Текст книги "Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки"

В финале писательница стремится смягчить острые споры и сводит обвинения своей героини к критике политики (Гамсахурдии, Шеварднадзе, Горбачева[75]75
  Для Бойко М. С. Горбачев не меньший преступник, чем Гитлер, потому что он создал в стране «благоприятную почву для нацизма» (Бойко, 2005. C. 158).


[Закрыть]), а затем приводит нейтральную точку зрения. На вопрос Нины о том, действительно ли русские сильно ущемляли достоинство грузин, знакомый грузин отвечает:

– Никто нас не ущемлял, – отмахнулся. – Если наш нейрохирург Датиашвили спас литовскую девочку, то о нем весь мир узнал, хоть он не в Тбилиси, а в Москве. А если наши мешочники таскаются по Союзу, то и стоят, чего стоят.

Роланд дал мне веру. Что нам делить? Зачем делить? Зачем обязательно, чтобы свои и чтобы не свои? (Там же. C. 140).

Новые лозунги и настроения были для рассказчицы неожиданными: произошла «трансформация» советского в русское, «дружба народов» оказалась маской. Нине непонятно, почему советская армия стала для грузин русской, как будто представители других народов в ней не служили, почему раньше грузины стремились получить образование в России, а сейчас говорят, что это было лишь модой. Советская установка на дружбу народов, в которой сформировалась писательница, сдерживает ее в стремлении изобразить полный разрыв. Антироссийские настроения она смягчает сюжетами о взаимопомощи грузин и русских[76]76
  Например, во время болезни и Эмзари помогал Нине, и Нина помогала Эмзари.


[Закрыть] и сожалением по поводу проявления национализма. «Как же это произошло?» – сквозной вопрос.

Но все же деколонизация состоялась. В 1990-е годы Грузию покинуло большое число русских и русскоязычных жителей. Заканчивается повесть отъездом семьи Нины. И несмотря на фразу «Не уехать отсюда – приросли» (Там же. C. 155), звучат обида и слова: «Прощай, Сакартвело!» (Там же. C. 165)[77]77
  «Оплевав и обгадив русских, Грузия уже не дождется специалистов из России: никто не поедет туда, где тебя эксплуатируют и тебя же обзывают оккупантом. А русские специалисты – самые дешевые, немецких не купишь за триста пятьдесят рублей в месяц» (Бойко, 2005. C. 142). В переводе с грузинского «Сакартвело» означает «Грузия». Забегая вперед, скажу, что следующий шаг, связанный с возвращением в Россию, оказался также нелегким, потому что, как и, например, герой Дениса Гуцко в романе «Русскоговорящий», возвращающиеся русские ощущали себя «второсортными» в России.


[Закрыть].

Русские жители, видевшие Грузию лишь как часть России, не могли понять, почему советская армия превратилась в русскую, почему они стали врагами, почему не оценили то, что русские терпели годами, когда о них вытирали ноги (Там же. C. 125–128). С обеих сторон люди стали заложниками политики. Вопрос о том, кто кого ущемлял в правах, остается для автора открытым (Там же. C. 140). Обывательница-рассказчица обвиняет многих политиков в случившихся переменах (Джабу Иоселиани, Михаила Горбачева, Эдуарда Шеварднадзе, Звиада Гамсахурдию). Эмоциональные диалоги Нины и Эмзари, а также других жителей Джвари являются подтверждением того, что общество мечется между сложившимся восприятием друг друга и новым, спровоцированным политическими изменениями. «Рай» стал местом крушений типичного взгляда на себя.

Схожий контекст встречается в автобиографическом рассказе Надежды Молчановой «Прощание с Грузией» (1998). Автор-рассказчица, бывшая жительница Батуми, родившаяся там и прожившая более сорока лет, пытается дать ответ на вопросы, звучавшие и в Грузии, и в России:

– Зачем вы, русские, уезжаете?

– Почему вы уехали из Грузии? (Молчанова, 1998. C. 153).

