Текст книги "Когда они исчезнут"

Глава 20

Клавдия Олеговна ожидала во дворе. Сегодня она не возилась на газонной грядке, а просто сидела на лавочке. Завидев Кислицина, вскочила, губы затряслись, забормотала что-то совершенно бессвязное. Антона поразило, насколько она изменилась всего за сутки – седые волосы даже не расчёсаны, куртка застёгнута не на ту пуговицу, берет съехал на затылок.

– Давайте поднимемся, Клавдия Олеговна, не возражаете?

– Нет… да… нет… Давайте, – женщина пропустила молодого человека вперёд. Квартиры тёти Ани и Клавдии Олеговны нараспашку.

– Что же здесь произошло? – Антон метнулся в дом родственницы.

Квартиру не узнать: от размеренного, давно заведённого порядка в жилище пожилой женщины ни следа. В коридоре чуть было не споткнулся о груды одежды, сброшенной с вешалки. В комнате перевёрнута мебель, в шкафах оторваны дверцы. Книги, главное богатство тётушки, сброшены на пол, многие тома растерзаны. Не лучшая картина и на кухне. Стол перевёрнут, крупы рассыпаны по полу. На входной двери крупно мелом буква «В».

– Что за… вандалы? Кто здесь хозяйничал? – голос Антона сорвался на крик.

– Не знаю, Антон. Только кажется мне, что это… сама Аня.

– Тётя Аня? Она была здесь?

– Не знаю, мне кажется, да. Только это не совсем Аня.

– Ничего не понимаю.

– Антон, пойдёмте ко мне, не могу здесь оставаться. Я уже вызвала полицию, обещали приехать.

В своей квартире женщина почувствовала себя заметно лучше: поставила чайник, достала из шкафчика какую-то банку с травами. Дождалась, когда отвар настоится, протянула чашку гостю:

– Пейте, пейте, вам надо сейчас, как и мне.

– Что же всё-таки произошло?

– Я сегодня одна ночевала, мои в гостях остались. Легла рано, посмотрела сериал, выпила лекарство. Всё как обычно. Проснулась в полночь. Сама не знаю почему. Тревожно стало, сердце билось. Решила, что весна, давление скачет.

Клавдия Олеговна долго лежала, вслушиваясь в ночные звуки. Машины, лай собаки вдалеке, из круглосуточного магазина на соседней улице музыка. Вроде всё как всегда, но женщина чувствовала приближение ужаса. Стало душно, одеяло потяжелело, сковало тело. Звуки стихли. Женщина хотела встать, открыть окно, впустить прохладный воздух, сердце билось всё быстрее, подступая к горлу, но каждое движение давалось с трудом. Нащупала выключатель, лампочка ярко сверкнула и взорвалась, осыпая осколками.

«Ничего, это случается, скачок напряжения», – успокаивала себя, отыскивая тапочки. К счастью, в коридоре свет зажёгся без приключений. Измерила давление – повышенное, но не фатально. Прошла на кухню, достала из шкафчика лекарство, налила воды и так и застыла. В квартире соседки явно кто-то был. Общая вытяжка усиливала слышимость. Подруги этим часто пользовались, стучали в стену, а потом кричали что-то друг другу.

– Аня, – тихо позвала Клавдия Олеговна.

Сначала всё стихло, а потом…

– Ты не представляешь, Антон, я никогда не слышала такого смеха. Так, наверное, смеются в психиатрической лечебнице. Но мне показалось, что смеялась Аня. Представь: ночь, я одна в квартире – и этот смех. Сам понимаешь, пойти проверить я не рискнула. Решила подслушать. У меня фонендоскоп от старого прибора для измерения давления остался. Я и приложила его к перегородке между нашими квартирами.

От стены потянуло ледяным холодом. Он расползался по квартире, пробираясь под одежду. Клавдия Олеговна сразу замёрзла. Сходила в коридор, сняла с вешалки куртку и платок. Но не согрелась.

– И тут я посмотрела на стакан. Вода, которую я налила несколько минут назад, замёрзла! Тишину опять взорвал смех. А следом за ним раздался такой грохот, что я не выдержала, спряталась в спальне, самой дальней от квартиры Ани комнате.

