Текст книги "Любовный приворот для одноклассницы"

Он пытался улучшить форму крыльев, когда раскаленное стекло начало остывать. Каким образом?

Стекло плавится при двух тысячах градусах, а остывает при комнатной температуре довольно продолжительное время. Тот факт, что он оставил на горячей фигурке отпечатки, не укладывался в голове.

Неужели Гай не чувствовал боли, касаясь нагретого стекла?

Это невозможно.

Ангелок – а точнее, его неуклюжее подобие (мой друг не отличался талантом стеклодува) – задрожал в руках. Боясь уронить его на мостовую, я прижала драгоценность к сердцу.

Гай отступил на шаг, затаил дыхание.

Он наблюдал. Он всегда наблюдал за мной.

Откуда он знал, что получить в подарок ангела означает для меня признание в любви? Так повелось с детства. Первого расписного ангелочка из керамики мне принесла мама. Мне и Иришке. Только сестра свой подарок потеряла, а я хранила как зеницу ока, как радостное воспоминание о нерастраченном мамином тепле, нежности, о ее свечении…

Знаете, Маша, как красиво светилась наша мама? Сколько раз я желала услышать ее голос, увидеть образ, но самый дорогой человек так и не явился. Это означало одно: она покинула наш мир навсегда. Будучи ребенком, я отказывалась это понимать и горько плакала. Потом приняла и смирилась.

Второй ангел появился позже. Александр, будущий муж, привез прозрачную подвеску из стеклодувной мастерской Таллинна. Даря его, он предложил руку и сердце, и я не смогла отказать.

Последующие крылатые собратья находили меня уже по всему миру.

Я подняла благодарные, налитые слезами глаза на Гая и смущенно улыбнулась.

Ангел в подарок – все, о чем я могла мечтать. Он угадал.

Потому что был не только ювелиром, но и гениальным манипулятором.

Маленький ангел, созданный им, скромный, неуклюжий, слегка покосившийся, грелся в моих ладонях.

Чудо-ангел с тонкими прозрачными крылышками, с тельцем из смеси темного аквамарина и ослепительно-белого пигмента с вкраплением искрящегося на солнце золотого песка, казался дороже всех вычурных украшений, даримых мужем. Рытвин соблюдал негласное правило – с каждым годом изысканнее, изощреннее и богаче. Чтобы не упасть в грязь лицом.

Я носила его холодные дары исключительно на приемы, чтобы не обидеть, не лишить статуса…

По щекам Виктории извивающимися змейками поползли слезы.

Не замечая их, она прикрыла глаза и продолжила рассказ:

– Дорогая Мария Сергеевна, скоро закончится эта история. Мы подошли к финалу, неожиданному и трагическому.

«Венеция с высоты полета похожа на змеиные головы, замершие в последнем поцелуе-укусе. Это символично» – так сказал мне Гай в тот вечер.

Но исхода ничто не предвещало. Мой вещий голос молчал, затуманенный пеленой влюбленности. Волшебный фонарик в горле ни разу не вспыхнул, не ожил, предательски угас.

После скомканного ужина в маленькой пиццерии на калле дель Меццо, прошедшем в скрытом томлении, в предвкушении неизбежности, в дурацкой спешке, после не запомнившегося путешествия на катере до садов Джудекка Гай распахнул дверь номера в «Чиприани», почтительно отошел на шаг и пропустил меня внутрь.

Его сьют показался огромным. Из окон гостиной открывался классический живописный вид на тонущую в сумеречной дымке лагуну и пьяцо с пылающей в закатных лучах колокольней Святого Марка.

Тяжелые гардины из шоколадного муслина с золотой вышивкой обрамляли карнизы, в глубине полутемной гостиной призрачно мерцало зеркало, старинные кресла с позолоченными резными спинками приглашали присесть в эркере и полюбоваться видом на канал или на копии пейзажей Каналетто, красовавшихся на обитых шелком стенах. Нежные орхидеи, капризно изогнувшиеся в вазе, застыли на столике перед украшенным витой ковкой балконом.

