Текст книги "Когда они исчезнут"

Глава 27

Антону совсем не хотелось в Перелётный Луг, ему хотелось обратно, в Городецк, хотелось иллюзии жизни, на которую так щедр большой, суетливый город. В серости наступающего вечера не ощущалась весна, не чувствовалось возрождение, скорее наоборот – полуразрушенные здания, прошлогодний бурьян, заглушающий первые ростки, тёмные ветви, тянущиеся к трассе, словно в мольбе.

– Знаешь, про инфантилизм я у Анны Петровны вычитал, но полностью согласен, иногда себя Гулливером в стране лилипутов ощущаю. С тобой такого не было? – Кирилла совсем не смущало молчание Антона, и в этот раз его вполне удовлетворил неясный жест плечами. – Перелётный Луг, там пропала некая Кравцова Лидия Петровна, женщина, прикованная к постели.

– А с кем она жила? – в голосе Кислицина появились первые заинтересованные нотки.

– С сыном, но он за ней не ухаживал, скорее жил за её счет – не работал, пропивал пенсию.

– А как же? Кто кормил, занимался больной?

– Соседки, к одной из них нам надо попасть, именно она первой обнаружила исчезновение.

– А пустит ли? Доедем – темно будет.

– Должна, ей участковый звонил, говорил о нас.

– Как у вас всё отлажено – связь с правоохранителями, отслеживание.

– Иначе нельзя.

В Перелётный Луг въехали, когда сумерки укрывали деревню на ночь.

– Ещё и луна спряталась, а улица тут лет двадцать не освещается, – ворчал Антон. Дома, захваченные врасплох вспышкой фар, казались игрушечными, нежилыми, лишь редкий свет в окнах выдавал обитателей. Зато собаки были самыми настоящими – выпрыгивали из подворотен, бросались на колёса, отчаянно лая.

– Останови, так мы будем ещё час искать, – Кирилл дёрнул ручку дверцы.

Антон не понимал, откуда взялось раздражение, неужели от нежелания подчиняться чужой воле?

Любовь Семёновна ждала у калитки. В доме было удивительно уютно, казалось, каждая вещь за много лет напиталась хозяйской любовью и теперь смотрела на гостей, излучая тепло. Стол ломился от блюд, Антону невольно вспомнился сосед в Колышлевске, Илья Ефимович. Стеснительный от природы, он неожиданно осознал, что былой скованности нет. Он с благодарностью сел за стол и не мог оторваться от блинчиков, пирогов, картошки, исходящей ароматным паром, пока не почувствовал, что веки начали слипаться.

Хозяйка оставила волонтёров на ночлег.

– Куда же вы на ночь глядя, путь неблизкий. А я живу одна, дом большой, места всем хватит. И Лидушкино жильё лучше при дневном свете осмотреть, там и свет-то не везде.

Антон ворочался на мягком диване, прислушиваясь к ровному сопению Кирилла, доносившемуся из соседней комнаты.

«Спит, ничего его не берёт», – думал Кислицин с досадой на собственную бессонницу, перебирая детали вечернего разговора за обильно накрытым столом. Действительно, странное исчезновение. Допустим, сын и его подельники убили старушку, возникает вопрос о мотиве. Зачем ему, живущему на пенсию матери, лишать себя единственного дохода? Если даже предположить, что эмоции взяли верх – надоела мать, мешала пить, – куда они дели тело? Вряд ли они спрятали его так, что полицейские не смогли обнаружить. И почему Любовь Семёновна так уверена, что соседку никогда не найдут, что знает она?

Так и спросил за завтраком, глядя на хозяйку.

– Не так просто объяснить, – женщина осела на стул. Пауза затягивалась, но ни Антон, ни Кирилл не пытались прервать её, что-то невидимое, но ощутимое нависло над столом небольшой кухни старого деревенского дома. И когда заговорила, Антон мог поклясться: он знал, что она скажет.

– Я слышала её. Слышала Лидушку. В тот самый день, когда пропала.

– Слышали?

