Текст книги "Часы Цубриггена. Безликий"

Кофейня «Пушкинъ»

Никита долго собирался с мыслями, готовился, даже репетировал перед зеркалом, но выдал банальную чушь, «поболтаем, кофе с пирожным попьём, вы наверняка сластена». Откуда взялось это легкомысленно-заносчивое « наверняка». Может, она вообще не ест сладкое, мясу предпочитает рыбу или того страшнее, Чайкина-веган.

Помнится последняя девушка Марина – Марика морщила нос, листала меню в ресторане с таким видом, что ей предлагают человечину, и произнесла « я – веган» с превосходством, словно имела уровень IQ выше 140. Но стоило ее затащить в норку, ела говяжий стейк и причмокивала от удовольствия. Сейчас не тот случай, речь не идёт о начале нового романа, правила не соблюдаются, нет сбивающего с толку вопроса – где памятник Ленину, нет завораживающего взгляда, и не будет блицкрига. Никита впервые шёл с закрытыми глазами, на ощупь. Странно, что Лариса Чайкина вообще согласилась с ним встретиться, скорее всего, из вежливости и чувства благодарности.

До того, как пригласить ее на свидание, Никита спрашивал себя, что в этой совершенно обычной тридцати трехлетней особе заинтересовало его, не красавица, но и не уродка, абсолютно усредненный объект, средний возраст, средний рост, средний достаток, уровень эмоционального интеллекта Чайкиной под вопросом. Кто работает библиотекарем за прожиточный минимум и не стремится лучше устроиться в жизни, дурак или мудрец, познавший счастье в аскете?

Никите не давал покоя колокольчик. Может, для кого-то это было пустяком, но только не для детдомовца. Тетя Валя ему сказала: «Запомни, Никитка, каждый человек в твоей жизни – ангел, одни приходят на время, другие навсегда, и у каждого своя мелодия». Тогда он воспринял слова нянечки буквально, люди любят разную музыку, кто-то народную, кто-то панк рок или металл. Повзрослев, понял скрытый смысл – каждый человек по-разному звучит. «Ангелы» приходили к нему на короткое время, очаровать, влюбить, разочаровать и оставить в замешательстве. « Дай нам свободу, слушай нашу музыку и подстраивайся», – советовали ангелы. Но подстраиваться под капризные дудки, без умолку бренчащие балалайки и надрывные саксофоны не хотелось. Его любимая неторопливая клавишная мелодия, элегия рассветного моря, шелеста набегающих волн, птичьих криков и нежного дуновения ветра еще ни разу не прозвучала.

Полина учила его жить настоящим и получать максимум удовольствия от обладания вещью или человеком.

«Нет прошлого и будущего, есть только здесь и сейчас, твоя жизнь. Выжми из „сейчас“ все соки, напейся ими, насладись. Ни одно мгновение не повторится»

Вроде все верно говорила, но восторг от обладания вещью – махровая чушь, а силы, которые он «выжимает» из своих «заек», не насыщают. Наслаждение словно вода в пустыне, испаряется, не давая напиться.

А если колокольчик прозвучал просто так? Тренькнуло в ухе и все. И Чайкина Лариса появилась случайно как множество прохожих и исчезнет без следа. Никита не хотел питать напрасных иллюзий. Поэтому он позвонил Ларисе на следующий день после выписки, а после ее «хорошо» заказал столик в «Пушкинъ».

Своих прошлых девушек он « к Пушкину» не водил, не светился. Один раз его затащила туда взрослая подруга по имени Валентина, немного растерявшаяся после ссоры с мужем.

– Здешний кондитер – настоящий виртуоз! Он создает произведения искусства, как и на Пляс Мадлен.

Валя закончила Суриковскую, владела небольшой арт-галереей, писала сама и выставляла академичных художников, семейный стресс заедала «сладеньким» во всех смыслах. Ссора в итоге улеглась, Валя поправила самооценку, она до сих пор звонит Никите – зовет на выставки.

«Виртуозное» место с французским шармом и с удобной парковкой Никита запомнил, пометил его для особых случаев.

Особый случай настал.

