Текст книги "Когда они исчезнут"

– Не могу дочка, не могу. Это как оказаться в гробу, понимаешь?

– Закрой глаза. Просто закрой глаза.

– Хорошо, я попробую, – мужчина, пошатываясь, пошёл в кабинет.

Дочь застыла, лишь губы что-то неслышно шептали. Но уже через несколько минут отца вывели в холл.

– Не смог, – рыдал он. Женщина тихо гладила его по голове.

– Вы уже делали МРТ? – обратилась к Кислицину дама в шляпе.

– Нет. В первый раз.

– Не все могут, – вздохнула она обречённо.

– Почему? Больно?

– Нет, хуже. Клаустрофобией не страдаете?

– Не замечал.

– Тогда вам легче. Впрочем, сами всё поймете, пугать не буду.

Сновидение четвёртое

Повозки четвёртого отделения возникли не сразу. Потянуло дымом.

– Пожар, пожар, – неслось в толпе.

Люди засуетились, замелькали пёстрые шали.

– Да стойте, – окрикнул кто-то зычно, – посмотрите на дорогу-то. Не пожар то, представление.

Толпа надавила, двинулась ближе к проезжей части. Купцы презрительно морщились, но молчали. Какой-то оборвыш выскочил перед процессией, задрал руку с оторванным рукавом и завопил:

– Факелы, факелы несут.

– Петруха, видно что?

– Да не видать в дыму. Будто поют, – отвечал парень в истрёпанном треухе.

Толпа притихла, вслушиваясь.

– Поют. Вроде цыгане, – дородная баба в зелёной шали приложила ладонь к уху.

– Цыгане, вон и бубны звенят.

Коробейник, оказавшийся дальше всех от места представления, подпрыгивал, силясь разглядеть что-либо через головы. Связки баранок, свисающих с шеи, раскачивались и подпрыгивали вместе с ним.

– Смотри, растеряешь товар-то. От баранок одни дырки останутся.

– Да уж, милостива матушка чрезмерно, – не выдержал крупный купец, – слыханное ли дело, чумазым мордам…

Он не договорил, заметив недобрый взгляд Петруши.

Наконец показалась процессия.

Впереди шли факельщики, размахивая лампами, от которых исходил едкий густой дым, укутывающий повозку.

Сама же повозка напоминала большую клумбу с розами. Огромные кусты алых, белых, жёлтых цветов роскошной оранжереей разместились на открытой площадке.

– Ишь ты, красота какая, – ладная молодка в кокетливой атласной шубке, до сего момента равнодушно щёлкавшая семечками, застыла в удивлении.

– Это, Марфуша, не на лужку, на котором с мил-дружками развлекаешься, когда к родителям погостить ездишь, – крикнули из толпы.

– Тю на вас, охальники. Это с кем же я там развлекаюсь-то? У меня, чай, муж есть. Да за такую напраслину…

Марфуша не договорила. Повозка остановилась, и грамотные стали разбирать написанное на табличке, припрятанной в кустах роз.

– Па-губ-на-я пре-лесть, – неслось со всех сторон.

Откуда-то возник артист в костюме шута:

– Сиё, четвёртое отделение нашего маскерада, уважаемая публика, называется «Обман». Сейчас вам представляют аллегорию чувственной страсти. Посмотреть на неё – красота, кою и на свете сыскать трудно. А приглядитесь внимательнее. Видите меж кустов головы змеиные? Так жалят нас предметы обожания, вводя в обман чувственный.

– Это точно, – прошамкала какая-то старуха.

– А ты откуда знаешь-то, Щекочиха? – засмеялась толпа. – Никак обожателя завела?

– Так ведь и я молодкой была когда-то.

– И много грешила? – не унимались молодые мужички, шутя пощипывая старухин тулуп.

– Сколь и были, все мои, – парировала Щекочиха.

– Им для вразумления демонстрацию проводят, а они… – щуплый купчишка подобострастно заглядывал в глаза своему дородному товарищу.

– Одно слово – невежество, – согласился его приятель.

– Украли, ироды, – раздалось над толпой.

– Что украли?

– Кто украл?

– Узелок с платками расшитыми.

– Горничная купца Перешеева от белошвейки несла.

– Эх, раззява. Ищи теперь.

– Малец будто стащил, рябой вроде видел.