Писательница обращается к социально-ментальной аналитике грузинского общества – выделяет три группы русских, проживавших там (офицеры и их семьи, специалисты и квалифицированные рабочие, и русские, не обремененные образованием, шедшие на низко оплачиваемую и непрестижную работу), или тщательно объясняет непонятные негрузинам традиции и обычаи. Она с особым теплом описывает менталитет грузин и стиль жизни в Грузии, основанный на семейных ценностях и глубоко человечном отношении друг к другу. В 1990-е годы, после начала войны в Абхазии, благополучие рухнуло:

Борцам за свободу требовался враг, потому что ничто так не сплачивает, как общая ненависть. Объектом ненависти избрали империю: «СССР – тюрьма народов!» Неприязнь ко всему «имперскому» (читай – русскому) с особой силой проявилась по отношению к армии. Оккупанты – другого названия для советских военных теперь не было… (Там же. C. 155).

Рассказчица понимает, что желание избавиться от «советчины, от тоталитарной несвободы оборачивается неприязнью, а то и ненавистью к России и русским, никак не меньше пострадавшим от коммунизма» (Там же. C. 155). Ей кажется, что в разные времена грузины жили, процветая, даже в дореволюционной России, и обвинения в притеснениях были несправедливыми. Волна национализма вытолкнула из страны негрузин: «В Грузии стало душно. С тяжестью, болью в сердце пришлось мне ее покинуть» (Там же. C. 157). Политический и экономический кризис, по мнению рассказчицы, повлиял на грузинский менталитет, потому что для нее «грузин» – это образ жизни. В конце текста проскальзывает обида из-за случившегося, и она характеризует Грузию «и как мать, и как мачеху» (Там же. C. 158).

Темы исторической несправедливости и недооцененности становятся сквозными у Вячеслава Морозова в повести «Цхинвал» (2007) и у Юрия Хабибулина в рассказе «Фуршет на летном поле» (2012). Вячеслав Морозов (1954–2010)[78]78
  Вячеслав Валентинович Морозов родился в селе Сидоровка Романовского района Алтайского края. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Работал журналистом. В «Нашем современнике» в 2004 году опубликован его документальный роман «Адмирал ФСБ».


[Закрыть], будучи журналистом и писателем, бывавшим в разных «горячих точках» советского и постсоветского пространства, создает произведение, основанное на собственных воспоминаниях. В Южную Осетию он отправился в качестве видеооператора американской «NBC-news». Повествование ведется от лица рассказчика, а в центре повести стоит главный герой, бывший русский десантник, ставший журналистом, – Николай Горячев. В тексте воспоминания рассказчика переплетаются с его советами и умозаключениями, сделанными на основании путешествий по постсоветскому пространству. Если у Бойко мы знакомимся со взглядом русской «эмигрантки», то есть взглядом изнутри, то у Морозова – со взглядом бывшего русского военного, для которого советские республики – это территория службы, на которой он должен выжить:

…находясь у армян, ты должен говорить, что прилетел сюда именно потому, что сочувствуешь армянам; будешь у азербайджанцев – говоришь то же самое про азербайджанцев. <…> Запомни: там у каждого своя правда, за эту свою правду они и воюют, и не тебе вмешиваться в процесс и быть судьей. Россию и русских будут проклинать и те, и эти, и пятые, и десятые – это уже внедренная извне мода: русские виноваты во всем (Морозов, 2007. C. 92).

Писатель, как и Нина Бойко, включает в текст спор «угнетателя и угнетенного», в котором главная тема – несправедливость, непонимание и обида за недооцененность роли России в истории Грузии. Например, спор русского журналиста Николая Горячева и его тбилисского друга Зураба:

– Ну а мы, русские, значит, побоку? И вся Россия – тоже? И Вахтанг Первый, который просил у России покровительства и присоединения Грузии к России? И как вы на своем кавказском «островке» проживете? Ты ж видишь, что в мире идет передел: малые народы попадают под «каток истории», и их закатывают в асфальт – ровно по ноздри, чтоб только дышать могли. Или не видишь?

