Текст книги "Когда я без тебя… (сборник)"

4

…Будто сговорились, долго вынашивали план и вот пустили его в действие.

Мама, муж – в главных ролях.

Остальные – жалкая массовка.

Им бы на сцену театра Royal Shakespeare Theatre. Показать мастерство…

Кстати, в Москве легче легкого играть отчужденность.

Атмосфера располагает…

Они смотрят на меня с такой злостью, будто на мою роль уже давно есть дублерша, а я вот, настоящая, и приехала, и права качаю.

«Ну и что тебе нужно?! Без тебя было лучше…»

Они не говорят со мной о том, о чем я хочу говорить.

Мол, ладно, если уж приехала, живи здесь и дальше…

Я сказала, что хочу вернуться назад. Никакой реакции…

Мама просто живет своей жизнью, и эта жизнь – насквозь светская.

Она окончательно прибрала Сережу к рукам. Теперь у нее есть сын.

Мама, ты умница!

Сережа всегда восхищался тобою.

Выросший без родителей, он мечтал о матери.

Хладнокровной, стальной, чтобы радовалась его победам.

Вы нашли друг друга…

Ты стала матерью моему мужу, но не собственной дочери.

Фу, какой отвратительный пафос! Вслух я такого не произнесу никогда. Прошло время подростковых истерик…

Я все же надеялась получить поддержку со стороны бабушки. А ее больше нет.

С минувшей весной она не захотела расстаться. Пусть они будут вместе, навсегда… Бесслезно прощаюсь…

Ни разу не позволила себе заплакать здесь. Боюсь показаться слабой? Боюсь проиграть свою битву? Мне нужна эта победа.

Понимаю, что мои жертвы никому не нужны. Но я все равно приношу их – не могу иначе.

Baby, не забывай, Москву никакими жертвами не удивишь.

Слишком много судеб, желаний, стремлений уже здесь погибло.

Чаще во имя идеи, не человека…

Здесь не идут к одной конкретной победе. Удерживаться в седле нужно every day. Перехватила сапфиро-бриллиантовое нечто из новой коллекции Bvlgari, отлично!

Сдружилась с Аней Анисимовой, получила расположение ее кокера Honey, ты умница!

Попала в High Life русского Vogue, это супер!

Маленькими шагами к большой победе.

В Москоу-сити собрались редкие люди.

Более редкие и капризные, чем первая группа, отрицательный резус.

Здесь душевное состояние упрямо зависит от со$тояния.

И я тоже из этого мира иду, и я не стесняюсь. Я не исповедуюсь перед собой. Просто прощаюсь.

С той девочкой, которая когда-то была частью меня.

Милая, пора возвращаться в настоящее. Из ненастоящего.

Ты никогда бы не стала славянской подругой агента 007…

Ты никогда бы не стала исповедовать work hard, play hard…

Душу в обмен на туфли Jimmy Choo – не получат, утрутся!

Больше не закрывайте передо мной шторы… Света я не боюсь.

5

…мы уже взобрались на вершину своего треугольника и стоим там в беспокойном ожидании – ожидании дня, когда придется спускаться вниз. Всякий раз, глядя в окно, я боялась, что этот день и есть тот самый, и спрашивала себя, как придется спускаться: по ступенькам, по скользкой ледяной дорожке, цепляясь за выступы, или легко, не оглядываясь назад? А оказалось – кубарем.

Елена Болотова

…Да, я в тоске и сплю на подушке без наволочки. Злюсь на то, как медленно, по глотку, сочится истина.

А может, просто написать эсэмэс: «Светусвет! Забери меня завтра в семь. Насовсем»…

Мою смелость искать нужно где-то в хосписе.

Жутко зла на себя, безнадежную.

Надавать бы пощечин хотя бы той, что в зеркале: «Здравствуй, девушка-дура, как же ты умудрилась все проебать?»

Но и этого не могу.

Боюсь провисающей тишины в ответ…

Я разбита на полюса, как компас в моем кармане.