– А чего ж молчал? Разве догонишь?

Люди, оживлённые было криком молодой горничной, опять увлеклись представлением, лишь хрупкая девичья фигурка бросилась бежать по улице.

За повозкой с розами показался цыганский табор. Молодые цыганки плясали, распевая песни, трясли цветными шалями и норовили погадать.

– Эти уж непременно украдут что-либо. Вы осторожнее, – доверительно зашептал тощий купец, отодвигаясь подальше на всякий случай.

– Знамо дело. Уж такой народ.

Табор с плясками отправился вниз по улице. Шествие, которое следовало за ним, ужасало. Страшные ведьмы с растрёпанными седыми волосами, колдуны, размахивающие связками сушёных жаб, ворожеи с какими-то склянками, гадалки всех мастей. Замыкали процессию артисты в костюмах дьяволов.

Толпа притихла, поэтому пение следующих участников раздавалось особо громко:

 
Пусть мошенник шарит, невелико дело,
Срезана мошонка, государство цело.
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
Плутишке он пара.
 
 
К ябеде приказной устремлён догадкой,
Правду гонит люто крючкотворец гадкий.
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
И плуту он пара.
 
 
Откупщик усердный на Руси народу
В прибыль государству откупает воду.
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
Плутишке он пара.
 
 
К общу благоденству кто прервёт дороги?
Ежели приставить ко лбу только роги!
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
Плутишке он пара.
 

– Уважаемая публика, – опять появился ведущий шут, – вашему достопочтимому вниманию было показано настоящее лицо обмана. Суть мошенники, прожектора и аферисты всех мастей.

– Знатно, – одобрил старший купец.

– Назидательно, – подтвердил его приятель, а скажите-ка, вы селёдку ржавую уже спустили?

Толпа зашевелилась, зашумела в ожидании следующего отделения.

Шали, треухи, цветные рукавицы – всё двигалось, мелькало, сливаясь в разноцветную массу.

Глава 9

Даже конфет не хотелось. Маша невольно усмехнулась. А ведь совсем недавно рабочий день измерялся шестью конфетами: по одной каждые два часа, во время небольших перерывов. Она даже целую стратегию продумала, целую операцию по незаметному извлечению сладостей под камерами, что-то вроде игры. Смешно, за недостачу в свою смену она несла ответственность. Но так было проще пережить долгий день за прилавком – день натянутых улыбок и вынужденного общения. Иногда конфет было семь – в те смены, когда ноги наливались такой тяжестью, что хотелось просто рухнуть на пустые коробки в подсобке и провалиться в бессознательную черноту до утра. Седьмая конфета – бонус, горючее, чтобы добраться до дома, в котором ждала мама. Женщина равнодушно читала названия новинок, стараясь не думать о телефоне, прожигающем бедро. Пользоваться телефоном на рабочем месте строжайше запрещено. Покосилась на пугающие глазки равнодушных шпионов. На первый раз – штраф в пятую часть зарплаты. Может, рискнуть? Или всё же дождаться перерыва?

Телефон, целый мир, портал в иное будущее – без конфет по счёту, без недовольных лиц покупателей, без вечернего брюзжания недовольной мамы. Мир, в котором можно быть просто женщиной – любимой, желанной, отдыхать у моря, растворяться в дорогих глазах. Милый мой, хороший, кем я была до тебя? Серой мышкой, нелепой угловатой женщиной за тридцать. Любимый мой, желанный, знал бы, из какой пучины вытащил меня, подарив надежду. Какой музыкой звучит твоё «мы»! Нет, сначала не поверила – красавец, успешный, что он нашёл в ней, тихой, невзрачной. А уж когда посмотрела анкеты других женщин со всеми их современными ухищрениями – ресницами-опахалами, подрисованными безукоризненными бровями, пухлыми губами и налитыми скулами, – неделю на сайт не заходила. И всю неделю придирчиво рассматривала своё отражение. К концу недели достала пинцет, купила дорогой крем с лифтинг-эффектом, будто бы невзначай забрела в магазин нижнего белья, ходила, рассматривала под косые взгляды продавщиц, но так и не решилась на покупку. Бельё – не крем, от мамы не спрячешь.

К выходному не выдержала, вышла на сайт, а там… Триста сообщений:

«Единственная, куда ты пропала? Я не нахожу себе места».