Я фиксировала в памяти детали интерьера, пока Гай наполнял бокалы холодным ламбруско, кинув в каждый по ягодке малины.

Он подошел с запотевшим бокалом и с обезоруживающей улыбкой солнечного клоуна. Его глаза, не отпускавшие весь вечер, продолжали читать меня подобно открытой книге.

Мы сели в кресла напротив окна, любуясь водной палитрой. Закат отчаянно смешивал краски. Сумеречный маренго перетекал в насыщенный лиловый, сменившийся ночным индиго с неожиданными озорными всплесками жемчужной лазури, разбегающейся по водной ряби при легком порыве ветра.

Завороженные непрекращающимся цветовым интермеццо[24]24
  Небольшая музыкальная пьеса, служащая вставкой между двумя разделами произведения и имеющая иное построение и иной характер.


[Закрыть], мы молчали, думая каждый о своем.

О том, что жизнь изменилась навсегда, предложив два пути: да или нет. Каждая клеточка моего тела дрожала от возбуждения и глупого восторга, от страха перед будущим и от предвкушения завтрашнего утра. Не было сил мешать рождению новой любви.

0 чем думал мой визави, было скрыто…

Скользящие души
Viva Venezia! Окончание

– Знаешь ли ты, что с высоты птичьего полета островная Венеция походит на поцелуй влюбленных друг в друга змей? – разорвал тишину вкрадчивый голос.

Я вздрогнула и подняла на Гая влажные глаза.

Он не смотрел на меня, его задумчивый взгляд продолжал скользить по волнам погрузившейся во мрак лагуны.

– Карнавал имеет особое значение для меня. В этом году он символизирует шесть чувств, соответственно шести основным сестьере – районам. По воле судьбы остров Джудекка символизирует осязание (легкая приятная дрожь пробежала по моему телу), Кастелло – вкус, а площадь Марка – ум, но отцы города под этим названием скрыли интуицию. Наша встреча с тобой предопределена судьбой.

Я не сводила с него глаз, ловила каждое движение, каждый вздох. Я безумно желала его. Он это чувствовал.

Гай приподнял уголок рта и, выпив остатки вина, поймал губами ягоду, медленно прожевал и поставил бокал на столик. Черт!

– Помоги разгадать одну тайну. То, что происходит сейчас, не случайно. Я шел к этому моменту долгие годы. Напротив меня сидит прекрасная женщина, нет, лукавлю, женщина божественная. Дар возвышает тебя над обычными людьми.

Я слушала в недоумении. Какой дар? Наоборот, утрата способностей сделала меня обычным счастливым человеком. Я лелеяла надежду, что они не вернутся и я проживу остаток жизни без радио в голове, без тревожной лампы.

– Мне нужна твоя помощь. Особое видение.

Гай не сводил с меня пристального взгляда. Его синий глаз мертвой хваткой вцепился в меня. Странная ситуация: он просит о помощи ту, которая пять дней живет свободно, подобно миллиардам смертных, не видящих и не слышащих…

– Просто закрой глаза и расслабься. Доверься мне. Можешь облокотиться на спинку кресла. Сейчас важно, чтобы ты полностью отвлеклась от внешнего мира и прислушалась к внутреннему голосу. Верни его!

Я еще сомневалась, отказаться или нет, но Гай встал и подошел сзади к спинке моего кресла. Его руки коснулись волос, убирая с лица непослушные пряди; мужчина нагнулся, обжигая мою щеку своим дыханием. В тот же момент приятная судорога настигла тело, обдала жаркой волной и сжала подобно пружине.

– Сиди спокойно. Просто закрой глаза, расслабься и взлетай. Ты же умеешь летать. Ничего не бойся – лети за горизонт, моя белоснежная голубка.

Его руки нежно погладили лоб, медленно спустились к шее, продолжили плавные круговые движения, захватывая плечи. Внутри меня постепенно разгорался огонь. Гай был искусен в ласке, он поддерживал пламя на безопасном расстоянии, позволив вспыхнуть лишь маленькой свече, спугнувшей морок, на время затянувший разум. Свет пробудил утраченную чувствительность, вернул хрустальную ясность сознания.

