Текст книги "Индия – колыбель человечества"

Много имеется в мире местностей, где наиболее странные феномены произошли, как впоследствии было установлено, по чисто естественным физическим причинам. В Южной Калифорнии имеются определенные места на морском берегу, где песок, если его потревожить, издает громкий мелодичный звон. Он известен как «музыкальный песок»; полагают, что это явление связано с электричеством.

«Звуки музыкальных инструментов, главным образом, барабанов, действительно производятся в некоторых местах между песчаными холмами, если песок потревожить, – говорит редактор Марко Поло. – Очень поразительное описание феномена такого рода, считавшегося сверхъестественным, дано монахом Одориком, чьи наблюдения я проследил до Рег Руана или зыбучих песков к северу от Кабула. Кроме этого знаменитого примера… я отмечу еще один, равно известный как Джибал Накикс, или «Холм Колокола», в Синайской пустыне; Джибал-ул-Тхабул, или холм барабанов… Китайское повествование десятого века упоминает феномен, имеющий место около Куачоу на восточной границе пустыни Лоп, – этот феномен называет «поющими песками».227

Что все они естественные феномены, в этом никто не сомневается. Но как насчет вопросов и ответов, ясно и громко задаваемых и получаемых? Как насчет бесед, состоявшихся между некоторыми путешественниками и невидимыми духами или неизвестными существами, которые иногда появляются перед целыми караванами в осязаемых формах? Если так много миллионов людей верят, что духи могут облекать себя в материальные тела под покровом медиума и появляться перед кругом членов спиритического сеанса, то почему этим людям не признать такой же способности облечься материальным телом у элементальных духов пустыни? Это есть «быть или не быть» Гамлета. Если «духи» в состоянии делать все то, что спиритуалисты им приписывают, то почему они не смогут равно появляться перед путешественниками в пустынях и безлюдных местностях? Недавно научная статья в русском журнале приписывала такие «голоса духов» в великой пустыне Гоби простому эхо. Это очень разумное объяснение, но только в том случае, если можно доказать, что эти голоса просто повторяют то, что до этого было произнесено живым человеком. Но если этот «суеверный» путешественник получает разумные ответы на свои вопросы, то это гобийское эхо сразу обнаруживает очень близкое родство со знаменитым эхо в театре Порте-Сент-Мартин в Париже. «Как поживаете, сэр?» – кричит один актер из пьесы. «Благодарю вас, сын мой, очень плохо. Я стар, очень… очень стар!» – вежливо отвечает эхо!

Какое невероятное веселье, должно быть, в течение многих веков вызывали суеверные и нелепые повествования Марко Поло о «сверхъестественных» талантах некоторых заклинателей акул и диких зверей в Индии, которых он именует абрайаманами. Описывая добычу жемчуга на Цейлоне такой, какой она была в его время, он говорит, что купцы

«обязаны также платить тем людям, которые зачаровывают больших рыб, чтобы предотвратить нападения на ныряльщиков, пока они находятся под водой в поисках жемчужниц; плата эта составляла одну двадцатую часть от всего добытого. Эти заклинатели рыб называются абрайаманами (брахманами?), и их чары имеют силу только на один день, так как на ночь они снимают чары, чтобы рыбы могли резвиться вволю. Эти абрайаманы могут зачаровать зверей, птиц и всякое живое существо».

И вот что мы находим в объяснительных замечаниях полковника Гула по поводу этого унизительного азиатского «суеверия».

«Повествование Марко о добывании жемчуга все же в основном правильно… В алмазных копях Северного Киркаса нанимают брахманов для аналогичной цели умилостивления местного божества. Заклинатели акул по-тамильски называют Кадал-Катти, «усмирители моря», а на хиндустани – Гай-банда, или «усмирители акул». В Арипо они принадлежат к единой семье и считаются обладателями монополии на чары228. Старший заклинатель получает (или получал несколько лет тому назад) плату от правительства и десять устриц с каждой лодки ежедневно, пока длится ловля. Теннент во время своего посещения этого места нашел, что обязанности заклинателя акул были возложены на римско-католического христианина (?), но это, казалось, ничуть не отразилось на эффективности его услуг. Замечательно, что за весь период со времени британской оккупации имел место только один несчастный случай, вызванный акулой229.

