Текст книги "Часы Цубриггена. Безликий"

Ирина развернула к себе зеркало, поправила выбившиеся из пучка волосы.

– Долго говоришь? Я настраивалась. Репетировала. Правдивая ложь – настоящее искусство. Старуха поверила сразу, стоило заплакать.

– Талант! Жаль, что кроме меня, его никто не оценит. Клиент будет рад. В ее коллекции не хватало кота.

– Гарик, я развела бабку еще и на часы. Гляди какие! – Ирина вытащила из кармана часы на цепочке. – Волшебные, так старуха говорит. Возвращают время! Переводишь стрелки и молодеешь!

– Ага! Два раза! Бредни стариковские. Дай-ка посмотреть.

Игорь повертел в руках часы, прищурился, разглядывая выгравированный вензель. Цветок или цифры, не понять. Что бы он означал? Не важно.

– Скину за несколько сотен, тебе проценты! – сказал Игорь.

Ирина выхватила из рук мужчины подарок, спрятала обратно в карман плаща.

– Скинешь! Но не сейчас. Попытаю удачи, чем черт не шутит! Пару лишних морщинок подправлю.

– Не понял. Сумасшедшая старуха заразная оказалась?

– Не важно, – улыбнулась Ирина – Маленький женский секрет! Главное верить!

Главное верить. Интересно, а если бы в душу обманщицы Ирины закрались сомнения – магия бабушки Аглаи подействовала бы?

«Клиент будет рад. В ее коллекции не хватало кота» – вспыхнула в сознании Серафимы ниточка, ведущая в темноту, и тут же угасла. Словно ее отрезали ножницами.

Кто такой этот клиент? Его имя? Его местонахождение?

Но в голове царила полная тишина и ощущение наведённого морока, уже второй раз за короткое время.

«Клиент» тщательно заметал следы. Как и тот «иллюзионист», приведший ребенка на крышу и тоже не оставивший ни одного видения. Не много ли совпадений? Не много ли прячущихся фокусников?

– Розочка, а почему ты именно сегодня решила рассказать мне эту историю? – поинтересовалась Серафима.

Роза аккуратно поставила чашку на блюдце, отодвинула от края стола. Откашлялась, добавляя голосу важности и напуская таинственности.

– Потому, дорогая соседка, что мне сегодня позвонили с незнакомого номера. Думала, опять пылесосы будут предлагать или таблетки от маразма. Только смотрю, номер странный, цифр многовато, ответила. И что ты думаешь? Женщина назвалась Полиной Романовой и попросила принять ее. Так и сказала:– «Соблаговолите принять меня в московском доме, наши дальние родственники были знакомы, и нам есть о чем поговорить». Сердце мне подсказывает, все это неспроста. О чем мне разговаривать с незнакомой Полиной? Что может нас связывать, кроме этих часов? А ты как думаешь?

Да что же такое!? Перед внутренним взором Серафимы вновь воцарилась пустота и мрак, где пряталась отрезанная нить и неясные желания некой Полины.

Серафима пожала плечами.

– Ничего не думаю. Разве кроме старинных часов людей ничего не связывает? Когда она придет?

– Точнее, прилетит. Она живет в Швейцарии. Сказала – на днях.

Роза вдруг хлопнула себя по лбу.

– Я же «Вацлавский торт» купила. А Веня спит, не пропадать же торту. Сейчас принесу! А ты пока чай завари!

Чистовик. Рыбка в банке

Нянечка дала мне бумагу и ручки, попросила «вспомнить и написать», а я напротив хочу все забыть. Почему не изобрели лекарство от только что вернувшейся памяти? Для памяти, пожалуйста – сколько угодно таблеток, а вот от нее ничего нет.

Сколько счастливых людей ходило бы по Земле, сотри они свои воспоминания.

Такое снадобье сродни наркотику, подсаживаешься сразу, особенно с нечистой совестью.

Сколько счастливых наркоманов ходило бы по Земле, до поры до времени, до небесного суда, если такой существует.

А потом, на дознании – та-дам! Ты вспомнил все! А теперь ты, милок, тиран и мздоимец, а ты, дорогая, обманщица и разлучница. А еще тупая самоубийца.