«Что же, baby, наложила в штаны? Поздно прятаться в ауле. Пей до дна за свое возвращение сюда…»

Fuck the world – вот мой статус. Моя программа. Временная…

Только небо осыпается, как известка…

Мне бы брусничной водки, требования «соберись, тряпка!», порции суши из Michael's, поглощающих поцелуев, мне бы голосом Нины Симон вздыхать…

Мне бы хорошего начала отличного конца.

Просматриваю семейный фотоальбом, беру ножницы, вырезаю себя из того времени.

Дура я!

Привязалась к изображениям прошлого, когда суть лежит на поверхности.

Достаточно стать частью реального пространства, не отводить взгляда от неба (не смотреть вниз!), вывернуть лампочки в кладовке страха, закрыть дверь на ключ, проглотить его и вернуться к тебе.

Все так просто. Пишется. На практике – сплошь квадратные корни…

Сегодня я достойна не только критики. Есть чем гордиться.

Вынесла на помойку ту самую одежду из шкафов, сделала влажную уборку, спустила в унитаз мутную воду. Пальто, шубы, куртки вмиг растащили. Молодец, Мирумир! Еще немножко, и ты останешься голой.

Ничего страшного. Это плата за новый мир, он стоит еще дороже.

Воротишься в Стамбул и, как говорят, начнешь все с начала. Прямо сказка…

Я не привязана. Ни к чему. Кроме тебя…

«Забери меня в семь. Насовсем».

Я совсем здесь чужая.

Понимаю теперь абсолютно.

Меня спрашивают: «Где ты была?» Я отвечаю: «В Стамбуле». Разве они рискнут спросить: зачем, для чего, с кем?

Бесит эта политкорректность, которая просто в моде, как стекляшки Стивена Вебстера.

Я не ищу ничего особенно.

Я не собираюсь никому ничего доказывать.

Я за правду в лицо. Пусть даже самую пронзительную…

Конечно, для этого не обязательно покидать родину.

Но меня ждут…

Там. Они…

Любовь меняет дело.

Отвоевываю свой выбор, точнее, право выбора. Сейчас, как никогда, меня не волнуют мысли окружающих.

Делаю шаг. Уверенный. Вперед… В детстве бабушка часто ругала меня за наивность.

Говорила, что человек должен быть немного эгоистичным, капельку циничным, в меру доверчивым.

Тогда в моем характере, кроме доверчивости, ничего и не было.

Верила абсолютно всем…

По-моему, я до сих пор не разучилась верить так же сильно, как в детстве…

Вера спасает…

Мне бы еще чуточку отваги.

Мало осталось…

* * *

…Надеваю куртку поверх пижамы, нахлобучиваю кепку с вышивкой NY, обуваю кроссовки. В ночь.

Это как бежать по минному полю, Это как минное поле у тебя внутри, Разрывающиеся снаряды, Распускающиеся цветы.

Понимаешь, что если сейчас не покинешь стены (на воздух! воздуха!), то просто не выдержит сердце.

По сигналу сердечной тревоги сбегаю в ночное пространство, приукрашенное туманом.

Шаг за шагом справляюсь с болью.

Чужестранная боль.

Сидит занозой, не выходит наружу, ничем не выманить.

Никакими слёзами-тревогами. Ураган ураганом, а внешне – спокойно. Вздох это максимум, и минимум выдохов.

Отпускает…

У меня нет конкретной цели.

Я двигаюсь вперед мимо дворов, закоулков, закрытых магазинов.

Ничего не замечаю. Кроме себя.

Когда мне больно – это эгоизм, эгоизм – это тоже больно.

Взмахнуть бы крыльями, долететь до Стамбула.

Ворваться в нашу квартирку, поцеловать его спящего и открыть новую страницу…

А старые сжечь.

Вот и все. Я уеду.

Пусть будет так, я проиграла битву с прошлым,

Мне и нести потери…

* * *

Воскресенье, 16 августа 2008 года

…Самолет, выполнив положенный круг на земле, взлетает над городом. Осталось совсем немного. За время полета переосмыслю нашу любовь. Я все еще говорю «нашу». И не хочу говорить «свою». Вернусь, только разобравшись с настоящим…

Если вернусь вообще.

Что это такое? Поворот судьбы или усталость?..

Стюардесса с приклеенной улыбкой подходит ко мне.