Женщина не сомкнула глаз до утра. В соседской квартире всё смолкло, но пойти проверить было выше сил. Одно она знала точно: входную дверь не открывали. С рассветом вернулась решительность. Клавдия Олеговна выбралась на площадку, повернула ключ в замке.

– Антон, дверь не открывали. Во всяком случае, я не слышала, хотя у Ани дверь старая, поскрипывает и грохочет. То, что я увидела, ты и сам видел. Что мне полицейским-то говорить? Что был призрак Ани?

– А вы сами в это верите?

– А во что мне верить остаётся? В то, что я сошла с ума, пробралась ночью в дом пропавшей подруги, устроила это безобразие и забыла?

– Может, просто воры?

– Воры, которые ничего не украли? А кто смеялся? Как объяснить лёд в стакане?

– Скажите, что слышали грохот ночью. Но подумали, что показалось. А утром решили проверить и увидели, что увидели.

– Пожалуй ты прав. Но что же с Анютой? Хоть бы знать – жива, мертва?

Разговор прервал стук в дверь.

«Почему полицейские стучат, ведь есть же звонок?»

– А, городской, опять здесь? – Михаил Иванович узнал Антона.

– Приехал вот, решил проверить, как идёт розыск.

– А не ты ли, племянничек, квартирку тёткину обнёс? Смотри, как странно совпало. Приехал – и квартирка пострадала.

– Мне это зачем?

– Откуда же я знаю, может, драгоценности тётушкины искал. Не нашёл и разозлился.

– Вы сами верите в то, что говорите? Какие драгоценности, вы мне тётку разыщите.

– Разыщем, разыщем, не переживай.

Пока полицейские работали, Антон и Клавдия Олеговна молча сидели на старых стульях в углу.

– Определили, что пропало?

– Да так сразу и не скажешь. Вроде ничего, просто разбросано.

– А ничего, так и дела никакого нет. Может, полтергейст бушевал, – хохотнул Михаил Иванович. Знал бы, как он близок к истине.

– Это что же, и дела заводить не будете? – не выдержала Клавдия Олеговна.

– Пока не будем. Повезло тебе, городской, – обращаясь к Кислицину, – вот уж как трупец старушки обнаружим, тогда и дельце заведём. Догадайся, кто у нас первым подозреваемым будет?

Антон слушал этого медведя, и липкий страх опутывал тело. Как же он ненавидел себя в этот миг, как презирал это своё молчание!

– Миша, Мишенька, – в Клавдии Олеговне проснулась учительница, – как же не стыдно тебе, сынок? Ведь в школе хорошим мальчиком был.

То ли упоминание при коллегах и заезжем «городском», что был когда-то мальчиком, то ли остатки детской совести проявили живучесть, но Михаил Иванович смутился, отвернулся, что-то быстро зашептал молодому полицейскому.

– Пойдём мы, будет что новое – сообщим.

– А ведь и правда, откуда что берётся, ведь неплохой мальчишка был. Учёба, конечно, ему не давалась, да он и не старался особо, но ведь открытый, ясный.

«Ясный, слово-то какое точное подобрала. Чему удивляться, он и сейчас ясен, понятен, без особых рефлексий, с неуклюжестью тайфуна, – мысль эта Антону не понравилась, и он тут же вступил в спор с собой: – А ты-то! Трусость свою прячешь. Струсил – имей совесть признаться».

Неизвестно, куда бы завела его эта дискуссия, если бы не Клавдия Олеговна.

– Антоша, ты уж прости, что так к тебе обращаюсь.

– Ничего, обращайтесь.

– И ты меня лучше тётей Клавой зови, как-то так ближе. Вот подумала, я могу прибраться-то или надо этот ужас оставить? Только одна там не останусь, попрошу внучка. А может, ты бы на пару часов задержался? Так спокойнее.

– Разумеется, останусь.

Из Антона получился плохой помощник. Он постоянно отвлекался на томики книг, разбирая многочисленные пометки, оставленные рукой тётушки.