А пока память твоя свежа, суд на небесах откладывается, работает совесть, и в земном чистилище наказаний много. Дают шанс исправиться и начать жизнь с чистого листа.

Я вспоминаю свою жизнь по просьбе нянечки Серафимы (имя у неё почти ангельское, словно она и правда шестикрылая Серафима), сначала назвала свои записи «Дневник неудачницы», подумала и переименовала в «Чистовик». Потому что я далеко не неудачница, я настоящая счастливица – я ЖИВУ!

Черт побери, я живу, несмотря ни на что!

Кто, интересно, прочтет мой дневник, кроме Серафимы?

Буду прятать листы под матрасом. Она найдёт их без труда, Серафима читает мои мысли и видит всех людей насквозь. Откуда я это знаю? Знаю и все. Она нереальная, невесомая, воздушная. Кажется, отведёшь от неё взгляд, она вспорхнёт и полетит вся в радужных бликах по больничным коридорам с тряпочкой и антисептиком в руках. Только что была рядом, чай мне принесла, улыбкой как солнышком согрела, а через мгновение уже хлопочет в соседней палате. Мне, порой, кажется – она не человек.

Именно такие люди и могут работать в больницах, светлые ангелы– альтруисты.

А название « Чистовик», потому что я раньше одни черновики писала, ждала чего-то книжно – нереального.

Оказалось, чтобы начать жить, надо неудачно умереть.

Погода управляет мыслями. Научно доказано, в погожий день меньше утопленников, висельников и «скрипачей». Меня тут одна хохотушка медсестра «скрипачкой» назвала. Словно я пилила свои руки с тем же упоением, с каким играл на скрипке маэстро Страдивари. Юмор у этой девушки чернее черного.

Кто я такая? Память вернулась полностью.

Лариса Чайкина, тридцать три года, москвичка, закончила Литературный имени Горького, работаю в центральной библиотеке на Воздвиженке, пишу детям сказки, иногда издаюсь, но на ставку библиотекаря и на роялти не проживешь, поэтому подрабатываю редактором и корректором. Беру недорого, желающих править тексты предостаточно.

Поверьте, вычитывать «сырые» рукописи очень сложно, в некоторых вязнешь, словно в болоте. Буксуешь, правишь, разглаживаешь, ищешь приятную мелодию. Редко попадаются гармонично-звучащие авторы, по чьему тексту летишь, не спотыкаясь на фальшивых нотах. У каждого своя мелодия, все чаще разноголосица, аритмия, нервирующая асинхронность, то излишняя слащавость, то любование кудрявыми фразами, то пошлое словоблудие, лишь у Вадима текст звучал идеально – вначале размеренная прелюдия и красивые этюды, романс чередуется с шансоном и переходит в кульминационный рок, в финале лирическая, душевная песнь.

Климов – моя притча во языцех. Он – мой внутренний Рим.

Любое рассуждение сводится к нему.

Он – моя фантомная боль. Сердце ампутировано, а место помнит.

В отличие от младшей сестры, яркой и харизматичной, внешне я ничем не выделяюсь, худая, белобрысая, бледнокожая, единственное – глаза.

Машка всегда мне завидовала, говорила « такими цветочными глазами» можно кого угодно с ума свести. Но свела с ума я пока только себя.

В ТО утро, когда я умирала, дождя не было, но висела унылая свинцовая хмарь. Небо было словно линялая подкладка на побитом молью пальто. И это небесное пальто нахлобучилось на меня, прижало к земле – не продохнуть.

А светило бы солнце, пели птицы, я бы отложила казнь?

Ловлю себя на мысли, что стесняюсь ходить по коридору, не в смысле, что-то мешает мне передвигаться. Нет.

Стыдно быть настолько отчаявшейся. Стыдно смотреть в глаза улыбчивому лечащему врачу, воздушной нянечке, даже той хохотушке – медсестре, ее вроде Лиза зовут.

Но я хожу назло стыду. Назло собственной Гордыне, назло Тупости с большой буквы, назло Нелюбви, Ненависти к себе, тоже все с заглавных.