Я вновь ощутила первопричину каждой мысли, рождающейся в голове, отправной пункт каждого явления, я стала прежней, способной сканировать реальность вокруг, за исключением одного человека, руки которого лежали на моих плечах.

Он оставался для меня тайной. Тогда меня это не смутило. Я боялась одного – ошибиться в нем, а еще больше – его потерять.

Он взял мою руку, сплетая пальцы, и создал контакт. Не прерывая его, мы переместились на ковер. Наши взгляды создали второй замкнутый круг. Я видела лишь правый умоляющий глаз, сконцентрировалась на его небесной глубине, сознательно избегая пустого, затянутого непроницаемой пленкой ока, словно за ним притаилась неведомая опасность.

Пристально глядя на меня, Гай начал рассказ:

– Много минуло лет, пронеслись века с того момента, как Черная Регина передала преемнице – ребенку, принятому на свет у погибшей в родах матери, – особую вещь. Медальон принадлежал девочке до окончания ее земной жизни и проследовал дальше, передаваемый от матери к дочери.

Последним владельцем медальона стала несчастная Анна Кляйнфогель, казненная по обвинению в колдовстве жительница затерянного в горах швейцарского Дизентиса.

Бедная женщина ухаживала за женой местного старосты Иоганна Пруста и прислуживала в его доме. Но была оговорена и признана ведьмой, якобы желающей извести весь род благородного и влиятельного члена общины с целью женить его на себе. Простолюдинка понесла от своего хозяина.

После недолгого судебного разбирательства, на волне неконтролируемого мракобесия, бедная женщина и ее еще не родившийся ребенок были казнены на площади перед монастырем в канун Пасхи.

И эта мерзкая экзекуция произошла в просвещенном веке Гёте и Вольтера, а не в далеком мрачном Средневековье.

Несчастная Анна Кляйнфогель вошла в историю как последняя казненная в Европе ведьма. (На самом деле это творческий вымысел. Последняя «ведьма», Анна Голди, казнена в Швейцарии в местечке Гларус в 1782 году. – Примеч. авт.)

Невинная душа покинула обезумевший мир смиренно, без слов проклятия, хотя присутствующие на казни ханжи были их достойны. Бедняга умерла, унеся в заоблачный мир тайну медальона. Доподлинно известно, что на шее несчастной его не оказалось, значит, подарок ведьмы был спрятан…

– Зачем тебе этот медальон, Гай? – оборвала я его увлекательное повествование, приоткрыв на мгновение глаза.

– Он нужен нам с тобой. Все изменилось в тот момент, когда я заметил прекрасную убийцу и спас голубя от смерти. Позволь мне быть рядом с тобой, быть кем угодно: смиренным слугой, невидимым спутником, тенью, – позволь надеяться на большее.

Сладкий голос шелестел над ухом, обволакивал нежной паутиной, успокаивал, расслаблял, рождал безумные желания, качал на волнах иллюзий. Звучал подобно музыке, пробуждая шаг за шагом мою темную половину. Слуга, спутник, тень…

– Как выглядел загадочный медальон?

– Две переплетенные в укусе-поцелуе змеи, сцепившиеся хвостами и образовавшие собой цифру «восемь». Две змеи, ставшие прототипом спирали, обозначающие вечную жизнь, бесконечное перерождение. Для одних – изобильный урожай, собираемый из года в год, достаток, процветание, благополучие семьи. Для других – стремление к совершенству, к спиральному развитию, к осознанию тайн Вселенной. Это был символ уснувшего в людской памяти шумерского бога Энке, прародителя человечества, ремесленника. Энке создал образ спирали как основу жизни, как бесконечность поиска пути.

Две змеи, смертельно жалящие друг друга и бесконечно влюбленные… Каждый понимал символ по-своему, как и рассматривал свою жизнь. Пессимизм и оптимизм. Черное и Белое. Свет и Тьма. Лед и Пламень.

Маша, слушая рассказ Виктории, невольно содрогнулась. К горлу подступила тошнота. Перед глазами мелькнули переплетенные змейки, потные, горячие, оживающие при каждом сокращении спинных мышц. Татуировка на спине Дениса, безумно привлекательная и возбуждающая.