– Если вы первый раз в нашем кафе, то советую выбрать дегустацию на двоих, восемь оригинальных десертов: медовик, суфле, классическая Прага, бисквит с фисташками, с лимоном, кокосом, малиной и шоколадом, – в голосе официанта прозвучало желание услужить, приправленное лёгкой ноткой снисхождения.

Официанты помнят своих постоянных клиентов, новые лица вычисляют и оценивают сразу, «забежавшим» всегда предлагают что-то дорогое, для чека.

Чайкина смутилась, посмотрела на Никиту. Тот ей подмигнул, округлил пальцы – все хорошо.

– Несите вашу дегустацию. Мне двойной экспрессо и стакан воды. А тебе? – спросил Ларису, нечаянно переходя на «ты».

– А мне зеленый чай с жасмином, если есть, пожалуйста.

Официант принял заказ.

Лариса словно и не заметила оговорки, сидя в уютном уголке, она восхищённо разглядывала интерьер, многоярусную витрину с десертами и антикварным китайским фарфором, дорогую мебель жемчужных тонов, позолоту обитых шелком стен, помпезный блеск хрусталя в гипсовых медальонах.

– Симпатично тут. Напоминает французские кондитерские, только с царским убранством. Буланжери ля-рус. Спасибо, что пригласили, – смутилась и поправила, – что пригласил.

У Никиты гора с плеч упала, Чайкина – нормальная девчонка, только что сама сократила дистанцию.

Он широко улыбался, забыв о правиле – улыбка его портит, да какая разница, Никита впервые никого не очаровывал, не «включал» взгляд, не спускал крючок и оттого чувствовал душевный подъем. Ситуация его забавляла. Он, не скрывая удивления, разглядывал Чайкину.

– Что? Почему вы, ты так смотришь на меня? Я неправильно одета?

Лариса была в джинсах и в белом шерстяном свитере под горло, скромно и по погоде. Но и на Никите не было смокинга.

Только было отчего неизбалованному библиотекарю волноваться.

В декабре Москва расцветает рождественскими огнями, Тверская площадь превращается в сказочный городок с ледяной горкой, потешными развлечениями, магазинчиками с вкусной снедью. Искрятся крыши ярмарочных палаток, поблёскивают стволы лип на Тверском бульваре, с их ветвей льётся мерцающий дождь, но ярче всех светится залитый неоном от крыши до цокольного этажа ресторан Пушкин и одноименная маленькая кофейня.

Лариса вошла в сверкающий дом, словно попала в сказку.

Возможно, она одета слишком просто?

Никита рассмеялся.

– Ты правильно одета. Мне непривычно видеть тебя без больничного халата и тапочек. В миру ты очень симпатичная. Я не вру.

Он действительно не врал. В белокурой девушке с удивительными фиалковыми глазами, пушистыми ресницами, пахнущей в ноябрьский вечер июльскими липами сложно было узнать изможденную страданием самоубийцу. Чайкина еще в больнице начала меняться, сейчас трансформация заканчивалась, превращая бледного полупрозрачного мотылька в красавицу бабочку.

– Спасибо соседу, Феликсу Павловичу, он накормил меня с утра пирогом с волшебными боровичками, вот я и поменялась.

Никита хотел уточнить, что за чародей такой живет рядом с Ларисой, сколько ему лет, чем занимается, только появился официант с подносом, на котором лежали восемь круглых удивительно соблазнительных на вид пирожных.

Маленький медовик украшал кремовый бант, на «тортике» Прага и белоснежном суфле цвели шоколадная и ванильная розочки, круглые бочка лимонного бисквита поблескивали глазурью, фисташковый подмигивал сусальным золотом, остальные пирожные утопали в россыпи свежих ягодах, в малине, голубике и красной смородине.

– Как же такую красоту есть? – восторженно прошептала Лариса.

– С удовольствием, – рассмеялся Никита, – предлагаю начать с самого простого, с медовика.

Он разрезал пирожное пополам и положил кусочек с кремовым бантиком на тарелку девушке.

– Налетай!

На одно мгновение их пальцы встретились. Лариса смущённо улыбнулась, ресницы ее задрожали словно крылышки. А в глазах Никиты вспыхнуло ещё большее удивление.