Я жила в сердцевине боли, а сейчас увидела со стороны, какая нелепая, ненужная, малодушная эта боль. Неудачно влюбилась и давай задаривать вниманием, подарками, нежностью, с корыстным убеждением – как ты к человеку, так и он к тебе. Полюби меня, я же тебя люблю. А ему ничего не надо, ни гроша ломанного, ни богатства несметного, женат, ребенок, но и с поводка не отпускает, надежду прикармливает. Запасной вариант. Запасная женщина на скамейке запасных. Если основная оплошает, не до-любит, не до-даст, можно до-брать. Полешки в костер кидает, чтобы тихонечко тлел. Но полешки все меньше и все реже. Не любит, пользует, и заставить его полюбить нельзя. Бессилие – что душное и пожранное молью пальто, давит к земле. Только топором такие узлы рубить или бритвой резать. Его злые слова как удар обухом по голове – очнись! Мое решение, как ампутация источенной души – люби себя! Гони себя прочь! Встань со скамейки запасных, живи своей жизнью!

А как встать, если вложилась по полной. Сначала по копеечке, по рублику, по червончику, все больше, больше, вкладывалась в отношения словно в банк, надеясь на дивиденды, а банк так себе, ненадежный, но все равно верила в лучшее, а вдруг повезет? А вдруг подфартит? И будет тебе счастье. Подожди немного, потерпи, свети и согревай его, не себя! Тебе самой много не надо, отдавай все ему, любимому идолищу. Воздастся!

Так просто и ясно, если смотришь с берега Моря, где все наоборот: чёрные чайки и белые вороны. И когда ты все помнишь и понимаешь.

В соседней палате лежит поломанная девочка Оля, ей тринадцать. Говорят, она прыгнула с крыши. Зачем???

Злейшие слова, стократ страшнее «моих» привели ее туда.

Я иногда подхожу к ней, пытаюсь заглянуть в глаза, но Оля прикрывает веки, стоит мне приблизиться. Делает вид, что спит. Не хочет общаться. Она даже с мамой не разговаривает, та сидит у кровати дочки, держит ее за руку, плачет. А в ответ тишина. Мне удавалось перекинуться с девочкой только парой фраз, один раз подать воды и другой раз подложить утку. Упакованная в кокон бинтов гусеница. И какие метаморфозы происходят в этом коконе, неизвестно.

Другая девушка, имя не знаю, быстро идет на поправку, зажав мобильный между ухом и плечом, скачет на костылях как саранча. Она или разговаривает по телефону или строчит в чате с удивительной скоростью. К ней уже два раза приходил парень весь в коже, с мотоциклетным шлемом в руках, наверное, участник их бесшабашной стаи, бойфренд или просто друг, я так не поняла. Поцелуев не заметила. Увидев его в проеме двери, девушка тут же подхватывает костыли, они уходят в дальний конец коридора, возвращается она оттуда немного чудная, прячет глаза, отворачивается к стене и в течение пары часов забывает о мобильном. Возможно, этот парень приносит ей дурь. Ничего не понимаю в дури и оставляю свои догадки при себе.

Я часто стою около окна, откуда видна лишь стена высокого здания, это диагностический корпус. На балконе этого корпуса напротив нашей палаты курят врачи и медсестры. Один врач мне подмигнул вчера, но я отвернулась. Стыдно. Больше он не подмигивал, смотрел на меня как на чудного зверька. Может ему сказали, что я самоубийца?

Еще я вижу тропинку, по которой идут к приемному отделению. Вот и весь мой маленький, новорожденный мир. Не густо. У рыбки в банке чуть больше.

Надо вспоминать. Хотя очень не хочется. Решила писать сразу после завтрака: овсянка, бутерброд с сыром, невкусный кофе. Нянечка вместо него принесла мне кипятка и чайный пакетик. Правда, в ней есть что-то неземное. Сядет рядом, молчит, смотрит на меня, а внутри самоочистка запускается. Слезы льются рекой. Она салфетку из кармана достает, протягивает – плачь на здоровье!

