот дорого бы дал, чтобы понять, что на этот раз так его заинтересовало. Ответ не заставил себя ждать.

– А принеси-ка мне кофе.

Ларкрайт закатил глаза.

– Заведите себе секретаршу.

– Кто сюда пойдет? – Рихард потянулся за сигаретами. – Патрульных-то еле выбили… Кто здесь выживет, кроме нас с тобой? Так что давай, шевелись.

Карл еще некоторое время возмущался, хотя в глубине души был рад, что обошлось без кровопотерь. Девчонка ушла живой, мебель почти цела, гроза миновала. Уже выходя, Карл кое о чем вспомнил и обернулся.

– Кстати, звонил герр Леонгард. Говорил о «крысятах» – что они ходят по разрушенному НИИ. Велел это пресечь, иначе будет писать жалобу.

Ланн, лицо которого уже скрыл табачный дым, немедленно высказал все, что думает по поводу герра Леонгарда, а также о том, куда тому следует отправиться со своими жалобами. Карл пожал плечами.

– Не думаю. Скорее туда отправлюсь я, если скажу это, когда он перезвонит. Хотя не представляю… что дети забыли на этой свалке?

– Вся наша жизнь – свалка, – желчно откликнулся Рихард, утыкаясь в рапорт и теряя связь с реальностью.

Карлу было что возразить, но он промолчал.

Маленькая разбойница
[Восточная железнодорожная колея]

– Ал, ну что ты забыл на этой свалке? Там наверняка охрана! А если бы попался?

Мы сидели поодаль от других ребят. Разговаривать мне не хотелось, настроения не было, да и от шума начинала побаливать голова. Поэтому я устроилась в сторонке, а Ал, углядев меня, пришел и притащил несколько картофелин и даже остатки ветчины. Он всегда обо мне заботился и с гордостью считал себя замкапитана. У меня не было заместителей, и я не была капитаном, но разочаровывать его я не хотела.

Ал смотрел на темную озерную воду; блики костра переливались во взъерошенных волосах. Услышав вопрос, он оживился и поближе придвинул ко мне грязный мешок.

– Там чума! Столько всего крутого! И нет, никто не гоняет.

– Пока не гоняют… – Я нахмурилась, наблюдая, как он вытряхивает собранный хлам. – Что-то из этого поможет усилить электрогенератор? Ты помнишь, на каких соплях он держится? Сам ведь сооружал!

Ал насупился: в полете дурной изобретательской фантазии он ненавидел разговоры о земных проблемах вроде дряхлого холодильника, которому не хватало энергии от украденного много лет назад переносного энергоблока. Решив, что Алан уже достаточно пристыжен, я стала изучать принесенный им мусор.

Полузаброшенный НИИ все звали просто «свалкой». От некогда огромного научгородка осталось три корпуса, где работало не больше пятидесяти ученых. Остальное превратилось в руины. Частично – от нехватки финансов, частично – из-за большого пожара, устроенного Речной бандой: так называла себя группа девчонок и мальчишек, захвативших во время Охоты несколько боевых кораблей и БМП. Сейчас все это давно пришло в негодность: «речные» не могли поддерживать машины в порядке и снабжать топливом, но тогда техника помогла им здорово потрепать нервы взрослым.

Научный комплекс разваливался уже давно. Территория превратилась в пустырь, а завалы никто толком не разгреб. Поэтому Алу удалось поживиться: он утащил строительные инструменты, несколько пробирок и колбочек, какие-то банки с порошками, моток проводов, радио и уйму других интересных ему сокровищ.

– А еще вот. – Он указал на циферблаты, ключики и стеклянные штуки, напоминающие бусины. – Сделаешь что-нибудь.

Я невольно умилилась: Ал не забыл о моей страсти мастерить украшения! Карвен даже носила гайку, которую я повесила на плетеный шнурок.

– Подлиза. – Я потрепала Алана по волосам.

– Все для вас, мой капитан. – Он ответил ослепительной улыбкой. Мне бы его ровные зубы, хотя у меня-то не было папаши-дантиста.

Я сгребла мелкие «девчачьи» радости и с тоской подумала о том, что сесть за украшения в ближайшее время не удастся. Слишком много дел маячит на горизонте, например, вагоны утеплить…

Внимание привлекло еще что-то, блеснувшее в траве. Это были две больших линзы; рядом лежала гнутая металлическая оправа, к одной из дужек крепился блок кнопок. Второй почти такой же блок болтался на проводке, торчащем из другой дужки.

– Что это? – Я взяла покалеченный остов очков. – Какое-то новое изобретение?

– Не, я нашел, – отозвался он, начиная протирать линзы рукавом. – Подумал, что-то годное, вдруг починю.