– Во-первых, не Вахтанг, а Ираклий! Во-вторых, мы с тобой что, о политике спорить собрались? <…> А русских мы не выгоняем, пусть живут. Но почему я знаю русский язык, а ты не знаешь грузинский? Ну ладно, не ты, а те, кто много лет прожил в Грузии, они почему не знают? Что, ниже собственного достоинства?.. «Старший» брат не должен знать языка «младшего», да? (Там же. C. 109).

Рассказчик не верит в естественное формирование межнациональной напряженности: упреки или обвинения в адрес России он посчитал навязанными или искусственно созданными третьими силами, а не самими бывшими народами СССР.

В любой бывшей республике Горячев видит перевертыш: «дружба народов» превратилась в конфронтацию между Россией и советскими республиками. Его путешествие – это география национализма. Например, приехав на Украину с целью сделать репортаж об историческом событии – сносе памятника Ленину, главный герой первым делом интересуется, как сегодня следует отвечать на приветствия украинцев («Здоровеньки булы?»), чтобы избежать агрессии:

– Щас по-другому, – кивнул шофер. – Ты кажешь: «Слава Вкраини!», а тоби кажуть: «Героям слава!» У Ивано-Франькивски одын хлопець-москаль нэ знав, що трэба отвитыть, дак його вбылы, – спокойно добавил он (Там же. C. 93).

Деколонизация/высвобождение для украинцев, впрочем, как и для других народов СССР, была связана с уничтожением символики, связывающей с прошлым: свержением памятника Ленину, сжиганием партбилетов. Таким образом происходило, казалось, обретение независимости и восстановление исторической справедливости. На бытовом уровне деколонизация велась путем исключения контактов с русскими. В такую ситуацию Горячев попал, пытаясь снять квартиру во Львове:

Мыкола заколотил в дверь и стал громко объяснять, что гость хоть и из Москвы, но работает на американское телевидение. Повторил фразу еще пару раз. Дверь открылась. Хозяин теперь уже улыбался и так же жестом попросил пройти в комнату (Там же. C. 94).

Изменение настроений по отношению к титульной нации подтверждает начало деконструкции в позднесоветский период, когда культивировавшийся советской властью образ врага в лице США перерождается в образ друга, а Россия, наоборот, воспринимается как враг. После Львова автор отправляет своего героя в Вильнюс, где происходит схожее: удостоверение сотрудника американской телекомпании служит русскому журналисту гарантом безопасности. Для жителей Литвы указанием на историческую несправедливость была дата 1939 год – намек на пакт Молотова – Риббентропа, после которого в 1940 году Литва вошла в состав СССР. Как и на Украине, в Литве на улицах появлялись лозунги «Оккупанты, вон из Литвы!» (Там же. C. 121). Процесс деколонизации проходил так же, как на Украине и в Грузии: высказывались претензии по поводу оккупации территорий и отказа от русского языка (об этом пойдет речь позже).

– Ромас, прости, но ты вроде как издеваешься. Сам же знаешь, что сегодня в Вильнюсе поесть или что-то купить нелитовцу невозможно. В магазине спрашивают и отвечают только по-литовски (Там же. C. 101).

После Украины и Литвы Горячев прилетает в Грузию, и, как выясняется, уже не в первый раз. Морозов, как в свое время и Андрей Битов (см.: Чхаидзе, 2014), описывает приезд своего героя в южную страну как возвращение домой, где его всегда ждут. В разговоре с грузинским другом Зурабом Горячев узнает об антироссийских настроениях в Грузии, хотя надеялся, что народ не поддастся националистическим лозунгам «Грузия для грузин!» времен президента Гамсахурдии. Герой оказывается в такой же ситуации, как на Украине или в Прибалтике. Здесь тоже звучат обвинения в адрес России как страны, оккупировавшей и русифицировавшей Грузию, а в отношении помощи в развитии края (индустриализация, развитие образовательной и медицинской сфер) наблюдается умалчивание.