Сегодня я гуляла по коридору, и показалось, с переломанной девочкой что-то происходит, обычно она лежит с закрытыми глазами, а сейчас смотрит на входную дверь и взгляд встревоженный. Ее готовили к перевязке, рядом с ней на табурете сидела Серафима и тоже глядела в предбанник, на что-то или кого-то рядом со мной.

А там высокая черноволосая медсестра. Как я остановилась почти вплотную и не заметила? Татарка, а может казашка. Честно, я испугалась ее. Раскосый жадный взгляд и приоткрытые ярко накрашенные губы (у азиатов обычно правильная и красивая форма губ), так вот ее « правильный и красивый» рот выглядел отвратительно, он вытянулся, словно резиновый и втягивал больничный воздух.

Пригляделась, что за чертовщина?!

Белый халат мгновенно исчез из предбанника, а с ним и рот-присоска.

Поломанная девочка успокоилась и прикрыла глаза. «Все, я в коконе».

– Кто это? – спросила я Серафиму Петровну.

Нянечка взглянула на меня странно и метнулась за убежавшей медсестрой. А той медсестры уже и нет нигде.

Скорее всего, резиновый рот мне почудился.

Лечащий врач, Никита Калоевич, сказал – меня выпишут на следующей неделе. Об этом докторе напишу отдельно, надо собраться с мыслями. Да и доктор ли это? На первый взгляд, голливудский красавец. Есть в нем что-то завораживающее – меняющие цвет глаза. Я не шучу.

Утром, когда он заходит в палату, глаза у него веселые, ореховые с золотистым оттенком по краю радужки, а к вечеру темнеют, как и небо за окном, становятся черными, словно налитые соком смородиновые ягоды. Этому доктору надо в романтическом кино сниматься, а не гипс больным накладывать.

Моя соседка по палате в него тайно влюблена, смешно кокетничает. Вопросы задает о личной жизни, но доктор отшучивается. Когда он улыбается, то становится еще симпатичнее, более земным что ли.

«Красавец» рекомендует мне консультацию у «специалиста», уже подготовил направление. Аккуратненько так намекнул:

– Вам надо поговорить о причинах произошедшего. Мой друг, Матвей Иванович Ларионов, очень грамотный психиатр, точнее психотерапевт.

По мне так «точнее» не имеет разницы.

Я теперь психическая. Пилила руки, топилась. Теперь вижу разную ерунду. Летающую и переливающуюся всеми цветами радуги нянечку. Рот-присоску. Исчезающую медсестру. Шмыгающих собак только не хватает и зелёных человечков.

Интересно, а как он проследит, что я направлением воспользовалась? Да никак.

Сегодня утром к поломанной девочке опять пришла мама. Она просидела у кровати около часа, разговаривала, умоляла ответить, и даже просила прощения за что-то, но дочь не открыла глаза ни разу. Вот беда, так беда. Я слышала по телевизору о самоубийствах подростков, о сектах каких-то. Может, девочка попала именно в такую секту?

Да, совсем забыла. Самое важное забыла. Хотя почему важное?

Вчера позвонил Вадим. Просил прощения за ссору, из-за которой я почти… умерла.

Господи… я ничего не рассказала ему. Не сказала, что порезала руку и отравилась, что лежу в больнице. Я спокойно говорила о разных пустяках, словно ничего не случилось. Мало того, я, чертова мазохистка, чувствовала к нему благодарность. Вот только прощаясь, я попросила его исчезнуть из моей жизни.

Он не ответил, промолчал.

Думаю, он только рад исчезнуть. Он же сам этого хотел.

«Голливудский красавец» он же «Сын Бога»

Никиту Калоевича Романова не зря так величали коллеги. Под два метра ростом, атлетически сложенный, черноволосый, черноглазый, белозубый, улыбчивый молодой человек тридцати пяти лет не оставлял людей равнодушным. В него влюблялись, им восхищались, ему завидовали или тайно ненавидели.

