Текст книги "Часы Цубриггена. Безликий"

Замерзшая Роза. Рассказ Ганса-Христиана

«Она была похожа на бутон пробуждающейся розы, сорта Комтесс де Прованс, кремово-розовый, с нежными коралловыми прожилками, идущими от сердца к кончикам лепестков. Она стояла у лавочки с деревянными часами, что привозят к нам ремесленники из Шварцвальда (знаете, такие грубые поделки из мореного дуба с кукушками и гирьками в виде еловых шишек) и дула на озябшие пальчики. Конец ноября 1849 года выдался студеным и по-зимнему снежным. Нойшотельское озеро замерзло впервые за несколько лет. И хотя незнакомка одета была по погоде, в шерстяное, украшенное мехом куницы пальто, на голове капор, а на ножках теплые войлочные сапожки, она все равно дрожала от холода, потому что забыла дома рукавички.

Я осмелился спросить ее имя.

– Роза Мария Морель, – пролепетало небесное создание.

Сердце мое дрогнуло.

– Не дочь ли вы месье Флориана Мореля?

Этот достойный господин был моим заказчиком, партнёром и благодетелем.

– Все так, месье Флориан мой отец, – ответила она и попросила представиться.

Я, подавив сердечное волнение, назвал свое имя и осмелился предложить ей рукавицы из собачьей шерсти, вязанные моей покойной матушкой. Бедняжка приняла их с благодарностью.

В тот день она искала часы в подарок кузине. Скоро Адвент и народу на рыночной площади будет не протолкнуться, поэтому она пришла заранее.

Я влюбился в Розу Марию с первого взгляда, лет мне было уже более тридцати, но я вел себя как неразумный и недальновидный мальчишка.

Дом Флориана Мореля стоял в самом центре Нойшотеля, недалеко от замка короля Рудольфа и коллегиальной церкви, имел три этажа и был удивительного желтого цвета, похожего на ломоть зрелого сливочного масла. Таких «масляных» домов было несколько в городе, их возводили из местного, удобного в обработке известняка для зажиточных буржуа – купцов, банкиров, домовладельцев.

Жил я тогда на окраине деревушки Сент Имье, в двух часах езды от города, имел небольшую семейную мастерскую и грандиозные планы на будущее. Родители мои умерли один за другим, пока я служил наемником в Италии. Отец, тоже часовых дел мастер, оставил в наследство своих клиентов и хорошую репутацию. Доход мастерская приносила небольшой, но спрос на часы и барометры был постоянный.

Встреча с Розой перевернула мою жизнь, в душе запылал огонь, руки спешили творить чудеса. Я решил придумать замысловатый механизм, часы или автоматон, который никто и никогда не повторит, подарить его своей возлюбленной и просить руки и сердца. Я был уверен, ее отец, владелец крупной фактории, мой постоянный заказчик, будет рад союзу дочери с одним из лучших мастеров Часовой долины. Флориан Морель не только опытный «коммерциаль» и член часовой гильдии, но и меценат, человек с христианским сердцем, он не раз жертвовал на нужды нашей протестантской церкви и сиротского дома.

Поэтому работал я денно и нощно и постепенно скопил приличную сумму, ее хватило бы и на свадьбу и на безбедную жизнь, тем более что круг моих клиентов постоянно рос, слухи об удивительном часовом мастере из Сент Имье быстро распространялись, месье Морель тому всемерно содействовал.

Создать для Розы «те самые» часы я решился не сразу, первое время задаривал ее занятными безделицами. Перед Святым воскресеньем собрал музыкальную шкатулку с танцующими балеринами и играющим на скрипке фавном. Все детали той шкатулки я вылил из чистого серебра, украсил перламутром, механизм заводился крошечным ключом и был уникальным, танцовщицы выводили гранд батман и арабеск, а репертуар фавна радовал слух венгерским чардашем. Во время чардаша балерины так уморительно дергали ножками, что Роза хохотала до слез.