«Всё ли с тобой нормально? Отзовись, я переживаю».

«Сегодня всю ночь не мог сомкнуть глаз. Какие-то страшные мысли лезут в голову. Не выхожу с сайта, надеюсь, что ты объявишься. Мне пишут другие женщины, но разве можно предать настоящее?»

«Машенька, ещё сутки – и я сойду с ума. Сегодня чуть не устроил аварию, хорошо машина, ехавшая навстречу, увернулась. Так больше продолжаться не может. Я приеду в твой город и буду обходить магазин за магазином в поисках тебя. И гори этот бизнес огнём».

«Чувствую себя мальчишкой, никогда ничего подобного не испытывал, даже с бывшей женой. Родная, отзовись. Чем бы ни занимался, повсюду вижу твои глаза. Какие у тебя глаза – так смотрят на этот мир ангелы».

«Может, ты думаешь, я насмехаюсь над тобой? Посмотри – это дом, что я купил для нас. Он не очень большой, всего сто тридцать метров, но зато в чудеснейшем месте, рядом сосновый бор, живописная речка, а главное, главное – вдали от городского шума. А это наш зимний сад и бассейн. Ты любишь плавать?» К сообщению были прикреплены фотографии из какой-то другой реальности, которая существовала за экраном телевизора.

Ну и как устоять? Онемевшими пальцами Маша отбила: «Привет». Он ответил сразу, будто ждал: «Наконец-то…»

С того вечера миры поменялись местами. Казалось, можно отключиться от маленькой квартирки, заражённой бедностью, от придирчивых взглядов матери, от приторно-ванильного запаха, въевшегося в кожу, от надменных старух, давящих скрюченными пальцами россыпи конфет. А вот от переписки отключиться невозможно.

«Родная, сегодня еду оформлять сделку. Тебе точно нравится наш дом? Может, дождаться тебя, вместе выберем? Просто это очень выгодное предложение. Да и ёкнуло что-то, отозвалось. Понимаешь, у меня очень сильная интуиция. Увидел тебя – сразу понял: моя, единственная. И так же дом. Он будто создан для тебя и меня…»

Задохнулась. Не могла набрать ни буквы. Так просто не бывает. Неужели там, наверху, услышали её тихие молитвы? Рядом он, этот дворец тоже может быть её? Она бы рассадила здесь розы и здесь, а в этом тенистом углу папоротники. Она очень любит папоротники.

«Это просто волшебная сказка, чувствую себя Золушкой. Ты даже представить не можешь, какое счастье ты мне уже подарил».

А три дня назад…

«Машенька, возможно, это мое последнее сообщение. У меня большие проблемы».

«Что случилось?»

«Дело в том, что покупка нашего дома оставила меня без наличных. Снять деньги со счёта я не могу, это долгая история, которая должна была разрешиться через месяц. Я ведь всё рассчитал. Но вчера в подъезде меня встретили некие люди бандитского вида. Они потребовали триста тысяч, которые я якобы им должен. Оказалось, что это мой партнёр по бизнесу занял у них и сбежал. Сбежал тайно, отключив телефоны. Если я в три дня не найду этой суммы, я боюсь, что меня ты больше не услышишь. Самое страшное, что они забрали пакет документов, которые я нёс домой. Там были и личные. Взять кредит я не могу. Сейчас пытаюсь занять у приятелей, но как жесток мир, как дёшева дружба…».

«Дорогой мой, любимый, держись. Не знаю, я попробую тебе помочь».

«Что ты? Ты и без этих моих проблем нуждаешься. Я – мужчина, я должен отвечать за поступки, пусть не свои, пусть своего окружения. Как жаль, только встретил ту, которой можно доверять, только позволил себе мечтать, купил свой дом, наш дом, и всё… Всё?»

«Напиши номер счёта».

Нет, у меня нет времени на заявки-одобрения, нет этой недели. Да какая у меня кредитная история, у меня даже личной истории нет. Проценты? Да, я согласна. Девушка, деньги сразу? Только бы не перепутать, не ошибиться. Кто придумал столько цифр?

«Дорогой, получил?»

Не может быть, только не эта тишина, не равнодушный голос автоответчика в трубке. Что произошло, неужели не успела? Что? Утро? Работа? Какая работа, мама? Ах да…

Душное нутро подсобки. Неужели опять тишина?