Только, удивительное дело, именно улыбка, приветливая, по-детски открытая, меняла первое впечатление, превращала полубога в обычного миловидного паренька. Зная это, Никита старался меньше улыбаться при знакомстве, но позже, уже обаяв и расположив, мог расслабиться, шутить, смеяться до колик. Одевался он исключительно модно и дорого, но и потрёпанный джинсы и растянутая футболка смотрелись бы на нем не менее удачно.

Рос он сиротой, родителей не знал совсем. Неизвестно как бы сложилась судьба сиротки в детском доме, только в шесть лет мальчик был взят под опеку иностранной гражданкой с русскими корнями, переехал из харьковского приюта имени Леси Украинки в чудный град Цюрих и не нуждался отныне ни в чем. Имея врождённую способность к языкам и точным наукам Никита с отличием закончил «грундшуле», защитился на медицинском факультете университета, успешно практиковал в университетской клинике, но по окончанию интернатуры… был отправлен в Москву.

Таково было решение опекунши, держать подле себя взрослого Никиту она не захотела. Швейцарка подготовила для воспитанника достойный плацдарм – квартиру в пределах Садового кольца и протекцию в медицинских кругах. Никита получил место в хирургии Склифосовского, хороший оклад, но только через пару лет со скандалом перевёлся оттуда в Боткинскую. На новом месте службы закрыли глаза на истинную причину увольнения и дали Никите место в травматологии, специалистом он был хорошим, переломы сращивал, вывихи вправлял, бедолаг, практически разобранных на части, поднимал на ноги.

Но, как упоминалось выше, помимо золотых рук, Никита обладал незаурядными внешними данными – рост, ладная фигура, нос с небольшой горбинкой, твердый подбородок, проникновенный взгляд. Именно женский персонал больницы и прозвали его «сыном Бога», богохульницами женщины не были, имели в виду божество языческое, Аполлона, Гименея или охотника за сердцами Адониса. Последний не принадлежал божественному сонму, но медсестры особо не разбирались в мифологии.

Медсёстрам повезло, они не крутили с Никитой Калоевичем романов (хотя многие бы не отказались), и сердца их оставались в сохранности. После любовного марафона Апполон – тире – Адонис не возвращался на старт. Покинутые им красавицы рыдали, интриговали, надеялись на чудо, но Никита правилам не изменял – месячный период конфет, букетов, секса и финальные титры. Некоторые девушки решались на привороты, но никакие магические чары доктора Романова не брали, он сам мог, кого угодно приворожить одним лишь взглядом.

Ходили сплетни, власть над женщинами перешла к нему от отца, тот цыган по имени Кало – «Черный» не простой ром, а самый настоящий колдун, шувани. Но была и другая версия – напротив, бабка его шувани, и ведьма наделила внука чудесным, проникающим в самое сердце взглядом и дьявольским обаянием. Третий, почти лишенный правдоподобия вариант – будто мать Никиты цыганка, понесла она ребёнка от чужака, не рома, потому и оставила его в детдоме – позора в таборе не хотела.

Правы оказались первые, да и отчество говорило само за себя. Отец Никиты был цыганом, а мать уроженка небольшого поселка в Малороссии. Но никаких ведьм и колдунов в роду у того цыгана не водилось, он слыл разгуляем и сердцекрадом. Любовь закончилась, когда табор собрал шатры и отправился на новое кочевье, сын– полукровка стал обузой, и, во избежание пересудов, мать-кукушка оставила младенца на пороге харьковского дома малютки.

Именно жгучий папин взгляд помогал Никите ловить в силки не только желторотых ласточек, но и скучающих орлиц. Глаза у Никиты действительно были особенные, радужка реагировала на солнечный свет и меняла оттенки от кофейного со сливками по утрам до волнующего темного шоколада после заката. Когда же Никита влюблялся, то в глазах появлялись изумрудные переливы и золотистые искорки. Было от чего сойти с ума.

Знакомился Романов легко, в парке, в кафе, клубе, на эскалаторе в метро, не важно, настраиваясь на волну жертвы, он останавливал ее нелепым вопросом:

«Где здесь можно попить кофе или как найти памятник Владимиру Ильичу?»

Пока ласточка / орлица смотрела с удивлением, соображала, что ответить, он «включал» папин взгляд.