На день рождения я подарил ей говорящую куклу. Кукла размером с годовалого ребенка была точной копией Розы Марии (что приятно удивило ее), двигалась плавно и изящно. Внутри корпуса крутился звуковой цилиндр, поэтому кукла умела плакать, отвечала целыми фразами и пела романс, особые шарниры позволяли игрушке ходить и кланяться. Во время путешествия по Италии я зарисовывал механизмы заводных автоматонов и с лёгкостью их повторил.

Будучи в городе я всегда останавливался в гостевом доме «Дю Марш», недалеко от рыночной площади, где впервые увидел свою озябшую Розу, от отеля до места наших тайных свиданий – у фонтана Грифон, было рукой подать. Я жаждал случая поговорить с месье Морелем, попросить руки его дочери, но Роза только отшучивалась, умоляла повременить.

Не буду злоупотреблять вашим терпением, господа. Вы, наверное, догадались, что Роза забавлялась моими чувствами, хвалилась подарками и не помышляла о замужестве с простым часовщиком. Она состояла в тайной переписке с банкиром, с которым познакомилась на водах. Банкир был не молод, страдал подагрой, имел роскошный дом неподалеку от Ивердона, не менее богатое поместье на берегу Лемана и завидные банковские вклады.

Стоило мне заикнуться о женитьбе, как честный месье Морель поведал об эпистолярном романе своей дочери и месье Анри Броссара. Я был потрясен, унижен и уничтожен. Надежды на счастье рухнули.

Именно тогда я решил доказать обманщице своё превосходство – создать «живые часы», такие часы могли бы награждать невинных людей и карать грешных, а самое главное, не время управляло бы ими, а сами часы управляли бы временем, останавливали его для благого деяния и ускоряли для непристойного.

Я по-прежнему любил свою Розу и желал ей счастья. Если она отдала свое сердце пожилому и увечному банкиру, то наверняка готова поделиться с ним своей молодостью и силой. Часовому механизму потребуется определенная фаза, полнолуние, человеческая кровь для фиксации намерения (достаточно одной капли), искреннее желание, чтобы начать трансформацию, перевод стрелок на нужное число лет, и абсолютная вера в чудо.

Только одно дело задумать управляющий временем механизм, другое дело его создать.

Спасти болящего с помощью механической магии – дело гуманное, но не богоугодное, ибо никто кроме Господа и святых апостолов не способен исцелять неизлечимые недуги. А значит, мне придётся искать помощи на тёмной стороне.

Стоя на пороге безумия, я не задумывался о душе, да и зачем мне душа, если Роза никогда не станет моей?

Стоило появиться такой мысли – зачем мне душа? как помощник нашёл меня сам.

В дверь мастерской простучал полуслепой сгорбленный старик, он притащил напольные часы из эбенового, черного как смоль дерева, огромные, похожие на гроб (я еще подумал, откуда в его тщедушном теле столько сил).

Получив их назад с новым ходом, он щедро заплатил и присел за моим рабочим столом.

Он не проронил ни слова, лишь слёзы лились из его выжженных бельм и слюни из щербатого рта, склизкие ручьи стекали по щетине на морщинистую шею, падали на пол и шипели, испаряясь. Отвратительное богопротивное зрелище.

Я хотел прогнать его к черту, но понял – слюнявый старик и есть сам Черт.

И пока я собирал простейший механизм, ничего занятного в новых часах кроме лунного календаря и гравировки – восьми символов бесконечности не было, старик сидел по мою правую руку, молчал, лил слеза и глотал слюни.

Вы уже знаете, кому я заложил свою душу, кто находился рядом и поддерживал огонь в плавильной печи, кто подавал инструмент и вытирал с моего лба пот. Старик заговорил лишь, когда часы были готовы, он пообещал, если они сделают хоть одного человека счастливым, он вернет мою душу, если же меня проклянет хоть один владелец, то гнить моей душе в болотной трясине.

Таково было условие, которое я принял, лишь бы осчастливить Комтесс де Прованс.