– Да. Вернулась домой, села у окошка, а из головы всё не шло. Привыкла я к ней, а тогда словно часть меня отделилась и исчезла. Вы не поймёте, мы долгие годы ругались, ссорились по любому пустяку, характер у соседки тот ещё, да и я не подарок… Что мы всё делим-то? Всю жизнь норовим кусок получше урвать, а вот на этих тряпках, которые страшнее любой тюрьмы, на постели смертной – ничего не надо. Когда ухаживать стала, всё куда-то ушло, растворилось, оттаивала я, светлее становилась. Легче дышать, что ли, стало? И Лида – изменилась она. А какой у неё голос!

И хозяйка вдруг затянула:

 
На улице дождик
С ведра поливает…
 

– Так и пели с ней. Ушла она туда, где нет боли, мучений нет, где свободно дышится…

– А тело, куда делось тело? – Кирилл первым очнулся от наваждения.

– Не знаю, милые, да и знать не хочу. Ей там хорошо, это я чувствовала. А больше мне и знать ничего не надо.

Дом пропавшей соседки при свете яркого утреннего солнца выглядел особенно обветшавшим.

– Убирать здесь не стали, не разрешали ничего трогать.

«А ведь дело не закрыли», – понял Антон.

Дом насквозь пропитался миазмами жилища алкоголиков.

– Здесь она лежала, – Любовь Семёновна отодвинула выцветшую кровавую занавеску, служившую дверью.

Им открылась маленькая комната: у окна – металлическая кровать с облезшей краской на каретках, ворох грязного белья. Сквозь мутное, давно не мытое стекло можно с трудом разглядеть заросший огород. Тумбочка у кровати, небольшой телевизор, какая-то полка на стене.

Кирилл что-то спросил у соседки, потом попросил показать другие комнаты и двор, а Антон не мог двинуться с места. Он точно знал, что подсказка спрятана где-то здесь, совсем рядом. Но где? Тут и мебели никакой… Полка! Кислицин подошёл ближе – так и есть: среди пыльных томиков и старых журналов совсем свежий лист, на котором всего одна буква: И.

– Почему решил, что это важно? – спросил Кирилл, когда они возвращались.

– Я знал, что надо искать, не могу этого объяснить. Понимаешь, соседка моей тётки утверждает, что слышала её в одну из ночей. Я приехал на следующий день, в квартире всё перевёрнуто. Я не мог определить – пропало что-то или нет, но соседка хорошо знала подругу, знала квартиру. Она утверждала, что всё осталось, а если ничего не украли – зачем громить? Тётушка знала какие-то сверхважные секреты серьёзных людей? Смешно. Но даже не это главное, главное, я поверил – тётушка вернулась в свой дом той ночью.

– Почему?! Как ты можешь утверждать? Да и знаешь со слов соседки.

– Рассказ её походил на бред безумной, один лёд в стакане чего стоит…

– Лёд?

– Клавдия Олеговна собиралась выпить лекарство, налила в стакан воды, а после того как услышала шум за стеной, вода замёрзла.

– Ты в это веришь?

– А ты веришь, что я видел сны о маскараде Екатерины, перед тем как прочёл о нём в тёткином дневнике? Неужели ты ничего не ощущаешь: что-то сгущается над всеми нами, мир летит в тартарары. И сейчас я знал, что искать, я знал, что должна быть буква. В квартире тётки буква была нарисована на входной двери. Думаю, за этим она и возвращалась – оставить свою подсказку.

– А квартиру разгромила зачем?

– Не знаю, может, это знак, символ тленности настоящего.

Пришлось снова заехать в Латково: Кириллу позвонили из комиссии по делам несовершеннолетних, просили дать показания. В тесном коридоре полиции Антон впервые увидел Катю, рядом была всё та же Светлана Олеговна. Дочка очень похожа на Ани, те же миндалевидные глаза, та же горделивая посадка головы, приправленная подростковой нетерпимостью. Девочка с интересом разглядывала возлюбленного матери.

«Интересно, а что она знает обо мне?» – Антон чувствовал, что от этого взгляда ему становится некомфортно.