– Ал, а если это оружие? – Я потрогала пальцем проводок. – В том НИИ много чего разрабатывалось. Помнишь, как у них однажды что-то взорвалось и погибла куча людей?

– Да брось. – Он безмятежно махнул рукой. – Это обычные гляделки. Может, они как бинокль или рентген… нам пригодятся. А если и оружие… здорово же!

– Алан. – Я снова сердито нахмурилась. – Ради всех святых и дохлой кошки, занимайся экспериментами подальше от нас, ладно? И от нашего жилья. Иди вон на кладбище.

– Заметано! – Он поскорее прижал охапку своих находок к груди. – Ты будешь еще мною гордиться.

– Или плакать над твоим трупом, – фыркнула я.

– Что, правда будешь плакать? О, мне это так…

– Дурень. – Я щелкнула его по лбу. – Держи карман шире. Мне будет лень даже тебя закапывать.

Он замолчал, видимо, обдумывая, шучу ли я. Я зевнула и встала.

– Ладно, бывай. Пойду спать. И если хотя бы один из твоих баранов меня посмеет потревожить…

Я погрозила ему кулаком. Этот жест у нас часто был вместо прощания. Ал хмыкнул, и я пошла прочь.

Комиссар
[Надзорное управление]

– Чертово утро…

Рихард с трудом открыл глаза. Светало, низкие тучи по-прежнему затягивали небо. Ланн потер лоб, встал и размял затекшую спину. Голова гудела.

Рихард не помнил, как отключился над отчетом и почему не дошел до дивана. Вообще подробности ночи стерлись из рассудка, как и обычно. Отчетливо отпечаталась лишь фраза, которую маленькая тварь ему бросила: «Иногда мне жаль вас…». Почувствовав подступающую злобу, Ланн спешно пригасил ее новым глотком отвратительного коньяка, стоявшего на столе. Ночью он таким мерзким не казался, хотя Карл не случайно, наверное, воротил от этого пойла нос.

Мысль о Карле вызвала что-то вроде укола совести. Рихард уже набрал в грудь воздуха, чтобы окликнуть помощника, но в последний момент передумал и осторожно приоткрыл дверь в общую комнату, которую в рабочее время занимали семеро следователей управления. Никакого разграничения, никакого личного пространства, да, в общем-то, и никакого смысла.

Здесь пока было пусто, только Карл спал, накрывшись мундиром, на том самом диване, который Рихард так любил. Заполненная отчетность аккуратной стопкой лежала прямо на обтянутой кожей диванной спинке, рядом с табельным оружием, которое вообще-то полагалось класть в сейф. При первом же шаге часть листов, шурша, обрушилась на пол, но это не разбудило. Ланн заметил, что Карл спит в той же позе, в какой и развалившийся на коврике у двери Спайк, – свернувшись и прикрывая глаза рукой.

Раздалось цоканье когтей: пес проснулся, подошел и ткнулся носом Рихарду в ладонь. Стоило повернуться, как сеттер привстал на задние лапы, упершись передними ему в грудь и навалившись всей немалой массой. Спайк явно радовался утру, и как у него это получалось?

– Бестолковая псина, как и твой хозяин, – тихо сказал Рихард. Спайк лизнул его куда-то в подбородок: такое приветствие было привычным и устроило его. – Пойдем, я тебя выпущу.

Отправив настырного пса гулять, Рихард вернулся к дивану, где видел десятый сон измученный Ларкрайт. Постояв некоторое время рядом, Ланн от души саданул по спинке и без того ветхой мебели ногой.

– Подъем, пехота.

Карла утреннее приветствие впечатлило больше, чем Спайка. Он резко сел и уставился на Рихарда.

– Что-то случилось?

– Случилось. Утро наступило. Никого не убили за ночь? Никто не звонил? Патрульные живы?

– Не звонил, не убили, – потирая глаза, отозвался Карл и свесил ноги с дивана. – Патрульные… да, думаю, живы.

– Собери свои документы с пола. Ты их уронил.

– Да? Как же это я…

Ланн присел рядом и вынул из кармана сигареты с зажигалкой.

– Не знаю, я по ночам предпочитаю спать.

Карл не успел ответить. Дверь открылась: Рихард не стал запирать ее, пока не вернется пес, и теперь сильно об этом пожалел. На пороге стоял высокий плечистый мужчина со светлыми волосами и курчавой короткой бородкой. Наивернейший предвестник того, что утро продолжится еще хуже, чем началось.

– Бурная ночь, я вижу? – Черные глаза за стеклами очков блеснули. – Полиция бдит.

– Несомненно, бдит. – Ланн даже не поднялся. – Доброе утро, герр Леонгард, какими судьбами?

