Текст книги "Чудовище южных окраин"

Громила тоже поднялся и втянул голову в плечи.

– Не бейте меня… – сказал он. – Я не знаю… Я правда не знаю…

Исангард молчал угрожающе. Громила лихорадочно порыскал в своей памяти и выдавил:

– Вонючее оно…

Исангард помолчал еще немного. Громила уже был готов пасть на колени, умоляя о пощаде. Наконец, Исангард сказал:

– Убирайся отсюда… Смотреть на тебя противно.

Хруотланд не сразу осознал, что его отпускают на все четыре стороны, пока Исангард не топнул ногой и не заорал на него, окончательно потеряв терпение:

– Убирайся, я сказал!

Громила шмыгнул носом и, пятясь, выбрался в темноту. Через секунду мы услышали топот – он удирал от нас со всех ног. Исангард плюнул.

– Давайте спать, – предложил он и тут же начал устраиваться.

Я долго еще смотрел, как догорает костер. Слишком много чая я выпил. Спать совсем не хотелось. Имлах тоже долго не могла уснуть. «Ну вот, – подумал я специально для нее, – удав какой-то ядовитый… Наконец-то мы нашли себе развлечение. Что скажешь?»

Имлах не ответила.

7. МЫ ВСТРЕЧАЕМ ЧАРОДЕЯ

Прошел еще один день. Мы были все еще живы. Из чистого упрямства Исангард не хотел поворачивать назад. Кроме того, как я понимаю, его терзало любопытство, Ах, как это, право, интересно – угробиться, но перед смертью все же выяснить, кому и с какой стати не понравилось, что он решил прогуляться здесь в компании своих друзей?

Мой подвиг остался на берегу черной речки, и о нем никто уже не вспоминал. Мы шли втроем по бесконечной холмистой равнине. Ветер свистел у нас в ушах, тучи неслись, регулярно поливая нас дождем – жары как не бывало. Идти стало намного легче. Но послабление со стороны природы вовсе не означало, что хозяева Южных Окраин откажутся от мысли нас прикончить.

– Вон, впереди, видишь дерево? – сказал мне Исангард.

Я видел дерево. На много миль вокруг тянулась равнина, когда-то распаханная, а теперь заросшая лебедой и ромашкой, и только одно дерево маячило впереди на холме. На него-то и указывал Исангард.

– Вот там мы передохнем, – сказал он.

Я уныло кивнул. До отдыха, стало быть, не так уж близко, но с Исангардом спорить не приходится. Даже Имлах идет молча, а мне, разметавшему в одиночку полчища врагов, вообще не пристало показывать свою слабость. Я поплелся дальше. Когда конец пути виден, идти все-таки легче.

– Знаешь, Исангард, – сказал я в порыве доброго чувства. – Ты хоть и профессиональный убийца, а все-таки хороший человек.

Не оборачиваясь ко мне, он подавился смехом. Я решил не обижаться. Привычка смеяться не вовремя – не самая худшая из его привычек.

Ромашки пахли оглушительно. У меня от них, по-моему, аллергия на ухе вскочила. Я отчаянно поскреб ухо пальцем. «Это у тебя от грязи», – злорадно подумала Имлах. Я обернулся и посмотрел на нее в упор. Светлые жесткие волосы торчат, как перья, из-под мятого чепчика, нежно-лиловое пятно синяка расплывается по левой скуле, рубашка изодрана в клочья и вся в потеках пота… Очень мило выглядит единственная дама в экспедиции.

– Ты бы хоть иголку с ниткой себе соорудила, – сказал я, не снисходя до телепатии. – Оборванка. Стыдно рядом с таким пугалом в приличном обществе показаться.

– Ненавижу домашнее хозяйство, – ответила Имлах. – Пора бы уж это усвоить, Кода.

А кто его любит, подумал я, пожал плечами и отвернулся. Имлах за моей спиной покраснела, но мне до этого дела нет. Пусть краснеет, если ей так хочется.

Я прикинул расстояние от нас до дерева – скоро ли обещанный привал. Получалось, что не очень скоро.

Когда мы поравнялись, наконец, с деревом и уже осматривались на ходу в поисках дров и кольев, поднялся ветер. Дерево зашумело. Деревья любят преувеличивать. Их чуть тронешь, а они уже шумят, работают на публику. Хотя в целом деревья, насколько я их знаю, не трусливы, от опасности не бегают. И не только потому, что не могут. Вот тут я могу хоть на что поспорить.