– Войди, – позвал Кирилл из кабинета.

– Мы не можем отыскать её мать, у вас сохранились контакты?

– Мы не общаемся, а телефон есть и у девочки, и у матери Анны. Она не отвечает.

– Жаль, тогда не буду задерживать…

– Постойте, у меня есть номер её нового бойфренда, – Антон неожиданно вспомнил о Василькове. – Записывайте.

И уже из-за закрытой двери услышал, как полицейский переспросил: «В Египте?»

– Её лишать прав собираются, не понимаю, почему не сделали этого раньше.

– Я тоже не понимаю, – ответил Антон тоном, ставящим точку.

Он не хочет обсуждать Ани, её Катю, не хочет больше думать о Василькове и Египте, куда бывший коллега повёз его бывшую подругу.

«Как много бывших, как мало смысла…»

Сновидение одиннадцатое

Народ не торопился расходиться, разгорячённые зрелищем люди ещё долго стояли на раскисшем снегу. Со всех сторон раздавалось:

– Старик-то хорош, этот, как его, Панталон, пора уже на кладбище место готовить, а он всё пляшет да девок щупает…

– Тю, будто и не видали такого! Сколько молодых под венцом с дряхлыми стариками стояли. А уж чуть богаче жених, так и вовсе девчонку себе покупает.

– А этот придира? Такую глупость несёт, а посмотреть – словно нет его умнее. «Ходить ногами, а есть руками». Без него не знают…

– Ох, бабоньки, как этого их главного над опойцами-то зовут? Бахус? Пойду мужику перескажу, так ведь опять скажет, что выдумала всё.

– Побьёт ещё, на днях Маланью мужик прибил, еле живая, уж не чают, что поднимется.

– Гарпии всё, их власть.

– Скажешь тоже, гарпий каких-то приплёл. Все знают, что мужик Маланьи к Фиске бегает, вроде окрутила та его, приворожила.

– Фиска-то баба известная, уж сколь мужиков сгубила, ведь будто слепые делаются с ней.

Солидный купец повернулся к товарищу:

– Пойдём, что ли, уж больше ничего не будет, что этих, – кивнул на простолюдинов, – слушать, ума, чай, не набраться.

– Пойдёмте, Пётр Карпович, что уж тут делать? Извольте поинтересоваться, пеньку почём брали?

Фигуры купцов растворялись в густых сумерках, голоса их становились тише, глуше, можно было разобрать лишь обрывки фраз: «мошенник», «а я его», «пусть в яме посидит», «слезами нас не…»

Рослый сбитенщик поправил связку баранок на плече, закрыл переносной короб и отправился в трактир пропустить шкалик-другой – такой повод!

Сапожник Ерёма, успевший за время шествия пару раз заглянуть в распивочную, очнулся в арке, когда все разошлись. Потряс худыми карманами – тихо и побрёл, не разбирая дороги, к теплу, в маленькую комнату в подвале. А там, в тёмной каморке, сидела жена Ерёмы, вздрагивая от заливистого лая дворовой собаки.

Щекочиха, вернувшись в дом, долго ругала невестку за подгоревшую кашу, за кричащего мальца, да мало ли за что ругает свекровь сноху? И уже лёжа в своем закутке слушала, как сын повторяет её слова, тихий вскрик молодой хозяйки. Щекочиха так и заснула с улыбкой на лице.

Антон всё стоял в опустевшем городе, опустошённый, оглохший. Неожиданно улица стала сужаться, дома накренились, и Кислицин внезапно почувствовал, что ноги не ощущают земной тверди. Ему хотелось подняться выше, вырваться к звёздной россыпи, но сил не хватало. Крыши угрожающе нависали над ним, прицеливаясь множеством шпилей. Ржавый петух с флигеля облезшего дома клюнул в щиколотку, когда Антон пролетал мимо. Воздух стал гуще, киселём втекая в лёгкие, ещё немного – и он рухнет оземь. Кто-то схватил за руку и с силой потянул вверх. Анна Петровна! Бахрома чёрной шали развевалась на ветру.