Тоска сжала обручем ее сердце.

Всегда внимательная рассказчица на сей раз была настолько увлечена воспоминаниями, что ничего не заметила.

– Думаешь, душа ее не упокоилась? Она же не прокляла своих палачей…

– Хроника умалчивает об этом. История поколений, участвовавших в казни, свидетельствует об обратном.

Все виновные в смерти Анны постепенно, шаг за шагом, расплачивались – кто физическим, кто душевным здоровьем. Остальных ждало разорение или острог.

Ушедшая отомстила своим обидчикам, что является доказательством ее периодического появления в реальном мире. Предвосхищу твой вопрос: потомки Пруста, главного обвинителя, до сих пор проживают в Швейцарии, и неожиданное безумие сорокалетней Урсулы Пруст, последней из рода, тоже неспроста.

– Присутствия покойной я не чувствую. Могла бы помочь любая вещь, принадлежащая несчастной, но по истечении столь долгого времени, полагаю…

– Тише, мой ангел. Закрой глаза, слушай меня. Практичные швейцарцы даже из легенды о последней казненной ведьме могут извлечь выгоду. Жадные до денег гномы организовали музей в бывшем доме старосты Пруста, развратника и доносчика. Там есть небольшая экспозиция, посвященная несчастной Анне, на которой представлено несколько вещей, якобы ей принадлежавших. Вот этот гребень, по утверждению экскурсовода, был снят с головы умершей женщины. Мне пришлось на время позаимствовать его. Несмотря на безжалостное время, он до сих пор прекрасен и достаточно ценен. Скорее всего, это украшение было подарено Кляйнфогель богатым вельможей или перешло по наследству.

Я открыла глаза и взглянула на маленький резной предмет в руке Гая.

Гребень из темной кости был очень красив. Он сохранил остатки перламутровой инкрустации с небольшим зеленым камушком посередине. Изумруд служил тельцем летящей птички со сломанным крылышком.

– Милая, возьми его, – услышала я просьбу и, не раздумывая ни секунды, протянула руку.

Гай затаив дыхание положил безделицу на ладонь и отодвинулся в сторону.

Я осторожно накрыла гребень другой рукой, встала с кресла и подошла к окну, за которым царила абсолютная тьма, накрывшая город.

В огромном стекле я видела лишь отражение свое и Гая, замершего в ожидании.

Гребень молчал. Я закрыла глаза, вновь прислушиваясь к ощущениям.

Ничего.

Звенящая пустота подобно панцирю сомкнулась вокруг меня. Тревожная кнопка не давала о себе знать.

Странно… Почему я не вижу хозяина этой вещи? Возможно, потому, что впоследствии она побывала во многих руках, оставивших на ней отпечатки? Вещь молчит, ведь последним ее хозяином был Гай, он рядом, а если…

Решение пришло интуитивно. Подобрав волосы, я закрепила их сбоку гребнем, и вдруг внезапная молния пронзила тело. Схватившись за рвущееся от невыносимой боли горло, я упала на пол в безуспешных попытках вздохнуть.

Гай в испуге подскочил ко мне, быстро выдернул гребень из волос и, прижав своим телом к полу, попытался остановить припадок.

Страшная, режущая боль утихла. Открыв глаза, я столкнулась с тревожным взглядом склонившегося надо мной мужчины. Его жаркое дыхание обожгло мои губы. Забывшись, я потянулась и дотронулась до них. Быстрая ответная ласка вернула меня к жизни. Наш первый поцелуй длился несколько мгновений, навсегда оставшихся в памяти.

Он помог мне подняться на ноги и предложил сесть. Я отказалась. Стоя напротив черного зеркала окна, внимательно разглядывала наши отражения. Мой дар вернулся вместе с незнакомкой, чей полупрозрачный абрис плыл над полом мерцающим свечением, притаившись в углу салона под репродукциями Каналетто.

Появление гостя всегда вызывает легкую аритмию и незначительное расстройство сознания, выражающегося в диалоге со званым или незваным, порой навязчивым, фантомом, присутствием в сознании его мыслей, сумбурных или, напротив, очень настойчивых и кристально ясных.