В вышеприведенном абзаце два факта заслуживают сопоставления: 1) британские власти выплачивают жалованье профессиональному заклинателю акул, чтобы он применял свое ремесло; и 2) только одна жизнь была потеряна за время выполнения договора. (Предстоит еще выяснить, не произошла ли эта единственная утрата во время защиты римско-католического колдуна.) Претендуется ли здесь на то, что жалованье выплачивалось как уступка унизительному туземному суеверию? Очень хорошо; но как насчет акул? Разве они тоже получали жалованье от британских властей из секретного фонда? Каждый человек, кому доводилось посещать Цейлон, должен знать, что воды жемчужного берега кишат акулами самого прожорливого сорта и что даже купаться там опасно, не говоря уже о нырянии за устрицами. Если бы захотели, мы могли бы пойти еще дальше и назвать имена британских сановников, занимающих высокие посты на службе в Индии, которые после того, как прибегали к помощи туземных «магов» и «колдунов», чтобы те помогли им отыскать потерянные вещи или распутывать причиняющие беспокойство тайны того или иного рода, после успешного завершения, тайно выразив свою благодарность, уходили и показали свою внутреннюю трусость перед мировым судилищем тем, что публично отрицали истинность магии и бросали насмешки в индийские «суеверия».

Не так много лет тому назад одним из худших суеверий ученые считали поверье, что портрет убийцы отпечатывается в глазу убитой личности и что убийцу легко можно узнать, если тщательно осматривать сетчатку. «Суеверие» утверждало, что это изображение становится еще более выразительным, если подвергнуть убитого некоим обкуриваниям старых женщин, и тому подобную болтовню. А теперь американская газета от 26 марта 1877 года сообщает:

«Ряд лет тому назад внимание было привлечено к теории, которая утверждала, что последнее зрительное усилие материализуется и остается отпечатавшимся на сетчатой оболочке глаза после смерти. Посредством опыта, произведенного в присутствии доктора Гамги, члена Королевского общества содействия естественным наукам в Бирмингеме (Англия), и профессора Бунзена было доказано, что это факт. Предметом опыта послужил живой кролик. Средства, использованные для доказательства, были очень простые; глаза были помещены близ отверстия в заслонке, и они удержали форму последнего после того, как кролик был лишен жизни».

Если мы из царства идолопоклонства, невежества и суеверия, как называют Индию некоторые миссионеры, обратимся к так называемому центру цивилизации – Парижу, мы найдем там те же самые принципы магии, проявляющиеся там под названием оккультного спиритуализма. Достопочтенный Джон Л. О’Салливан, бывший министр и полномочный представитель США в Португалии, любезно предоставил в наше распоряжение странные подробности полумагического сеанса, на котором он недавно присутствовал вместе с несколькими другими выдающимися людьми в Париже. Имея на это его разрешение, приводим письмо полностью:

Нью-Йорк, 7 февраля 1877 года

«Я с радостью выполняю вашу просьбу о письменном изложении того, о чем я вам рассказывал устно и чему я был свидетелем в Париже прошлым летом в доме пользующегося всеобщим уважением врача, чье имя я не уполномочен называть, но которого в силу обычной французской анонимности я назову доктором X.

Я был введен туда другом-англичанином, хорошо известным в спиритуалистических кругах Лондона, – мистером Гледстейном. Присутствовало от 8 до 10 человек обоих полов. Мы сидели в креслах, занимавших половину длинной гостиной, находящейся на одном уровне с просторным садом. В другой половине комнаты стоял рояль; между ним и нами – значительное пространство и пара кресел, очевидно, помещенных там для других лиц. Дверь вблизи них вела во внутренние комнаты.

Вошел доктор X. и приблизительно минут 20 вел с нами беседу, говорил быстро, с горячим французским красноречием; беседу я не берусь в точности передать. Он более 25 лет изучал тайны оккультизма и собирался продемонстрировать перед нами несколько феноменов. Его целью было привлечь своих собратьев из мира науки, но мало или почти никто не пришел, чтобы убедиться самому. Он намеревался вскоре опубликовать книгу. Вскоре он привел двух дам; младшая была его жена; другая (которую я буду называть мадам Y.) была медиум, или сенситив, с которым он проработал в течение всего периода занятий по оккультизму и который посвятил всю жизнь работе с ним. У обеих дам глаза были закрыты, и, по-видимому, они находились в состоянии транса.

