Текст книги "Избранное. Сказки. Том 3"

Убитая шкура

Понадобились старому матерому медведю деньги. Срочно и много. А где их много взять? Побежал в ломбард шкуру свою сдавать. Осмотрел его приемщик и спрашивает:

– Ты какой медведь: бурый, белый, гризли или гималайский?

– Свой я, свой в доску. В чем дело-то?

– Да, шкура у тебя какая-то – убитая вся. Не пойми что.

– Жизнью побило маленько. Примешь?

Не приняли шкуру. Вернулся в берлогу, спать завалился. Ворочается с боку на бок:

– Ну, и что, что шкура убитая? Зато сам – живой. У других – и мех мягкий на ощупь, и запах приятный, а сами-то где? Чучела музейные…

Счастье

Завелось у мужика счастье. Он-то об этом и знать не знал: зашёл к себе в амбар, а там – счастье! И так его много, что бери сколько хочешь – всё равно не убудет. Испугался мужик. В избе спрятался. А что? Все счастья боятся, все от него прячутся: не дай Бог, кто-то узнает, что у тебя счастье завелось! Кляузы строчить начнут. Со свету сживут. В воровстве обвинят, в измене, в саботаже, во всём сразу!

А счастье уже в дом стучится. Весёлое такое. Улыбается. Вот беда-то! Решил мужик счастье своё народу подарить. Не вышло: всё село разбежалось. В город повёз – государству сдавать. Приняли. Оприходовали. У мужика – гора с плеч. Где взял – не спросили. Куда потом подевали – никто не знает.

Чудо в перьях

Однажды родилось чудо в перьях. Маленькое. Взъерошенное. Все ждали просто чуда, нормального, серьёзного. А тут – такое, да ещё и в перьях. Начали смеяться над ним. Долго смеялись, пока весь смех не выдохся. И вдруг чудо запело. И как-то сразу забылось, что оно маленькое, и что оно взъерошенное – тоже забылось, да и весь смех забылся. Осталось в памяти только чудо – настоящее, живое, неповторимое…

Неправильная собака

Жила-была неправильная собака. Правильные собаки дом сторожат, чужих не пускают, а эта – гостям всегда рада. Правильные собаки хозяев защищают даже тогда, когда те никакой опасности не видят. А эта, стоит кому-то на неё сурово взглянуть, сразу под диван прячется. Очень добрая собака: в одиночку никогда не ест, всех угощает. И попробуй только не принять её угощения! Обидится и опять под диван уйдёт. И не выйдет оттуда, пока у неё прощения не попросишь!

Узнал про неправильную собаку бессердечный вор и решил ограбить дом. Дождался он, когда собака в доме одна осталась, и пришёл воровать. Дверь взломал, в дом зашел, осмотрелся. А собаки нет! Никто не лает, значит, можно спокойно дом грабить, чужое добро в свой мешок складывать. А собака не просто под диван спряталась, но ещё и глаза от страха закрыла. Да не просто закрыла, а так, что вся ушла в себя. И душа её в самые пятки опустилась от ужаса.

Собрал вор чужое добро, заглянул под диван: вдруг и там, что-нибудь ценное есть. Увидел он собаку и решил, что это чучело. Понравилось ему чучело собачье: очень уж на настоящую похоже. Решил с собой забрать, потянулся рукой – не достать. Тянулся-тянулся, до пяток собачьих дотронулся. А собака ужасно щекотливой была, пятки трогать никак нельзя: тут же начинает хохотать, особенно, если душа – в пятках.

Захохотала странная щекотливая собака на весь дом. Испугался вор ожившего собачьего чучела и убежал, даже про мешок свой забыл. Вернулись хозяева, увидели, что дома вор побывал и ничего с собой не забрал. Долго удивлялись. Так ничего и не поняли.