Я повернулась к Гаю, готовому в любой момент прийти на помощь, скользнула взглядом по тому месту, где в стекле отражалась Анна. Кроме нас двоих, в номере никого не было. Но присутствие духа подтверждалось трепещущим в груди сердцем и отголоском режущей боли в горле.

– Ей отрубили голову. Среди собравшихся было немало напуганных происходящим детей. Их плач до сих пор звучит в ее ушах. Все так? – Вопрос предназначался Гаю.

Он молчал.

– Ты мне не сказал, каким образом она была казнена. Почему?

Ответ был очевиден: он проверял. Обиды я не почувствовала. Ведь в фантастическую историю кольца я также верила лишь отчасти, поэтому он имел право сомневаться в моих способностях медиума.

– Итак, что бы ты хотел услышать от Анны Марии Кляйнфогель, дочери последней ведьмы Шварцвальда? Спрашивай…

– Самая счастливая и самая страшная ночь моей жизни казалась вечной, воспоминания о ней навсегда здесь, – тонкая кисть Виктории легла на грудь, – как незаживающий ожог, как шрам…

Его ласковые руки исследовали мое тело сантиметр за сантиметром, раскрывая на нем дотоле неизвестные точки, от прикосновения к которым меня скручивала сладкая мука, прерываемая его поцелуями. Мы занимались любовью, пока силы не иссякли. Крики чаек возвестили о рождении нового дня, и я удовлетворенно откинулась на прохладный шелк, предоставив разгоряченное тело ветерку, веющему с канала.

Рука Гая устало лежала у меня на груди. Я дотронулась до нее, желая немного отдохнуть, и оторопела. Кольцо, то самое странное золотое кольцо, обожгло пальцы льдом. И сердце мгновенно парализовал страх.

Застигнутая врасплох рука, сжатая в кулак, исчезла за спиной приподнявшегося надо мной Гая. На его губах играла зловещая клоунская улыбка. Он навис надо мной, сверля взглядом и хищно оскалив зубы.

И тут же чмокнул меня в нос и громко от души расхохотался:

– Испугалась?!

– Обманщик!

Не в силах сдержать смех, я перевернулась и уселась на Гае верхом, поймала его руку и с опаской дотронулась губами до кольца. И удивилась вновь: кольцо на этот раз было теплым, как и его нежные пальцы, которые требовательно заскользили по губам.

Что заставило меня попросить его об этом? Не знаю. Словно мое тело жаждало более острых ощущений, молило о запретном.

– Можно я сниму его? – И, не дожидаясь согласия, обильно намочив слюной палец, стянула зубами массивное кольцо.

В следующее мгновение я уже лежала на спине, бездыханная, вновь до смерти испуганная, придавленная каменным телом Гая.

Не понимая, что происходит, я беспомощно постанывала, пытаясь освободиться, но его грудь безжалостно выжала воздух из легких, а жадные губы, вцепившись в мои, не давали шанса вздохнуть.

Нарастающий звон в ушах, разбегающиеся круги перед глазами провожали уходящее сознание.

В тот момент, когда я уже прощалась с жизнью, он перестал закрывать мой рот и дал возможность глотнуть воздуху. Слегка приподнялся.

Высвободившись из-под его неподъемного тела, я вскочила. Но головокружение заставило меня присесть на край кровати. Надсадный кашель разрывал легкие, не давая возможности отдышаться.

Немного придя в себя, в недоумении повернулась к лежащему рядом Гаю, но вопрос замер на губах.

Что-то изменилось в нем. Он выглядел по-другому, моложе. Или показалось? Волосы потемнели, черты лица стали мягче и соблазнительнее, губы пухлее. Острый кончик языка призывно скользил по ним, приглашая присоединиться к его плавным движениям.

Но самое главное отличие было в глазах.

Они горели вожделением, темным мерцающим огнем, переливались влажным ониксом, они звали продолжить ласку, они ждали.