Дальнейший сценарий не менялся. Никита видел цель и использовал все своё обаяние: вкрадчивый голос, комплименты, легкие касания. Глаза ласкали, желали, обволакивали. Никита штурмовал новую крепость с наслаждением и уверенностью в победе. Выглядел он как впервые влюбленный (потому что и сам в это верил). Предпочитал трёхдневный блицкриг: два целомудренных свидания, жертвы тонули в обольщении и сами доходили до нужного градуса, на третий день приглашение в «ту самую квартиру в пределах Садового», где избранницу ждал ужин, а готовил Никита с удовольствием и очень вкусно, вино и секс. Сил у паренька было много, в искусстве любовных игр он преуспевал.

Попав в его уютную норку, девушка неделю – другую примеряла корону, капризничала, выкладывала совместные фото, хвалилась. Спустя месяц-два для неё наступила «мертвая зона» – ни звонков, ни смс, ни лайков в соцсетях, бедняга переживала, в ужасе обзванивала больницы и морги, а потом рыдала под ледяным дождем правдивых и вежливых слов:

«Мне надо подумать, все взвесить. Ты прости меня, зайка, если я сделал тебе больно своим молчанием. Я перезвоню».

Но никогда не перезванивал. Некоторое время Никита отдыхал и перезагружался, и снова бросался на передовую с букетами – конфетами – ужином – сексом и прощанием.

Говорили, он вёл дневник своих побед и поражений. Да-да были и промахи, встречались дамы с врождённым иммунитетом к полубогам. В этот дневник он вносил телесные параметры и особенности: цвет волос, размер груди, охват бёдер, любимая поза, предпочтение в еде, увлечения. Говорили, кто-то из завистников нашёл этот дневник в ординаторской среди карт больных, прочёл и чуть ли не сдох от зависти.

Но это ложь! Никита действительно сохранял короткие воспоминания о бывших «зайках» (имя, фотография, любимый запах и любимая музыка), но записи не покидали его квартиру, они хранились под семью замками и согревали Аполлона– тире – Адониса не хуже маминых объятий, которых никогда не было. Его маленькие победы, доказательства любви, которой его лишили.

А ещё медсестры были уверены, что Никита посещал тренинги пикапа и даже обучался тантрическим премудростям. Из всех сплетен правдой был лишь дневник. В Индии Никита Калоевич не был, тренинги не посещал. Просто он нравился женщинам, и они нравились ему, каждая по-своему и недолго.

Среди коллег в Боткинской он не светился, выбирал объекты на стороне, первую ошибку запомнил навсегда. Работая в Склифе, он «бортанул» дочь главврача, имел разговор с папой, после которого забыл про кандидатскую и был уволен по собственному.

Поэтому больничный персонал Ботки мог вздыхать, строить глазки, заигрывать сколько угодно, Романов лишь скромно улыбался, ибо весь мир за воротами больницы принадлежал ему.

Во время «перезагрузки» Никита погружался в самоистязание, он искренне не понимал, отчего новая девушка кажется ему лучше прежней, почему очарование новизной так быстро рассеивается, и влюблённость исчезает. Никита разочаровывался, переживал, пережидал и снова выходил на поиски счастья.

Его друг Матвей, психолог из бывшей Кащенко, сейчас Алексеевской больницы объяснял амурные неудачи Никиты ложной «установкой», красота внешняя не априори душевная. А неуёмный сексуальный аппетит – стабильной недолюбленностью, прикрытой фиговым листком – комплексом Эдипа.

– Ты в каждой девушке видишь мать – кукушку и хочешь ее поиметь, а потом наказать! Признайся, Романов, ты к своей швейцарской Полине ни разу не подкатывал? – как-то подколол его Матвей, но осекся, натолкнувшись на потемневшие глаза друга.

Больше тему опекунши Матвей не поднимал, но понял – там дело не чисто.

Да, Никита спал с дамами старше себя, ради них он отступал от блицкрига, если женщина ему нравилась, он осаждал крепость месяцами, крепость обычно сдавалась, молодость подкупала, зрелость подставляла молодости плечо и давала советы. Взрослые подруги заменяли Никите Полину, они не влюблялись, не ревновали, поправив самооценку, незаметно исчезали. В их объятьях Казанова быстро восстанавливался, разбирался с чувством вины.