На конце иглы

Жила-была смерть в яйце на конце иглы. Тоскаааа! Всю свою жизнь смерть сидела на игле. Никто бы не смог, а она терпела. Кощея своего дожидалась. Утка не дождалась, высидела яйцо и улетела, потому что заяц, в котором она сидела, убежал, бросил её. А заяц убежал, потому что ларец, в котором он находился, сгнил и развалился, с дуба упал. А смерть всё ждала. Что ей ещё оставалось делать: Кощей-то – бессмертный.

Ползла мимо дуба змея голодная, увидела яйцо, захотела перекусить. Раскрыла змеюка пасть на яйцо, проглотить его попыталась и не смогла. Застряло яйцо в змеиной пасти. Не проходит внутрь. «Наверное, это яйцо – из золота» – подумала она и от жадности не стала его отпускать на волю. Пробегала мимо мышка, хвостиком махнула и разбила яичко.

А Кощей ничего не знает, живёт, радуется себе. А смерть на конце иглы сидит. А игла в змеиную пасть впилась. Нехорошо как-то змее стало. Закрыла она свою пасть и всё: открыть не может, рот на замке. Беда. С голоду умереть можно. Поползла к ветеринару. Осмотрел ветеринар змеюку, вынул иглу, отпоил животное козьим молоком и отпустил на волю. А иглу – в швейную машинку вставил – жене на радость.

Обрадовалась жена ветеринара, начала срочно на всю семью обновы шить, строчит день деньской на швейной машинке и песенки поёт. Через неделю задолбалась смерть ходуном ходить сквозь разные ткани вместе с иглой да песенки ветеринарные слушать, вконец исхудала, почернела с лица, себя не узнаёт, заговариваться стала, трясётся вся.

Обшила ветеринарша свою семью, начала заказы со стороны принимать. Вымоталась Кощеева смерть до того, что вот-вот самой себе смерти желать начнёт. Терпит из последних сил. Сидит на конце иглы. А заказов всё больше и больше. Ветеринарша модной портнихой сделалась. Слава о ней по городам и сёлам пошла. И нашлись завистники, решились они испортить швейную машинку: вложили тайно меж тканей стальную пластину да не успели портнихе отдать, как стащили пластину соседские детишки и заиграли её куда-то…

Прознал о знаменитой портнихе Кощей, захотел и он себе что-нибудь этакое заказать. Приехал на шикарном автомобиле: красавец писаный, заморский, ни за что не догадаешься, что это и есть Кощей. Только взглянул он на швейную машинку, как побледнел весь, затрясся от страха: иглу узнал, смерть свою увидел…

Как так получилось, никто потом объяснить не мог, но сломалась игла сама собой. Сошла смерть с иглы, похорошела и вышла замуж за Кощеюшку. Сели они в шикарный автомобиль и уехали. А куда – неведомо. Никто нигде их больше не видел…

Маленькое море

Жили-были две слезинки-близняшки, каждая в своём глазу. Жили они, не тужили, и не только не знали, что у каждой из них есть сестричка, но даже и не подозревали, что сами-то они есть. Ничегошеньки они не знали и были счастливы.

Но однажды глазки сильно-сильно заморгали, крепко-крепко зажмурились, и скатились слезинки к самым краешкам глазок, а потом не выдержали и побежали нечаянно. И вот добежали они до носика, а с него – до щёчек, а со щёчек – к уголкам раскрытого ревущего ротика, а оттуда – к подбородку. Подбородок был маленький, детский, слезинки увидели на нем друг друга, подбежали, обрадовались, поцеловались, обнялись и стали одной слезинкой, только чуть побольше.

Увидела слезинка далеко-далеко внизу землю да как прыгнет с подбородка, как полетит к земле! Упала она, растеклась немного и превратилась в тёплое солёное море, только очень-очень маленькое море, совсем маленькое, но всё-таки настоящее. Завелись в море рыбки всякие, хвостиками замахали, гуляют туда-сюда, от берега к берегу.