На обложке тома Льва Толстого цитата, сделанная, похоже, совсем недавно: «Истина, выраженная словами, есть могущественная сила в жизни людей».

– Антон, Антоша, опять…

Клавдия Олеговна подняла на молодого человека посиневшее лицо. Трясущимися руками она протягивала тетрадь, вымазанную чем-то белым, похоже, мукой.

– Ещё один дневник?

Кислицин открыл последнюю страницу, всё тот же убористый почерк, те же учительские ровные строчки. Дата последней записи совпадала с датой исчезновения.

Сновидение восьмое

Почти совсем стемнело, а толпа не расходилась. В ожидании следующего отделения прогуливались по Мясницкой, разглядывали каменное здание усадьбы Салтыковых, обсуждали увиденное. Пока ждали нового представления, появился фонарщик с лестницей и длинным шестом.

– Гляди-ка, Васятка, сейчас нам солнце вернут, придётся от Федькиной Машки подальше держаться, не скроешь.

Нарядная молодка, стоявшая рядом с Васяткой, подобрала подол юбки и пустилась по улице.

– У, ироды, всё бы зубоскалить, – прикрикнула Щекочиха.

Но её не слышали, смеялись, улюлюкали, кричали что-то непристойное. Васятка было хотел драться, даже тулуп скинул, постоял, почесал редкую бородёнку, поднял одёжку, стряхнул снег и засмеялся вместе со всеми.

– Вот они, мужики-то, каковы, – зашептала девица на ухо подруге. К Васятке подошла старуха, укутанная в чёрное, не то монашка, не то вдова.

– Дёшева твоя любовь, да и кулачки слабы. Видно, духом Господь обидел, – громко сказала она, нацелив на грудь парня кривой палец.

«Так ведь это тётя Аня, пропавшая тётушка. Вон и шаль с бахромой».

Антон хотел было крикнуть, но в горле запершило, февральский мороз сковал грудь. Что с ним? Драный полушубок, треух, сползающий на лоб, валенки. Лицо чешется под заскорузлой бородой, в которой запутались какие-то крошки.

– Антоха, ты что, будто не в себе? Может, ну их, лицедеев, пойдём до дома. Теперь там ради праздничка мужички во хмелю, может, и нам нальют. А не хочешь, я местечко такое знаю, там девки уж такие сладкие, словно пряники на ярмарке.

– Отстань, – Антон даже не посмотрел на приятеля. Он не мог оторвать взгляд от старухи. И та смотрела прицельно.

«Узнала, узнала. И к Ваське этому подошла, чтобы я заметил. Что она там ему говорила?»

Словно в ответ на эти мысли, старуха усмехнулась, качнула головой, отчего чёрные тряпки-нитки залихватски заплясали.

И в этот миг кто-то закричал:

– Едут, едут!

Толпа устремилась к краю дороги, старуха скрылась из виду. Какой-то рыжий веснушчатый парень тянул Антона за рукав.

– Пойдём посмотрим, что ли. Чудной ты сегодня.

Восьмое отделение глумилось над спесью. Знак, который ехал на первой повозке, был украшен огромным павлиньим хвостом.

«В природе такого павлина не отыскать. Знатные мастера у императрицы», – Антон увлёкся действом. Картинка была заключена в рамку из нарциссов.

– Что за цветы такие, не знаешь, Тоха? – рыжий шмыгал носом и вытирал его подолом тулупа.

– Знаю. Нарцисс, – Антон постоянно оборачивался, выискивая тётку в толпе.

– Расскажи, ты лучше скомороха сказываешь, – приставал приятель.

– Да рассказывать нечего. Жил в древней Греции красивый парень Нарцисс. Девки по нему сохли, а он ни на кого внимания не обращал. Как-то увидел своё отражение в воде и влюбился.

– Это в кого же, милок? – Щекочиха заглядывала в глаза рассказчику.

– Как в кого? В себя. И так влюбился, что боялся отойти от воды, чтобы не потерять.

– Себя, что ли, потерять? – рядом с Антоном росла толпа.

– Себя, отражение своё. Так с голоду и умер. А на этом месте вырос красивый цветок, который так и назвали – нарцисс.