– Что опять? – спросила Чайкина.

– Колокольчик. Ты случаем ничего не услышала?

Лариса смущенно огляделась вокруг, посетителей в кафе было немного, две девушки сидели за соседним столиком, ломали вилками пирожные и общались с экранами своих телефонов, вряд ли они подслушивают их странный разговор.

– У тебя слуховые галлюцинации, Никита?

В голосе ее прозвучала искренняя заинтересованность и надежда, скажи Никита «да – у меня глюки», она тут же возьмет над ним шефство и станет еще ближе.

«Все-таки она странная, патологически жертвенная», – подумал Романов и нехотя ответил:

– Похоже на то, слышу звуки, которых быть не должно. Звон маленького бронзового колокольчика. Когда-нибудь расскажу о нем.

Разломил пополам маленькую Прагу, переложил кусочек на тарелку Чайкиной.

– Розочку даме, кушай.

Лариса ему определенно нравилась, робкая, румяная от смущения, не от мира сего птичка-невеличка.

Вчера Никита вспомнил совет друга и нашел ее в сети, « прощупал внутренний мир», в ленте #blackseagull красовалась одна «милота», цветочки, кошечки, собачки, закаты, рассветы, замысловатые облака и не менее замысловатые размышления под каждым фото, смысл которых сводился лишь к вселенской любви и призыву – берегите природу, мать вашу. В профиле почти не было личных фото. Чайкину интересовало все вокруг, но только не собственное отражение в зеркале. Тоже крайность. Прекрасный огромный мир вокруг крошечного «Я».

Похожих пернатых Никите ловить не удавалось. А если попробовать?

И он невольно включился в игру, но наткнулся на тщательно выстроенную защиту.

Лариса его боялась, не впускала, пряталась за словами, улыбками и длинными ресницами-крылышками.

Их свидание закончилось так же быстро, как и вкусные пирожные. Допив чай, съев до последней крошки свои половинки, Лариса засобиралась домой, несмотря на протесты Романова.

Никита недоумевал, что пошло не так? Неужели ей не понравился десерт или его общество, спросил без утаек, чувствуя подвох.

Чайкина не умела врать совершенно, и ее оправдания – «завтра рано вставать, ехать за тридевять земель, родители за городом», выглядели нарочито смешно, она и сама это понимала, поэтому взяла себя в руки, осмелела и сказала правду.

– Мне сейчас немного не по себе. Но, если предложишь, я встречусь с тобой ещё раз. Хочется все пироженки тут попробовать.

Потупилась, смешно закусив губу.

– Ещё только разок, не два и не три? – уточнил Никита.

Улыбка и взмах крыльев.

– Посмотрим. Спасибо за вкусный вечер.

Романов облегчённо выдохнул, все хорошо.

На предложение подвезти до дома, Лариса мотнула головой, не стоит, метро рядом, доеду до Динамо, а там пять минут и дома.

Ладно, форсировать не буду, решил Никита, с диковинными птицами надо осторожнее, главное не спугнуть.

Вернувшись к себе на Садовое, он не стал включать свет, прижался лбом к прохладному оконному стеклу и втянул носом воздух. Аромат цветущей липы был ещё слышим, частица Ларисы пришла с ним домой, ненадолго, скоро запах ее духов развеется, останется лишь в воспоминаниях.

Никита провёл рукой по груди, как если бы это была ее рука, по животу, ниже…

Почувствовал прилив крови. С ума сойти, она волновала его. Странная, милая, прячущая тайны за длиннющими ресницами. Когда она нервничает, то по-детски закусывает нижнюю губу, а ее левый глаз самую малость косит, убегает в сторону, словно что-то там потерял, вот бы поймать этот смешной момент на фото и ей показать.

Почему он не замечал ее удивительных, расцветающих фиалками глаз? Сначала он грешил на линзы, пригляделся, но нет – радужка Ларисы действительно имела редкий серо-фиолетовый оттенок. В больнице глаза ее казались выцветшими, словно вылинявшими на солнце, белокурые волосы седыми, кожа прозрачной, в образе Чайкиной преобладал исключительно мышиный цвет. А сейчас она разрумянилась, раскрылась, словно редкий цветок, смотри на него, но не трогай, а то спрячется и завянет.