А слезинка сохнуть начала. Особенно, когда в море завелся кит. Он был такой огромный, что только махнул хвостищем и сразу выскочил на берег. Мечется кит по берегу, воды просит, а маленькое море совсем уже крохотным стало, берега солью покрылись. И вдруг откуда-то сверху прилетели мелкие брызги. Обрадовалось море, стало их глотать, как таблетки, целыми горстями, от высыхания лечиться. Заплескались радостные волны, и вот уже хлынули к ним гости небесные – капли дождевые, много-много…

И стало море огромным – с целую лужу! Рыбы, киты, кальмары – все-все в море вернулись и начали танцевать. Потом у них у всех появились китята, кальмарята и прочие весёлые рыбята.

А вечером после дождя море под луной успокоилось и уснуло. И снилось ему всю ночь, что оно – маленькая слезинка на детской щёчке. Маленькая-маленькая, как звёздочка, потому что в ней отражается луна, а ещё звёзды и всё-всё небо вокруг, и вся-вся земля. И мы больше никогда-никогда не будем плакать, правда, малыш? Прости меня, прости, прости, прости…

Сказка о дураке

Жил да был дурак дураком. Ну, как не стыдно. Большой уже, а ни ума, ни опыта житейского не нажил.

– Эй, дурак! – кричат ему. Откликается, понимает, значит, кого зовут.

– У тебя деньги есть?

– Нету, говорит. И правильно, откуда у дурака деньгам взяться?

– А хочешь?

– Хочу! – кричит. – Очень хочу!

– Ну, и хоти! – отвечают, а сами со смеху покатываются. Вот же дурак какой.

Обиделся дурак. Ушел куда-то. Ни с кем не разговаривает, на «ау» не откликается. А о чем ему с людьми говорить? Каждый обидеть его норовит, своё превосходство показать, поизгаляться над человеком. А он пусть и не слишком умён, но человек же, не камень. Грустно стало дураку, Захотелось ему камнем стать, истуканом, болваном каменным в чистом поле. И окаменел сразу.

Пришли люди. Смотрят: гранитное изваяние в поле стоит. Зауважали. Стали к нему цветы возлагать, а по праздникам рассказывать про него легенды всякие. Слушал дурак, слушал и надоело ему это всё. Потому что неправда. Опять очеловечился и пошёл всякие глупости вытворять: рассказывать, как его все уважали, когда он был памятником.

А никто не верит, народ у виска пальцем крутит, детей к нему близко не подпускает. Хуже прежнего ему стало. Дубиной стоеросовой обзывают.

– Ах, так! – воскликнул дурачина – Ну, и быть по сему. И стал дубом раскидистым с желудями на перепутье трех дорог. И доску к себе приколотил с надписью «Дуб».

Сначала к нему свиньи набежали, за желудями. Потом их экологи отогнали. Заборчик вокруг дуба построили и надпись продлили: «Дуб настоящий, охраняется государством». Потом студенты начали приходить, школьники всякие. Все за дубом ухаживали. Даже зимой, в мороз.

Расчувствовался дурак. Опять людям поверил. Очеловечился и пошел на самое главное телевидение всю правду о себе рассказывать. Там его приняли, выслушали, записали, поблагодарили даже. А через неделю всему миру показали передачу про ужасных монстров и чудовищ, то есть, про него, про дурака.

После той передачи начали люди от дурака разбегаться. Куда ни придёт: все кто в двери, кто в окна с криками выскакивают. Спасенья ищут.

Помаялся дурак, помаялся и ушел от людей навсегда. Так и сказал. И где он теперь, и кем стал – никто не знает. Нет у нас теперь дураков. Все умные. Вот и хорошо.

Только, знаете, не по себе как-то стало. Не по-людски мы ведь с ним-то, не по-человечески обошлись…

Может, вернуть его? Только подумали, а он, смотрите, бежит уже к нам вприпрыжку, рот до ушей, руками машет, соскучился! Хоть и говорят, что дурак дураком, а сердце – золотое, отходчивое. Сколько его ни обижали – ни на кого зла не держит.