Предлагает напитки.

«У вас есть мандариновый сок?»

«К сожалению, нет. Апельсиновый?»

Мне не нужно другого. Мне ничего не нужно, кроме твоей любви…

…Нет воспоминаний без тебя
Повесть

…Перед вами осколки зеркала, в которых отражается изменчивое лицо любви. Вглядываясь в него, вы поймете, что не одиноки в своих чувствах.

Марта Кетро

Влюбленные люди поклоняются фотокарточке. Они стоят на коленях перед платком. Они отправляются в путешествие, чтобы взглянуть на стену дома. Что угодно – лишь бы раздуть те угольки, которые одновременно и согревают, и обжигают их…

Питер Хег

Однажды девушка влюбилась в юношу из далекой страны. И вот когда пришел приказ ехать ему на Родину, она обвела на скале контур тени своего возлюбленного, чтобы всегда помнить, как он выглядел в последний день, когда они были вместе.

Чак Паланик, «Удушье»

…cердце может быть пустым, но не мертвым, и я, потеряв свою маленькую любовь, обрела целый мир, и он будет жить для меня, и я растворюсь в нем, я буду любить его весь, с его грязью, ложью, играми, со всеми его людьми, чужими мне, чужими друг другу, такими же несчастными, счастливыми и запутавшимися, как я!

Мария Мур

Посвящаю ЕЙ и всем тем, кто так и не привык к московским пробкам

Старый потрепанный ежедневник.

Дневник девушки.

Записи неровным, улетающим почерком. Синей ручкой.

Только первые несколько строчек красным фломастером.

Надписала, видимо…

Домодедово. Ожидание. Страницы дневника в обратном порядке. Читаю и думаю, где упустила. И совсем не думаю о том, в чем победила. Снова проношу через себя нашу маленькую историю, наверное, все же большой любви. Никаких новых ощущений. Может, из-за того, что я все еще нахожусь в ней? Значит, она не закончилась?..

* * *

Дождавшись зеленого благословения светофора, галдящая толпа вступает на зебру, спешит перейти на противоположную сторону дороги. Все почти бегут, а я останавливаюсь на пятой полоске-середке, запрокидываю голову. С ванильного неба сыплются белоснежные пушистики, и мне становится так хорошо, что даже конец света кажется делом еще поправимым. «Эй, тормоз, двигайся!» – под аккомпанемент сигнального рева гонит меня хамоватый водитель. Пора научиться жить жизнью. Время фантазийных альбомов-раскрасок осталось позади…

* * *

Прошлое затаило дыхание на кончиках моих пальцев. Учусь жить в настоящем настоящим. Я поливаю свое миниатюрное лимонное деревце и разбираю полную сумку спутавшихся целей. Не знаю, что будет дальше, но знаю, чего хочу. Я иду вперед, но у меня нет ни направления, ни заряженных батарей, в голове одни вопросы, а в глазах – неутомимость арабского скакуна. И мне нужно любой ценой заполучить приглашение на праздник жизни…

* * *

Я пытаюсь поймать время, остановить его, сжать в объятиях, но все тщетно. Оно улетает, уносится. Хвастливо улыбается с высоты, гордится своим превосходством. И я понимаю, что время, по сути, такое же неудержимое, как любовь. А любовь, как и время, невозможно запрятать глубоко, надолго – все равно прорвется, все равно заявит о себе. Вознаградит или обожжет…

* * *

Он.

Он появился тогда, когда рассвет в моих днях просыпался поздно, с опозданием на пригоршню часов. Все вокруг вдыхали свежие надежды утра, а я все еще не выключала свет в спальне, сидела у окна, пыталась разбудить сонное небо горячим кофейным паром. Появился без предупреждения. Открыл дверь невидимыми ключами, протер заснеженные ботинки у входа, вдохнул аромат стойкости в полуразрушенную хибару моих отчаяний и – остался. Он не спрашивал разрешения, я не настаивала, приглашая. Я вообще не приглашала. Он просто остался, а я осталась вместе с ним.