Он поставил их в противоположных концах рояля (который был закрыт) и велел им положить руки на рояль. Вскоре со струн его полились звуки – марширование, топот галлопирующей конницы, барабаны, звуки труб, перекатывающиеся ружейные залпы, пушечный гром, крики и стоны, одним словом – битва. Это продолжалось, я бы сказал, от пяти до десяти минут.

Следует упомянуть, что до того, как оба медиума пришли в комнату, я (по указанию мистера Гледстейна, который бывал там раньше) написал на небольшом кусочке бумаги имена трех предметов, известных только мне самому, а именно: имя композитора (уже покойного), название цветка, и сладкое блюдо. Я выбрал: Бетховена, маргаритку и французское сладкое – пломбир, закатал бумажку в катышек, который держал все время в руке, не сообщив его содержание даже моему другу.

Когда битва кончилась, доктор X. поместил мадам Y. в одно из двух кресел, причем мадам X. села в другой стороне комнаты, и меня попросили передать мою скатанную бумажку мадам Y. Она держала ее (не раскрывая) между пальцами на коленях. Она была одета в белое платье из мериносовой шерсти, свисающее с ее шеи и собранное в талии; справа и слева ее ярко освещали канделябры. Немного спустя, она уронила мой катышек бумаги на пол, и я его подобрал. Затем доктор X. поднял ее на ноги и велел ей произвести «вызывание мертвых». Он отодвинул кресла и дал ей в руки стальной прут около 4 с половиной или 5 футов длиною, на верхнем конце которого был короткий крест – египетское Tay. Этим она очертила вокруг себя, как стояла, круг около 6 футов в диаметре. Она не держала крест в руке, как ручку, но, наоборот, держала прут за противоположный конец. Вдруг она возвратила прут обратно доктору X. Некоторое время она стояла, руки ее свисали, она сложила их вместе впереди, взор ее был слегка устремлен кверху и направлен к одному из противоположных углов длинного салона. Вдруг ее губы пришли в движение, бормоча звуки, которые немного спустя перешли в членораздельные звуки, образующие короткие, разорванные фразы, очень похожие на чтение литании. Время от времени повторялись некоторые слова, похожие на имена. Мне это, казалось, напоминает звуки восточных языков. Лицо ее было чрезвычайно серьезно и подвижно в выражениях, иногда лоб слегка хмурился. Полагаю, что это длилось около 15 или 20 минут среди мертвого молчания остального общества, пока мы все пристально смотрели на эту вещую сцену. Произносимое ею, казалось, увеличивалось в горячности и быстроте. Наконец она протянула одну руку вперед в пространство, куда был направлен ее взор, и громким криком, почти воплем, она воскликнула: «БЕТХОВЕН! – и упала назад, простершись на полу. Доктор X. поспешил к ней, проделал энергичные магнетические пассы около ее лица и шеи и подложил под ее голову и плечи диванные подушки. И так она лежала, как больная и страдающая, изредка испуская стон, беспокойно поворачиваясь и т. п. Полагаю, что прошло полных полчаса и в течение этого времени она, казалось, проходила все стадии постепенного умирания (мне объяснили, что она проходит роль, переживая смерть Бетховена). Описывать все в подробностях заняло бы слишком много времени, даже если бы я мог все припомнить. Мы наблюдали за ней, как бы присутствуя при сцене действительной смерти. Я только хочу сказать, что ее пульс прекратился; никакого биения сердца не ощущалось; сперва похолодели ее ладони, затем руки целиком, тогда как под мышкой еще ощущалась теплота; наконец и под мышкой охладело; ее ступни ноги похолодели таким же образом и удивительно распухли. Доктор пригласил нас подойти и освидетельствовать эти феномены. Интервалы между затрудненными дыханиями становились все длиннее, а дыхание слабее и слабее. Наконец настал конец, ее голова откинулась в сторону; руки, ухватившись пальцами за платье, также отпали. Доктор сказал: «Она теперь мертва»; и, действительно, казалось, что это так. С большой поспешностью он достал (я и не заметил откуда) двух маленьких змей, которых, казалось, он совал вокруг ее шеи, на грудь, за пазуху, делая в то же время энергичные поперечные пассы около головы и шеи. Спустя некоторое время она, очевидно, стала медленно оживать, и наконец доктор и пара слуг ее подняли и унесли во внутренние комнаты, откуда она вскоре возвратилась. Доктор сказал нам, что все это было критически, но совершенно безопасно при условии не упустить время, так как иначе смерть, которая была реальна, могла перейти в окончательную.