Смущение и кокетливые взмахи ресниц Никита видел на каждом свидании, девушки считали себя талантливыми, изображали непорочность (первый день ни-ни), думали, что играют умело, но грим стирался. Чайкина не играла, улыбалась и краснела искренне, что ещё можно ожидать от библиотекарши и сказочницы. Никита расплылся в улыбке, вспоминая озадаченное лицо и косящий глазик Ларисы, «я неправильно одета?». Какая она все-таки чудная. Хотелось бы почитать ее сказки, они, наверное, про терпеливых Золушек или зашуганных Красных Шапочек.

Они толком ни о чем не поговорили, натолкнувшись на его заинтересованный взгляд, Лариса начала спешить, словно вспомнила о чем-то архи важном. Но, скорее всего она потеряла равновесие и побежала его восстанавливать. Травма и боль внутри нее еще очень свежие. Какие слова для нее опасны, какие действия не желательны? Как обходиться с ней в следующий раз, чтобы не спугнуть? Что с ней происходило до « контрольной точки» 20 ноября?

Никита пытался анализировать ее ленту до роковой даты, напрасно искал под ми-ми-мишными фотками грустные стихи, слезы и жалобы, ничего не предвещало трагедии, Лариса добавляла интересные и вменяемые тексты. Любовь, открытость, жертвенность, размышление о мире как об отражении духовной сути, ни слова о предчувствии конца. Скорее всего, решение «умереть» стало спонтанным, неожиданным для нее самой, заранее непродуманным, оттого и безуспешным. Самоубийцы не полагаются на случай, они упрямо идут к цели, готовятся. А Чайкина просто запуталась в собственной «милоте» и пропустила болезненный удар.

Все-таки жизнь полна удивительных случайностей! Если бы Лариса не наглоталась таблеток и не расцарапала себе руку, если бы ее не спасла сестра, если бы скорая отвезла ее в другую больницу, они бы никогда не встретились. Тысяча «если» на один точный шахматный ход, изменивший партию.

И колокольчик, изменивший жизнь.

Чудо или сон?

«У каждого человека своя мелодия»

Никита смотрел на город, мерцающий уютными огоньками, поблескивающий золотыми маковками, скребущий небо башнями Сити, и слушал элегию просыпающегося моря, перешёптывания песка с водой, далекие крики чаек, Никита шёл навстречу рождающемуся солнцу, держа за руку девушку с фиолетовыми глазами.

Тихую фортепианную музыку в душе прервала вибрация в кармане джинсов, звонил Матвей.

Друг был как всегда краток и конкретен.

– Привет. Как твоё «ничего»?

Не расслышав ответ, крикнул в трубку:

– Ничего хорошего? В понедельник после трёх буду у тебя, посмотрю девочку. Обязательно пригласи мать, без ее письменного согласия терапии не будет. Пока, старик, не унывай.

Ларионов отключился.

– Наоборот, все отлично, – ответил ему Никита и вдохнул тонкий, липовый аромат.

Лариска – Ириска. Девушки с конфетным именем у него никогда не было, у него вообще никогда не было такой девушки.

Письма Аглаи

– К сожалению, каталоги часов не пригодились. Я не увидела ни одного похожего вензеля на выставочных экземплярах, – сказала Серафима, возвращая часы Розе Альбертовне следующим вечером.

Старушки как обычно чаевничали на кухне в квартире Кремляковых. Одна со спицами в руках, другая с коклюшками. Кружевное панно для Ларисы Чайкиной приготовило для Серафимы сюрприз. Рисунок, который изначально задумывался, не получался, нитки путались, цветочный луг стал похожим на гладь моря, порхающие бабочки на морских птиц, два человека шли, держась за руки, но не по шелковой траве, а по берегу, мало того, рядом с ними сплелся пёс. Когда вмешивалось чужое намеренье, а такое случалось, Фима вывязывала рисунок с закрытыми глазами, следовала сердечным желаниям людей. Странно, но Чайкину снова тянет на берег моря, откуда она недавно сбежала, тот ли это берег или другой? И с кем она идет за руку? Неужели опять Вадим? Или.… Ну конечно!