Тема оспаривания роли русских как оккупантов и обида на грузин из-за недооцененности вклада в развитие республики звучит в повестях и рассказах Юрия Хабибулина, которые должны войти в еще не опубликованный роман «Патриоты и негодяи»[79]79
  Юрий Далилевич Хабибулин (1953 г. р.) родился в Красноярском крае, но его детство и юношество прошли в Грузии, куда он приехал с родителями-геологами. В Тбилиси он окончил Политехнический институт по специальности «Автоматика и телемеханика». Работал инженером, служил в советской армии. После сорока лет проживания в Грузии, в 1993 году, на волне отъезда русскоязычных жителей из Грузии, он вернулся в Россию и живет в Белгороде.


[Закрыть]: «Фуникулер» (2006), «Апрель 89-го» (2007), «Тенгиз» (2007), «Брат» (2008), «Фуршет на летном поле» (2012). Их содержание связано с событиями в Грузии конца 1980-х – начала 1990-х годов. Лейтмотивом произведений становятся парадигма изменений, происшедших в Грузии в переходный период, и судьба русского, оказавшегося в эти времена не в России. В центре – судьба тридцатилетнего русского с многозначительным для русско-грузинских отношений именем – Сергей Есенин[80]80
  Многие тексты опубликованы в журнале «Самиздат», по которому и продолжится цитирование: http://samlib.ru/h/habibulin_j_d/.


[Закрыть]. Прототипом героя отчасти является сам писатель. Герой Хабибулина – не русский советский «эмигрант», как у Бойко, и не приезжий журналист, как у Морозова, а «грузинский» русский, то есть русский, выросший и живущий в Грузии, уважающий устои страны и знающий грузинский язык. Писатель подчеркивает положение персонажа, органично вписанного в жизнь в Грузии и не являющегося чужаком. Целью Хабибулина было создать образ советского человека, существующего вне национальной категории. На этом писатель и стремится сосредоточить внимание читателей. Сергей – в первую очередь житель СССР и его «добродушной коммуналки – Тбилиси, Грузии»:

Удивительным было то, что все проживающие в районе этнические группы прекрасно ладили между собой, и тут никогда не было никаких межнациональных конфликтов. <…>

Частенько в одном подъезде по субботам играли сразу две, а то и три свадьбы, например, по грузинским обычаям, русским, армянским или курдским, и все проходило гладко и без обид.

<…> Жили, как в одной большой и дружной коммуналке… (Хабибулин, 2006),

а также в другом тексте:

Среди большинства коренных тбилисцев всегда чувствовались доброжелательность и расположенность к незнакомым людям, независимо от языка, на котором те говорили, готовность придти на помощь друг другу, как сосед соседу. Всех объединяло чувство одной общей семьи народов СССР, великой и мощной империи, под крылом которой ее подданные на огромной территории, как в гигантской коммуналке, долгие годы чувствовали себя везде дома, под одной общей крышей (Хабибулин, 2007).

Романтизированный образ грузинской столицы в рассказе «Фуникулер»[81]81
  Так называется парк на горе Мтацминда.


[Закрыть] (2006)[82]82
  Впервые опубликовано в электронном виде в 2006 году, а в 2013-м внесены изменения.


[Закрыть] подкрепляется воспоминаниями о советской молодости героя, в которой были беспечность и безграничность во всем – в общении, наслаждении красотами столицы, дружеских посиделках. Тбилиси советского периода казался Сергею особенно красивым, и не без участия советской власти в этом: «С каждым годом Тбилиси становился все красивее и красивее. Финансовые потоки текли ручьями, ЦК КПСС и правительство денег на республику не жалели…» (Хабибулин, 2006). Писатель, как будто для потомков, подробно передает географию города, обращает внимание на значимые и известные площади, районы и улицы города. Никакой речи об ощущении насильственной русификации нет, наоборот, писатель вводит сюжет о готовности русского говорить по-грузински. Например, сцена встречи на фуникулере Сережи с грузинской супружеской парой:

– Гамарджобат (Здравствуйте!), – поздоровались, подойдя поближе, мужчина и женщина. По возрасту они были моложе тридцатилетнего Сергея и как-то совсем не выглядели родителями для таких взрослых детей.

– Гагимарджот! (Здравствуйте!) – ответил он (Там же).