Нет надобности сказать, насколько сильное впечатление эта сцена произвела на всех зрителей. Также нет надобности напоминать вам, что это не было трюкачеством оплачиваемого фокусника, чтобы вызвать удивление. Сцена проходила в элегантной гостиной пользующегося всеобщим уважением врача, доступ к которому без рекомендаций был невозможен; к тому же (не касаясь феноменальных фактов) тысяча неописуемых подробностей, касающихся речи, манер, выражений и поступков в своей совокупности, состоящей из мельчайших деталей, гарантировали искренность и серьезность, приносящие убедительность свидетелям, которая тем не менее может передаваться тем, кто только слышат или читают о них.

Спустя некоторое время вернулась мадам Y.; ее посадили на одно из двух кресел, уже упомянутых, а меня пригласили сесть на другое рядом с ней. Я все еще держал в руке нераскрытый катышек бумаги, содержащий три слова, тайно мною написанных, из которых Бетховен был первым. Она просидела несколько минут с раскрытыми руками, покоящимися на коленях. Вдруг они беспокойно задвигались. «Ах, жжет, жжет», – сказала она, и ее черты сморщились с выражением боли. Через несколько мгновений она подняла одну из своих рук, и эта рука держала маргаритку, цветок, название которого я написал в качестве второго слова. Я принял цветок от нее и, после того как его осмотрели все остальные члены компании, сохранил. Доктор X. сказал, что цветок такого сорта неизвестен в этой части страны. Высказывая такое мнение, он определенно ошибся, так как я через несколько дней видел такие же цветы на цветочном базаре в Мадлене. Был ли этот цветок сотворен под ее руками, или же это просто была передача, как в феномене, с которым мы знакомы по опыту спиритуализма, этого я не знаю. Это было или то или другое, так как, несомненно, у нее не было цветка, когда она сидела рядом со мною под ярким светом до того, как он появился. Каждый лепесток на этом цветке был совершенно свеж.

Третьим словом, написанным на моем лоскутке бумаги, был пломбир. Вскоре она начала производить движения, какие бывают при еде, хотя ничего съедобного не было видно, и спросила меня, не пойду ли я с ней к Пломбиру, т. е. именно то, что я написал. Это могло быть простое чтение мысли.

После этого последовала сцена, в которой мадам X., жена доктора, как мне сказали и как мне казалось, была одержима духом Бетховена. Доктор обращался к ней со словами: «Мосье Бетховен». Но она не обращала на него внимания до тех пор, пока он не крикнул громко это имя ей в ухо. (Может быть, вы помните, что Бетховен был чрезвычайно глух.) После краткого разговора он просил ее сыграть что-нибудь, и она села за рояль и великолепно исполнила как несколько известных музыкальных произведений Бетховена, так и несколько импровизаций, которые, по общему признанию, соответствовали его стилю. Впоследствии подруга мадам X. мне сказала, что в обычной жизни, в нормальном состоянии, ее игра характеризуется весьма обыкновенным любительским исполнением. После того как прошло полчаса, проведенных в музыке и в диалогах в присущем Бетховену характере, причем выражение ее лица и взъерошенные волосы, казалось, приобрели странное сходство с ним, доктор вложил ей в руки лист бумаги и цветной карандаш, прося ее нарисовать лицо, которое она видит перед собой. Она быстро набросала рисунок, изображающий профиль и голову, напоминающие бюсты Бетховена, хотя как более молодого человека. И быстро подписала под ним имя, как бы подпись «Бетховен». Я сохранил этот набросок, хотя и не знаю, похож ли он на подпись Бетховена.