Помню как сейчас тот злополучный понедельник, была середина мая 1851, город готовился к Троице, Духову дню. Мы встретились последний раз у Грифона, Роза расплакалась, надеюсь, она хоть немного сожалела о нашем расставании, и ей будет не хватать моих чудесных подарков.

Смеркалось, с озера дул студёный ветер, она опять мерзла, дрожала. А я еще подумал – встретил ее замерзающей и прощаюсь, так и не согрев. Она с любопытством разглядывала серебряные часы, улыбнулась памятной гравировке «Die Majestat meines Herzens und meiner Seele» (да, она навеки останется владычицей моей души и сердца), растрогалась и снизошла поцеловать меня, но я ничего не почувствовал кроме сердечной боли. Обещала следовать правилам и молить Бога о выздоровлении своего жениха.

Больше я Розу не видел и не пытался найти. Месье Морель рассказал, что дочь тем же летом вышла замуж за банкира и переехала в его поместье.

Чтобы загасить сердечную боль я примкнул к анархистам, семейная жизнь меня более не прельщала, женщин я возненавидел. Создал много автоматических шедевров, заработал еще больше денег, но все мои часы, шкатулки, куклы подчинялись законам механики. Дьявол и его слуги более не посещали меня и не одаряли темным волшебством.

Спустя двадцать шесть лет я участвовал в анархическом походе в кантональную столицу, был выслежен жандармами и избит. Много ли надо шестидесятилетнему старику, чтобы скончаться от побоев?

Лишь после смерти мне открылась полная картина случившегося.

Прованская Роза забыла о моем подарке и не стала счастливой женой, через пару лет она овдовела, родственники мужа оставили ее с жалким куском наследства, через десять лет обманщица наткнулась на часы и вспомнила мои слова, вот только не все. Она расковыряла палец, перевела стрелки ровно на десять лет назад, мечтая помолодеть и найти достойного жениха, и превратилась в морщинистую ведьму.

Проклиная меня на чем свет стоит, она выбежала из дома.

Конец ноября 1879 года выдался студеным и по-зимнему снежным. Нойшотельское озеро замерзло впервые за несколько лет. Сильный порыв ветра подхватил бегущую вдоль берега Розу и бросил на лед. В ненастье люди не гуляли у воды и не видели замерзающую женщину. Лишь на следующий день, когда распогодилось, ее нашли дети, испугались и побежали в полицию. Только никто из горожан не признал Комтесс де Прованс в оледеневшей старухе.

Дочь Флориана Мореля посчитали бесследно пропавшей»

Ганс-Христиан закончил рассказ.

Сидящий в кресле старичок молчал, посверкивал кошачьими глазами из-под надвинутого капюшона. Седая женщина с молодым лицом и пронзительно ясными глазами смотрела на Ганса Христиана с искренним сочувствием. Она не проронила ни слова, пока тот говорил, лишь один раз удивленно вздернула бровь, в тот самый момент, когда Ганс Христиан рассказывал об уговоре с Чертом.

Кто они, эти люди? Зачем призвали его? Да и люди они вообще?

– Мы не люди, Ганс-Христиан. Вот он – домовой дух по имени Аристарх, от него особого участия не жди, меня зовут Серафима, я хранитель городской лечебницы, спасаю души от смертного греха. И могу похлопотать за твою.

Серафима по-прежнему держала часы в ладонях, словно еще не все их тайны разгадала.

Видя вопрошающий взгляд часовщика, пояснила.

– Тот слюнявый черт тебя надул, без малого сто лет как твоя душа свободна и не должна гнить в болоте. Часы сделали счастливым не одного, а двоих людей. Женщина по имени Роза, признай иронию, спасла от смерти своего больного мужа. Часы подарили им обоим долгую жизнь. Только я до сих пор не понимаю, как работает механизм. Влияют ли на старение людей зеркала? Посмотрелась ли твоя возлюбленная в зеркало, перед тем как стать старухой?