Так вот, наше дерево зашумело и, как мне показалось, запело на разные голоса. По стволу пробежала хроматическая гамма – от самых низких нот до самых высоких – и оборвалось яростным визгом. Ствол затрещал и начал раскрываться, как саркофаг, поставленный вертикально. Медленно разошлась кора, обнажилась полая сердцевина, и перед нами предстала высокая темная фигура. Если судить по внешнему облику, это был человек, уже немолодой, очень крепкий, облаченный в темно-синий балахон, перетянутый четырьмя поясами, последний из которых, серебряный, сползал на бедра. Впрочем, какой из него человек? Разве человеку придет в голову спать стоя, да еще внутри дерева? Он стоял неподвижно, скрестив руки на рукояти большого меча, и глаза его были закрыты.

– Вот этого нам и не хватало, – пробормотал Исангард.

Существо раскрыло глаза и тут же снова опустило веки. Но я почувствовал, что теперь оно наблюдает за нами, внимательно, с недобрым интересом. Ветер снова зашумел в высоте. Существо вздохнуло и сделало шаг вперед. Потом еще один. Бесцветный голос произнес:

– Ты Исангард из аланов, явился сюда незваным и творишь беззакония. Ты умрешь.

Оно протянуло руку и, не глядя, указало на моего Исангарда. Я похолодел. Кем бы оно ни было, это существо – чародеем, духом дерева, оборотнем – человеку против него не выстоять. Я даже присел от волнения и крикнул:

– Беги!

Исангард сказал:

– Все в порядке, малыш.

Он даже не посмотрел на меня. Спокойными темными глазами он разглядывал вылезшее из дерева чудище, которое было, с моей точки зрения, тем более жутким, что, за исключением некоторых неуловимых черт, очень напоминало человека. «Убьет… Оно убьет его!» – в панике подумала Имлах. «Без тебя тошно», – мысленно огрызнулся я. Чародей поднял меч, и я услышал визг. Я обернулся. Имлах стояла, крепко сжав зубы, но голос был ее. Никогда раньше не слышал, чтобы визжали про себя. Хорошо, что Исангард не умеет читать мыслей, подумал я – уже в который раз.

Он обнажил свой меч. Тот самый, который называл своей подругой и которому дал имя своей матери. Сталь радостно вылетела из ножен, и над холмом зазвенела высокая певучая нота. Так звучал бы голос молодой девушки, если бы ей вздумалось запеть боевую песню какого-нибудь дикого племени, в которой и слов-то нет, один только яростный клич. Что-то вроде: «Аой!»

Песня утонула в лязге металла. Я бросился к Имлах, потому что вдруг понял, что стою слишком близко к сражающимся, и для меня это может плохо закончиться. Позаботившись, таким образом, о себе, я стал переживать за Исангарда. Синий чародей был выше его на целую голову, и меч его был длиннее, чем «спада» моего друга. Исангарда такие мелочи не смущали. Атвейг была ему по руке, а что касается роста, то, как правило, противников себе по росту он никогда и не встречал. Но негодяй, который отсиживался в дубе, мог пустить в ход магию, а это было гораздо хуже.

– Имлах, – сказал я, – ты можешь что-нибудь сделать?

Ее нечесаные желтые перья взметнулись из-под чепчика, так резко она мотнула головой.

– Очень сильный защитный наговор. Не пробиться. Он заговорен от мужчины, женщины или ребенка, от всякой нечисти, от белой и черной руки…

– Она вглядывалась в высокую фигуру с мечом, которая наступала, все время наступала, методически и хладнокровно пытаясь убить Исангарда. Больше это чудище, похоже, ничем в жизни не интересовалось. Имлах, слегка щуря глаза, перечисляла наложенные на него заклятия, считывая их с чародея, как с листа бумаги. – …От живых и от мертвых, от порождений болот, рек и озер, и водных ключей из-под земли; от детей леса, луга и поля и человеческого жилья; от дикого отродья безводной пустыни…

Мы переглянулись. Имлах покраснела, как будто ляпнула что-то неприличное. Вечно меня называют «отродьем». Слов других нет, что ли? И все-таки приятное чувство шевельнулось во мне: я, стало быть, представляю опасность, если даже на Южных Окраинах меня не забыли включить в заговор.