Доктор Чарльз Леонгард, один из немногих выживших ученых центрального НИИ, широким шагом прошел по помещению. Рихард, дымя сигаретой, наблюдал за ним и с сожалением думал о забытой в кабинете бутылке. Она была бы кстати – или приложиться, или разбить об голову утреннего гостя.

Сорокадевятилетний Леонгард считался светилом медицины – когда-то, еще до Рождества, он был главным врачом лучшей в городе больницы. Сейчас больница, оставшаяся почти без врачей и пациентов, стояла в запустении, а Леонгард работал в правительственных лабораториях. Он занимался экспериментами, о которых Ланн знал лишь, что они курируются Кабинетом министров и связаны с «крысятами». Выбрав их объектом исследований, Леонгард урвал солидный куш и теперь в деньгах не нуждался. Это было крупными буквами написано на открытом, ухоженном лице.

С Рихардом он был знаком еще до времен Охоты. Намного раньше, но вспоминать не хотелось. Доктор раздражал до зубной боли – вечной улыбкой, опрятной одеждой, густым басом и привычкой растягивать слова. Но больше всего Ланн ненавидел его, конечно, не за это. Другое выделяло доктора, незримо ставя в сторону от озлобленных, потерянных граждан. У Леонгарда была дочь. Дочь из «крысиного» поколения. И он не опасался никакой заразы, в то время как…

– Пришел поговорить о «крысятах». – Леонгард опустился на стул. – Мой друг…

Рихард быстро переглянулся с Карлом: тот усмехнулся и дернул плечом. Ни о каких других вещах этот тип с ними не говорил. Ланн нахмурился, продолжая неприятные размышления, и затушил сигарету.

Дочь Леонгарда была ровесницей Вэрди. Тоже не росла и наверняка не могла иметь детей; посторонние считали ее вовсе не ребенком, а содержанкой доктора. Между ней и «крысятами» зияла пропасть, потому что в Рождество четырнадцатилетней давности Леонгард не умер. Причин знаменитый врач не нашел, хотя занимался вопросом до сих пор. Дочь же он спрятал от пристального внимания и ставил эксперименты на других.

– Что же вам угодно? – отстраненно спросил Рихард. – Они что-нибудь у вас украли? Я уже поставлен в известность об инциденте на вашей свалке.

Некоторое время Леонгард ощутимо колебался и пытался проанализировать, каким тоном произнесено слово «свалка», наконец все же ответил:

– Можно и так сказать. Я видел их на развалинах бывшей лаборатории. Помните, той, которую разбомбили дети с реки?

Ланн кивнул, потом добавил:

– Не думал, что там валяется что-то ценное. Они искали какую-нибудь утварь.

Леонгард вздохнул.

– Там есть опасные обломки образцов. Проводилась зачистка, но, к сожалению, остались некоторые изобретения, к которым…

– Дети их не соберут в жизни, – хмыкнул Ланн. – Если вы опасаетесь именно этого. Но если вам хочется, я наведаюсь в известные мне «норы» и припугну «крысят», чтобы больше они к вам не совались. Уверен, они найдут места, где валяется мусор получше.

Рихард надеялся, что теперь-то беседа кончится: формально он свой долг исполнил. Но чутье подсказывало, что все не так просто, и будь проблема такой мелкой, Леонгард не притащился бы сам. Ланн не ошибся, но, несмотря на это, следующие слова стали для него неожиданностью.

– Что вы, нет нужды. Можете рассказать мне о парочке этих… как вы сказали… «нор», и я схожу туда сам, я не опасаюсь говорить с детьми. У вас и так немало работы, вы же не дикозападный шериф, обязанный следить за…

«Дикозападный шериф». Рихард усмехнулся: ему, судя по нынешнему разбросу обязанностей, такое определение весьма подходило. Но главным в ответе было другое. Все сразу стало ясно до тошноты. Более не церемонясь, Ланн поднял ладонь на уровень глаз собеседника и демонстративно отстранился.

– Побеседуйте, пожалуйста, с моей рукой. Моя рука интересуется, у вас что же, опять умерли все подопытные, которых вам невесть где отлавливают?

– Почему же этим интересуется только ваша рука? – Леонгард расслабленно откинулся на спинку стула, созерцая растопыренную перед ним пятерню.

– Потому… – сквозь зубы ответил Рихард, – что остальная часть меня может воспринять ваш нынешний визит как явку с признанием в похищении детей. И для начала загнать вас в карцер на пару недель. К уголовникам.

– Достойный аргумент, – оценил Леонгард. – Но я никого не похищаю. Все мои эксперименты добровольны, я плачу за них. И я рискую жизнью, контактируя с детьми.

– Сколько ваших подопытных вышли из лаборатории? – лениво полюбопытствовал Рихард, опуская руку. – Кажется, они рискуют жизнями сильнее, чем вы.