Сейчас заканчивался очередной «букетно-конфетный» период, близился финал забега. Еще одна « зайка» по имени Марина (или Марика?) оказалась пустышкой. Смеяться или напиться?

За окнами клубились, наливались дождем облака, над Беговой в районе Ипподрома небо уже ворчало, перекатывалось грозовыми раскатами. Сейчас ливанет! Ехать домой не хотелось, там пустота, там отключенный телефон, и, возможно, караулящая у подъезда Марина или Марика. Лучше посидеть на работе, переждать непогоду, разобраться со своими мыслями.

Отделять профессиональное от личного Никита научился давно, иначе бы сошёл с ума. В мире существовали два разных Романова – ответственный доктор и безответственный любовник. Частная и общественная жизнь не пересекались друг с другом. Как больная совесть и долг.

Одна чаша весов тащила в пекло чувством вины перед Мариной (или все-таки Марикой?), хорошо, что записывает имена, девушка оказалась скучной, без собственной мелодии, одной из тысячи красоток, и Никита уже готовил отступные слова и подарок.

Но черт подери, почему ему так не везёт? Ответ он знал – мыши плакали, но продолжали жевать кактус.

– Ты сначала на профиль в сети посмотри, прощупай внутренний мир, – советовал ему Матвей, – если там одни селфи в купальниках, о чем с девушкой спать?

Никита соглашался, но с любимыми граблями не расставался.

Ничто не было слаще начала охоты, ощущения спускового крючка в сердце, взрывного предвкушения, томительной сладости в груди и жжения в ладонях, горячечного огня, бегущего по венам. Он кайфовал от импровизации соблазнения, хоть тактика была одна, но для каждой девушки исполнялся свой неповторимый и незабываемый танец. А потом как грибы после дождя вылезали на свет скрытые девчачьи грешки: тщеславие, глупость, хвастливость, корысть, жадность.

Снова и снова Никита страдал от несовершенства избранницы, сгорал и воскресал как Феникс в новой надежде. Снова и снова давал себе зарок – отдохнуть год, два, ждать знак свыше, искать одну единственную, но ломка наступала уже через месяц, он не выдерживал, знакомился, говорил себе – это точно она, недолго кайфовал и снова сгорал.

На другой чаше весов копилась работа, тревога за доверенных пациентов.

После обязательного пятничного обхода с комиссией от своих больных Никита Калоевич вышел с чувством беспокойства и смятения.

Хлопова Анна, точнее назвать ее Галопова, веселая и дурная, Никита уверен, никаких выводов из аварии Хлопова не сделала. Сейчас он ее подлатает, поставит на ноги. Сколько пройдет времени? Погибнет сама или угробит кого-то?

Более всего его волновала упавшая с крыши Оля Петрова, тринадцати лет отроду, москвичка, с виду из благополучной и любящей семьи. Девочка, скорее всего, останется инвалидом. У нее серьёзное повреждение поясничного отдела, задет спинной мозг, бедренные кости собирали из осколков, денег на реабилитацию у матери нет (но возможно соберёт по фондам), инвалидное кресло – пока лучший выход для Оли, иначе снова заберётся на крышу и нырнёт вниз, за своим Китом. Никита не верил в царящее в соцсетях безумие, и вот перед ним – одна их загнанных жертв игры. В девочке чувствовалась незаконченность, и эта незаконченность как ржавчина разъедает ее мозг. Неудачливые суицидники пытаются раз за разом, если не стереть из сознания крючок, на который они попались.

Бедняжка закрылась в своём страшном мирке, все время спит или приотворяется спящей, не открывает глаза на белый свет, из которого мечтала сбежать, не разговаривает даже с Серафимой Петровной, а это дурной знак. Фима – добрейший человек, всех растормошит, даже депрессивных, но достучаться до Петровой пока не смогла. Что творится внутри маленькой глупой головки? Какие черти там обитают? Почему девочка оказалась на краю? Непонимание родителей, проблемы в школе? Несчастная любовь? В тринадцать уже так сильно влюбляются?