Час уже был поздний, и наша компания разошлась; также у меня не было времени расспрашивать доктора X. по поводу того, чему я был свидетелем. Но я навестил его вместе с мистером Гледстейном несколько вечеров спустя. Я нашел, что он признает действия духов и являлся спиритуалистом, но он знал гораздо больше, так как долго и глубоко изучал оккультные тайны Востока. Так я понял из его разговоров; тогда как он, как мне казалось, предпочитал отсылать меня к своей книге, которую он собирался издать в течение этого года. Я заметил много разбросанных по столу листов бумаги; все они были исписаны восточными иероглифами – записи мадам Y. в состоянии транса, как он сказал, отвечая на мой вопрос. Он сообщил мне, что в той сцене, которой я был свидетелем, мадам Y. стала (то есть, как я понимаю, была одержима) жрицей одного из древнеегипетских храмов, а произошло это таким образом; один его ученый друг приобрел в Египте мумию жрицы и дал ему часть полотна, в которое мумия была забинтована; от контакта с этим полотном двух– или трехтысячелетней давности, от усердия, с каким мадам Y. предавалась установлению оккультной связи и вследствие двадцатилетнего отшельничества от мира, она стала тою, какой я ее видел. Язык, на котором она произносила слова на сеансе, слышанные мною, был священный язык храмов, которому она была обучена не столько путем вдохновения, сколько тем же путем, как мы изучаем языки: диктантом, письменными упражнениями и т. п., подвергалась даже выговорам и наказаниям, когда она была невнимательна или плохо соображала. Он сказал, что Жаколио тоже слышал произносимые ею слова на подобном же сеансе и признал их принадлежащими к самому древнему священному языку, сохраненному в храмах Индии еще, если не ошибаюсь, до эпохи санскрита.

В отношении змей, которыми он пользовался при поспешном восстановлении жизни в теле мадам Y., или, может быть, вернее, для удержания остатков жизни в ней, он сказал, что существует странная тайна в их отношении с феноменом жизни и смерти. Я понял, что они были необходимы. Молчание и бездействие с нашей стороны тоже было необходимо, на этом настаивали, и каждая попытка расспрашивать во время сеанса безапелляционно, почти сердито, пресекались. Мы могли приходить и разговаривать потом или же ждать, когда появится его книга, но на сеансе, казалось, только он один имел право пользоваться способностью речи, чем он полностью и пользовался все время с красноречием и точностью дикции француза, присоединив к этому науку, культурность и яркость воображения.

Я намеревался посещать и последующие вечера такого рода сеансов, но узнал от Гледстейна, что X. отказался от дальнейшего устройства таких вечеров, будучи разочарован неудачей привлечения на них своих коллег по науке, чтобы они могли сами убедиться, что являлось его целью.

Вот то, что я припоминаю из посещения мною этого странного, окрашенного в тона сверхъестественности вечера, за исключением каких-нибудь не представляющих интереса деталей. Я дал вам имя и адрес доктора X. конфиденциально, так как мне кажется, что он продвинулся более или менее далеко по тому же пути, по которому идет и ваше Теософское общество. Все, что больше этого, я обязан сохранить в тайне, так как я не уполномочен пользоваться этим материалом так, чтобы он стал достоянием гласности.

Уважающий вас, ваш друг и покорный слугаДЖ.Л. О’САЛЛИВАН».

В этом интересном примере простой спиритуализм вышел за пределы своих обычных рамок и вторгся в область магии. Черты медиумизма здесь налицо в двойной жизни, которую ведет мадам Y. и в которой она проходит существование, совсем отличающееся от нормального, и по причине подчинения своей индивидуальности чужой воле становится пермутацией египетской жрицы; такие черты медиумизма налицо в олицетворении духа Бетховена и в бессознательном и каталептическом состоянии, в которое она впадает. С другой стороны, воля, проявляемая доктором X. по отношению к своему сенситиву, очерчивание магического круга, вызывания, материализация желаемого цветка, отшельничество и обучение мадам Y., применение жезла в его форме, сотворение и использование змей, явная власть над астральными силами – все это относится к магии. Такие эксперименты представляют интерес и ценность для науки, но они могут стать предметом злоупотребления в руках менее добросовестных практикантов, чем выдающийся джентльмен, обозначенный как доктор X. Истинный восточный каббалист не стал бы рекомендовать их воспроизведения.

Под нашими ногами – неизвестные сферы; еще менее известные и еще менее исследованные сферы – над нами; и между ними – горсточка моли, слепая к Божьему свету, глухая к шепоту незримого мира и хвастающая, что они ведут человечество. Куда? Они заявляют, что вперед; но мы вправе сомневаться в этом. Величайший из наших физиологов, будучи помещен рядом с индийским факиром, не умеющим ни читать, ни писать, очень скоро начнет чувствовать себя таким же глупым, как школьник, не выучивший своего урока. Не вивисекциями над животными может ученый убедиться в существовании человеческой души, и не лезвием ножа может он извлечь ее из человеческого тела.