– Тише вы, чумазые, смотрите вон, харю какую вам показывают.

В рамке из нарциссов действительно изображено было одутловатое самодовольное лицо. Надпись гласила: «Самолюбие без достоинств».

Сразу за знаком следовал огромный рыдван, в котором возлежала Спесь. Прислуживали ей рабы, слух услаждали трубачи и литаврщики, распевая что-то совершенно невообразимое:

 
Гордость и тщеславие выдумал бес,
Шерин да берин, лис-тра-фа,
Фар-фар-фар, люди-ер-арцы,
Шинду-шиндара, тандру-трандара,
Фар-фар-фар-фар…
 

–  Это что же за песня, ничего не разобрать?

– А лести и не нужен смысл, главное – почтение.

– Ну и правильно, почтение – главное, – подтвердил дородный купец.

– Чтобы управлять вами, самовлюблёнными, – тихо пробурчал Антон.

Внезапно рядом оказалась тётушка. Она смеялась молодо, звонко. Смех рассыпался, катился по улице серебристыми колокольчиками…

Глава 21

Кирилл Борисович с трудом припарковался у подъезда, скоро придётся оставлять машину за домом. Скоро… А не будет никакого скоро, сегодня он всё скажет – и конец комедии.

Лифт не работал, как всегда. С каждым этажом росло раздражение, вытесняя неловкость.

Третий этаж. Почему он должен извиняться? Сама себя запустила, стыдно показать на тусовках. А тусовки не блажь, а незаменимый карьерный инструмент перспективного адвоката.

Четвёртый. А главное, почему он должен оправдываться перед женщиной, которая ценит в себе лишь жертвенность?

Пятый. В конце концов, она пользовалась им двадцать лет, двадцать лет он дарил ей статус замужней дамы.

У двери. Так и есть, пахнет выпечкой и ещё чем-то заманчиво кулинарным. А что ещё она может предложить?

Поворот ключа.

Наталья за хлопотами на кухне даже не услышала стук входной двери. Он остановился в дверном проёме. Грязный фартук, волосы без блеска, эта нелепая пижама, что она называет домашним костюмом. А лицо красное, как у рака, климакс, что ли, уже?

– Пришёл? – Наталья потянулась ниточками-губами.

Кирилл Борисович отстранился:

– Нам поговорить надо. Жду тебя в гостиной.

– А как же ужин? Дениска скоро придёт… – но, наткнувшись на взгляд мужа, осеклась: – Хорошо. Я сейчас.

Противно всё до тошноты, до рвотных рефлексов. Покорность эта жертвенная, поникшие плечи, тусклый взгляд. И кожа, никогда не видевшая настоящего ухода. Старуха в свои сорок пять.

В гостиной пахло какой-то дешёвой химией. Видно, недавно убиралась. Так и есть, вон и диван влажно поблёскивает. Мужчина достал бумажную салфетку. Брезгливо вытер сиденье кресла и осторожно опустился в мягкое, засасывающее мебельное нутро.

Наталья появилась минут через пять, встала в углу комнаты провинившейся школьницей, перебирая кухонное полотенце, невесть зачем принесённое в комнату.

– Садись, разговор будет серьёзным.

Она робко прошла и села в кресло напротив. Почему именно сегодня? Почему это случилось именно сегодня? Она ждала объяснения весь последний год. Знала, всё знала, да и «люди добрые» говорили, смакуя подробности его измен. Но успокаивала, врала себе, думала, что пройдёт, нагуляется и успокоится. Даже что-то вроде игры выдумала: вот сегодня в первый раз приготовит кнедли чешские, а в другой день колдуны. Разве уходят мужчины, когда их так ждут? Каждый день влажная уборка, она сможет, справится, на работе задерживаться не будет, а тетрадки и ночью проверить можно.

– Не жди от меня объяснений и оправданий, просто прими всё как есть, – чёрт, как всё-таки сложно. Не смотреть на неё, не впускать дурацкую жалость.

– Ты уходишь? – еле слышно.

– Да, думаю для тебя это не новость. Клушки твои, подружки-училки, наверняка донесли, видели меня с Мариной ещё осенью. Не думал, что учителя ходят в такие пафосные места.