Всем радуется.

На базаре

Встретились на базаре двое.

– Эй, ты кто?! – кричит один.

– А ты кто? – отвечает другой.

– Я никто.

– И я никто.

– Как так?

– А вот так.

– Надо же! – удивились оба.

– Ну, а раньше-то ты кем был?

– Ой, кем только я раньше не был! И не спрашивай! Так вот и жил пока не понял, что лучше никем не быть, чем быть кем попало…

Мыша золотая

Жила-была мышка-норушка. Не простая мышка, а золотая. Увидели мышку дед и баба, испугались, начали мышеньку бить. Дед бил-бил, не разбил. Баба била-била, не разбила. Побежали они у яичка простого помощи просить: «Смилуйся, простое яичко, помоги!». Упало яичко на мышку и разбилось. Заплакала мыша, ушла из дома вся грязная. Обрадовался дед, запрыгал козликом. А бабка достала из печки колобка и съела его нечаянно, пока дед прыгал. Обиделся дед, что колобка ему не досталось, хлопнул дверью, ушёл мышку домой звать. Испугалась бабка, в печи спряталась. Вернулась мышка домой с дедом под ручку, скорлупу прибрала, посуду перемыла, хозяюшкой сделалась, деду скакалку купила. Он её золотком величать начал. Только накрыла мышка дедушке скатерть-самобранку, как вылезла из печи жирная старая крыса, собрала всё со стола, съела и заболела перееданием. Положил дед больную крысу на кровать, вызвал ей скорую помощь. Приехала скорая помощь, увезла бабку на лечение – клизму ставить: говорят, от жадности – лучшее средство…

Плачет бабка: жадности лишается. Плачет дед, с голоду помирает. Не плачь, дед, не плачь, бабка. Принесёт вам мышка яичко – не простое, а золотое. Продадите вы его на базаре. Будет у вас еды сколько угодно.

Разумная вода

Земля – живое существо. В целом. Одно единое существо. Мы ищем инопланетный разум в глубинах космоса, не замечая того, что этот разум изначально присутствует везде. Этот разум – вода. Она чувствует, мыслит, реагирует, помнит, свободно перемещается. Контролирует нас, поскольку мы сами почти целиком состоим из неё.

Солнечный свет

Многим кажется: нет ничего проще солнечного света. Однако для его сегодняшнего существования понадобилось рождение Вселенной и тринадцать миллиардов восемьсот миллионов лет её жизни. А, может, и гораздо больше.

Капля воды

Любое пространство обладает свойствами воды: течь, перетекать, просачиваться, испаряться. В том числе и время. Исчезновение одного пространства является причиной появления иного. Если пространства перестанут исчезать, они перестанут и появляться. А это невозможно, так как именно их исчезновение и является причиной их возникновения. И потому жизнь, как форма существования мира – бесконечна.

Энергия, из которой состоял человек, не исчезает, она только видоизменяется. Происходит перетекание из живого в живое. Это как путь капли – из облака в океан.

Капля воды не может исчезнуть бесследно: она может испариться, но тогда она возникнет в другом месте при любых подходящих для возникновения условиях.

Вода может расщепиться на атомы. Атомы – на ещё более мелкие составляющие. И так далее. Но в итоге капля воды никуда не исчезает. Родившись в облаке таких же дождинок (из летучей воды, из пара других, исчезающих капель), она всю жизнь летит к пространству воды, соприкасается и сливается с ней, становясь ею. Только круги на воде напоминают некоторое время о падении капли.

И так шумит человеческий дождь. Шумит, не смолкая…

Вещь в себе

Жила-была вещь в себе. И вдруг исчезла. Снаружи вроде всё такая же как была, а заглянешь внутрь – нет ничего. Вещь та же, но не в себе. А ведь было же что-то! Начали её искать. Ходят-бродят-вынюхивают. Хоть бы знал кто – чего ищут?! Она же в себе была, никуда не выходила, ни на кого не выплёскивалась, загадочная такая, сидит в себе и улыбается потихоньку. Наняли лучших ищеек страны. Толку никакого. И вдруг сама пришла. Ночью, когда все спали, коварная такая, никто ничего не видел.