«Какой здравомыслящий человек, – задает вопрос Сэрджент Кокс, председатель Лондонского психологического общества, – какой здравомыслящий человек, который ничего не знает о магнетизме или психологии, который никогда не видел опытов над ним и не знает его основных принципов, выставит себя таким глупцом, что станет отрицать его факты и поносить его теории?»

Правдивым ответом на этот вопрос было бы: «Две трети наших современных ученых». Это дерзкое выражение, если истина вообще может быть дерзкой, делает честь тому, кто его высказал, – ученому из числа тех немногих, кто достаточно честны и храбры, чтобы высказать полезную истину, как бы неприятна она ни была. И нельзя ошибиться в действительном значении этого вменения в вину, так как сразу после этого непочтительного вопроса ученый лектор продолжает с такою же точностью:

«Химик берет данные по электричеству от электрика; физиолог справляется по геологии у геолога – и каждый из них счел бы наглостью со стороны другого, если бы тот произнес суждение не по своей отрасли науки. Странно, истинно странно, что это разумное правило совершенно отбрасывается, когда дело касается психологии. Ученые-физики считают себя компетентными высказывать догматические суждения по психологии и всему, что к ней относится, не будучи свидетелями ни одному из ее феноменов и совершенно не имея представления о ее принципах и практике»230.

Мы искренне надеемся, что два выдающиеся биолога, господин Meнделеев из Санкт-Петербурга и мистер Рэй Ланкастер, прославившийся в Лондоне, перенесут вышесказанное с таким же терпением, как их живые жертвы, трепещущие под их рассекающими ножами.

Для того чтобы какое-либо верование стало всеобщим, оно должно быть обосновано на громадном количестве фактов, имеющих тенденцию усиливаться с одного поколения на другое. Во главе всех таких верований находится магия, или, если это предпочтительно, оккультная психология. Кто из тех, кто в состоянии оценить ее огромные силы, даже по ее слабым, полупарализованным следствиям в наших цивилизованных странах, осмелится не поверить в наши дни в утверждения Порфирия и Прокла, что даже неодушевленные предметы, а именно статуи богов, могли быть заставлены двигаться и проявлять искусственную жизнь на несколько мгновений? Кто может отрицать это утверждение? Разве это те, которые ежедневно свидетельствуют своими подписями, что они видели, как двигаются и ходят столы и стулья, а карандаши пишут без прикосновения к ним? Диоген Лаэртский рассказывает нам о некоем философе Стильпоне, которого суд Ареопага изгнал из Афин за то, что Стильпон осмелился публично отрицать, что Минерва Фидия есть нечто большее, чем глыба мрамора. Но наш собственный век, после того как подражал древним в чем только мог, даже до самих их названий, а именно «сенаты», «префекты», «консулы» и т. д., и после признания, что великий Наполеон завоевал три четверти Европы, пользуясь принципами войны, преподанными Цезарями и Александрами, – знает гораздо больше о психологии, чем его наставники, – настолько больше, что готов отправить каждого верящего в «ожившие столы» в дом сумасшедших.

Как бы то ни было, религия древних есть религия будущего. Еще несколько столетий, и не останется никаких сектантских верований ни в одной из великих религий человечества. Брахманизм и буддизм, христианство и магометанство все исчезнут перед мощным натиском фактов. «И изолью дух мой на всю плоть», – пишет пророк Иоиль. «Истинно говорю вам… большие дела, чем эти, совершите вы», – обещает Иисус. Но это может лишь тогда произойти, когда мир вернется к великой религии прошлого, к познанию тех величественных систем, которые задолго предшествовали брахманизму и даже примитивному монотеизму древних халдейцев. Между тем мы не должны забывать прямых последствий демонстрации тайны. Они были единственным способом, посредством которого мудрые священнослужители древности могли запечатлевать на более грубых чувствах множеств народа идею всемогущества творческой воли, или первопричины; идею именно божественного оживотворения инертной материи – души, вселяемой в нее потенциальной волей человека, микрокосмического подобия великого Архитектора; идею возможности транспортации громоздких предметов через пространство и материальные преграды.