Серафима заметила интерес, который испытывает доктор Романов к своей пациентке, но не приветствовала его. Никита непутевый молодой человек, хоть и добросердечный. Ходит в темном облаке девичьих обид и слез. Да и напутствовать Никиту некому, нет у него личного хранителя, не крещенный он, у таких лишь дежурный, а с дежурных спрос короток – ничего не знаю, в мою смену не хулиганил, а за другого стража я не отвечаю.

Аристарх в тот вечер в гости не пошел, шнырял по своим домовым делам, шкодил или забивал козла у Йошки Куприянова.

Вениамин тоже не составил подругам компанию, смотрел детективный сериал в гостиной.

– Я ему ужин туда отнесла, от телевизора не оторвешь. Значит, ты так ничего и не нашла.

Это был не вопрос, утверждение. Роза не могла скрыть разочарования.

Рассказать ей о ночном разговоре с Гансом– Христианом, об истинном происхождении часов Серафима не могла, начала разговор издалека.

– Пока не разгадала, но не отчаиваюсь. Есть мысли о связи символа бесконечности в виде лепестков с алхимическим или масонским символом Уробороса, змея, кусающего себя за хвост.

– Это что за зверь такой, Уробарбос?

– Уроборос, ударение на последний слог! Символ этот появился очень давно в египетской клинописи, змей охранял фараоновы гробницы и означал вечность, цикл смерти и перерождения. Из долины Нила змей полетел по миру, похожие рисунки встречались в греческих и китайских храмах, на руинах скандинавских гробниц, даже ацтеки в своих мифах рассказывали о небесной змее, пожирающей саму себя. У алхимиков циклический процесс – нагревание, испарение, охлаждение и конденсации, то преобразование элементов в философский камень изображал именно Уроборос. И еще этого змея позаимствовали великие ложи, которые претендовали на вечность и непрерывность своего существования.

– Как интересно, я ничего не знала о природе этого символа. Восьмерка, лемниската, лента Мебиуса. Теперь вот змея с собачьим именем. Но как она поможет разгадать нам тайну? – спросила Роза.

«Вообще-то никак», – должна была сказать Фима. Она увела Розу в сторону, символ бесконечности, бессмертия не играл в магии часов заметной роли, он лишь погружал сознание творящего ритуал в атмосферу алхимического перерождения.

– Лента Мебиуса – это эвклидова геометрия, к Уроборосу имеет отношение косвенное. Пока не знаю, пойду по ниточке, может она и приведет меня куда-нибудь. Расскажи мне все, что ты помнишь о своей бабушке. С кем она общалась? Возможно, с кем-то состояла в переписке? Кто, кроме упомянутой тобой Полины, был с ней в дружеских отношениях? Дневник ее сохранился? Интуиция подсказывает, что разгадку надо искать именно в ее окружении.

Серафима была ограничена в своих видениях, перед ней открывался жизненный путь человека от рождения до смерти, его судьбоносные поступки и решения, но причины деяний, испытываемые эмоции, чувства оставались тайной. Судьба Аглаи Альбицкой выглядела хрестоматийной путевой картой. И хотя она была подробнее записи в церковной книге (родился, крестился, венчался, почил), тем не менее, это был только набросок.

Увидеть картину в цвете, выпуклой и осязаемой, помогут воспоминания Розы или самой Аглаи.

Роза Альбертовна ненадолго задумалась над вопросами Серафимы. Потом встала и вышла с кухни. Фима слышала, как Роза разговаривает о чем-то с Вениамином в гостиной, потом одна за другой начали хлопать дверца шкафов, шуршать бумаги. И, наконец, Роза вернулась со связкой пожелтевших от времени писем.