– Создавая часы, я размышлял лишь о добре и зле. Все гениальное просто. Если человек бескорыстно делится своим временем, готов сделать шаг в вечность, состариться или даже умереть ради любимого, красота и жизнь с ним остается, а любимый исцеляется. Если же человек жаждет повернуть свое время вспять, то жестоко обманывается, часы съедают годы его жизни. Зеркала не играют никакой роли в трансформации.

– А лунная фаза? Обязательно ли поворачивать стрелки при полной Луне?

– Желательно. Полнолуние очищает от страха, плохих воспоминаний, от всего, что тяготит. Идеальная декорация для добрых метаморфоз. При черной Луне результат непредсказуем. Забыл добавить – лишь восемь раз можно повернуть стрелки назад, потом часы становятся обыкновенными, – ответил часовщик.

– Это я догадалась по виньетке, восемь бесконечностей вместо цветочных лепестков. Только один раз твои часы точно не сработали, что-то пошло не так. Некая Аглая Альбицкая, будучи юной девой, придумала свой заговор, интуиция подсказала ей часть ритуала – капнуть кровь и повернуть стрелки в полнолуние, но она добавила страшный зарок, если просишь молодости себе, судьбу обманешь, но больше никогда не увидишь своего отражения, молодость твоя сохраняется благодаря глубокой вере в чудо. Аглая прожила почти сто двадцать лет, тому есть свидетели, она лишь истлевала душой, но оставалась молодой. Она пряталась от всех отражающих поверхностей. Как ты объяснишь этот казус, Ганс Христиан?

– А вы уверены, что мои часы тому причиной? А если кто-то обманул вашу Аглаю? – ответил вопросом на вопрос часовщик. – Зеркала всегда настораживали меня, лживые стёкла, сколько душ смутили, скольких свели с ума. Итальянский монах – францисканец заключил договор с дьяволом, и тот открыл ему тайну выдувания блестящего шара, но более всего нагрешили венецианцы, создавшие первые плоские зеркала. Люди уверены, что видят себя, а если через амальгамное стекло на них смотрит нечто похожее, но не человек? И это нечто обычно играет по человеческим правилам, гримасничает, повторяет движения, смеётся, плачет, а иногда перестаёт играть. Одно я знаю точно – зеркала и мои часы никак не связаны.

– А иногда это нечто перестаёт играть…, – повторила его слова Серафима, – действительно, я тоже заигралась в человека и видела лишь часть картинки, но не картину в целом. Бабушка Аглая не успела рассказать внучке всю правду, не захотела или забыла, вот Роза и дополнила мозаику зеркальным осколком. Аглая Альбицкая умерла не от взгляда в зеркало, ее убило нечто другое. Только вот что?

Чистовик. Побочка

Описываю вчерашние события. Есть над чем поразмышлять.

Вчера рыбку выпустили из банки в привычную среду обитания. За мной на выписку приехала сестра, побоялась оставлять одну, всё-таки была амнезия, могу дорогу домой забыть, хотя идти пешком пять минут. Так она пошутила. Сестренка любимая, Машенька, ты мой спаситель! Если бы ты не приехала в то утро, меня бы уже не было в живых. Гоню страшные воспоминания, иначе меня снова засосет безвременье, беспамятство, и вернется Человек с собакой по имени Вадим.

На работу, в библиотеку, мне выходить только через две недели. Коллега улетит в отпуск, удачно совпало, я посижу в тишине, без лишних расспросов, охов и ахов. Никита Калоевич подписал больничный и рекомендовал позвонить его другу – доктору Ларионову, «крутому» психиатру, сказал – проследит, найдет меня и накажет, если не пошла на терапию. Нет у меня денег на его друга – «крутого» психиатра. Придумаю что-нибудь, скажу, много работы, не отпустили.