«Спускайся к нам. Мы ниже-ниже…»

Подобно завороженному кролику, я наклонилась над его новым, прекрасным лицом. На задворках разума все еще билась беспомощная мысль: «Это не Гай».

Дрожа от возбуждения, с намерением идти в мир боли, я слилась в жадном поцелуе с незнакомым существом, обжигающим антрацитовыми очами, без единого следа уродливой белой пленки.

И это новое нечто стало смертельно желанным для меня. Раз и навсегда. Бредом…

«Бред. Откровенный бред» – такая же мысль билась в голове Марии Фогель, но она не смела перебивать пациентку. Ее рассказ подходил к кульминации, к своеобразному катарсису, очищению. Следом возможна ремиссия.

…В ту ночь я получила приглашение в его персональный ад, оставивший на душе и теле клеймо, непроходящий след от раны, прочерченной ледяным когтем.

Вернувшись, я ищу любую возможность упасть в бездну… Лед и Пламень… Свет и Тьма…

Маша нахмурила брови: рассказ пациентки превратился в бессвязное бормотание. Она уже собиралась прервать его и вызвать дежурную, как Виктория вскочила с дивана. Ее голос задрожал от волнения:

– Умоляю, дослушайте меня! Не надо аминазина. Скоро конец затянувшейся истории, так напугавшей вас и лишившей разума меня.

…Звуком, вернувшим меня из лабиринта страстей, был шум пылесоса в соседней к спальне зале.

Монотонный гул развеял темные иллюзии, страхи, неосуществленные желания, продолжавшие терзать меня в тяжелом забытьи, в которое я погрузилась, обессиленная, обескровленная, полуживая.

В первые мгновения я не могла понять, что происходит, где нахожусь, а когда память услужливо вернулась, с тихим стоном поднялась с давно остывшей постели.

И одиночество ледяными пальцами сжало сердце.

Еще надеясь на чудо, я позвала его по имени. Но лишь безразличная тишина стала мне ответом.

Звук пылесоса в соседней комнате смолк, и в спальню заглянула горничная в белоснежном переднике. Лицо девушки вытянулось и посерело. Бедняга перекрестилась и, продолжая творить молитву, исчезла.

Что происходит?

Я постаралась подняться с кровати, но тело не слушалось, голова плыла.

Сон или явь? Лед или Пламень? Свет или Тьма?

Обрывки кошмара, из которого не хотелось возвращаться, оставили в душе саднящую тоску и желание падать.

Ниже…ниже…

Что напугало прислугу? Где Гай?

Постепенно головокружение утихло, я смогла встать и, шатаясь словно пьяная, сделать несколько шагов.

Осознание реальности не наступало, я продолжала пребывать в полудреме, что исчезла без следа лишь перед зеркалом в ванной комнате. В стекле отразилась изможденная и бледная как смерть незнакомка, покрытая кровоподтеками и ссадинами.

Чтобы не потерять сознание, я схватилась за край раковины, открыла холодную воду и опустила в нее обе руки по локоть. Обжигающий холод вернул рассудок.

Лицо пострадало меньше. Немного распухла верхняя губа, змеиные следы от туши превратили меня в Пьеро, проплакавшего всю ночь напролет. Тело было изувечено сильнее: на ключицах остались багровые ссадины, соски были разодраны до крови и саднили, по животу и спине шли раскаленные полосы от ногтей… или… скорее когтей того существа, которое наслаждалось моей плотью.

И вновь смертельная тоска и боль скрутили в клубок, лишив сил. Я беспомощно опустилась на прохладный мраморный пол ванной и открыла рот в беззвучном истошном крике. Впервые я молила о смерти как об избавлении от муки по ушедшему, исчезнувшему из моей жизни Гаю.

Я знала, чувствовала, что его нет нигде – ни в этом номере, ни в этом городе, ни в этой стране, нигде более в моем мире…

Я превратилась в куклу-болванчика и почти не осознавала, что происходило дальше. Помню, несколько женщин, появившихся в ванной комнате, подняли меня с пола, поспешно одели и вывели из номера.