Мы вели жизнь-наоборот, жизнь-протест. Спали на полу, мыли головы над унитазом, ужинали на балконном морозе, спорили в лестничных пролетах, целовались на плечах подъездов, смешивали и взбалтывали Миллера с Прустом, а остывший кофе – с теплым киселем, появлялись на остановках наперекор расписанию, мечтали о вероятностях, но не стечениях. Я не подчинялась ему, он не верховодил мной. Мы жили как два взрослых персидских тигра, помещенных в одну клетку московского зоопарка, которые на удивление легко сошлись. Тоже без выяснения ролей, притираний. Им (то есть нам, но мы были какими-то не своими, новыми, так что хочется говорить в третьем лице) было хорошо вместе…

Мы не царапали друг друга, не огрызались, демонстрируя свои характеры, сформированные в других сообществах, ареалах, континентах, случках. Мы пришли друг к другу такие уставшие, изможденные, – нам хотелось простых наваристых щей на прогретой кухне, а не пафосного выебона из серии «специально пропущенные звонки». Хотелось настоящего завтра, вне обязательств. Проснуться в мягком сплетении собственных тел и сказать друг другу засохшими спозаранку голосами: «Время вставать, любовь моя…»

Мы стояли с ним в пробке на Дмитровке, провожали взглядами громыхающую по мосту электричку и где-то в подворотнях сознания оба задавались вопросом: «Во что верить?» Задавались и совершенно без сожаления понимали, что ответа на этот вопрос (как, в принципе, и на все остальные) не знаем. Может, это было время такое – отсутствия ответов на вопросы? Лучшее время. Оно бывает. Поверьте. Оно нужно. Опять-таки поверьте.

Мало говорили, больше чувствовали, дополняли молчание прикосновениями. Нет ничего красноречивее безмолвных прикосновений. Вечерами мы ели какую-то банальную стряпню и смеялись с неистребимой легкостью. Уплетали подгоревшие в забытьи страсти голубцы. Самые вкусные голубцы на свете, приготовленные пусть и по самому ошибочному рецепту…

Послать на фиг обстоятельства – удалось. Мы ничего не делали для этого, ничего конкретного. Оставались собой, свободными и несгибаемыми. Да, прежде были в наших жизнях мгновения, когда сильно хотелось отправить всё-вся куда подальше и выписать себе по каталогу другую жизнь, но желания шли наперекор необходимости. С желаниями всегда так: нужно сохранить силу, не переставать желать. Правда, мы получаем многое тогда, когда оно нам уже не нужно.

Сейчас же наша благодарность распространялась даже на эти жизненные опоздания, которые зачастую сбивают нас с толку, замедляют ход, задерживают воссоединение мостов. И «спасибо» это было такое искреннее, немое, рожденное в глубоком внутри.

Лично я произносила его тогда, когда засыпала в пространстве между его рукой и боком. Где-то прямо по курсу ворчал телевизор, как всегда, забытый нами включенным, в районе прихожей гулкими стонами общались трубы, а мне было так хорошо, что я поднимала взгляд сквозь три этажа над нами и благодарила того, кто живет в бесподобном космическом одиночестве там, где заводь облаков. И в этом «спасибо» не было нечаянного страха потерять-лишиться-потратить-проиграть. Только абсолютное доверие мгновению и полное отсутствие планов на послезавтра. Так правильнее. Было. В тот момент…

* * *

Любовь – прежде всего свет. А потом – все другое. Невозможно жить в комнате без света. В ней можно только существовать – в светлое время суток. Долго существовать – неделями, месяцами, годами. Укладываться днем с частью дел, а вечерами – обходиться фантазиями, провожать-продавать дни в самообмане, пока не припрет к стенке оно, ненавистное одиночество.

Мы живем в поисках света. Мы рождаемся ради света. И не надо про то, что любовь – это не свет. Без любви темно даже с самыми мощными лампами…

Я больше не передвигаюсь по ночным параллелям на ощупь. Я могу уверенно ходить с закрытыми глазами – хотите, продемонстрирую? Мне больше не нужно небо для освещения выбранного пути. Теперь я бескорыстна по отношению к нему. Теперь я ценю небо не за источаемый свет. Ценю его за то, что оно просто есть: близко. Рядом. Или сверху – как лучше сказать?..

