Текст книги "Делай, что хочешь"

Паутинно-тонкие струи рассеивали в воздухе жидкое серебро. Бисерный полукруг крохотного водопада звал подставить ладонь. Горьковатая холодная вода слегка отдавала – йодом, что ли? Чудилось, что прозрачные нити еще и звенят.

Моральные прения были совсем не к месту. Но обе любительницы умных разговоров кинулись пересказывать, о чем и как мы поспорили. Мне можно было не участвовать: с недовольным видом возражать принялся Андрес, повторяя мои аргументы. Старый Медведь вспоминал диктатуру: она до того заездила долг, что загнала человека насмерть: «Ты должен подчиняться, потому что должен делать это», «Ты вечно в долгу перед родиной (читай – диктатурой)», «О долге не спрашивают: почему, его выполняют»… Да кто эту диктатуру помнит, горячился задушевный друг Андрес, тысячу лет прошло! И не все, что было тогда, было плохо. Это правда – о долге нельзя спрашивать «зачем да почему»!

– Откуда ж вы тогда о нем знаете? – наивно вмешалась Герти.

Андрес аж глаза прикрыл и зубы стиснул. Но собеседники внимательно ждали, что он ответит. Мне тоже стало любопытно, как он выкрутится.

– Долг принимают, исполняют, а не обсуждают.

– От кого принимают? И как – добровольно? – спросила Марта.

– По-моему, разговор какой-то ненужный.

– Но все-таки?

– Если хотите, формулирую: от такого авторитета, который выше частных интересов.

– От диктатора, например?

– При чем тут диктатор?

– Попадает под определение. И вообще матрица та же. Пресс-форма.

Все засмеялись, даже Андрес усмехнулся:

– Пусть пресс-форма. Очень наглядно. Долг действительно впечатывается. В принудительности – надежность. А добровольные обязательства – что ж? Сегодня по собственной воле взяли, завтра по собственной воле сложили.

– Может быть, – кивнул Старый Медведь. – В зависимости от обстоятельств.

– Значит, руля у лодки нет, плывем, куда ветер подует?

Острое слово всем понравилось. Сестры просияли, Старый Медведь хлопнул по плечу Андреса, который уже явно не считал, что разговор какой-то ненужный. Я глупо не вытерпел чужого успеха и полез с репликой:

– Пусть дует хоть встречный, хоть поперечный, главное – вцепиться в руль. Никуда не доплывешь и на мель сядешь, зато будешь трагической личностью.

Андрес взглянул снисходительно и припечатал:

– Кто следует долгу, тот и так трагическая личность.

– Ты о себе?

Но он не удостоил обидеться:

– А если отсчитывать от обстоятельств, то выйдет, что мораль относительна.

Ответом было недоуменное молчание. Потом Герти спросила: а как же иначе? И сама ответила: конечно, относительна! Молчание стало напряженным, но тут проводник как-то очень удачно вмешался. Следующий источник – Зеркало, за ним – Изумрудный, а за ним…

В ожидании чудес набрали целебной воды в мех и бочонок, набили травами кожаный мешок. Потом долго пробирались неприметной тропинкой.

Наконец, метис сообщил, что почти прибыли, лошадей тут оставим – «кто в первый раз, советую зажмуриться». Андрес отказался – «ребячество!» Я бы согласился, но «ребячество» царапало.

– Хотите, завяжем глаза? – предложила Герти, а я обрадовано и коварно воспользовался:

– Хочу. С удовольствием. Завяжите вашей косынкой. – Она послушалась, и мне на глаза легла мягкая душистая ткань.

– У вас апельсинные духи, – заметил я, предоставляя Андресу раскаиваться, завидовать и беситься.

– Это не духи, – хозяйственно объяснила Юджина. – Здесь у нас на границе лимоны и апельсины недавно стали перерабатывать. Сок, мармелад, эфирное масло. Еще ароматическую вытяжку освоили. Она и вместо духов и всюду добавляют, хоть умываться, хоть белье полоскать.