– Ма-а-аш, ты здесь? Что ты здесь делаешь?

– Сейчас, – Маша тайком вытерла слёзы. Меньше всего ей сейчас хотелось общаться с хохотушкой Катькой из соседнего отдела.

– У тебя уже очередь. Эта мадам в шляпке уже перемяла все конфеты. Что случилось? – Катька наконец увидела лицо напарницы. – Что произошло, Машунь?

Неожиданно для себя Маша заговорила. Слова выбрасывались из неё какими-то сгустками, как кашель после тяжёлой простуды.

– Да ты что? Ты всерьёз поверила? Это же развод на деньги. У тебя сохранился его номер? Так и есть – северный оператор. Это заключённые пишут, зарабатывают на сладкую жизнь. Машенька, ты мне не веришь? Постой. У меня подруге что-то подобное писали. Она ещё играла с ним в кошки-мышки. Подожди, – Катька кому-то звонила, что-то отбивала в своём телефоне, а потом Маша увидела фотографию их дома. И ещё сообщение: «Родная, сегодня еду оформлять сделку. Тебе точно нравится наш дом? Может, дождаться тебя, вместе выберем? Просто это очень выгодное предложение. Да и ёкнуло что-то, отозвалось. Понимаешь, у меня очень сильная интуиция. Увидел тебя – сразу понял: моя, единственная. И так же дом. Он будто создан для тебя и меня…»

Что? Какие тротуары? Ах да, это ей сигналят машины. Каземат стёртых ступеней и облезших стен. Поцарапанный дерматин. Нет, она не голодна. Холодное стекло немного остужает горящий лоб. Можно представить, что за ним вовсе не агонизирующий город, а река, тёмная, вязкая. Она утягивает, тащит за собой…

– Нет, нет, я никуда не отлучалась, – голос Василисы Ивановны дрожал, – я пока ещё в своём уме, молодой человек.

– Может, она всё же проскользнула мимо вас? – молодой оперативник спрашивал, не отрываясь от письма.

– Нет. И потом я зашла в её комнату почти сразу. Меня насторожил отказ от ужина. Решила, что Маша заболела.

– И окно было закрыто?

– Я уже говорила – закрыто. Она же не могла улететь…

Глава 10

В кабинете остро пахло страхом. Не леденящим ужасом, а тёплым страхом, втекающим в плоть. Что там говорила дочка отцу? Закрыть глаза? Но каждая клеточка тела обрела способность видеть. Надо дышать, считать вдохи-выдохи. Что-то врезалось в мозг, рисовало кровавыми красками. Дышать. Что он ищет, какой смысл? Почему так уверен, что найдёт тётку и обретёт покой? Опять пилы, отсекающие ответ. Невозможно сосредоточиться, только дышать. Какие-то чёрные линии, мир, расчерченный по диким лекалам.

– Всё, подождите в коридоре, – включила реальность медсестра.

Слегка потрясывало. Антон присел на кушетку, прислонившись головой к холодной стене.

– Кислицин, Кислицин, уснул что ли? – ему протягивали огромный пакет. – Здоров ты, парень.

Больничный двор-сад с лёгкой горечью оттаявшего мира. Чёрные пряди застывших перед пробуждением деревьев. Мокрые стёклышки луж, в которых прячется по-весеннему игривое солнце. Птичий переполох. Им нет дела до кабинетов, пропавших страхом.

У кабинета главврача измученная очередь. Почему здесь все постоянно чего-то ждут? Даже те, у которых совсем мало времени на прохладу ветра и набухшие почки? Нет, он не хочет продолжать лечение. Да, осознаёт возможные риски. Что и где нужно подписать?

Такси вызывать не стал, хотелось дышать весенней свежестью, вытравить сонно-хлорные запахи. Даже стоптанные ботинки больше не казались обузой.

Отец только выдохнул:

– Зачем? Почему не согласился пролечиться?

– Да здоров я, папа, – «папа» мягко, с наслаждением, – ставь уже чайник, второй день не могу чайку попить.

– Подождешь, сынок? Я сейчас…

Антон стоял под душем, оттирая навязчивый запах хлорки, запах страхов. Капельки воды рассыпались радужной безмятежностью. Зачем он постоянно думает о смысле? Зачем пытается объяснить внезапно возникший интерес к поиску родственницы? А если просто жить, просто делать то, что считаешь важным? Перестать тратить энергию на бессмысленные диалоги с собой? Под душем расслаблялось не только тело – смывалось напряжение последних дней.