Хотя показаться врачу не мешает. Галлюцинации повторяются. Я уже писала про медсестру с резиновыми губами, так она опять приходила, только не в смену Серафимы Петровны. Прислонилась к косяку двери, как и в прошлый раз и следила за перевязкой в палате девочек. Я хотела подойти ближе, присоску вместо рта рассмотреть, наверняка показалось прошлый раз, но не тут-то было, живот скрутило – не разогнуться. Я потом вернулась к палате девочек, только никого в предбаннике не было, медсестра исчезла.

Что-то со мной не так, чувствую. Физически здорова, руки ноги на месте, а вот зрение изменилось. Я вижу вещи, объяснить которые здравыми словами не получается.

Например, легкое, перламутровое сияние вокруг нянечки Серафимы. Ее кожа словно светится изнутри. Такой оптический эффект был в старых фильмах. Лица Элизабет Тейлор, Ланы Тернер и других голливудских див сияли в кадре, гримеры наносили на кожу светоотражающую пудру. Вряд ли пожилая нянечка пользуется хайлайтером, чтобы сиять на работе. Серафима и так вся белоснежная, халат, кружевные манжеты, оборки на юбке, а тут еще лицо и запястья переливаются, утром не так заметно, как вечером. Вечером она словно ночник светится, уютно и тепло. Неужели кроме меня это никто не замечает?

Стала присматриваться к другим людям, у доктора Романова, например, радужный ареол вокруг рук, а в области сердца заметны волны пульсирующего тепла, как если бы в холодной воде расходился кипяток. Я читала про ауру, но то, что я вижу, совсем другое, оно в динамике, живое, то есть, то его нет, надо под определенным углом смотреть, у немногих людей движется из сердца вовне, а у большинства всасывается внутрь.

И это не все странности. Когла к Оле Петровой приходила мать, сидела у кровати, от маминого сердца к дочери протягивалась еле заметная полупрозрачная нить, ниточка скользила по телу ребёнка, от сердца к затылку, к шее, спускалась на живот, бесполезно, кокон не раскрывался, мама плакала. Я замечала этот феномен несколько раз, думала, схожу с ума. Потому что никто, ни соседка по палате, ни процедурные медсестры ничего не видели, ходили мимо, как ни в чем не бывало.

Не выдержала, рассказала Серафиме Петровне, доктору Романову побоялась, иначе психиатрическую карету вызовет.

– Это побочная реакция организма на стресс, ты пережила клиническую смерть. С людьми еще не такие чудеса случаются. Если в ближайшее время видения не пройдут, приходи ко мне домой, попробую помочь, – сказала нянечка и написала адрес.

Плотников переулок дом 20, это недалеко от Смоленской площади.

– Да и вообще заходи в гости, моя соседка, Роза Альбертовна, чудесный человек с богатой историей, она будет рада с тобой познакомиться, – сказала Серафима и подмигнула.

Я пообещала зайти, интуиция мне подсказывает, что побочка в «ближайшее время» не пройдёт. Интересно, как Серафима мне поможет? Заговорит? Она точно колдунья, только добрая.

Вадим больше не звонил, надеюсь, он исчез навсегда, как и мои кошмары.

А вот доктор Романов меня удивил. Протянул выписку и спросил, не могу ли я встретиться с ним, но «не как пациент с врачом».

Я растерялась. А как кто?

Сказал, «поболтаем, кофе с пирожным попьём, вы наверняка сластена, Лариса. Я знаю одно замечательную кафешку на Тверском бульваре, там двадцать сортов кофе со всего мира, а пироженки такие вкусные, что можно язык проглотить. Я вам завтра позвоню, не против?»

Отказывать симпатичным мужчинам сложно, тем более мужчинам с меняющими оттенки глазами и с полыхающим сердцем. Опять мои видения, да. Романов стоял левым боком к окну, и я могу поклясться, когда он говорил « завтра позвоню» радужка на его левом глазу вспыхнула и приобрела оттенок сочной травы, а правый глаз оставался темно-карим, почти чёрным.

– Хорошо, звоните, – смущенно ответила я и поспешила за сестрой к выходу.