С тем Юджина и Герти подхватили меня под руки и повели, остерегая и разжигая любопытство: «Здесь корень, перешагните… здесь, как в сказке!..» Но что могло скрываться на лесной полянке? Капище? Райская птица в золотой клетке?

Послышалось восклицание Андреса: «Надо же! И впрямь чудеса». Мы вышли из густой тени. Сквозь повязку на веках загорелось солнце. Осторожные пальчики потянули ленту: «Сезам, отворись!»

Впечатление оказалось сильным и нереальным. Среди кустов и деревьев, окружающих круглую, как по циркулю выведенную поляну, не было ни одного зеленого. Но нет, это напоминало не осенние краски, а детскую фантазию о невероятном..

Больше всего было кленов с остро вырезанными, крупными пятипалыми листьями. Одни светились алым закатом, у других цвет кроны сгущался до ярко-вишневого и шоколадного или размывался до оттенка розового облака. Молодые дубки темнели иссиня-багровой листвой. А кусты были разные: и откровенно, беспримесно фиолетовые, и лиловые с кармином, и медные, и черные с синим.

– Что это? – спросил я, вспомнив, что на днях почти в тех же условиях задавал тот же вопрос.

– Смотря о чем вы, – рассудительно начал проводник. – Дубки и клены – это понятно. Но они недолго бывают такими. Летом на жаре загорят, станут зелено-коричневыми. Вот эти два деревца – яблони. А вот лещина. Орехи тоже будут красные. Вон те кусты, до черноты фиолетовые, – просто бузина. Если же спрашивать, откуда это, то никто не знает. Можно прикинуть, когда посажено. А кто это придумал, зачем и почему, неизвестно. Но красиво придумал. И еще кто-то должен был полянку поддерживать. Иначе дикий лес забивает.

Тут я заметил ухоженность алого круга. Трава – единственное зеленое пятно – бережно скошена.

– Правильно я понимаю, что вы эту поляну нашли и теперь о ней заботитесь?

– Да, присматриваю. Когда нашел, лес ее сильно потеснил, видно было, что постояла забытой. Но кто-то ухаживал, и недавно. Кто? Погиб, наверное, во время событий. Мне и захотелось продолжить. Думал, что это был за человек. Тут, похоже, и трава росла сиреневая. Совсем удивительно. Но такую траву восстановить не могу. Вон те розовые кусты – барбарис. Это уже я посадил.

– Где же вы их взяли?

– Ну как где? Выписал. Прислали. Из Ботанического сада, из дендрария университетского.

Что за фокусы на границе – метис-проводник в переписке с университетом?

Старый Медведь принес корзину с припасами. Сестры расстелили на траве темно-синюю скатерть, расставили знакомые красные миски. Мы с удовольствием выпили и принялись за еду. Хлеб, сыр, оливки. Странно, что проводнику не только не налили, но и не предложили. От здешних товарищеских чувств я как-то не ожидал такого пренебрежения к человеку подчиненному.

Заговорили все о том же. Относительна ли мораль?

– Сейчас докажу, – уверенно начала Герти, но вдруг смутилась и разрумянилась. – В сказках… – Мы заулыбались. – Ну да, в сказках… герои часто оказываются на распутье. Видят валун у трех дорог или железный столб в густом лесу. На камне или на столбе надпись: прямо по дороге – голову сложить, налево – коня потерять, направо – женатым быть. Обычно вспоминается такой выбор. Вот и давайте сыграем. Испытание устроим. – И первым делом она обратилась ко мне: – Алекс, вы что выбираете?

Я выбрал потерять коня и тут же пожалел о своем дешевом благоразумии, потому что Андрес усмехнулся, прищурился и отрывисто заявил, что едет прямо: «Голову сложить!»

– А вы, Гай?

– Направо, – решил проводник. Все засмеялись. Теперь была очередь Юджины.