Так и договорились между собой: если кто спросит – глазами только громко хлопать: хлоп-хлоп, тыдых-тыдых, штах-штах, такка-тарак, такка-тарак… а что было-то? Всё же на месте, даже вещь, и та – в себе.

Безответная любовь

От безответной любви много народу пострадало. Летит она, такая себе, с короткими крылышками, самонаводящаяся на живого человека, метит ему прямо в несчастную грудь и разбитое сердце, долетает до него и как жахнет изо всех пулеметов, как изрешетит его насквозь своим непониманием и бесчувствием…

Падает человек от неё навзничь, пытается встать на карачки, а становится только на колени и унижается, унижается ни за что, ни про что из-за любви безответной… Хочет что-то сказать, а в душе всё разорвано, всё кровью истекает, к чему ни прикоснись – везде больно.

И сбежать, уклониться от неё никак невозможно. Потому что любовь. И забыть – тоже. Потому что безответная. Вот, гляжу, ещё одна полетела в кого-то. Самая верная: в кого попадёт, с тем и останется на всю жизнь.

Про кота

Встретились однажды Тьма света и Свет тьмы. Встретились. Обрадовались. Обнялись. Исчезли. Прошло время. Хихикнуло и прошло ещё раз. И вернулась Тьма света. И возник Свет тьмы. Заметили они друг друга и разошлись по добру, по здорову. Время сначала замерло в ожидании, а потом и заснуло от скуки. Снится ему нечто полосатое, серое. Ни свет и ни тьма.

Сумерки.

И вдруг как закричит кто-то громко да жалобно так. Время вздрогнуло с перепуга и пошло не в ту сторону. Вернулась Тьма света. И Свет тьмы выскочил оттуда же где был. «Где вы были?» – спросило грозное время. «Так ведь не было же ничего?» – отвечают вопросом на вопрос прибывшие. «Хватит уже с меня!» -патетически воскликнуло время и разбежалось в разные стороны. И стало всем оставшимся – страшно, но весело, как в сказочке про кота Шрёдера, которого в общем-то нет, но ведь кто-то же кричал, пока время не разбежалось?

В том-то и дело, что ничего такого не было, но доказать это совершенно невозможно. А значит, друзья мои, вроде как что-то было. Кстати, мой вам совет: не кормите больше кота, он уже в двери не пролезает, потому и орёт на всех.

Счастливая дырка

Не было ничего нигде никогда. И вдруг посреди ни в чём и в нигде, посреди абсолютного ничего и никогда появилась крохотная дырка. Сингулярная, виртуальная, вообще никакая и нигде, но всё ж таки да!.. И высунулось из этой дырки всё сразу! И время выскочило. И расстояния протиснулись. И ещё столько всякого барахла, которое сразу разлетелось во все стороны, хотя вот только что никаких сторон-то и не было! А теперь нате вам – вот! Выкручивайтесь как хотите!

Прошло много лет, примерно 14 миллиардов, и появились среди нас активные дырочники, народ, поклоняющийся Дырке. Найдут где-нибудь дырочку и кланяются ей, умоляют, чтобы дала чего-нибудь кому-нибудь. На свет в дырке любуются. К глазам её подносят. Прости, Господи! Хороводы вокруг неё водят. Цветы в неё вставляют -иногда. Для красоты. На штанах да куртках дырок надерут пошире и продают их втридорога. А почему? А потому что дырки шибко дорогие. От Версаче и Дольче Габаны.