– Кто этот красавчик? Он твой лечащий врач? Он женат? – посыпались Машкины вопросы, стоила нам отойти на безопасное расстояние. Никита Романов умел производить впечатление.

Моя младшая сестра похожа на меня только ростом, а в остальном пошла в папину родню, рыжая, краснощекая, пышногрудая красотка. На мне природа сэкономила не только в росте, но и в цвете волос и размере груди.

Сестра до сих пор не помирилась со своим парнем. Работает она аудитором в крупной юридической компании, где служебные романы под строжайшим запретом, вплоть до увольнения, свободного времени остается мало, вот она и ищет себе нового френда везде, где возможно.

– Да, это был мой врач. Женат или нет, не знаю. Он немного слащавый, не находишь? – ответила я вопросом на вопрос.

– Есть немного, но он реально бомбический. Почему я его раньше не видела? Познакомилась бы, тем более я сейчас девушка свободная.

– Не знаю, возможно, ты навещала меня не в его время.

– Ой, совсем забыла! – Маша замедлила шаг, – когда я сегодня вещи твои брала, Феликс Павлович из квартиры вылез, он тебе большущий привет передавал, очень беспокоится. Предлагал до больницы проводить, но я отказалась.

Палыч в своём репертуаре, палочка– выручалочка. О нем напишу отдельно, занятный экземпляр.

– Кстати, – добавила сестра, – в то утро, когда я почуяла неладное и поехала к тебе, встретила Феликса на лестничной площадке. Он стоял у твоей двери и смотрел в глазок. Странно немного. Сказал, что почуял беду, звонил, стучал, но ты не открывала. (Конечно, не открывала, я пребывала в безумном состоянии и не слышала ни звонков, ни стука). Феликс Павлович хотел звонить в полицию, но что он им скажет? Мол, ему показалось, в соседней квартире произошла беда? Тут пришла я, открыла дверь, и чуть не потеряла сознание от ужаса. Слава Богу, Палыч вызвал скорую и все норовил с тобой в больницу поехать, только его не пустили. Он тайно влюблён в тебя, Лариса, – подвела неожиданный итог сестра.

– Здрасьте, этого ещё не хватало! Он любит только свои грибы.

Но Машка не поняла, а я не стала объяснять.

Феликс просто неравнодушный человек, мне повезло с соседом. Он уже жил в девятиэтажной сталинке по первому Боткинскому проезду, когда я переехала в бабушкину квартиру. И мы сразу сдружились.

Интеллигент среднего роста и неопределенного возраста, наверное, ему немного за пятьдесят (мне неудобно спрашивать, сколько ему лет), седины не видно, возможно, он ее закрашивает, походка легкая, пружинистая, тем не менее, Феликс пижонит и часто гуляет с тростью. Одет всегда опрятно, на работу надевает тройку и галстук-бабочку, носит круглые очки, бородку клинышком, оттого напоминает Антона Павловича Чехова. Показательно консервативен. Стрижется исключительно в барбершопе у одного и того же мастера, одевается в ателье у одного того же закройщика. Работает учителем естествознания с какой-то элитной гимназии в центре Москвы, адрес называл, я не запомнила, зарабатывает хорошо, имеет накопления, много путешествует (и это не пляж и не море, а весь земной шар), часто привозит мне диковинки, увлекательно рассказывает о поездках. Женщин домой не водит.

Кстати да! Я никогда не видела соседа в компании женщин, да и мужчин (что сейчас уже не новость). Он на редкость интересный собеседник, но домосед. Правда, ведет «тревел блог» в Живом Журнале, пишет научные статьи. А еще, если не ошибаюсь, активно участвует в благотворительных фондах. Но опять-таки – все дистанционно. Вскользь упоминал об оставшемся от дяди домике в «оккупированной» Тюрингии, но он туда не ездит, говорит – на родине теплее, да и «язык врага» плохо понимает.