– Испугалась, что оставила их в парижском доме. Но нет, захватила! Дневник бабушка вела, но, кроме того вырванного листка, ничего не осталось. Думаешь, я не искала? Выпотрошила все ее шкафы и шифоньеры, не нашла дневника. Зато нашла письма, которые она писала вплоть до смерти адресата, княжны Ольги Голицыной, своей близкой подруги. Мама рассказывала, княжна Ольга любила путешествовать, несколько раз они вместе с бабушкой были в Париже, вместе отдыхали на чешских водах. Жила княжна долго, почти до девяноста лет, в старости заболела желудком. Аглая ездила к ней на похороны и привезла обратно свои письма. Их я нашла в секретере, бабушке они были дороги. Впопыхах я сунула эти письма вместе с другими бумагами и привезла в Москву. Кстати, писем от княжны Ольги в бабушкином секретере не нашлось. Может они были уничтожены вместе с дневником? А зачем? Фима, я не читала ни одного бабушкиного письма, не до них было. Можем ли мы их прочесть сейчас, как думаешь?

– Думаю, душа Аглаи Альбицкой будет рада упокоиться с миром, если мы узнаем причину ее странного долголетия, – ответила Серафима с полной уверенностью.

Их было всего пять, старых ветхих конвертов, перевязанных джутовой нитью. Чернила на конвертах выцвели, было сложно разобрать адрес получателя и адрес отправителя, выгорели почтовые штемпели, оставалась надежда, что время пощадило сами письма.

Серафима развязала тесьму.

– Ну, открывай же! – голос Розы задрожал от нетерпения.

– Надо понять их очередность. Надеюсь, твоя бабушка в начале или конце письма ставила дату, иначе будет сложно.

Серафима раскрыла все пять конвертов, достала пять писем. Дата стояла только на трех, на двух не было числа, да и почерк писавшего сильно отличался.

Для удобства Фима разложила все листы на столе.

– Смотри, вот эти три написаны аккуратным, почти каллиграфическим почерком, бабушка твоя была в здоровом расположении, ее ничего не отвлекало, она выводила каждое слово с удовольствием, как прилежная ученица. И даты стоят, более и менее близкие, июль 1831, апрель 1832 и ноябрь 1840 года. Остальные два письма без дат, и словно писал их другой человек. Обрати внимание, как изменился почерк, завитки под «д» и «у» похожи, но стали острее, буквы в словах более не соединены друг с другом, строчки падают вниз, писавший находился в упадке духа, возможно болел. Начнем читать с июля тридцать первого года и по порядку, а с не отмеченными датами разберемся позднее.

– Читай вслух, Фимушка, я не пропущу ни слова, – Роза придвинула стул ближе к кухонному столу, спину выпрямила, руки сложила на коленях, как прилежная ученица.

Серафима взяла первое письмо, вдохнула запах, надо же, бумага сохранила тонкий аромат жасминового песка, который Аглая использовала для просушки чернил.

– Итак….

«15 июля 1831 год.

Mon cher Оленька, здравствуй на многие лета. Горькая долюшка занесла меня в столицу этим летом. Представляю, какой paradis царит вокруг тебя на Côte d’Azur я же оказалась в сущем аду. Мы с компаньонкой, мадам Жуф, гостили за городом у Поллинарии Кушелевой (помнишь, я знакомила тебя с Полечкой на прошлое Рождество?), когда пришло известие из дома крестной в Петербурге – моя кока, тетушка Мария попала в больницу с сильным обезвоживанием, у нее подозревают холеру, как и у многих, sauve-moi dieu. В письме не было просьбы приехать и проститься, хотя врачи не питают уверенности, но я собралась с духом и вернулась в город. Ты же знаешь, любимая крестная заменила мне мать, желание не оставлять ее в одиночестве сильнее страха подхватить холерную заразу.

В Петербург никого не пускали и никого не выпускали, я заплатила офицеру шесть рублей серебром. Наш город обезумел, холерные ходят по улицам, перхают, оставляют свои нечистоты и заражают здоровых. Говорят, несколько человек выбросились из окон, лишь бы не попасть в лазарет. Я прибыла в закрытом экипаже, боялась вдохнуть пропитанный зловонием воздух. Кажется, наш город гниет. C’est terrible

Завтра поеду к крестной, заплачу, возможно, допустят. Она лежит в Евангелической больнице на Лиговском. Помолись за меня и за коку, Олюшка, дай Бог, когда ты прочтешь это письмо, она поправится, и мы обе окажемся в безопасности.

Твоя навеки Аглая»

Серафима отложила первое письмо.