Он принес в мою жизнь тот самый свет, который согрел, осветил меня. Это не просто слова из девчачьих неуклюжих стихов, это не пафос. Так и есть. Свет, который существует физически.

Меня особенно вдохновляло то, насколько мы с ним были реальными. В отношениях недопустима отрешенность. В мимолетных вспышках она еще возможна, но не в отношениях – там она нарушает права другого. Права, которые есть у него на тебя.

Наша реальность началась с того, что я подарила ему на День влюбленных креветочную пиццу в форме сердца, а он мне – лицензионный пакет «Касперского». Прекрасно! Мой компьютер, как и сердце, давно должен был освободиться от лишнего, вылечиться от вирусов и прочих медленных убийц. И мы даже не сказали друг другу спасибо, не ахали, не выражали приятное удивление никак. Влюбленные. Ограничились поцелуем и разбежались по нуждам. Он – в душ, я – домывать посуду. Так и должно быть.

Вы замечали, что хорошие сказки всегда очень короткие? Моя тетя Зинаида всегда твердит: «Надо увлекаться не красивой сказкой, а красивой реальностью». Вот мы и увлекались. Во всяком случае, разукрашивали окружающую нас реальность как умели… Тут и сказочке конец.

* * *

«…Он складывал из льдин и целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово „вечность“». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков»…

* * *

Выбирай я место своей смерти, не задумываясь, умерла бы у его красивых ног. Чуть кривоватых, в жестковатой сеточке волос, с крупными ногтями на аккуратных пальцах. Они были откровенно мужественные, сексуальные, и эта брутальная естественность рождала во мне дикое чувство собственника. Собственницы. С ним превращалась в животное, натуральную блядь. В постели мы не обсуждали своих желаний – обходились взаимным чутьем. Я с удовольствием делала ему минет, а потом спешила проглотить со смешной жадностью, будто тем самым убеждаясь в его полной принадлежности мне. Я любила его тело. Крепкое, местами рыхлое, волнующе пахнущее новизной, наполненное скрытой силой.

Он брал меня на бачке унитаза, и я не стеснялась сиплых выдохов, отчетливо слышных соседям сквозь тонкие перекрытия. Он трахал меня в неудобной позе прямо в машине в зарослях областного шоссе, и такого восторга я не испытывала даже на шелковых простынях люксового номера «Кемпинского». В сексе мы ценили свободу. В сексе раздвигали рамки так называемого приличия, создавали законы заново, для нас двоих. Нашими лучшими диалогами были его поцелуи на вдох и мои поцелуи на выдох. Каждый раз под прохладными струями в душе я прикасаюсь пальцами к следам его губ. Они до сих пор горят на моем теле невидимыми клеймами…

* * *

До его появления я говорила о любви исключительно в прошедшем времени. Как об анахронизме. Во мне не было ресурса, чтобы поверить во взаимность. Я не жила крайностями, оглядками, воспоминаниями. Никаких самоистязаний – переносила боль на ногах, носила в себе, не давая ей права выйти наружу. Я была слишком гордой, чтобы показывать кому-либо душевный изъян, свою увечность, но для всех продолжала быть «сильной навсегда».

Только оставаясь наедине с собой, позволяла выйти горечи и тонула в ней, закрыв окна автомобиля. Крик Земфиры в колонках, испуганные метания сигаретного дыма, скользкие ладони на руле, полупустой ночной МКАД, намеренное превышение скорости, взбесившиеся от дождя «дворники». И тот самый Хранитель надо мной. Сейчас понимаю, что, если бы не он, я точно не увернулась бы от встречных автомобилей…

Мои поступки того времени не определялись желанием что-либо доказать себе или другим. Я просто жила чувствами, не задумываясь о необходимости разделения ценностей, осмысления опыта, извлечения наболевшего. Мне нужно было это пережить, чтобы выйти из огня обновленной птицей Фениксом и стать той, кто я сейчас… Как страшно смотреть назад. И малодушие смешивается с гордостью: малодушие – потому что я не смогла бы пройти через свое прошлое снова, а гордость – оттого, что я это все-таки сделала однажды.