– Тётушка…

– Тише, Тоша, береги силы, сейчас начнётся.

«Что?» – хотел крикнуть Антон, но крик так и не вырвался наружу – его затянуло в центрифугу.

Мизинец, колено, лоб, правое веко, локоть, ухо – всё это теперь существовало автономно, и всё двигалось по своей собственной орбите. Калейдоскоп из цветных бликов сливался в многочисленные круги. Он чувствовал дурноту, с трудом смежил веки – стало легче. Остановилось всё так же внезапно, как и началось. Кислицин понял, что лежит на чём-то твёрдом. С опаской открыл глаза, огляделся: абсолютно ровная поверхность неясного серого цвета, сумеречное пространство без горизонта.

«Так выглядит ничто», – думал Антон, осматривая себя и удивляясь целостности. Воздух был настолько густым, насыщенным, что с каждым глотком ощущалась особая сила, наполняющая тело. Антон чувствовал себя маленькой частичкой и целой вселенной одновременно.

– Получилось, – Анна Петровна, возникшая рядом, коснулась его плеча.

– Тётушка, – выдохнул Кислицин. Он совсем не удивился её присутствию, он знал, что она не оставит, ждал её. – Теперь-то мы можем поговорить?

– Теперь да, здесь никто никуда не торопится.

– Где мы?

– Что ты чувствуешь?

– Этому трудно подобрать слова. Спокойствие, даже наслаждение, пожалуй. Воздух здесь какой!

– Да, первозданный, чистый. В нём нет мусора, которого уже не замечаем.

– Мусора? Это про экологию?

– Не совсем, хотя можно назвать и душевной экологией. Ты читал мои дневники?

– Да, созвучно, жаль, что нелепая ссора не позволила узнать тебя раньше. Прости.

– Мне тоже жаль… Это место отсчёта, место, где тайное становится явным. Одна из ступеней из представления первых философов, орфиков – эфир, горный воздух, зарождающий Вселенную. По представлениям орфиков, горный дух окружен хаосом. Сократ воспринимал свободу как честность к себе, постоянно двигаясь к Истине. Но уже его ученик Платон, разделяя людей на классы, оправдал ложь, сделав её прерогативой элиты. И это движение мысли ко лжи вдохновило на создание знаменитой аллегории «Пещеры». Большинство воспринимает мир как стены пещеры, как иллюзорное отражение жизни. И только философы способны вырваться из пещеры и увидеть солнце истины.

Аристотель, которого назовут последним философом жизнерадостного мироощущения, утверждал, что разумная часть души приближает человека к Истине. Но позже ростки Лжи уже подняли головы, и на смену Разумной Истины приходит Судьба, рок, обречённость. Истина живёт в постоянном поиске добродетелей, в рефлексии. Так зародились киники – философы, отрицающие земные блага. Самым ярким представителем учения стал Диоген. Ложь набирала силу, наслаждение возносилось на трон. Эпикурейцы, прародители гедонизма, добродетели приписывали наблюдение за телесным наслаждением. Но сторонники Эпикура с их умеренным аппетитом не могли и представить, какую жажду вызовет ложь в гедонистах.

Основатель неоплатонизма Плотин говорит о нусе – интеллектуальном начале. Свобода достигается в слиянии души и нуса, слиянии, сохраняющем целостность. Представления людей об Истине и Лжи меняли наполненность пространства. Жизнь не может существовать в засилье лжи. Это чувствуют многие, как многие уходят, оставляя знаки.

– Буквы! Я понял, просто не знаю, что в них скрыто.

– Разгадка близко, но ты должен разобраться сам.

– Почему я?

– Смотри, – Анна Петровна махнула рукой, и в тот же миг пространство заполнилось разноцветными светящимися шарами.