Отец постарался – парадные чашки, вазочки с вареньем, блинчики.

– Откуда такое богатство?

– Это Дарья Ивановна снабжает. Ты не подумай, ко мне часто заходят женщины, но это другое… Знаешь, смотрю я на них, таких одиноких, таких беззащитных, что ли, в этом своем одиночестве – и жалко всех. Тебе этого пока не понять, в молодости кажется, что жизнь бесконечна, а ты всегда будешь полон сил.

– Значит, моя молодость прошла.

– Что ты, что ты, сынок. Ты ведь даже семьи не создал, детей не родил.

– Не встретил, пап.

– А Анечка? Может ещё всё утрясется?

– Нечему там утрясаться, не было ничего, кроме многолетнего безумия. Кроме моего желания к этой сексуальной особе.

Отец смутился, молча смотрел в чашку. А блинчики чудо как хороши!

– Пап, а почему ты сам боишься пустить кого-то в свой мир? Ведь стараются дамы.

– Что обманывать-то – думал об этом. Сердце мамой твоей занято. Столько лет дышали вместе, тебя вот родили. К старости всё по-иному, одиночество страшит. Эти сумерки тихие. Телевизор не выключаю, хоть и слушать его не могу, всё сопротивляется тому, что показывают, а остаться в тишине ещё страшнее. И женщинам этим я тоже нужен для спасения от одиночества, для заботы, осознания значимости. Знаешь, это ведь очень важно – знать, что не зря просыпаешься по утрам, что твоё пробуждение – радость для кого-то.

– Так что в этом плохого?

– Ничего. Но женщины приходят. Понимаешь, я не могу оставить остальных. Это ведь иные чувства, хотел сказать, что не мужские, но это мужские, но иные. Когда уходит физическое влечение, – Сергей Петрович замялся, – приходит что-то иное. Я понимаю, что немощен, – какая из меня опора. Но я чувствую, что нужен им как присутствие мужского в жизни. Как советчик, как человек, способный сопереживать. Вот только это и могу сейчас.

– Значит, ты не можешь сделать выбор?

– Нет, сынок, не выбор, не в этом дело. На прошлой неделе уговорил Ангелину Ивановну отказаться от «чудодейственного лекарства». Позвонили, убеждали, видимо профессионально убеждали. Она по дороге в банк зашла ко мне. А ведь хотела все свои «гробовые» спустить. Пару месяцев назад наши дамы были одержимы массажем на «чудо-кровати». Открыли у нас за магазином массажный салон, несколько сеансов провели бесплатно. Но, похоже, все сеансы их обрабатывали. Через неделю многие собрались покупать такие кровати в личное пользование. Каждая больше ста тысяч стоит. И не верю я в лекарство от всех болезней. Валентину Петровну убедил перепроверить договор ренты. Сомнительные господа предлагали услуги. Пришлось Петьку подключать, он у нас спец, нашёл в этом вашем Интернете такое о «благотворителях». Как их оставить?

– Знаешь, отец, а я ведь не задумывался, сколь легкой добычей вы являетесь.

– Главное, что сейчас понял. Всему своё время, сынок. Не хотел говорить, ты ещё не окреп…

– Папа, со мной всё нормально. Я здоров.

– Травмы головы опасны. Тебя, мне рассказывали, увезли в бессознательном состоянии. Давай так, сейчас пойдёшь отдохнёшь, а я займусь обедом. А вечером я обязательно тебе всё расскажу, беспокоит меня это дело, а сам справиться не могу.

Уснул, будто провалился в неизвестность. А ведь и спать не хотел. Разбудили тихие голоса на кухне. Антон ещё понежился в кровати, вставать не хотелось. Он рассматривал обои, которые настолько прочно закрепились в его сознании родительского дома, что и не замечалось, как стёрся рисунок, как потемнел, помрачнел фон. Захотелось яркого цвета, чего-то по-детски свободного, а не этого оттенка дряхлости и не модного минимализма, исторгающего само понятие жилья. Хотелось создать новый мир, мир его и отца, мир по-настоящему близких людей.