– Как я понимаю, твоя бабушка описывает эпидемию холеры в Петербурге. А Поллинария Кушелева и есть та самая подружка Полечка, с которой заключено пари?

Роза пожала плечами в ответ, скорее всего она, но не уверена.

– Читай дальше, не томи.

– Напомни, в каком году родилась Аглая?

– Умерла она в возрасте 119 лет в 1930 году, родилась второго апреля за год до прихода Наполеона, то есть в одиннадцатом году позапрошлого века.

– Ясно. Значит писавшей это письмо двадцать лет. Читаем дальше.

«26 апреля 1832 года.

Олюшка, mon cheri, прости, что давно не было известий от меня. Столько прекрасного и нелепого произошло. Из прекрасного – я тайно обручилась ротмистром Романовым. Mon cher ami, il est beau!!! О да, он красавчик, очей не оторвать, бравый кавалерист и орденоносец! Не верится до сих пор, что я решилась. Тетушка моя любимая, волей Бога оправившаяся от прошлогодней хвори, как бы не благоволила мне, отговаривает от поспешных решений. Но ждать было нельзя, мой любимый отправляется на границу с Османией, там сейчас неспокойно, буду молиться за него Богородице и пресвятому Николаю Угоднику. Sauve-nous et garde-nous, Dieu! А нелепость произошедшего в том, что Поля тоже влюблена в Станислава, но уступила мне выбор. Так и сказала – моя дружба ей дороже. А еще большая нелепость в заключенном нами с Полюшкой пари. Я гостила у нее на Морской в страстную седмицу, на светлое воскресенье, 23 апреля, мы вместе ходили в Богоявленский храм, а до того дня, каюсь, святотатствовали. Это выглядело невинной шуткой, мы придумали, как сохранить молодость, ведь так важно для влюбленных сердец жить вечно. Я стащила у Савелия часы, полагаю, он их не хватится, они лежали в нижнем ящике его секретера под бумагами. Сочинила глупейшие вирши, незатейливый зарок, рассказала все Полюшке, ох, как мы смеялись над нашим дурацким пари. Поля, как оказалось, к ловарям ездила, компаньонка ее наполовину цыганка, вот та и надоумила – в таборе нужные заговоры искать. Так Поллинария заговор страшный у старой колдуньи узнала, его перед тёмным зеркалом, при черной луне творить надо. Но я постараюсь его забыть как можно скорее.

Вот таких мы наделали глупостей. Sans pitié И все перед светлой Пасхой. Буду отмаливать грехи свои и Поллинарии.

Надеюсь, насмешила я тебя, Олюшка. Приезжай скорее к нам в гости в Гатчинскую Лиговку, вспоминаю наши с тобой долгие прогулки, разговоры за чаем, и душа радуется.

Навеки твоя Аглая.

Tu me manques»

– Вот две чудачки, одна стишки сочиняла, другая по цыганам ездила. Судя по всему, Поллинария восприняла пари куда серьезнее, ей не хотелось его проиграть. Дружба дружбой, но она, мне кажется, ревновала мою бабушку к ее первому жениху, – сказала Роза.

– Еще как ревновала. Ты ничего не знаешь о судьбе ротмистра Романова?

– Я впервые слышу его имя, Фима. Бабушка вышла замуж за полковника Альбицкого в возрасте двадцати двух лет, то есть уже на следующий год после этого письма. Может ротмистр погиб?

– Давай читать дальше. Третье письмо датировано семью годами позже, возможно там и будут ответы.

«19 ноября 1845 год.

Здравствуй на многие года, душа моя Оленька. Два моих письма к тебе вернулись, не застали адресата. Я знаю, как ты любишь путешествовать. Интересно, где застанет тебя это письмо? На площади Навона, на Елисейских полях или в Праге, в нашей любимой кондитерской «У Часовщика»? Я после рождения Машеньки не могу прийти в себя от счастья. Ты знаешь, как мы с Григорием хотели детей, как трагически погиб наш мальчик, как мы пытались жить дальше. И Боженька нам подарил надежду.

Merci Dieu

Я часто думала, а не была ли болезнь и кончина Алёшеньки наказанием за тот глупый ритуал? Или я уже достаточно пострадала после измены Станислава?