Антон чувствовал напряжение, тревогу, исходящую от них. Световые сгустки быстро двигались по маленькой орбите, словно прощупывая локацию. От череды беззвучных взрывов кружилась голова, шары фонтанировали, раскрываясь множеством голограмм. Как-то незаметно вокруг него раскрывались картины современной жизни…

Множество мониторов кружились вокруг, информационные передачи, различные ток-шоу, из которых потоком лилась агрессия – дурная одежда лжи. Стало нечем дышать, хотелось отключить звук, стереть изображения. Хотелось вернуться в точку отсчёта, дышать горным воздухом. Кривляющиеся старики и старухи, превращённые в кукол, в компании с молодыми партнёрами, ведущий, вещающий о плоской Земле и рептилоидах, заполнивших город… Антон закрыл лицо руками и закричал.

«Смотри», – властно зазвучал в голове голос тётки. Молодой человек с трудом убрал руки. Множество кабинетов различных офисов, сотни, тысячи сотрудников пронеслись перед глазами Антона. Какие-то схемы, бесконечные посредники, виртуальная работа, лишённая смысла. Васильков со своей чёрной кружкой суррогатного кофе, мокрое грязное пятно на чистом листе бумаги. Рваные всполохи ночных клубов, раздетые разгорячённые тела, коктейли, таблетки, грязный доступный секс, жестокие драки, реки крови – только чтобы чувствовать, чтобы понимать, что ещё жив.

– Не могу больше, как это прекратить?

– Смотри, – голос Анны Петровны звучал всё настойчивее. – Ты должен это видеть.

Наркопритоны, жилища алкоголиков, драки, избитые женщины, грязные аферы всевозможных мошенников, циничные оскорбления в Интернете, отнимающие жизнь, – картины проносились перед глазами Антона. Многочисленные ток-шоу, пробуждающие самые низменные чувства. Кислицин когда-то прочёл, что многие используют обсуждение самых стыдных семейных тайн не только для солидного вознаграждения, но и как социальный лифт. В той, прошлой жизни они с коллегами обсуждали феномен таких «стирок». «А что, я бы согласился за пару миллионов всё, что хотите, рассказать», – заявил тогда Васильков.

Внезапно изображения погасли, Антон с облегчением вздохнул. Но в тот же миг раздался непонятный гул. Он оказался в эпицентре тайфуна, вокруг него в бешеном вихре кружились листы с отчётами, директивами. Он глох от шуршания, слеп от бесконечного потока. Лёгкие наполнялись сухой бумажной пылью.

– Не могу, – крикнул в бесконечность.

Бумаги исчезли, а он сидел в каком-то офисе – невидимый посетитель, свидетель бесстыдной сделки. Он видел и этот кабинет, и множество других, подобных ему, и впервые выступал в роли очевидца. Больше всего удивила будничность, привычность действия. Никаких эмоций, никаких рефлексий…

Антон впервые испугался за сохранность рассудка.

– Это было бы слишком легко, – Анна Петровна опять сидела рядом.

– Надеюсь, шоу закончилось?

– Прости, ты должен был всё это видеть.

– Зачем?

– Чтобы найти ответ.

– Эти голограммы…

– Нет, ты ошибаешься, голограммы остались в том мире, неужели не чувствовал? Любое действие отражается многократно, в воздухе возникает бесчисленное число проекций, воспринимаемых как продукт, плод труда. Создание воздушных замков считают добродетелью. Заметил, как поменялась стилистика: «финансовый пузырь», «раздуто», «мыло», безликий «контент» как инертный наполнитель? Ценится не мнение, а лайк, не смысл, а трафик – проекция проекции. От этого мусора задыхаются все.

– Смысл, пропал смысл.

– Тьма всегда сгущается перед рассветом.

– Будет ли рассвет?

Тётушка улыбнулась и вдруг сказала:

– Передай Серёже, чтобы не корил себя, нет за гранью никаких обид, только любовь.

– А ты, где ты? – кричал Антон в пустоту.

Почувствовал спиной приближение ветра, холод сковал позвоночник. Он больше не боялся воронки, знал, что за ней – путь к свету. Он распадался и обретал единство, и это был совсем другой человек – человек, которому неведома обречённость.

Глава 28

«Антон, Антон», – прорывалось сквозь воронку.

Он открыл глаза – беспокойное лицо отца склонилось над ним.

– Сынок, ты спишь почти сутки, я беспокоюсь. Всё нормально?