А еще Феликс очень внимательный и надежный человек. Помог мне с переселением, дырки, где надо просверлил, с проводкой разобрался, даже прокладку в кране поменял, не мужчина, а золото, странно, что одинокий.

А еще есть в нем одна веселая особенность – он всегда пахнет грибами. Невероятно аппетитный аромат, вдохнешь, и слюнки текут. У Феликса Павловича дома грибница и не одна. Он серьезно увлечён микологией. Мало того, влюблен в предмет исследования.

– Ларочка, они совершенны, ни одно существо не сравнится с ними! У них коллективный разум, люди же потребляют их лишь гастрономически, порой фармацевтически, но грибы – способны на коммуникацию, их споры выдерживают радиацию, электромагнитное излучение, жару и вечную мерзлоту, грибы, по сути, бессмертны и мудрее многих хомосапиенс, в особенности маргинального характера. Воистину, злая ирония, когда отброс общества поедает жареные грибы с картошкой, а не они его! Первые грибы на Земле пришли из космоса!

Себя к отбросам Феликс не причислял, потреблял «пришельцев» регулярно. Солил, жарил, запекал, сушил.

В общем, стоит Феликсу оседлать любимую тему, остановить его невозможно. Но как ни крути, все его рассказы о разумности и совершенстве грибов сводятся к рецептам их приготовления. И откусывая пирожок, я порой вглядываюсь в начинку – не следит ли за мной оттуда инопланетный глаз.

Как у людей на подоконниках и балконе растут цветы, так у Палыча в каждой комнате грибные шляпки. Из ящиков на кухонном окне выглядывают стайки шампиньонов, рядом с ними на пеньках кучерявятся лисички, из полиэтиленовых пакетов торчат вешенки, в гостиной на березовых чурках водят хороводы опята, а на полностью заставленном стеллажами балконе царствуют элитные сорта. Там Феликсу удается выращивать подберезовики и белые. Не много, но на зиму хватает.

А какие блюда готовит Феликс Павлович!

Попав к нему на кухню, не уйдешь, не угостившись гастрономическим шедевром, вплоть до десерта, уж как сосед ухитряется и в сладкие пироги грибной дух спрятать, ума не приложу.

В прошлом году Феликс летал в Японию за чудодейственными омолаживающими грибами, это бред, он сам потом признался – «японцы» повышают иммунитет, лечат, но не более. Тогда свою московскую грибницу он оставил на меня, плюс подробную инструкцию, как рыхлить и чем подкармливать.

Так вот наедине с его многочисленными «питомцами» оказалось очень неуютно.

Я перешагнула порог и оторопела. Словно в квартире присутствовало неприветливое нечто, тот самый коллективный разум, мне никто не был рад, ни элита на балконе, ни солдаты на кухонном подоконнике. Грибы ждали своего хозяина, а чужаков не приветствовали.

– Мы с вами одной крови, – произнесла я волшебную фразу.

Слова эти остались с детства и применялись по назначению. В зоопарке я, маленькая, подошла к клетке с волками, прошептала «слова» первый раз и принялась наблюдать. Помню, как два волка, стоящие поодаль от людей, вдруг направились в мою сторону с улыбками на клыкастых мордах. Если бы я тогда не испугалась и не спряталась за папу, то мы точно «породнились». Ясное дело, улыбки на волчьих физиономиях мне привиделись, но именно тогда, ребенком, я поверила в силу «слов». И повторяла их мысленно в любой стремной ситуации, очутившись в незнакомой компании, заплутав в лесной чаще, заплыв далеко в море…

«Я с вами одной крови» означало не причинение друг другу вреда.

И хотя у грибов крови нет, после «слов», напряжение в квартире Феликса заметно спало, неприветливость сменило равнодушие. Я быстро сделала свое дело, подкормила, порыхлила, накрыла «старичков» пакетами, повернула выпупившихся «малышей» к свету и ушла.

Слава Богу, больше ухаживать за своими питомцами меня сосед не просил.