Почему набожный римский католик должен презрительно отворачиваться от языческих обрядов индийских тамилов, например? Мы были свидетелями чуда святого Януария в добром старом Неаполе и видели то же самое в Наргеркойле в Индии. В чем же разница? Сгустившуюся кровь католического святого заставляют кипеть и пениться в хрустальной бутылке для удовольствия лаццарони; и с усеянной драгоценностями гробницы изображение мученика шлет лучистые улыбки и благословения собранию христиан. С другой стороны, глиняный шар, наполненный водою, засовывается в раскрытую грудь бога Саурона. И в то время как падре встряхивает свою бутылку и производит свое чудо крови, индийский священнослужитель погружает стрелу в грудь бога и производит свое «чудо»: как кровь бьет струями, так и вода превращается в кровь. И христиане, и индусы впадают в экстаз при виде таких чудес. До сих пор мы тут не видим ни малейшей разницы. Но может ли быть, что язычник научился этому трюку у святого Януария?

«Знай, о Асклепий, – говорит Гермес, – что ВЫСОЧАЙШИЙ является отцом небесных богов, таким же является человек, создатель богов, которые пребывают в храмах и которые находят удовольствие в обществе смертных. Оставаясь верным своему происхождению и природе, человечество упорно добивается в этой подделке божественных сил; и если Отец Творец сотворил по своему образу вечных богов, человечество, в свою очередь, творит своих богов по своему собственному образу». – «Говоришь ли ты о статуях богов, о Трисмегист?» – «Истинно так, Асклепий, и как бы велико ни было твое пренебрежение, разве ты не осознаешь, что эти статуи наделены рассудком, и что они оживотворены душою, и что они могут совершать величайшие чудеса. Как мы можем отвергать эту очевидность, когда мы находим, что эти боги обладают даром предсказывать будущее, которое они заставлены сказать, будучи вынуждены к этому магическими чарами, словно через уста духовных лиц и через их видения?.. Это – чудо из чудес, что человек мог изобрести и сотворить богов… Правда, вера наших предков совершила ошибку, и в своей гордости они ошиблись по поводу истинной сущности этих богов… но все же они открыли это искусство сами. Будучи бессильными создать душу и дух, они вызывают души ангелов и демонов, чтобы вводить их в освященные статуи; путем передачи идолам своей собственной способности совершать добро так же, как и зло, они заставляют их председательствовать на своих мистериях».

Не только одна древность полна свидетельств о том, что статуи и идолы богов временами проявляли разумность и способность передвигаться. Полностью в XIX веке мы видим, как в газетах пишут о шалостях, совершаемых статуей Лурдской Мадонны. Эта милостивая леди, французская Нотр-Дам, убегает несколько раз в леса, примыкающие к ее обычной резиденции, приходской церкви. Церковный сторож обязан выслеживать беглянку и водворять ее на прежнее место неоднократно231. После этого начинается серия «чудес» – исцелений, пророчествований, падений писем с неба и всякая всячина. Эти «чудеса» безоговорочно воспринимаются миллионами и миллионами римских католиков, причем значительное число их принадлежит к наиболее умным и образованным классам. И почему мы тогда не должны верить свидетельству точно такого же рода, данному современником такого же феномена, наиболее признанным и ценимым историком – Титом Ливием, например? «Юнона, не угодно ли будет вам покинуть стены Вейи и сменить эту обитель на обитель в Риме?» – осведомляется римский солдат у богини после взятия этого города. Юнона соглашается, выражая согласие кивком, ее статуя отвечает: «Да, такова моя воля». Далее, когда статую уносили, казалось, добавляет историк, что «она потеряла свой огромный вес», и создавалось впечатление, что она сама как бы следует за ними232.

С наивностью и верой, граничащей с возвышенностью, де Мюссе храбро пускается в опасные аналогии и приводит ряд примеров как христианских, так и «языческих» чудес такого рода. Он печатает список таких ходячих статуй святых и мадонн, которые теряют вес и передвигаются, как все живые мужчины и женщины; он приводит достоверные свидетельства классических авторов о том же самом, которые описывали свои чудеса233. У него только одна мысль, одно всепобеждающее желание – доказать своим читателям, что магия в самом деле существует и что христианство побивает ее по всем статьям. Не то что чудеса последних были бы многочисленнее или более выдающимися или внушительными, чем чудеса языческие. Совсем нет; и он, как историк, честно обращается с фактами и свидетельствами. Но его аргументы и рассуждения весьма забавны: одни чудеса совершаются Богом, а другие – дьяволом. Он стаскивает Бога и, поставив его лицом к лицу с Сатаной, позволяет заклятому врагу решительно побивать Творца. И ни одного солидного убедительного доказательства по поводу различия этих двух родов чудес.