– Хорошо, папа. Видел тётушку во сне, просила передать, чтобы ты не винил себя, что она любит и всегда любила тебя.

Антон отправился в ванную – пусть останется один и не скрывает слёз. После приезда из Лощинок они долго разговаривали. Он рассказал и историю своей привязанности к Ани, рассказал о Василькове с его чёрной кружкой и Египтом, о девочке-подростке, в глазах которой затаилась хищница. Рассказал и о несчастной одинокой женщине, о которой помнит лишь соседка. А главное, о снах, в которых отступает хаос.

Антон позвонил Сергею, и через час они уже сидели в кабинете руководителя «Руки помощи».

– Мне кажется, я знаю, что надо искать. Надо вновь проверить данные о пропавших при странных обстоятельствах.

– Что мы должны найти?

– Букву.

– Букву?

– Да. Все они должны были оставить букву, которая приведёт нас к смыслу их исчезновений. Понимаю, что звучит бредово, но на месте исчезновения Анны Петровны вдруг появилась буква. В доме Лидии Петровны тоже была буква. И сны, я постоянно вижу сны, в которых тётушка даёт подсказки, мы на верном пути.

Сергей сделал звонок, и через пару минут появился Павел.

«Будто ждал», – подумал Антон.

– Новая вводная. Надо искать буквы в местах исчезновения. А потом попытаться собрать фразу. Справишься?

– Попробую. Если нет какого-то особого шифра, думаю, справлюсь, – засмеялся толстячок.

– Антон, мне необходимо время, чтобы что-то выяснить. Жду тебя завтра к двенадцати, ребята подтянутся, надеюсь, что-то уже прояснится.

Антон вышел из офиса и набрал номер Кирюхи Самойлова.

В магазине игрушек он растерялся – даже не представлял, с каким выбором столкнётся.

– Девушка, – обратился он к продавщице, раскладывающей на полках товар, – без вас мне не обойтись.

– Приятно слышать, – рассмеялась та. – Вам для девочки или мальчика?

– Для мальчика, Тошки, моего тёзки, – зачем-то добавил он.

– А сколько лет?

– А вот возраст точно не знаю, сын моего приятеля. Ходит в детский сад, – вспомнил Антон.

Большую машину с радиоуправлением он выбирал долго, не хотелось уходить из этого царства детского счастья, от милой и смешливой Саши – имя девушки он прочёл на бейджике.

На кассе она протянула дисконтную карту, на обороте которой написала свой номер телефона.

Самойлов встречал на лестничной площадке.

– Ну наконец-то! Как я рад. Пойдём, пойдём, вот моя Нюська, – кивнул на невысокую полноватую девушку, радушно улыбающуюся.

– А где мой тёзка? Я ему подарок принёс.

На слово «подарок» из комнаты выбежал рыжеволосый мальчишка, удивительно похожий на маленького Кирюху.

– Какие же мы идиоты, почему я не был у тебя раньше? – раз за разом спрашивал Антон у Кирилла, вышедшего его проводить.

– Обещай, что будем каждую неделю встречаться. Обе-щай, – тянул Кирюха. – Мы тебе и невесту найдём.

– Так уже нашли.

– Не понял…

– Такую девчонку встретил сегодня в игрушечном магазине, такую девчонку!

У офиса волонтёрской организации стоял Павел.

– Привет, Антон, – протянул он руку. – Серёга уже ждёт. Вроде бы есть новости.

От того, что услышал в кабинете Сергея, хотелось кричать – закрыть голову руками и кричать, долго, с надрывом, пока всё это не исчезнет, не рассыплется в прах.

Мальчик Димка исчез из закрытой квартиры. После его исчезновения нашли свидетелей издевательств родителей. Всё, что осталось от ребёнка, – тёмное пятно на обоях в форме буквы «Л».

Молодая женщина Мария пропала из своей комнаты на седьмом этаже. Просто исчезла. Её мать утверждает, что она никуда не выходила. Подруги на работе рассказывали, что в последнее время она сильно переживала – её обманул брачный аферист, женщина влезла в долги. В кармане пальто мать обнаружила записку с одной лишь буквой «Е».