– Чему радуешься? – укоризненно сказала Имлах. – Тщеславный ты эгоист, Кода. Теперь и ты не сможешь помочь…

– Сила не только в магии, – проворчал я. – Магия – это как арбалет. Лишь бы в руки попала, а там уж любой дурак сумеет выстрелить.

– А что у тебя есть, кроме магии? Без нее ты ничто. Так, зверек, не лучше тушканчика.

За «тушканчика» она еще схлопочет – в другом месте и вдругое время. Пока я ограничился тем, что посмотрел прямо в ее бесстыжие глаза и небрежно заметил:

– Кроме магии, дитя мое, существует еще интеллект.

Она уже собиралась сказать, что интеллект, может быть, где-то и существует, только не в моей лопоухой башке, но вместо этого вдруг вскрикнула:

– Он же ранен!

Медлить больше было нельзя. Я сказал:

– Ты слышала пение перед началом боя?

Она кивнула.

– Кто это пел?

– Атвейг.

– Какая еще Атвейг? – спросила она, как мне показалось, ревниво.

– Меч Исангарда. Атвейг не мужчина, не женщина, не ребенок… Она не живая, но и не мертвая…

Как бы подтверждая мои слова, Исангард неожиданно нанес чародею сильный удар и задел его, потому что раздался злобный крик.

– Думай о его мече, – торопливо сказал я. – Вложи свои силы в него. Попробуй, Имлах.

Она прикусила губу. Я видел, как она пытается слить свои силенки с полоской стали, мелькавшей в руках человека. Я так и не понял, удалось ей это, или же Исангарду не потребовалась посторонняя помощь, но чародей упал, заливаясь кровью, густой, бурого цвета. Мы с Имлах подбежали к нему. Исангард стоял над колдуном, расставив ноги, опустив меч к горлу побежденного. Волосы его слиплись от пота, а ввалившиеся, тонущие в тени глаза были неподвижны.

Чародей дышал с трудом и все время косил глаза на меч, приставленный к его горлу. Физиономия у него была гнусная – словно на достаточно уродливую рожу натянули чулок.

– Убери меч, – сказал он гулким голосом, и я услышал отзвуки хроматической гаммы, пробежавшей по дереву, когда оно отворялось.

Исангард словно не расслышал.

– Убери меч! – взвизгнул колдун.

– Я не собираюсь убивать тебя, – спокойно отозвался Исангард, однако не шевельнулся.

– Это оружие может выйти из-под твоей власти, – сказал колдун. Он просто посинел от страха, и в глубине души я его понимал.

– Может быть, и Атвейг не захочет убивать, – сказал Исангард. – Ты знаешь, о чем я хочу спросить тебя?

Колдун немного помолчал. Глаза его опять съехались к переносице. Атвейг шевельнулась в руке Исангарда. Тогда колдун поспешно произнес:

– Спрашивай.

– Кто были те люди, что напали на нас у реки?

– А, это… – Мне показалось, что колдун вздохнул с облегчением. Рано обрадовался. – Это местные жители. Те, что приспособились к новым условиям.

– Новые условия – твоих рук дело?

– Отчасти.

– Кто вы такие?

– Мы разные, – уклончиво сказал колдун.

– Вас много?

– Нет. Честное слово, нет.

– Что вам нужно?

– Сущий пустяк. Мы следим за тем, чтобы все оставалось, как есть.

Исангард сделал вид, что теряет терпение. На самом деле – это я хорошо знал – он мог задавать вопросы часами, вытягивая нужные ему сведения по капле.

– Что такое Чудовище?

Колдун немного помолчал, потом пробормотал с тяжелым вздохом:

– У Южных Окраин есть ключ…

Удивительно однообразны эти мрачные истории, думал я, слушая чистосердечные признания колдуна. Однообразны, как сама жизнь.

Люди утратили священные руны, выбитые на клинке, который здесь именовали «Мечом Виланда». Исангард, будучи начисто лишен романтической жилки, даже не поинтересовался, кто такой Виланд. Только вернув этот меч, можно спасти Южные Окраины от окончательного вырождения. Чудовище Южных Окраин, гигантский змей, похитило вышеупомянутый тесак, обвилось вокруг него кольцами и неусыпно стережет. Никто не знает, когда и по чьей вине это произошло. Хранители меча жили в лесном доме, на краю Владыкина болота, в урочище Девять Изб. Их нашли мертвыми среди пепелища. Охотник один нашел.