Никита скривился, а вдруг и его Марина-Марика пришлет смс – «Будь ты проклят» и отправится на крышу или в холодную ванну с бритвой в руке…

К дьяволу!

Никита погнал дурные мысли.

«Каждый отвечает только за себя! Если девушка спит с тобой, это только ее решение. Каждый – хозяин своей судьбы! Расставание с тобой заставляет ее взрослеть, все к лучшему, не переживай».

Так его успокаивала Полина. Сказала, приедет на днях, дело у неё в Москве. Пустячное, встретится со старыми знакомыми, пробежаться по магазинам.

Как бы не был благодарен своей опекунше Никита, визит Полины вызывал в душе у него трепет, острое желание и неприятие одновременно. Да, он спал с ней, не один раз и, скорее всего, будет спать дальше с чувством благодарности и восхищения, у него пресловутый Эдипов комплекс, и что?

Полюшка никогда не пыталась стать ему матерью, она была лишь другом, идеалом женственности и красоты (маленький Никита прятал фотографию Поли под подушкой, любовался), она дала ему образование, обучила житейским премудростям, со временем посвятила в искусство любовной игры. Он вошёл в мужскую силу рано, в пятнадцать лет, и Полина первая оценила ее.

Но была она странность, после приезда Полины (а навещала она своего подопечного под Новый год и на свой день рождения в мае) Никита брал больничный, его подкашливала респираторная или отравление, как минимум неделю он лежал в постели. Раньше выздоравливал дня за три, сейчас болел дольше. Он грешил на ресторанную кухню или необычную инфлюэнцу, что привозила Полина, она путешествовала по миру в поисках «пищи», так она называла различные лайфхаки. Хотя «лайфхаки» – тоже звучит с натяжкой, Полина собирала особенные рецепты по очищению и омоложению тела, вела блог и имела огромную аудиторию ненормальных, как и она сама, «no-age» дамочек.

Какую цель преследовала Полина, когда после защиты и практики в университетской клинике купила ему билет в Москву, почему не оставила рядом с собой, Никита не знал. Он был вынужден расстаться со своей девушкой. Устроившись в столице, он пытался помириться с Натали, все объяснить, но бывшая заблокировала контакты. Не простила.

В Москве жизнь Никиты резко изменилась, стараясь забыть подругу, он пустился во все тяжкие. Его проглотил златоглавый, никогда не спящий город, полный греха и соблазна, Москва – это не живущий по строгому таймингу, чопорный протестантский Цюрих, мир карьеристов, стукачей и расчётливых феминисток.

Мысли его вернулись к переломанной девочке.

Чем можно помочь человеку, «живущему в домике»? Как подобрать к тому домику ключ? Надо звонить Мэту. Мэт – институтская кличка Матвея Ларионова, его друга. Они познакомились, когда Матвей приехал по обмену в Цюрихский университет, записался на факультатив к чокнутому фрейдисту, профессору Кайфману. Кауфман слыл нигилистом в медицинских кругах, не отступал ни на йоту от постулатов учителя (тоже создал вселенную вокруг собственного фаллического центра), а еще он являлся приверженцем лечения неврозов шоком. Процент исцелённых спас его от рук правосудия, когда один пациент все-таки скончался от сердечного приступа. Лицензии практикующего психотерапевта Кауфман лишился, но ректорат позволил ему вести факультатив.

Матвей не был последователем изуверских методов терапии, он изучал труды Кауфмана на предмет влияния триггеров и архетипов на подсознание.

Ларионов обожает копаться в человеческих мозгах и разгадывать синоптические шарады, он подберет ключик к домику Оли, найдёт нужные слова. Помнится, он вытащил депрессивного паренька, отчим давил на пасынка и почти довёл до суицида.

Но кто вёл на крышу хорошую девочку? Кто и как настроил ее «на смерть»? Синие киты или другая чертовщина из социальных сетей? Группы смерти, группы малолетних самоубийц, одиночки сбившиеся в виртуальную стаю, лишь бы ощутить «дружеское плечо»?