Вчера, стоило нам с сестрой подняться на этаж, Феликс Павлович выглянул из квартиры, и лестничную площадку затопил аромат свежей выпечки и белых грибов.

После больничной каши у меня свело желудок.

– Ларочка, милая, как же я рад тебя видеть. Переживал, ночами не спал. Как ты себя чувствуешь?

Круглые очки блеснули на солнце, пряча глаза, но в голосе прозвучало столько сочувствия, что я растрогалась. Добрая душа.

– Все хорошо, Феликс Павлович.

– Заходите, девочки, в гости, испек необыкновенно вкусный расстегай с боровичками. Не оторветесь!

Но в гости мы к Павловичу не зашли. Я не была голодна, а Феликс такой настырный, что наверняка затащит меня к себе завтра на остатки пирога.

А Маша хотела со мной поболтать.

Сестра, помимо яркой внешности, отличается от меня трезвым умом и здравым смыслом, «умом и сообразительностью», как она любила говорить в детстве, подражая птице-говоруну.

Все мои потуги влюбить в себя Климова вызывали у неё поначалу ехидные насмешки, а потом лютую неприязнь к объекту моего воздыхания.

Как только она его не величала, бабником, нарциссом, приспособленцем, обзывала даже модным словом «газлайтер», кричала о ядовитых отношениях, но все ее слова казались мне надуманными, притянутыми, ведь «любимое, лучшее из лучших, одарённое идолище» восседало на облаках и туманило взгляд. Маша билась за меня отчаянно и спасла в последний момент. И если бы она знала телефон и адрес Климова, то после случившегося со мной разнесла его жизнь в пух и прах.

Будучи младше меня на пять лет, Маша повзрослела быстрее, уже в детском садике она стаскивала бороду с Деда Мороза и узнавала в нем дядю Сережу охранника, Маша смотрела по телеку «Очевидное – невероятное», я же загадывала желания под бой курантов и хранила сказки под кроватью.

Так вот сестра легко разгадала мои больничные сны.

Нескончаемая рукопись. Полная чернильница и наточенные перья. Незнакомец с собакой.

– Всего-то сигналы подсознания. Незаконченные отношения, избыток эмоций, стремление к действию. У тебя была амнезия, Климов приперся в твой сон, назвал имя и причину происшествия, хоть чем-то этот тип оказался полезен, даже прощения попросил. В реальности кишка тонка.

– Не говори так. Я сама во всем виновата. Позволяла ему себя использовать.

– Вот только Алешей Карамазовым не прикидывайся, – недовольно проворчала Маша, – я виноватая, а он только спать приходил. Кротость и всепрощение рождает чудовищ. Толстовщину развела, чудище собственными руками выкормила.

– Маша, я знаю, нельзя никого заставить себя полюбить. Невозможно, хоть об стенку убейся. И вообще, я носилась со своей любовью к нему как с наградой, мол, бери и радуйся. А не нужна ему такая радость.

– Тут ты права. Заставить нельзя! А честно сказать – Лариса, у меня жена, ребенок, разводиться не планирую, так нет, вечно жаловался, не понимает, не ценит. Использовал тебя вдоль и поперек. А самое главное, воровал твое время! Ты с ним сколько?

– Четыре года.

– Четыре года просто вычеркни из жизни. Мы сейчас совсем не ценим время, а когда-нибудь не хватит пяти минут, чтобы исправить ошибку. Лариса, умоляю, найди себе парня, не обременённого эпистолярным даром, простого, который будет любить и беречь тебя! Придумай сказку с красивым концом! А то, как сапожник без сапог.

И тут моя сестренка не могла сдержать слез.

– Ты так напугала меня! Я же родителям соврала, ничего не рассказала, они думают, обычный перелом. Ты меня не выдай! Браслет на руку надевай.

Мы так и просидели весь вечер на кухне на табуретках, обнявшись, то рыдая, то смеясь.

Я знаю, у меня дурная голова, но чернильница снова полная, и перо готово писать новую главу.