И я уже приблизилась к долгожданной точке обретения себя, разрушавшейся и возрожденной, бывшей и несбывшейся, когда появился он. Мое счастье из мяса и костей. Так я стала его называть вслед за Мадонной с ее Little star. Он поцеловал меня в лоб, теплыми руками обхватил, приютил и утешил, увел меня с бесконечных одиноких, темных лестниц. Прижал к себе сильно-сильно и перенес в радостный край, где яркое малиновое платье можно носить даже в самую лютую стужу.

В жизни каждого из нас появляются люди, которые способны отвоевать нас у серых зонтов и недоступных ссылок. Правда, порой мы сами не стремимся к освобождению; привыкли, скрючившись, сидеть в уголке – в размеренности будней, во внезапно ставшей почти добродетелью недоверчивости. Он смог меня вытащить. Наверное, в этом мое самое большое и единственное везение…

Есть сумасшедшая страсть, но нет сумасшедшей любви. Любовь умна. Наши пути сошлись именно в период этого осознания. Мы подошли к чувствам рациональнее, логичнее, если так вообще можно сказать о чувствах. Мы избегали осложнений от лжи, угрызений от подозрений. Распустили клубок из сердечных нитей, проигнорировали поиски общего и личного, исключили из словаря «надо бы» и «скорее бы», отключили таймеры, секундомеры и все, что напоминает о времени и поражении. Мы любили в мгновении с продолжением. Любовь – капризный продукт, и ей так важны условия хранения…

* * *

Иногда я хотела сорваться с места, где стоит он, вплотную ко мне. Казалось бы, зачем убегать от любви, когда она рядом со мной? А это был страх потерять тепло так же неожиданно, как его получила. Заново лишиться самого важного – боялась не пережить… Ужас приближающегося счастья невыразим.

До его появления, слыша стук в дверь, я испытывала искушение закрыть ее на дополнительные замки и не открывать никогда. Мало ли кто там. А я боюсь перемен: особенно страшно, когда они к лучшему. К нему ведь быстро привыкаешь, непроизвольно. А потом, как правило, приходится отвыкать – рано или поздно, мучительно. «Лучше я вообще не буду ждать и к чему-то привыкать…» – решила я как раз тогда, когда услышала скрип открывающейся двери. Без предварительного стука. У него были ключи от моего сердца.

И потом, рядом с ним, впадая иногда в панику, боясь потерять найденное, я успокаивала себя мыслью, что нынешнее счастье пришло не как ответ на мои ожидания. Судьба зачастую отнимает у нас то, чего мы сильно ждали. Но я не ждала его! Неужели я ошиблась?..

Он был немногословен. В нем не было какой-то особой горячности, какого-то интеллигентского надрыва или какой-то мужиковатой хозяйственности. Все поровну, при этом в идеальном сочетании. Щедрый и расчетливый, самоуверенный и отзывчивый, доброжелательный и хладнокровный. И он был настоящий – за это редкое качество мужчины я готова была отказаться от своих первоначальных идей, предпочтений и предубеждений. Он мог пить красное вино с соленой рыбой, забрасывать носки под кресло, за диван. Он вечно ронял-разбивал флаконы моих духов, пил перед сном фильтрованное пиво и не любил стричь ногти. Но даже в этих заурядных, не самых лучших и полезных чертах я видела необычайно милую и притягательную естественность. Отрицательное вообще привлекает больше положительного. Яркое, роковое…

Я любила наши вечера, ожидая их с детским нетерпением. После сумасшедшего рабочего дня встречались в полутемном сквере в районе Белорусской, гуляли меж грозных сталинских домов, пережидая апогей вечерней пробки, обсуждали насущное, а потом садились в нашу крошечную уютную машинку и ехали домой под звуки Love Radio. По дороге заезжали в «Мосмарт», в обнимку катали тележку по стройным рядам, собирая в нее апельсины, яблочный сок, спагетти, какую-нибудь нарезку, запасались на кассе сигаретами, предвкушая вечер за просмотром самого легкомысленного кино. Нам обоим нравилась эта легкая и прогнозируемая повседневность. Хотя, возможно, все это жутко банально…

Я читала его мысли по складке губ, разгадывала желания по прикуру, по тому, как лежат волосы на его затылке. Если нас на время разлучали обстоятельства, он всегда коротко сообщал: «Тебя не хватает». На что я неизменно отвечала: «Я в тебе. И буду там, сколько скажешь».