– Сначала нужно спросить, куда я собралась, – уклончиво ответила она. – Может, это вовсе не моя дорога.

– Не моя точно, – поддержал ее Старый Медведь. – Я выбрал бы – домой поеду. Это совсем в другую сторону.

– Марту не спрашиваю, потому что она знает секрет, – продолжала Герти. – Вернее, мы обсуждали и вместе секрет обнаружили.

– Мы любим сказки, и нам их рассказывают, – объяснила Марта. Наклонилась к сестре и установила подбородок ей на плечо. Как же они похожи и какие разные. – Здесь у нас на границе люди собрались отовсюду. И привезли свои сказки. Кто умеет рассказывать, рад слушателям. Мы даже записываем. Тут тоже есть секрет. Нельзя слушать и записывать одновременно. Рассказчику трудно. Слушатель должен ахать и в глаза смотреть. А кто пишет – тихонько в сторонке сидеть. Вот ребенок записывал-записывал и заметил удивительную вещь.

– Да, что и к поражению и к победе может привести любой выбор. Вообще-то на камне, на столбе – или на старом дубе, на скале – написано бывает всякое. Почти всегда в сказках есть смерть – убитым быть, голову сложить, а другие обещания меняются. Вместо коня потерять – сума да тюрьма, вместо женатым быть – богатство да веселье. Или вместо сумы да тюрьмы – стать оборотнем, вместо богатства да веселья – остаться самим собой. Однажды витязю выпало так: ехать прямо – погибнуть, налево – коня потерять, направо – сума да тюрьма. Повернул он налево. Тут же налетел вихрь, обернулся волком-великаном и загрыз коня. Как будто рок его принуждал или на нем заклятье лежало. Загрыз, а потом сам же героя и возил, представляете? Вместо коня.

Неожиданно я почувствовал, что это интересно. Мы слушали внимательно. Герти вдохновилась, не усидела на месте, порывисто вскочила и продолжала неожиданный доклад, чуть не пританцовывая.

– Но в одних сказках обещания – роковые, а в других – нет. Если обещание роковое, витязь то и получит, куда повернул. Ехать прямо – самоубийство и безрассудство. Поэтому он – любимый сказочный герой, моральный образец – выбирает из всех зол меньшее. Теряет коня, но совершает подвиги и возвращается с победой. Случается по-всякому. Но как отличить роковое обещание от – вероятного, что ли? – это в сказках не объясняется. Да и понимать обещания можно по-разному. Однажды герою выпало или погибнуть, или превратиться в колдуна, или остаться самим собой. Он выбрал остаться собой и вернулся с победой и прекрасной невестой. Но эта сказка рассказывается и по-другому: Старший брат выбрал остаться собой и вернулся с чем вышел. То есть ни с чем. Не досталось ему ни приключений, ни побед, ни красавицы. А победителем чудовища, спасителем целого царства и мужем волшебной девы стал младший, который пошел на гибель. Но когда сражался с чудовищем, видел гору из черепов. Вот что случилось с теми, кто шел туда раньше. А еще бывает так: кто выбирает смертельную дорогу по своей воле, погибает. А кто поневоле, кто отправляется на выручку, – побеждает. Кажется, никто никогда не выбирал суму да тюрьму, а на все остальные возможности охотники находились. Или бывает, что в самый миг победы все колеблется. Герой одолел, снес голову злодею, а мертвые губы выговорили: «Ударь еще раз». Ударить или нет? В одной сказке богатырь ответил: молодецкий удар и один хорош. И не ошибся: второй удар оживил бы врага и удвоил его силы. А в другой сказке ответил так же, но непонятно, правильно это было или нет. Голова укатилась, и мертвый враг еще долго строил козни. Герой даже погиб. Живой водой оживляли. А в третьей прямо говорится, что нужно было ударить. Второй удар снял бы заклятие, а иначе чудовище не может умереть и обречено злодействовать. Вот сколько наговорила!