– Видели, – одними губами.

Кирилл Борисович вдруг рассвирепел. Сидит, корчит из себя мученицу, всё знала, а молчала. И кто больше лгал, спрашивается? Он, измучившийся невозможностью жить с ней и ослеплённый молодым, тугим телом, или эта серая мышь с губами-бечёвками?

– А как же Денис? Как ему объяснить, что ты нас бросаешь?

– Почему я бросаю Дениса? Отнюдь. Я забираю его с собой, мы уже обо всём переговорили. Я недавно купил загородный дом, оформляю и городскую квартиру. И потом, это только до лета.

– А что летом?

– А летом он едет учиться в Европу.

– Как едет? Почему в Европу? Почему ты и сына у меня забираешь?

– Никого я не забираю, просто парню надо дать образование.

– Почему нельзя здесь, со мной? – женщина сползла на пол.

– Прекрати эти сцены. Не вынуждай меня объяснять тебе очевидные истины.

Кирилл Борисович не выдержал, отошёл к окну, разглядывая надоевший пейзаж в кишащих блохах-автомобилях.

– Но ты же здесь учился, сделал карьеру, – женщина выталкивала слова, застревавшие в горле колючим комом.

– Учился, но это когда было. Сейчас всё изменилось, не будь дурой. У меня есть возможность дать будущее своему сыну.

Он так и сказал: «своему». Она смотрела в спину и не могла поверить, неужели это Кирилл, её Кирилл. Право, а был ли он когда-нибудь её? Сельский парень, цеплявшийся за любую возможность пробиться, избавиться от шлейфа провинциальности. Ему было просто удобно, удобна квартира городской невесты, уют, который они с мамой обеспечивали неработающему мужу-студенту. Удобна, пока отвечала его запросам, пока престижны были театры и выставки, на которые она его выводила сначала силой, а потом уже по его просьбе. Удобна, потому что не надо было тратиться на учителя языка, хороших манер. И на первую работу устроили благодаря связям матери.

– Квартира пока останется за тобой, но переоформлять собственность не буду. Не хватало ещё с чужим мужиком потом её делить.

Что он говорит? Квартира, какая квартира? Ах да, эта самая, купленная после продажи маминой. И ремонт они делали сами, своими руками…

– Не забирай Дениса, – женщина подползла к мужу и обхватила его ноги.

– Что ты уж совсем… Зачем эти истерики, смотреть противно. Встань, встань, кому говорю?

Но женщина каталась по влажному полу и сипела:

– Денис, Денис.

Сработал сигнал домофона. Кирилл Борисович слегка отодвинул корчившуюся Наталью, пошёл открывать.

– Сказал? – глаза Дениски тревожно бегали.

– Сказал. Бьётся в истерике. Ничего, пройдёт. Решил, где учиться будешь?

– Нет пока, я списывался с ребятами, думаю.

– Иди, собирай вещи, нечего тут задерживаться. Надо ещё в доме устроиться. Я позже заеду, заберу кое-что.

Денис проскользнул в свою комнату, а Кирилл Борисович зашёл в кухню. Подошёл к большому блюду с тёплыми пирожками, достал из холодильника молоко и сел ужинать.

Да, хозяйкой Наталья была изумительной, ему будет не хватать этих вкусностей. Марина даже сок выжать не может, а нанятая прислуга уже не то.

– Отец, отец, где мать?

– Как где? – Кирилл Борисович вскочил, опрокинув стул, – в гостиной, плачет.

Но в гостиной было пусто, как, впрочем, и в других комнатах. Муж видел, что Наталья не выходила из квартиры, входная дверь постоянно была в зоне обзора. Рванулся к окнам – заперто. Что за чёрт? Не растворилась же она? Заметил тревогу в глазах сына.

– Давай, давай, собирайся. Куда она денется? Пошла, наверное, к подружкам, поплакать.

– Но она же слышала, что я пришёл, она не могла просто так уйти.

– Может, не хотела, чтобы ты её такой видел. Спускайся к машине. У тебя всего две сумки? – мужчина подталкивал подростка к выходу.