Перелом в общественных настроениях отражается в рассказе «Апрель 89-го» (2007). На фоне истории романтических отношений русской Светки и Автандила, человека смешанных кровей, введенной для фиксации мнения о существования «межнациональных конфликтов» лишь в бытовой жизни, разгорается реальный межнациональный конфликт:

Жильцам стало казаться, что весь многочисленный обслуживающий персонал здания, именуемого СССР, внезапно остался без начальника, без четких инструкций и надежной поддержки, прекратил выполнять свои обязанности или стал только делать вид, что работает, как прежде (Хабибулин, 2007).

«Оккупантами», нарушившими ход жизни, стали уголовники и мошенники, почувствовавшие начавшийся перелом и ослабление власти из Москвы. Криминальные элементы повлекли за собой массы. Тогда открыто зазвучала оценка русских в судьбе истории Грузии. Самыми удобными лозунгами, объединившими вокруг себя население, стали: «Оккупационная армия – вон из Грузии!», «Русский Иван – убирайся домой!», «Грузия – для грузин!» Рассказчик со скепсисом описывает процессы национальной борьбы того времени. Он видит заигравшихся недообразованных людей. Для него общество разделено на тех, кто не воспринимал происходящее серьезно и не считал нужным вступать в борьбу за свои ценности, и тех (в основном молодежь), кто, не понимая, о чем идет речь, заигрался, представляя себя рьяными патриотами. Сергей, оказавшийся в гуще событий, оценивал происходящее как бредовую постановку, которая, со слов друга-грузина Элгуджи, не нужна порядочным людям:

– Сергей, ты мне друг и хороший человек. Я это знаю. И от тебя секретов нет. То, что здесь происходит, мне не нужно, настоящим грузинам не нужно, никому из порядочных людей не нужно. То, что творится – это спектакль, шоу. Кем-то оплаченный и организованный. Очень профессионально организованный. Те, кто участвуют в «шоу», считаются «патриотами». Их хвалят или им платят за роли. Это не «весь грузинский народ», а отобранные и обманутые «артисты», которых используют «вслепую» (Хабибулин, 2007).

Политические убеждения разделили Грузию конца 1980-х на тех, кто стремился освободиться из-под «имперского» гнета, но эта часть связывалась писателем с криминалом, наркотиками и проплаченностью; а другая часть четко видела постановочность и руку кукловода во всем. Для одной части общества врагом стала Россия, а для другой – США. Сцены апрельских событий сменяются описанием Тбилиси периода Гражданской войны. В главе «Тенгиз» (2007) писатель обращается к 1992 году. Картины возмущенного общества, пытавшегося высвободиться из «империи», исчезли, на их месте появилась независимая Грузия, в которой разруха, коррупция, криминал и убийства на улицах стали частью жизни.

1992 году посвящена также глава «Брат» (2008). Писатель передает практически документальные сообщения о том, что видел Сергей, работавший тогда в компьютерном центре при девятой больнице в Ваке, – туда привозили десятками раненых. Смерть стала последствием развала СССР:

Десятки, сотни, тысячи смертей ни в чем не повинных людей. Кто-то добивается власти, а кто-то играет в войну. В казаков-разбойников. Понимая, что такое жизнь, лишь тогда, когда ее теряет. Вот что принес за собой развал Советского Союза. Нет больше державы! Рухнул Союз, рассыпавшись на части, а части бросились растаскивать на куски, кусочки, крошечки… И пошло, и поехало… Лес рубят – щепки летят? Только кто щепки? Здесь, в основном, грузины грузин убивают (Хабибулин, 2008. С. 142–147).

За своим героем Сергеем автор оставляет нейтральную роль в гражданской войне начала 1990-х годов. Более того, Хабибулин в лице Сергея рисует образ некоего Робин Гуда, совершающего героические поступки и защищающего несправедливо обиженных. Но Сергей вынужден уехать из страны. «Оккупанты» нового времени вынудили к отъезду «оккупанта» старого времени. Главной темой рассказа «Фуршет на летном поле» (2012) является отъезд Сергея:

Для сотен тысяч жителей Грузии она неожиданно оказалась очень далеко. Все негрузины вдруг стали изгоями – оккупантами, гостями, нахлебниками, несмотря на то, что десятки лет работали на этой земле, отдавая ей все свои силы, знания и умения (Хабибулин, 2012. C. 233–252).