Исангард спрашивал и спрашивал. Колдун отвечал кратко и неохотно, но удалось выяснить, например, такие существенные подробности: Меч Виланда является магической картой этой земли. На нем обозначены реки, деревни, леса и болота Южных Окраин. Тело чудовища ядовито. Оно медленно душит Южные Окраины, отравляет их.

– Откуда оно взялось? – спросил Исангард. – Кому служит?

– Оно жило здесь всегда, – злорадно сказал колдун. – Люди были злы и жестоки друг к другу, и оно сумело вылезти на поверхность. Вы сами выпустили его на свободу. Оно не служит никому.

– Зачем эти люди у реки напали на нас?

– Они не ведали, что творят. Это я хочу помешать тебе идти твоей дорогой, потому что рано или поздно ты доберешься до Змея. Ты настойчивый.

Исангард немного подумал.

– Почему же никто прежде не пытался убить его?

В нечеловеческом голосе, отвечавшем Исангарду, зазвучало торжество:

– Змей слишком велик для здешних людей. Они выродились прежде, чем успели это понять.

– А нечисть?

– Нечисть труслива, – злобно сказал колдун. – Убери же свой меч, Исангард.

Исангард отвел острие в сторону и поморщился, глядя на колдуна.

– Ладно, – сказал он. – Постарайся сделать так, чтобы мы с тобой больше не встречались.

Негодяй, валявшийся на окровавленной траве у ног моего друга, совершенно расслабился, когда до него дошло, что тот, по своей всегдашней глупости, решил оставить его в живых. Он перестал следить за собой, и я без труда прочел его мысли. Не такой уж это был могучий чародей, если задумал убить человека ударом в спину.

Я встретился глазами с Имлах и понял, что она тоже это слышала.

– Исангард! – позвала она, тронув его за руку.

Он посмотрел на нее словно издалека.

– Что тебе, Имлах?

Она указала растопыренными пальцами на колдуна, который беззвучно шевелил губами.

– Убей его!

Ровным голосом Исангард ответил:

– Я не могу убить безоружного.

Я отчетливо различал заклинание на смерть и неудачу, которое бормотало это чудище.

– Это он-то безоружный? – возмутилась Имлах.

– Да, – сказал Исангард. Для него все, у кого в руках нет меча или, на худой конец, топора, абсолютно беззащитны.

И тогда Имлах поняла, что нужно делать. Она сжала кулаки; ее бледное личико, усталое и, боюсь, не слишком тщательно умытое, вспыхнуло; светлые северные глаза, не привыкшие видеть солнце каждый день, вдруг загорелись. Выдох пламени понесся от нее, и дерево ответило шелестом, чародей – стоном, а Исангард – взглядом ей навстречу. Но Имлах смотрела не на них. Она выкрикнула срывающимся голосом:

– Атвейг!

Меч в руке Исангарда пронзительно запел, и голос Имлах слился с голосом оружия. Впервые в жизни Атвейг вышла из-под власти своего владельца – может быть, потому, что отвечала любовью на его любовь и тоже знала о мыслях чародея… Исангард посмотрел на убитого. Рот колдуна раскрылся, глаза побелели, словно радужная оболочка растворилась. Исангард молча выдернул меч из его горла, вытер клинок о траву и тяжело опустился на землю.

Я осторожно подсел к нему.

– Он ранил тебя, Исангард?

Исангард отмолчался. Он даже не взглянул в мою сторону. Мне почему-то показалось, что он сейчас никого не хочет видеть.

8. КОВАРНЫЙ ГРИМНИР

С тех пор, как мы разделались с колдуном, препятствия больше не встречались. Мы шли уже целый день, и никто не нападал на нас ни сверху, ни сбоку, ни снизу. Однако бдительности терять не следовало, и потому мы постоянно озирались по сторонам и прислушивались. Не то враги наши стали осторожнее, не то они струсили, поняв, что ни с какого боку нас не возьмешь, только никто не показывался. А может, они вообще иссякли.

Так я размышлял, пока мы шли по хорошей лесной дороге.