А сам вернулся на кухню, сгрёб в пакет пирожки и выскочил, захлопнув дверь.

Глава 22

Руки перестали дрожать, когда Колышлевск остался далеко позади. Антон набрал номер Сергея:

– Надо встретиться, желательно сегодня. Хорошо, буду через полтора часа.

Весь оставшийся путь гнал мысли о тётке, о том, как будет выглядеть, когда расскажет всю эту безумную историю. Пока пристраивал Renault Logan у волонтёрского центра, заметил на парковке всего две машины. Это успокаивало, свидетелей сюрреалистичной исповеди не хотелось.

– Антон, проходите, – Сергей ждал у кабинета, – присаживайтесь, нас не побеспокоят. Что случилось?

И Антон рассказал о тётке, жизнь которой не волновала до её пропажи, о загадочности исчезновения, о дневниках, возникающих из воздуха, о том, что слышала Клавдия Олеговна, и о разгроме в квартире родственницы. О старухе, исчезающей на трассе, но оставляющей нитки с платка. О полицейских, играющих в танки, о невозможности самому справиться с поиском. О том, что уволился сразу после исчезновения Анны Петровны.

– Дело, разумеется, не только в ней, – Кислицин вопреки опасениям говорил открыто, не скрывая даже самые невозможные факты, – так совпало. Расстался с девушкой, вернее, понял, что пора расставаться. Будто иное зрение открылось, захотелось смысла. Устал от абсурда, от вымученных дел, от всевозможных иллюзий, которыми заменил жизнь. А когда прочёл нечто схожее в записях тётки…

– Я понимаю, Антон, почему вы сразу не обратились. Всё это действительно выглядит фантастично. Если бы… – Сергей отошёл к полке, достал папку, пролистал её и положил на стол: – Вот посмотрите.

Увесистая папка-скоросшиватель. На первой же странице история пропажи шестилетнего Димы. Мальчик исчез из квартиры, когда в ней находилась мать со своим сожителем. Обычная съёмная квартира. Родителей проверяет полиция, дома найдены предметы со следами крови.

Ещё одно исчезновение. Парализованная старуха пропала из дома. В это время сын-алкоголик пил со своими приятелями в соседней комнате. За женщиной ухаживали соседки, они приносили пищу, даже наняли помощницу, которая мыла больную, меняла и стирала бельё. Соседки уверены, что сын не мог убить мать и спрятать тело. Он жил на её пенсию, пил на деньги матери. Хотя алкоголизм – это форма безумия, вполне мог совершить и даже не помнить. Следов насилия в доме не обнаружено.

Пятилетняя девочка пропала в то время, когда гостила у бабушки в деревне. Женщина ненадолго оставила внучку дома, а сама пошла доить корову. Когда вернулась – обнаружила, что малышки нет. Искали всем селом, подключались полицейские, волонтёры – безрезультатно.

Пожилая женщина с деменцией исчезла из закрытой комнаты. Родственники оставляли её одну в квартире, но запирали в комнате. На окнах решётки, которые не повреждены.

Молодая женщина, работавшая продавщицей, также исчезла из своей комнаты. Жила с матерью. Пришла с работы, мать позвала ужинать, дочь отказалась. Пенсионерка забеспокоилась, решила, что та заболела. В комнате её не оказалось. Окна закрыты, восьмой этаж.

– Это всё в нашем городе?

– В нашей области. И это статистика необъяснимых розыскных дел за последнее время.

– Мне кажется или происходит что-то странное?

– Вы правы, Антон. Небывалый всплеск. И похожие ситуации наблюдаются в других регионах. В эту папку вошли необычные «потеряшки». Разумеется, все эти случаи надо проверять с особой тщательностью. Теперь и случай с вашей тётушкой.

– Мне казалось, что схожу с ума.