Мне не было необходимости перебирать его болевые точки, чтобы знать, куда уколоть, на случай если вдруг он попробует сойти с пути. Ему не нужно было отыскивать мои трещинки, на случай если вдруг я попробую переоформить всю его свободу на себя. Мы стоили откровений друг друга. Часто упрощали то, что с легкостью можно было превратить в пожар ссорами. Да, мы ругались, спорили, говорили лишнее, но делали это как-то легко, как по обязанности. Как по предписанной роли. Оберегая самое дорогое – целостность личности другого. Не шутили на тему измен, не мучились драматической ревностью, не отягощали настоящее будущим. Все – сегодня. Все чувства даются нам на один день, и в нагрузку – принятие полноценной свободы партнера. Никаких эмбарго, арестов, шпионажа. Нашей гарантией была любовь. Пусть и самый простой из ее видов…

* * *

Порою меня переполняла такая океанически безбрежная любовь к нему, что еще чуть-чуть и я задохнулась бы в волне. Стремглав выскакивала на морозный воздух, прикуривала дрожащими от нежности пальцами «Кент», пытаясь утихомирить сердце дыханием ноября. Я боялась испугать его своим чувством. Или даже утомить. Такое часто бывает: мы слегка сдерживаемся, не до конца открываем себя, выказывая любовь своей половинке, чтобы та не зазналась. В чувствах хочется быть наравне – всякая неразделенность ранит, всякое превосходство унижает. Если это и расчетливость, то проявляется этот подход неосознанно, на уровне глубинной памяти. Может, это инстинкт самосохранения чувства?!

Если анализировать глубже, если позволить себе опуститься в бездну воспоминаний, то все же я любила его сильнее. Самоотверженнее. Я готова была в самое тяжелое время высушить свои слезы и забыть боль в момент после одной его улыбки, прятать за тяжелыми шторами, полотенцами и одеялами рассветы ради его хрупкого утреннего сна, терпеливо ждать его внимания, утешать, успокаивать, поддерживать. Готова была расстаться со всем и всеми (и никогда не упрекнуть!), лишь бы быть с ним.

А может, я была дурой. Но я прятала эту слабость в себе, позволяя думать окружающим, что «повезло телочке, хорошего парня зацепила». Он, к счастью или к сожалению, этим и ограничивался, без претензий, не требуя большего. «Ты рядом. Мы вместе. Больше ничего и не требуется». Я медленно кивала, глядя в глаза, а сама готова была повиснуть на нем, никогда-никогда не отпускать.

В какой-то степени я еще и гордилась тем, что способна на такое огромное, неизъяснимое чувство. В детстве, при всей моей общительности, многие считали меня «сухарем», избалованной и бездушной девчонкой, для которой важнее было уединение со своими драгоценными куклами, чем общение с ровесниками… И вот я открыта, распахнута чувству, равного которому нет на земле. Может быть, как раз потому, что с детства берегла, собирала по крохам самые ценные впечатления, самые красивые слова и звуки, чтобы теперь было что подарить любимому.

Я так ревновала! Но снова – никогда этого не показывала. Хотя был бы он чуть-чуть проницательнее – и уловил бы в попеременных шутках-улыбках самую настоящую ревность. Задумываюсь и понимаю, что многие сообщения в памяти автоответчика нашей любви остались не прослушанными. Причем именно я, дура растяпистая, захлопнув ногой дверную дверь, одновременно стягивая шарф и бросая ключи на тумбу, проходила мимо мигающей красной кнопки. Не умышленно. Просто забывалась. За обдумыванием методов конспирации масштаба собственных чувств, признаюсь, забывала об очень важных вещах. Увлеклась игрой одного актера. В театре одного зрителя…

Хоть мы и исповедовали радость свободных отношений, все равно где-то под нашими колесами металась низкая снежная пыль, которая медленно покрывала льдом нашу дорогу. Ну и что, мы продолжали ехать дальше, элементарно не позаботившись поменять летнюю резину на зимнюю. В итоге нас занесло…

Думать действительно вредно. Задумываться – напротив. Наверное, самое большое наше упущение заключалось в этом. Живя в настоящем, наслаждаясь текущим, мы непроизвольно отпустили руль, предоставив случайности вести нас. Игнорируя последствия неуправляемой езды.