Не хухры-мухры. В дырках прятаться хорошо. Прыгнул в какую-нибудь на ходу и спрятался в ней. Ищи тебя потом свищи. Миновала беда, вылез из дырки и радуйся на неё хоть сколько пока не поймали! Счастливчик! Как саму дырку-то словить никто пока не придумал.

Рак – свистун

Пришёл Ванька к Маньке и говорит: – Жениться на тебе хочу. Пойдёшь за меня?

– А зачем?

– Детишек сделаем. Растить будем.

– Зачем мне твои детишки?

– Не мои, а наши. Пойдёшь замуж?

– Сам себе детишек делай, сам их рожай, сам воспитывай. А от меня отвали. Не готова я глупостями заниматься!

– А когда готова будешь?

– Когда рак на горе свистнет.

Полез Ванька на гору рака-свистуна ловить, чтобы он Маньку замуж выйти вынудил.

Забрался на гору, ищет проклятого рака, матерится. А рак под горой в речке мылся, услышал Ивана, за камушек спрятался. Орал Иван, орал – без толку. Осип. К речке спустился горло прополоскать.

Высунулись любопытные рачьи усы из-за камушка и назад метнулись, да поздно. Заметил Иван панику под водой. Вытащил рака, к Маньке его приволок и свистеть заставил.

Рак свистит от страха, Манька ревёт от досады, один Ванька хохочет, довольный. Насмеялся вдоволь и домой рака унёс. Уж больно занятная штука, пусть ещё дома посвистит, а девка подождёт. Спор-то всё равно проиграла.

Сказка про секс

Прихожу домой с работы, спрашиваю: «Секс был?!» Отвечают: «Нет. А кто это?» «Ладно,» – думаю, – «подожду». Сел, начал ждать. Уснул.

И снится мне развязный такой откровенный оральный секс. Потому что орёт всё время. Очень похож на шнурок от ботинка, но без него и орёт громко очень. Я даже проснулся от неожиданности, а он исчез. Наверное, там остался.

Там хорошо: меня нет, делай что хочешь.

Говорят же: «Хорошо там, где нас нет?» Кого – «нас»? Я тут один. Приходи. Может, и секс заведётся?

Говорят же: «Где двое, там и он заводится». Ишь, какой: заводной, оказывается. С ключиком…

Наверное, на долгоносика Буратино похож, у которого был ключик. Помнишь, ириски такие раньше продавались? Долгоиграющие. Сосёшь её и сказочку слушаешь про Мальвину, про Карабаса-Барабаса, про доброго старого Артемона. Хорошие конфетки были…

Сказка про мустанга

У одного молодого умного талантливого малопьющего красавца завелась неправильная жена. Так ему мама сказала. И жена с ней сразу же согласилась, только про всё наоборот. Стали они втроем жить-поживать, душа в душу, в тесноте да не в обиде, пока мама не сказала, что как бы им расходиться пора, чтобы дети не завелись. Невестушка с ней согласилась и тут же разошлась. Да так крепко разошлась, что мамашенька сразу пятый угол в доме нашла. Широкий. Почти на всю квартиру. Без никого. Обрадовались молодые. Заняли мамин пятый угол. На детишек квартиру переписали. Оказывается, поздно уже насчет деток. Вот они, залетные, сами завелись – сразу двое. Бегают по столам да подушкам: бабушку под диваном ищут, за хвост её оттуда выволакивают, неправильные такие. Закудахтала бабушка на внучат и снесла им яичко. Они из-за этого яйца так передрались, что их неправильная мама нажаловалась отцу, а тот сгоряча ушел из дома к правильным женщинам горе своё заливать, здоровье портить. Хотел было у них и вовсе жить остаться, да деньги кончились. А без денег они его в лицо не признали. «Не ты» – говорят. Вернулся красавец к родной жене да милой матушке, в дверь позвонил, а там детушки его оседлали и понеслись на нём в дикие прерии. Скачет папашка по диким прериям, ржёт, мустанг необузданный, радуется свободе, пока близнецы его не пришпорят, как следует. Красота!