Но не успел я подумать о том, что эти кровавые псы, учуяв наш запах, поджали свои облезлые хвосты, как увидел свисающие с небес ноги. Собственно говоря, свисали они, если приглядеться, не с небес, а с ветки, протянувшейся над дорогой. Две ноги в сапогах чудовищного размера. Они лениво покачивались. Потом на дереве кто-то завозился. Мы сбились в кучу и задрали головы. Кто-то тяжелый лег животом на ветку и высунул к нам свою башку, открывая для обзора черную повязку через один глаз, усы и прочие достопримечательности физиономии Гримнира.

– Привет, молодцы, – басом сказал он. – Добрались-таки. Боевые вы ребята, как я погляжу.

– Гримнир, – удивленно сказал Исангард. Я увидел, как мгновенно пропала вся его настороженность. Доверчивый он все-таки и очень глупый. – Как ты сюда попал?

С дерева донесся радостный гогот. Затем этот громила, страшно довольный собой и своими поступками, заявил:

– Тут имеется кружная дорога, по которой никто не ходит… Кроме меня.

Я просто вышел из себя, когда услыхал такое.

– И ты не мог нас предупредить? А если бы мы погибли?

– Я оплакал бы вас, – сказало это чудо искренности. – Исангард хороший воин. Смелый, но не жестокий.

Я даже подпрыгнул.

– Трус! – крикнул я. – Мерзкая скотина! Отсиживался за нашими спинами! Не мог даже помочь нам, когда мы тут сражались с полчищами! Проклятые гяуры лезли со всех сторон!.. А ты!..

Подскакивая внизу и всеми силами души желая вцепиться в плохо выбритое горло Гримнира, я выкрикивал самые черные проклятия. Я желал его верблюду переломать себе ноги, ему самому сдохнуть от жажды у ничейного колодца, а поганым гяурам обратить его в свою поганую веру. Он свешивался с ветки и ржал. Бесчувственный идиот.

И вдруг, выкатив свой единственный глаз, который вполне мог бы принадлежать какому-нибудь пьянице, – светлый, с красными прожилками – он рявкнул:

– Не мог! Не мог я вам помочь!

От неожиданности я даже присел с полуоткрытым ртом. А потом завопил прямо в его усатую морду:

– Почему? Объясни тогда! Почему?

Гримнир тоже заорал, сверкая крупными желтыми зубами:

– Потому! Тот, кто взялся за это дело, должен решить все для себя сам!

– За это дело еще никто не взялся! – крикнул я.

– Не уверен! – вопил Гримнир. – Не уверен! А убить Чудовище Южных Окраин может только человек! И никто иной! Понял ты, недоумок лупоглазый?

Взбешенный до полной утраты инстинкта самосохранения, я заорал:

– И звать его должны только на букву «и»! Иначе ничто не поможет! Да? И он непременно должен быть ветераном шахбинской наемной армии…

– Так ты воевал на Восточном Берегу? – удивленно сказал Гримнир, обращаясь к Исангарду. – А сам ни словом не обмолвился.

Исангард смотрел на него без улыбки и молчал.

– А он и не обмолвится, – торжествуя заметил я. – Он не любит об этом вспоминать. И воевать тоже не любит.

Гримнир фыркнул. Я видел, что он мне не поверил.

– В любом случае, – заявил он, – твой друг – просто находка, маленький, преданный Кода. Ведь все местные жители трусливы, как распоследние цверги. От одного только слова «змей» они лезут под стол и заворачиваются в скатерть.

Гримнир спрыгнул на землю. Мне показалось, что несчастное дерево вздохнуло с облегчением. Он обтер о штаны испачканные в смоле руки и радостно ухмыльнулся.

– Я рад тебя видеть, Гримнир, – сказал, наконец, Исангард. – Прости глупый вопрос, а ты сам разве не человек?

– Не-а, – беспечно откликнулся Гримнир. – Ты разве еще не догадался?

– Я не занимаюсь разгадыванием чужих тайн, – сказал Исангард. – Когда я слышу: «Это Гримнир, странствующий воин», я, как правило, верю на слово.

Гримнир ничуть не смутился.

– Я действительно странствующий воин. Но этим моя личность далеко не исчерпывается… Ну что, пошли?