Размышления о Грузии, превратившейся из страны-рая в русском сознании в страну разрухи и криминала, а также об обиде русскоязычного населения за недооцененность их вклада в развитие страны схожи с размышлениями в повести Нины Бойко. Как и она, писатель вводит диалог между русским и грузином, из которого читатель узнает о претензиях, предъявляемых друг другу в условиях нового времени, – грузин обвиняет в оккупации Грузии Россию, а русский вспоминает о помощи в защите от мусульман и свободе, которую, по его словам, Грузии дал Ельцин (Там же):

– А что тэбе здэсь не нравится? – стараясь найти почву для конфликта, продолжил по-русски гопник.

– Работы нет, детям есть нечего.

– Всэ так говорят, когда отвечать за свои дела приходится.

– Какие дела? – искренне изумился Сергей, – что я сделал?

– Ты же русский?

– Русский.

– Вот и должэн атвечать за то, что ваш Елцын надэлал.

– За то, что Ельцин сделал Грузию независимой? – Сергей старался говорить спокойно.

Парень в кедах, наоборот, пытался себя распалить и нес первое, что приходило на ум:

– Нэт, за то, что русские захватили Грузию и командовали тут.

– Командовали? Воевали вместе. Берлин брали, помнишь? Да и знаешь, дорогой, сколько грузин в России живет?

– Эта все прэдатели родины. А воевали вместе давно. Тэперь Россия абхазов защищает. И осетинов. Очэнь плоха. Ты тоже, навэрна, за абхазов, да?

– Я помню, как Россия когда-то грузин от турок защищала, – Сергей улыбнулся, – тогда в Грузии всего восемьдесят тысяч человек оставалось. Как сейчас абхазов.

– Э, что-то ты многа знаэшь. Очэнь умный, да? (Там же. C. 235–238).

Писатель, придерживаясь мирной позиции, не обострил сюжет возможным избиением, которое планировали грузины, и закончил повествование описанием трапезы на летном поле. Разговор бандитов и русской жертвы можно охарактеризовать как разговор «заложников времени», в котором каждый пытался выжить.

Разочарованием и неожиданностью стало происходящее в Грузии конца 1980-х – начала 1990-х и для героини романа Наталии Соколовской (1956 г. р.) «Литературная рабыня: будни и праздники» (2011). Писательница, которая является сегодня одной из центральных фигур в процессе поддержания русско-грузинских литературных и культурных связей, инициируя различные проекты, связанные с грузинской литературой и встречами писателей из России и Грузии, о которых пойдет речь в главе «Распад союзов писателей?», так же как и вышеприведенные авторы, коснулась темы русского человека и его роли и места в советской и постсоветской Грузии. На отношение самой писательницы к южной стране (а оно напрямую повлияло на содержание романа и на образ главной героини – Даши) повлияла ее «грузинская» биография. Тбилиси сыграл особую роль в ее жизни и творчестве. Там, начиная с 1982 года, петербурженка[83]83
  Тбилиси и Петербург – наиважнейшие города имперской России – как противопоставление «юг – север».


[Закрыть] Соколовская прожила десять лет (вышла замуж, работала в издательстве). Описывая переходный период и пережитое тогда в Тбилиси, Соколовская сказала, что тот жизненный опыт был «бесценным, страшным и ни с чем не сравнимым». Грузия нашла отражение в повести «Любовный канон» и в романе «Литературная рабыня: будни и праздники».