– Ой, Антон, это мы разбудили? – женщина неловко подскочила, уронив табурет.

– Что вы? Я выспался. Давайте знакомиться, я, как вы уже знаете, Антон. А вы?

– Дарья Ивановна я. Попробуй, сынок, – женщина пододвинула миску с румяными пирожками, – недавно испекла.

– Боюсь я, уважаемая Дарья Ивановна, что от такой вкуснотищи никакие упражнения не спасут.

– Ешь, сынок, тебе ли думать о диетах? Набирайся силушкой. Я ведь к тебе пришла.

– Ко мне? – еле выговорил Антон с набитым ртом. Какое же чудо эти пирожки!

– Да, со мной такая странная история приключилась…

История и правда была очень странной.

Год назад Дарья Ивановна схоронила мужа Николая Васильевича. Супруги прожили вместе более пятидесяти лет, работали на одном предприятии, и, казалось, женщина знала о своей половине всё. Но через несколько месяцев ей по почте пришло письмо, в котором некий Вениамин Валерьевич Стахов утверждал, что за год перед смертью Николай Васильевич занял у него крупную денежную сумму. Первое письмо не насторожило, вдова ещё не сжилась с болью, все события казались призрачными, незначительными. Подумала, что какой-то злой розыгрыш. За год до смерти муж уже серьёзно болел и почти не выходил из дома. Женщина выбросила письмо и забыла.

А ещё через полгода пришло второе. Всё тот же Стахов напоминал о долге и требовал погасить его. В письме был указан счёт, на который надо внести огромную сумму – двести тысяч рублей. Сумма настолько огромна, настолько абсурдна для живших очень скромно одиноких пенсионеров, что Дарья Ивановна и тогда не забеспокоилась. Но второе послание все же сохранила. С тех пор письма стали приходить с завидной регулярностью, по одному-два в месяц. Их тон становился всё более угрожающим. Женщина не хотела рассказывать знакомым, не хотела давать и малейшего повода усомниться в безупречной репутации ушедшего супруга. Но недавно пришло уведомление, что дело о взыскании передано в суд и теперь ей надо быть готовой к судебным разбирательствам.

– Это ещё не всё, – Дарья Ивановна ненадолго замолчала.

– Рассказывай, не бойся, доверься ему, как мне, – подбадривал Сергей Петрович.

– Понимаете, Антон, я часто бываю на кладбище у своего Коленьки. И зимой ездила. У нас хорошее кладбище – дорожки чистят, а могилка его совсем близко к дорожке. А как таять стало, решила съездить, подумала, что в грязь не получится съездить. Приехала, стала прибираться, снег кое-где оттаял, и на могилке появился мусор. А когда протирала крест, нашла привязанный к самому основанию пакет. А в нём вот это, – женщина протянула свернутый лист, на котором было напечатано: «Дашуня, отдай долг Вене. Плохо мне, нет покоя. Освободи мою душу».

– Как цинично, – не выдержал Кислицин-младший.

– С тех пор снится мне Коленька. Ничего не говорит, даже не подходит. Стоит вдалеке и смотрит на меня с такой болью.

– А послания принесли?

– Да, – женщина протянула стопку писем в самых обычных конвертах. На конвертах указан обратный адрес. Самое странное, что отправитель проживал совсем в другом городе – Подреченске.

– Я тоже обратила на это внимание. С Подреченском связывало только одно – некогда там был филиал нашего завода и Коля часто ездил туда в командировки. Но сейчас ни филиала, ни самого завода и следа не осталось. Да и Коля давно был на пенсии. И потом он никогда не рассказывал о своём друге Вениамине Валерьевиче. Я уже всякое передумала, а вдруг это не Вениамин Валерьевич, а какая-то женщина, может, у Коли роман случился на стороне. Всякое ведь бывает, тем более деток у нас не было. Или ребёнок его внебрачный?

– Есть у меня кое-какие мысли. Вы можете оставить эти письма на время?

– Разумеется. Как вы думаете, Антон, это действительно долг или…

– Думаю, что или. Разводят вас, ой… – осёкся младший Кислицин, – обманывают. Мошенников развелось всех мастей.

– Я тоже так думала, но в полицию обращаться не хотела. Сами понимаете, а вдруг действительно что-то всплывёт. Не хочу бросать тень на память самого близкого человека.