Он затопал по лесной дороге, возглавив наш небольшой отряд. Мне совсем не хотелось идти за этим вероломным типом, но Исангард принял его приглашение, не задумываясь, а бросать своего друга в трудную минуту, когда одной его храбрости мало и явно требуется еще немного ума – нет, такое не входит в мои привычки. Я видел, что могучая магия, которой, несомненно, обладал этот Гримнир, в данном случае ни при чем. Исангард пошел за ним добровольно. По крайней мере, в этом Гримнир вел себя честно. В случае чего напущу на него холеру, подумал я. Дождусь, чтоб он расслабился и перестал контролировать влияния извне, и шарахну по нему вирусом. Будет знать, как проявлять вероломство.

Гримнир вывел нас к вырубке, посреди которой стояло нечто вроде избушки. Вырубка успела зарасти сорной ольхой и прочей жизнерадостной дрянью, вроде иван-чая. Все эти поросли скрывали под собою пни и вывороченные корни, так что пройти по поляне и не переломать себе ноги могло считаться своего рода искусством. Домик состоял из хлипких стен и крыши, которая протекала – это было заметно даже в сухую, ясную погоду. Имелась огромная печь, но трубы не было, и поэтому бревна внутри этого чрезвычайно уютного жилища были зверски закопчены. Черные жирные пятна покрывали солому, заменявшую постель и разложенную на нарах возле крошечного окошка. Последнее залеплялось на ночь или в случае непогоды маленьким ставнем.

– Прошу, – сказал Гримнир, толкнув низенькую дверь. Он стоял возле этого убожества с таким видом, будто предлагал нам посетить один из дворцов Аль-Кахиры.

Исангард нырнул в дом. Проходя вслед за ним мимо Гримнира, я не удержался – посмотрел на него с подчеркнутым удивлением и покачал головой. Он, разумеется, не обратил на это внимания.

В комнате было огромное количество комарья. Оно гнездилось в кустах неподалеку от дома. Представляю себе, как эти твари обрадовались нашему появлению. Ненавижу кровососущих. Во-первых, они забиваются в шерсть. А во-вторых, уши от укусов очень чешутся и распухают, что отнюдь не служит мне к украшению.

Имлах уже пристроилась на нарах. Рожица у нее стала блаженная, словно она попала домой к папе с мамой. Я подтолкнул ее в бок.

– Слышь, ты… чего расплылась?

– Гримнир здесь, – сказала она задумчиво. – Теперь все будет в порядке.

Великан, тараканьи усы. Подставит Исангарда под гибель, а плоды его победы загребет. Знаю я таких. Интересно, что Имлах в нем такого нашла? По мне, так он просто безмозглая, невоспитанная дубина. Может быть, даже тролль.

– Кто он тебе? – спросил я. – Папа, что ли?

Она подавилась смешком, но промолчала. Надо же, какая таинственность.

– Ты хоть давно его знаешь?

– Давно, – нехотя сказала она. – Всю жизнь. Он могущественный. Отвяжись, Кода.

Я понял, что больше из нее ничего не вытяну, развалился на грязной соломе и стал гонять комаров.

Исангард принес дров. Они с Гримниром завозились возле печки, переговариваясь на сугубо мирные темы. Я дремал, кусаемый комарами, под сладкую музыку домашней возни.

– В печке какая-то дрянь, – сказал Исангард. – Надо бы ее вычистить. А то будет здорово дымить.

– Не лезь голыми руками, – буркнул Гримнир, – здесь должна быть кочерга.

– Плевать на кочергу, ее еще искать надо.

– А я говорю, побереги руки, они тебе еще пригодятся.

– Мне их как-то раз чуть не отрубили, – сообщил Исангард, задумчиво поднося к глазам ладони. – За систематическое воровство.

– Ну и порядочки у вас там, на Восточном Берегу. А что, воруют меньше, чем у нас?

– Не сказал бы. И безруких, вроде, не так уж много, вот что странно.

– Ты ищи кочергу, ищи, не болтай языком, – сказал Гримнир. – Ты ее дровами завалил, чудовище.

Они долго гремели поленьями, а потом Исангард все-таки вытащил кочергу и тут же уронил ее Гримниру на ногу. Великан взвыл и сделал попытку убить моего друга, но врезался своим могучим кулаком в печь, едва не разворотил ее, после чего заметно успокоился.