Как сделалось типичным для постсоветской русской литературы о Грузии, «грузинская» часть романа Соколовской включает в себя советское и постсоветское время, тезы и антитезы: Грузия-рай и Грузия – разрушенный рай. В основу грузинской части романа легли автобиографические данные: поездки в Тбилиси после окончания Литературного института в Москве (семинар Л. А. Озерова и А. Н. Беставашвили по переводу с грузинского на русский); работа в издательстве «Мерани», дружба с Нитой (Танит) Табидзе – дочерью расстрелянного в 1937 году поэта Тициана Табидзе, классика грузинского модернизма, дружившего с русскими писателями и поэтами Серебряного века. Подход писательницы к описанию страны схож со взглядом, например, Битова в «Грузинском альбоме»: в первую очередь Грузия – это страна русской литературы. Она, как и битовский «имперский человек», является захватчицей впечатлений.

Как я уже говорила, Соколовская вкладывает в судьбу и образ главной героини Даши черты собственной биографии: она филолог, приехавшая в Тбилиси сначала в студенческие годы, а затем из-за любовной истории оставшаяся там жить на какое-то время. Она, так же как и писательница, знакомится с миром литературной богемы Тбилиси и старается понять логику поведения и культуру другого народа. Героиня воспринимает страну и описывает ее современному читателю через типичные черты, с помощью которых Грузию идентифицировала русская интеллигенция позднесоветского периода: сверхсвобода, православие, русская литература. «Эта Страна – православный российский форпост. И Поэтом поверх всего туда проложена дорога» (Соколовская, 2011. С. 21). «Страна» – это Грузия: советская Грузия казалась «избалованной российскими поэтическими привязанностями». Одновременно с литературной романтической традицией писательница указывает на вторую, значащую для «имперского человека» деталь – это история православия[84]84
  Грузия приняла православие в IV веке н. э. (как указано в церковных записях – в 325 году), а Киевская Русь – в X веке н. э. (в разных источниках указаны 988, 990 или 991 годы).


[Закрыть] страны. В следующей фразе этого отрывка Даша указывает на личность, жизнь которой стала иллюстрацией к глубокой, настоящей дружбе русского и грузинского поэтов: «И Поэтом поверх всего туда проложена дорога» (Там же). «Поэт» – это Борис Пастернак, который впервые приехал в Тбилиси в 1931 году по приглашению поэта-символиста, друга Т. Табидзе, Паоло Яшвили.

В центр романа поставлена дружба главной героини с Нитой, дочерью Тициана Табидзе, взращенного советской эпохой поэта, который дружил с Борисом Пастернаком. В XX веке дом Тициана (ул. Грибоедова, 18), где бывали Вл. Маяковский, С. Есенин, Б. Пастернак, К. Бальмонт, А. Белый, Н. Заболоцкий, О. Мандельштам, Илья и Кирилл (художник) Зданевичи, играл такую же роль литературного салона, как дом Александра Чавчавадзе в XIX веке, с которым связаны биографии А. Грибоедова, А. Пушкина, М. Лермонтова и др.

Мирная «литературная» часть романа сменяется новой реальностью периода конца СССР и гражданской войны. Чтобы усилить передачу трагичности разрыва между прошлым и настоящим России и Грузии, писательница помещает в центр романа любовную коллизию: отношения русской девушки Даши и грузинского парня Ираклия. С образом Ираклия в тексте, на мой взгляд, связан новый круг архетипичных представлений о Грузии, связывающих оба народа: свобода поэтов, избалованных привязанностью русских, христианство, русская литература. Автор начинает повествование об отношениях Даши и Ираклия с самого символичного места для русско-грузинских отношений: слияния рек Арагвы и Куры, воспетого М. Лермонтовым в «Мцыри» (Там же. C. 37), но затем показывает несостоятельность мифа о слиянии двух народов. Во время встречи героев у христианского и литературного символа Грузии, важного для русского сознания, в городе происходят волнения, основой которых является желание порвать с зависимостью от России (Там же. C. 36). Соколовская точно передает хронику событий 9 апреля: прекращение движения по «Проспекту», площадь, толпа с флагами, веселье, подошедшие к площади бронетранспортеры, предупреждение Патриарха-Католикоса, танки, солдаты, паника, крики, давка (Там же. C. 40). Грузия предстает перед героиней страной, отстаивающей свою независимость и отказывающейся от русского присутствия (о подробностях описания 9 апреля и гражданской войны речь пойдет ниже).