А в правительстве блестяще пресекают все его, Ланна, попытки прекратить похищения и наладить систему регистрации «крысят». Так же, как пресекали когда-то попытки Карла – идиотские, но отважные – агитировать в их защиту, да хотя бы требования выдать детям паспорта. Пресекали очень настойчиво и болезненно. Кто бы знал обо всем этом дерьме больше Рихарда?

– Вы не понимаете. – Леонгард прервал его размышления. – Они нужны мне. Это важные исследования. Революционные.

– И каков же их предмет? С объектом более-менее разобрались, маленькие беззащитные чудовища.

Леонгард выразительно покосился на Карла. Рихард, заметив это, прищурился.

– От него у меня тайн нет. Если мне не понравится то, что вы скажете, и я захочу вас пристрелить, он будет оттаскивать меня и спасать вашу шкуру.

– Как пожелаете. – Леонгард по-прежнему не терял самообладания. – Дело в том, что я собрал статистику по стране и обнаружил кое-что интересное… очень интересное. Вы знаете, что довольно часто для спасения жизни человеку приходится пересаживать чужой орган или переливать кровь? И все эти операции, в случае той же лейкемии?

– Знаю примерно, – махнул рукой Ланн. – Одного выпотрошили, в другого вставили. Отвратительно, если разобраться.

Это он выдал намеренно, хотелось увидеть, как ухоженное лицо скривится. Оно предсказуемо скривилось: Леонгард не любил дураков и не отличал их от тех, кто лишь прикидывался. Ланна с юности умилял этот снобизм.

– Так вот, – ровно продолжил доктор, – случалось, что у врачей не было выбора и им приходилось брать в качестве доноров «крысят». На свой страх и риск, но смельчаки находились. Конечно, не живых, обычно – свежие трупы. И… – доктор сделал паузу, – ни после одной из таких операций у пациентов не случалось отторжения клеток. Независимо от группы крови и резус-фактора. Эти дети – универсальные доноры. Что-то в их организме делает их такими. Такова моя теория. И я хочу понять, как это работает.

Ланн молчал. Теперь он понимал, что самым разумным было бы застрелить утреннего гостя. Хотя бы потому, что его глаза за стеклами очков горели не предвещающим ничего доброго огнем, как у свихнувшихся ученых в фильмах вроде «Франкенштейна». Леонгард оживленно продолжал:

– Нужны подопытные. Конечно, пока никаких трансплантаций, только работа с кровью и…

– «Пока» – хорошее слово, – пробормотал Карл. – И «обычно». Там, где «свежие трупы».

Леонгард не посмотрел в его сторону. Если Ланн для него был дураком, то Карл – пустым местом.

– Эти исследования спасут много жизней.

– А сколько погубят? – Рихард снова услышал голос Карла и умилился тому, как Леонгард проигнорировал вопрос.

– Так вы поспособствуете мне?

– Нет.

– Что, простите?

– Нет. Можете умножить этот отказ на шесть.

Говоря, Рихард снова неторопливо закуривал. Он дал себе слово не размениваться на грубости и собирался его сдержать. Огонек вспыхнул на кончике зажигалки. Леонгард, не сводя с пламени глаз, сцепил на груди руки.

– Но неужели вы не понимаете, что ваша задача…

– Моя задача, – отрезал Ланн, убрав зажигалку, – защищать закон. Задачи ловить «крысят», чтобы вы их резали, у меня нет. Зато есть другая – пресекать преступления. Убийство ребенка – даже такого – преступление. Они граждане нашей страны, с соответствующими правами, как бы к ним ни относилась общественность. Вы поняли меня? Конституция, как бы ее ни кастрировали, действует.

Тирада была длинновата, зато от нее пасло бюрократией, – то что нужно в разговоре с высоколобым отморозком. Леонгард правильно все истолковал.

– Понял. – Он скорбно вздохнул. – Благодарю. Более не побеспокою.

– Обратитесь в морги, – посоветовал Ланн. – Свежие трупы в вашем распоряжении.

– Ценный совет… благодарю повторно.

В помещение вбежал Спайк и ощерился, увидев гостя. Рихард подозвал пса к себе и предостерегающе удержал за ошейник. Леонгард, с явным презрением оглядев пару проплешин в рыжей шерсти, поднялся на ноги.

– Что ж, хорошего дня. Жаль, мы не поняли друг друга.

Когда Леонгард уже был у дверей, Ланн, почесывая пса за ухом, небрежно бросил:

– На крайний случай у вас есть для экспериментов ваш собственный «крысенок».

Леонгард глянул на него в пол-оборота и ответил:

– До свиданья. Доброго дня.

Дверь захлопнулась.