– В этой папке есть одна история, связанная с близким мне человеком. Местный чиновник пропал на кладбище во время похорон своего маленького сынишки. Бывшая супруга этого чиновника, мать умершего мальчика, моя хорошая знакомая, Наташу я знаю давно. Чиновник пропал на глазах у многих собравшихся, на глазах у охраны. Просто отошёл на соседний ряд и исчез. Оцепили кладбище, искали с такой тщательностью, сам понимаешь, я и сам был невольным свидетелем. Ребят своих подтянул, делали, что позволили. Некуда было скрыться, просто некуда. Чиновник этот, между нами, дрянь человек, и сынишка погиб по его вине. Не смогли вылечить, в своё время папаша «кривой» тендер на поставку медицинского оборудования за взятку одобрил. И сколько таких загубленных жизней на его совести? Да нет у них никакой совести. Но уголовное преследование вряд ли грозило, необходимости прятаться никакой. С того самого дня я тоже сомневаюсь в своей нормальности. Но знаешь, что скажу, Антон: это не мы, это мир сошёл с ума.

– Я всё думаю о дневниковых записях тётки. Прочёл пока только первую тетрадь, но полное ощущение, что записывала мои мысли. Вот, – Антон раскрыл одну из принесённых тетрадей, пролистал её. – Анна Петровна очень точно пишет про расчеловечивание. Не знаю, говорил ли вам, она работала учительницей русского языка и литературы, поэтому литературных образов в записях много.

«Посмотрела очередное шоу нашего ТВ. Опять показывали мать, которая морила голодом своих детей. Объяснимо было бы, если пила. Нет же. Она просто не кормила детей от предыдущего брака, а последних, рождённых от мужчины, с которым живёт, лелеяла. В очередной раз вспомнила сцену из “Братьев Карамазовых”, когда Иван в трактире рассказывает Алёше о родителях, что издевались над своим ребёнком. О судьбе бедной пятилетней девочки, которую истязали образованные родители. И не просто истязали, делали это со сладострастием. И вот это сладострастие истязания не отпускает. Во времена Фёдора Михайловича его ещё стыдились, наслаждение истязанием было сродни страсти, совершалось в гневе, вызывало сильные эмоции. Разумеется, страшно, очень страшно. А сейчас сидит такая вот мать, придумывает оправдания, а ощущать, чувствовать начинает, лишь когда защищается. В большинстве же таких случаев эти женщины совершенно безучастны, равнодушны. А вот это не просто страшно, от равнодушия веет могильным разложением».

Антон прервался, посмотрел на Сергея – слушает ли? Сергей слушал и очень внимательно. Кислицин продолжил: «Или вот ещё мать, придушившая и заморозившая новорождённого младенца в холодильнике. В квартире жила ещё и восьмилетняя дочка. Если бы ребёнок обнаружил трупик младенца? Что чувствует женщина, только что родившая новую жизнь и тут же забравшая её? Богом себя ощущает? Откуда такое презрение к жизни, к чужой жизни? Младенчик-то, по заключению экспертов, ещё живой был, когда она его в морозильник засовывала. Не чувствует она ничего, только мысли, как избавить себя от проблем. Недавно прочла, что главным признаком шизофрении является абсолютное равнодушие к окружающим, к близкому кругу. Будто кокон образуется, броня. Сейчас принято говорить, что подобные случаи – всего лишь исключения, аномалия, болезнь. Разумеется, телевидение показывает совсем уже вопиющие случаи, но общее равнодушие столь заметно, что игнорировать процесс нельзя. Шизофрения человечества?»

Антон закрыл тетрадку.

– Удивительно точные мысли, созвучные тому, что занимает и меня в последнее время. Интересный человек ваша тётушка, – сказал Сергей после паузы.

– Интересный… Жаль, не знал её раньше.

– Вы не всё прочли?

– Нет, после того как нашли вторую тетрадь в банке с мукой, я не выдержал, позвонил вам.

– Если не возражаете, я тоже хотел бы прочесть. Разумеется, после вас. Возможно, что-то станет яснее. Исчезновениями при странных обстоятельствах у нас занимается аналитический отдел, кроме меня – пара сотрудников. Думаю, хорошо бы объявить сбор на завтра.

– Я обязательно приеду.

– Разумеется. Вам надо до завтра прочесть дневник, попробуйте отметить, выписать места, которые покажутся интересными. Всё, что привлечёт внимание.