Грузия изменилась. В Тбилиси на «Проспекте» (проспект Руставели) – цветы и поминальные свечи по погибшим. Еще одним свидетельством происшедшего являются детали, напоминающие о смерти: комендантский час; танки на каждом углу; опознание жертв в моргах; пустеющий город, одевающийся в черное; похороны, длящиеся целую неделю. Последствием той ночи оказался страх смерти. Он подталкивал скупать самое необходимое: соль, спички, подсолнечное масло, крупы (Там же. C. 45). К окончанию грузинской части Грузия охвачена гражданской войной: город «кипел на медленном огне <…> И все становится еще хуже, чем было раньше, потому что теперь брат идет на брата» (Там же. C. 50). В Дашиных воспоминаниях всплывают кровавые ассоциации: по стенам домов текло варенье или вино из простреленных пулями емкостей, хранившихся на балконах. «Поствоенными синдромами» становятся «неудержимый хохот», «стук зубов», постоянно кажущийся звук выстрелов (Там же. C. 62), судороги рук, ощущение раздвоившейся реальности (война и мир). Как героиня Нины Бойко и герой Юрия Хабибулина, Даша Соколовской возвращается домой. Но это происходит не из-за притеснений со стороны грузин или ощущения неуютности среди них, а от невозможности находиться в другой стране, которой Грузия стала после развала СССР. Прослеживается ностальгия по прежней Грузии:

Я плачу и вспоминаю Страну. Такой, какой сохранила ее для себя. Страну, в которой я по-прежнему могу поднять руку перед автобусом и он остановится, как такси. <…> Страну, в которой люди, которых я люблю, останутся такими, какими я запомнила их в день нашего прощанья, и никто никогда не умрет, пока не умру я сама… (Там же. C. 83).

В образе героини романа продемонстрирована чрезмерная привязанность к идеализированному образу Грузии, как к Земле Обетованной, сформированная русской литературой. На самом деле она оказалась страной со своей историей, что шло вразрез или параллельно истории России.

Колебания между определениями «оккупант»/«миссионер» усилили отторжение и проиллюстрировали новую страницу в литературе на русско-грузинскую тему. Каждый из российских писателей, произведения которых проанализированы выше (Бойко, Морозов, Хабибулин, Соколовская), говорил об отчаянии и разочаровании, которое подтолкнуло их литературных героев, чьими прототипами являлись сами авторы, вернуться в Россию. В схожем ключе обида звучала и у Ст. Куняева («Поэзия. Судьба. Россия. Книга воспоминаний и размышлений», 2001), у А. Мамедова в «Двух рассказах» (2003). Чаще всего писатели обращались к приему спора-диалога или спора-размышления с самим с собой. Писатели противопоставляли грузина/кавказца и русского: Нина и Эмзари (Бойко, «Прощай, Сакартвело!», 2005), Сергей и бандит (Хабибулин, «Фуршет на летном поле»), Зураб и Николай Горячев (В. Морозов, «Цхинвал», 2007), а иногда огрузинившуюся русскую и солдата (Соколовская, «Литературная рабыня», 2011). В литературе нашла место тема изгнания из рая и связанные с ней темы ощущений жертвы, вызванных ассоциированием с образом врага, и тема оправдания как оборонительной реакции от возросшей агрессии. Во всех этих произведениях отсутствуют реплики, подтверждающие процесс насильственной русификации. Наоборот, русскоязычные писатели, создавая персонажей, проживавших в Грузии, на первый план выдвигали знание героями традиций, культуры, языка другой страны. Несмотря на это, герои сталкиваются с установками общественного мнения о русских как оккупантах, хотя сами себя всегда связывали с индустриально-образовательной миссией, а после 9 апреля превратились в жертв обстоятельств. Одностороннее восприятие друг друга оказалось неверным и плоским, но в грузинском обществе оно заняло одно из ведущих положений, что подтверждает творчество ряда писателей, например Отара Чхеидзе.