– Алан косорукий, – проворчал он. – Я бы тебе с удовольствием отрезал и руки, и ноги, и голову заодно, чтоб не мучился. Все вы годитесь только грабить мирных жителей, а в хозяйстве совершенно непригодны.

– Вот это точно, – сказал Исангард, хмыкнув. Вспомнил, наверное, свои подвиги. Несчастные рабовладельцы…

Гримнир выгреб из печки мусор, порылся в нем и извлек несколько обгоревших пряжек. По поводу этой находки можно было строить самые различные предположения, но Исангард не стал этим заниматься. Он поджег хворост, и из печки повалил едкий белый дым. Всю комнату заволокло. Потом огонь пришел в себя, распрямился, и дым уполз в открытую дверь, расстилаясь по траве у порога. Комары, понятное дело, мгновенно исчезли.

– Все предусмотрено, – сказал по этому поводу Гримнир и гулко закашлялся.

Исангард смотрел на него, улыбаясь.

– Чудак ты, Гримнир, – сказал он. – А чей это дом?

– Да так… – неопределенно отозвался Гримнир. – В принципе, ничей. Когда-то здесь был мужской дом одного племени. Знаешь, миленькая привычка издеваться над молодыми парнями, прежде чем принять их в воинский союз…

Исангард кивнул. Гримнир, прищурившись, присмотрелся к нему.

– Да что я, – спохватился он, – ты ведь воин, тебе-то это известно лучше, чем мне.

– Я не состою в воинском союзе, – спокойно сказал Исангард. – Когда мне было четырнадцать лет, я не выдержал испытания и не был посвящен в таинства.

Я чуть с нар не рухнул, когда это услышал. Четыре года мы бродим с ним по свету, и он ни разу, ни словом, ни мыслью об этом не обмолвился. Ведь это позор для мужчины из их племени – не выдержать каких-то там испытаний.

Гримнир нахмурился.

– И после этого ты посмел называть себя воином?

Исангард подложил в огонь еще одно полено. Ему было совершенно безразлично, что о нем подумают.

– В Аш-Шахба никого не интересовало, есть ли у меня ритуальные шрамы,

– сказал он. – Тем более, что там я заработал себе другие.

– И ты взял в руки меч, священное оружие? – Гримнир все не мог успокоиться. Усы его встопорщились. – Самозванец! Мальчишка! Тебе еще повезло, что твой меч не возмутился против тебя…

Исангард улыбнулся своей щербатой улыбкой.

– Кем бы я ни был, – сказал он, – этот меч принадлежит только мне…

Он вытащил Атвейг из ножен и осторожно провел пальцем вдоль острия. Тихий ласковый голос прозвучал в ответ, как еле слышное, далекое пение женского голоса. На усатой физиономии Гримнира отчетливо проступила зависть.

– Где ты взял это чудо? – спросил он жадно, и я видел, как он изо всех сил старается не вцепиться в Атвейг, чтобы не выдать своего восхищения безукоризненностью ее формы.

– Мне подарила его одна женщина, – сказал Исангард. – Еще там, на Восточном Берегу. Убери-ка лапы, дружище. В этом мече и – моя жизнь и моя свобода. Тебе лучше не трогать его.

Гримнир, раздосадованный, отодвинулся.

– Ты не можешь считаться воином, – мрачно заявил он. – Раз ты не прошел таинства посвящения, великий Один ничего не знает о тебе.

Исангард пожал плечами.

– А какое это имеет значение?

– Ну – как… Один следит за судьбой своих детей… Помогает им в битвах, не оставляет после смерти…

– Я не сын великого Одина, – равнодушно сказал Исангард. – Я сам по себе. Никто, кроме Атвейг, не помогает мне в битвах.

– А после смерти? – не унимался Гримнир, но ответа не получил.

Я злорадствовал. Проняло-таки тебя, дылда. Вот какой он, мой Исангард, человек сам по себе.

– А ты, Гримнир, служишь кому-то? – неожиданно спросил Исангард.

Гримнир поперхнулся.

– Вообще-то, сам себе, – брякнул он вполне искренне. – Но и всему человечеству отчасти тоже. Знаешь что, здесь, под нарами, был бочонок с медом. Ты ведь голоден, Исангард?

Конечно, он был голоден, что за вопрос. И лопать мед он любит куда больше, чем рассуждать о богах.