Николай Арнольдович, педагог с большим стажем, попал в аварию и остался неходячим инвалидом. Одинокая убогая старость в маленькой квартирке. По словам сиделки, она готовила обед и услышала в комнате какой-то шум. Когда она вошла, мужчины не было. С буквой пока ясности не было, волонтёры сейчас ещё раз беседуют с женщиной, ухаживавшей за инвалидом.

«Папа, я скоро буду летать, не плачь», – сказал незадолго перед смертью маленький Стасик своему отцу, видному чиновнику Валерию Васильевичу. За несколько дней до смерти, которой могло не быть, если бы годом ранее Валерий Васильевич не соблазнился лёгкими деньгами при покупке медицинского оборудования. Что происходило в душе отца в день похорон? После того как тело ребёнка предали земле, он вдруг вырвался и без сопровождения ушёл. Его искали, но так и не нашли. Последний раз его видели у могилы, на которой установлен памятник. Буквы надписи стёрлись, можно разобрать лишь несколько.

Бизнесмен Александр Васильевич исчез из закрытой психиатрической клиники. Попал он туда не без содействия приятеля и конкурента. Перед исчезновением он пытался уговорить персонал клиники, но договориться не получилось. Медсестра утверждает, что после исчезновения на наволочке обнаружили огромную букву «М», написанную ручкой. Они списали это на безумие пациента.

Восемь, девять букв – за каждой страшная судьба одиночества, нетерпимости, нелюбви…

– Вам плохо, Антон? – прервался Сергей.

– Да, пожалуй, я выйду ненадолго.

– Помощь нужна? – спросил Павел, сидевший рядом.

– Нет, я справлюсь.

Он забрёл в этот закрытый дворик совершенно случайно, сел на лавочку, огороженную со всех сторон кустами. Звуки большого города, казалось, остались где-то далеко, совсем в другом мире. Антон смотрел на небо, на вязь ветвей с раздувшимися, полными новой жизнью почками, дышал горьковатым воздухом рождения и старался забыть страшный список. На миг ему даже показалось, что где-то высоко, в небесной бесконечности стали проступать лица тех, кто ушёл, чтобы указать оставшимся путь к точке отсчёта. Лица исчезали, вместо них проступали буквы, складывающиеся в известную фразу. Ему подумалось: «А ведь истина проста, каждый «лишний» человек отнимает у нас частичку Бога».

Постепенно в голове светлело, он вспомнил вечер накануне, деловитого рыжеволосого бутуза Тошку, светлую Нюську, гордого Кирюху. Вспомнил девушку Сашу со смешливыми глазами, потянулся было к карте с телефоном, но передумал. Сделал пару звонков и отправился домой.

Через пару дней, когда Антон собирался на очередное собеседование, ему позвонил Сергей. Они впервые договорились встретиться не в душном офисе, а на недавно отстроенной набережной.

– Приехал поблагодарить, у нас получилось.

– И что теперь? Люди перестанут исчезать?

– Мне кажется, что это вопрос не ко мне, кстати, всю информацию передал Кириллу, да-да, Самойлову. Думаю, он знает, куда её лучше пристроить. Я бы очень хотел, чтобы вы вернулись к нам. Ещё раз подумайте.

– Обещаю подумать, – согласился Антон, пожимая руку на прощание.

В ближайшую субботу они вместе с Сашей гостили у Самойловых. Тошка с удовольствием разбирал пакеты с подарками.

– Вы нам так ребёнка испортите, – смеялась Нюся.

– Не испортите, я не порчусь, – серьёзно заявил довольный мальчишка.

– Слушай, – зашептал Кирюха, когда мужчины, наконец, оказались на балконе. – История – бомба, я выслал в пару изданий. Конечно же, это всё звучит фантастично, как последнее предупреждение.

– Это и есть предупреждение свихнувшемуся, погрязшему во лжи миру. Они все ушли, оставив ключ к смыслу: «Истина сделает вас свободными».