Крестная, упокой Господь ее душу, оказалась права, мой шаг с помолвкой оказался поспешным. После коварного двойного предательства я убрала из жизни Поллинарию Кушелеву и ротмистра, словно их никогда и не было. Но сердце разрывалось из-за их обмана. До меня дошли слухи, что уже через год после свадьбы на Поллинарии Станислав слег и более не вставал. А врачи не могли понять причину его хвори, говорили, Станислав просто сох на глазах. Поллинария возила его по столичным профессорам, но и они не нашли лекарства от неизвестной сухотки. А потом, испытав куда более сильную боль потери, я их простила и отпустила с миром. И если Станислав выздоровел, буду только тому рада.

Ayez pitié, Dieu

Я вся свечусь от счастья, Олюшка!

У меня есть ангел, Машенька. Ей в прошлую субботу исполнилось три месяца. Она очень похожа на Григория, такие же крупные карие глаза и волевой подбородок, хотя для девочки это может стать недостатком. Уверена, это не так. Моя доченька вырастит самой красивой на свете.

Быстрее возвращайся и посети наш новый дом в Коломне. Он прямо на берегу Крюкова канала, недалеко от театра.

Погоды стоят ныне дождливые и ветреные. Сегодня почти каждую четверть часа на Петропавловской стреляет пушка, а значит, вода сильно поднялась.

Зато вокруг нашего дома нет булыжной мостовой, все улицы вокруг мощены сосной, оттого запах свежий и здоровый. И очень тихо.

Приезжай, будем ходить с тобой на балет и в «Буланже Мишель» Помнишь, какие там чудесные профитроли? Как же я соскучилась по безмятежному веселью, по невинным сплетням, по задушевным разговорам.

Не прощаюсь, ожидаю с нетерпением, твоя Аглая»

– Вот оно как обернулось. Полина обманула бабушку, завела интрижку с ротмистром, и помолвка расстроилась. А потом и вовсе украла жениха.

Серафима не ответила Розе. Она размышляла над словами из прошлого письма « Так Поллинария заговор страшный у старой колдуньи и узнала, его перед темным зеркалом, при черной луне творить надо». Перед ее глазами соткалась нить, и повела за собой. Темные зеркала. Их боялся часовой мастер Цубригген. Цыганская магия черна, как беззвездная и безлунная ночь. Что за заговор узнала Аглая? Почему она захотела его забыть как можно скорее?

Ниточка привела Серафиму в очень странное место, маленькую полутемную коморку, два метра на три, находящуюся почти под землей, тусклый свет из небольших отверстий в мостовой еле пробивается сквозь стекла. Ниточка протянулась в пыльное зеркало, висящее напротив окна, и потерялась там. Где эта комната? Кто стоит за зеркалом и держит ниточку?

– А тетя Маша действительно была очень привлекательной женщиной, похожей на дедушку Григория, черноволосая, черноокая, полная телом хохотушка, ее совсем не портил уверенный абрис подбородка, а лишь добавлял шарма. Мама родилась на десять лет позже, она пошла в бабушку, такая же тонкокостная, изящная, с нежной бархатистой кожей. Тетя умерла в самом начале нового века, мама в двадцать девятом году, у нас в семье многие долгоживущие.

Слова Розы вернули Серафиму в реальность.

– Но флаг первенства пока у вашей бабушки, 119 лет, хотя ты скоро ее догонишь, Розочка, – улыбнулась Фима.

Роза ответила ей смущенной улыбкой.

– Только я помню совсем другую бабушку, в этих письмах она выглядит богобоязненной. Возможно, она такой и была в юности, но в последнее время в ней словно жил другой человек, тщеславный, капризный, эгоистичный. Она ни во что не ставила мои просьбы, изводила прислугу, мало того откровенно хулиганила, помню, в кафе «Шартрез» в дамской комнате разбила зеркало пепельницей. Не захотела видеть свое отражение. Зеркало было венецианское, очень дорогое, чтобы замять скандал, мы выплатили хозяину его полную стоимость. Я говорила, она боялась любого предмета, доказывающего ее странную молодость.