Впрочем, какой-то интеллект у судьбы есть. Она скорее похожа на лошадку, а не на автомобиль. Кстати, мы оба без ума от лошадей. Эй, белогривая лошадка, почему ты нас так подвела? Хотя… Первое, что хочется сделать после осознания своей вины, – это поскорее свалить ее на кого-нибудь другого.

* * *

Женщины способны жить мгновениями, но ни одна из них не способна ими удовлетвориться. Женщины всегда претендуют на большее, хоть и редко говорят об этом. Я не говорю о материальных ценностях. Все, что касается любви, женщина стремится приукрасить, опоэтизировать, запечатлеть понадежнее, где можно – удлинить, где можно – растянуть. «Только бы моя любовь оказалась настолько же весома, как само это слово!» – один из подзамочных тезисов. Есть и другие, много-много женских страхов и опасений на пороге самого главного в жизни чувства…

Пятничными вечерами я тащила его в «Икею», хотя он-то точно предпочел бы постель. До тихого помрачения разума мне хотелось обживать-украшать нашу с ним двушку. Маленькими шажками, деталь за деталью, без спешки. Радужные пледы с начесом по краям, постельное белье с фантазийными животными, пузатые лампы из красного стекла, всех размеров рамки некрашеного дерева, стулья в оранжевых чехлах, свечки с дурманящими ароматами, ящички для хранения дисков, кружки с хитрыми ручками – это все нам было совершенно необходимо. Я шла вперед по напольным икеевским стрелкам, а он засыпал на стенде со спальным гарнитуром, прижав к животу свой черный классический портфель и безвольно свесив с кровати ноги в модных коричневых ботах.

Столкновение взглядов не высекало колючих искр непонимания. Мы просто смеялись над упрямством друг друга, в котором не было принципиальности. Мы корчили друг другу рожи, тянули друг друга в противоположные стороны. «Друг друга» – сильное звено отношений, рамка-фильтр для двоих, куда не попадает лишнее и незначительное извне. Все у нас решалось в масштабах этого замкнутого и уединенного пространства, хотя и в целом границы мира были условны…

Может, стойкость нашего оптимистического подхода к неприятностям была связана с чертовой опытностью? Уж больно много ран прошлого впечаталось в наши сердца, которые, к слову говоря, не были тронуты каким-то внушительным числом лет. Тогда что? Юные ромашки первой весны? Пофигизм в отместку обстоятельствам?

Нет, нет, нет.

Все снова оказалось слишком прозаично. Неодолимая сила притяжения полярностей – о ней уже писали, рассуждали, пели не раз. Наши истомленные безнадежным одиночеством сердца просто потянулись друг другу, вдруг заколотившись быстрее в толпе, зомбированной общим ритмом…

Какой бы легкой ни была эта наука о притяжении, мои внутренние проблемы все чаще бурлили в груди красными болезненными пузырьками. Причина – банальна. С человеком, которого безумно люблю, я хотела семьи. Наверное, это я виновата, и это я сделала первый шаг к развилке, у которой мы выбрали разные пути. Оказывается, мы, бабы, вечно все портим своими гребаными ценностями. Такими сугубо женскими идеями о том, какими должны быть отношения, – с главным побочным эффектом мужского побега. Туда, где все проще.

Честно признаюсь, я страшилась рассказать ему о планах, к которым привязывалась все больше, именно из-за боязни, что они никогда не осуществятся. Молча подбирала занавеси для кухни, где мы станем пить чай с вареньем однажды долгим зимним вечером. Молча покрывала его тело сухими поцелуями, не оставляя ни одного местечка, где не было бы моих следов. Молча засыпала, положив голову на внутреннюю поверхность его бедра, чтобы мы превратились в одно большое тело. Чувство неуверенности – пустяки по сравнению с расставанием. Как говорится, сохраняла то, что умела…