Помню странное, виноватое выражение лица господина за стойкой отеля и его нелепые слова:

– Синьора, нашему отелю не нужна нежелательная огласка, мы уважаем приватность постоянных клиентов. Увы, синьора, господин Лэндол покинул отель до завтрака и не оставил записки, мне очень жаль. Позвольте Джузеппе проводить вас к катеру и доставить куда потребуется. Если более ничего не желаете…

Я почти не помню, как симпатичный высокий консьерж довез меня до пристани на площади Святого Марка, помню лишь его последние слова, когда он помогал мне сойти с катера на землю. «Уезжайте из Венеции, синьора. Сегодня. Поторопитесь», – шепнул он и дотронулся рукой до моего плеча. Этот дружеский жест на некоторое время придал сил и помог мне, полубезумной, до смерти испуганной, пересечь площадь, шарахаясь от навязчивых, неугомонных Арлекинов и Пульчинелл, праздно шатающихся зевак с фотоаппаратами, от беснующейся, взрывающей мозг музыки, оглушительного смеха, от визгливых криков веселой толпы.

На исходе сил я добралась до отеля и забылась во сне, не принесшем успокоения.

Меня вновь окружила Пустота, притаившаяся за окнами и за дверьми. Напуганная появлением Гая и моментально вернувшаяся после его исчезновения. Она навалилась на меня надгробной плитой, не давая дышать, не оставляя сил жить. Она пожирала тепло подобно щупальцам жуткого спрута, проникающим через малейшие щели и намертво присасывающимся к телу.

Я подошла к окну номера и, отдернув тяжелую занавесь, осторожно выглянула на улицу. На что я надеялась? Одна сияющая безжизненной белизной маска – страшный посланец, закутавшийся в плотный черный плащ, – маячила на мосту, ведущем ко входу в отель. Другая стояла на корме гондолы, качавшейся на водах канала. Плоские непроницаемые лица не сводили с меня пустых глазниц.

В голове зазвучал забытый голос, точнее, голоса. Маски шипели дуэтом:

«Спускайся к нам… мы ниже-ниже, закончим начатое… продолжим веселье… ведь ты этого хочешь… И мы тоже… Иди к нам…»

Завороженная, в предвкушении последнего наслаждения и мечтая о смерти – жизнь без Гая теряла всяческий смысл, – я протянула руку к пальто и торопливо, путаясь в рукавах, начала его надевать.

«Я иду… Подождите…»

«Мы ждем тебя… ниже…»

Внезапно острая боль пронзила палец, вернув на мгновение разум. В недоумении я смотрела на каплю крови, скапливающуюся около ранки. Поспешно сунув другую руку в карман, достала предмет, послуживший причиной увечья. Отломанное крылышко маленькой птички на костяном гребне острым краем впилось в палец и… спасло…

От чего? Не знаю. До сих пор не знаю, что ждало меня тогда на пороге отеля…

Возможно, лучший удел, избавление. Выйди я к посланным фантомам… Но тогда вид крови и боль отвлекли меня. Вернулась Анна, ее мысли, занявшие голову, вытеснили зов с улицы.

Из номера я более не выходила. Прилетевший муж вытащил меня из кромешного ада, ожидающего за порогом отеля «Де Конти».

Возвращения домой я почти не помню…

Вот, пожалуй, и все, Мария Сергеевна. Извините, что мой грустный рассказ занял столь долгое время.

Хотя, постойте. Забыла завершающую деталь, весьма знаковую.

Разбирая после возвращения мои вещи, Саша протянул маленький конверт, который передал при отъезде менеджер на рецепции отеля. Письмо было забыто на время перелета, а сейчас случайно попалось на глаза.

Руки дрожали, я смогла открыть его только с третьей попытки, заблаговременно уйдя в спальню. Весточка от Него. На изящной, сохранившей еле уловимый аромат греха открытке с видом на кампанилу[25]25
  В итальянской архитектуре Средних веков и Возрождения квадратная (реже круглая) в основании колокольня, как правило стоящая отдельно от основного здания храма.


[Закрыть] было начертано два слова, точнее, одно и заглавная буква:

«Grazie, V.».

Он знал все с самого начала. Мое имя. Лжец.