Она остановилась, прижимая ладони к разгоревшимся щекам, легко и нервно смеясь. Я собрался было вслух порадоваться ее уму и наблюдательности, но Андрес хмуро спросил:

– Какой же вывод? Вы ведь собирались доказать недоказуемое – относительность моральных норм?

– Сказки – это же вековая мудрость … – как-то сбилась Герти. – А они говорят, что ничего не предрешено, заранее не угадаешь. Все возможно.

– Нет, не в сказках, а у вас получается, что убивать, воровать и обманывать можно.

– Разумеется, можно, – вступила Марта. – В зависимости от обстоятельств. Мы здесь все ополченцы. Когда обстоятельства требуют, то… Можно ведь сказать: идем сражаться с врагами. А можно: идем убивать. Сказки говорят о том, как трудно понять обстоятельства, как легко ошибиться. Казалось бы, условия одинаковые, а поступать надо по-разному.

– Но я о том и спрашиваю: вы на какие моральные нормы опираетесь, когда решаете, как поступить? Обстоятельства обстоятельствами, но вы-то на чем стоите, когда хотите их понять?

– Да ведь мы не первые на свете живем, – сказала Юджина. – А люди чего только ни испробовали за тысячи лет. Испытанные возможности отложились опытом. В законах, обычаях, привычках, предрассудках. Вот и в сказках тоже. Опыт говорит, что нет нерушимых норм.

– Так. Вы уже постановили, что убивать можно. Воровать – тоже?

– Да не только мы. Даже в законе есть положение о безвыходной необходимости.

– И обманывать можно?

Словно не замечая, что Андрес не только спорит и досадует, но и по-настоящему рассержен, старшие сестры заговорили вместе:

– Обманывать – это как раз норма. Ложь предписана обычаями.

– То есть как норма?

– В зависимости от обстоятельств!

Андрес вскинул голову и неприятно побледнел.

– Тут не на что сердиться – успокаивающе вмешался Старый Медведь. – Ведь и в самом деле далеко не всегда надо быть правдивым и откровенным. Правила вполне внятные. В обычае, к примеру, неправда из вежливости. Кто этому не следует, слывет хамом. Такого не уважают. А бывает иначе – уважают и опасаются как человека резкого и сурового. Или еще: хранить доверенную тайну. Тут каждый сам решает, когда и почему нельзя дальше скрывать, а надо рассказать. Каждый взвешивает, сомневается. Ошибается. В ту или другую сторону. Еще врачебная тайна. Обман больного. Наверное, и еще что-то. Не могу сразу сообразить. Твердо осуждается не ложь вообще, а особая, для которой и слова особые. Клевета, наговор, интриганство, предательство, измена, двоедушие. А еще враки, брехня. Тут не столько осуждают, как презирают. Или посмеиваются.

– Я так и не понял, вы в зависимости от обстоятельств что сделаете? Предадите и наклевещете? А если нет, то почему?

– Легко ответить. Тут принцип простой: сам живи и другим давай.

Мы с Андресом переглянулись и нечаянно начали в унисон:

– Но это же…

– Да, это присказка о воровстве и мздоимстве. Мол, сам подворовывает и руки греет и на такие же делишки соседа сквозь пальцы смотрит. Как не знать. Но почему так вышло, что хорошие слова стали обозначать плохие дела, в толк не возьму. Я их понимаю прямо. Живи сам и давай жить другим – то самое, на чем можно стоять. Если для той же мысли подскажете другие слова, буду говорить по-другому.

– Для той же мысли другие слова – снисходительность к пороку, – отчеканил Андрес. – Устоять можно совсем на другом: делай, что должен, и будь что будет.

После такой фразы остается только замолчать, и я пожалел, что не сам ее сказал, но Юджина вдруг засмеялась.

– Извините, над собой. Пришло в голову, что для этой мысли тоже есть другие слова. Смешные. Прокукарекал, а там хоть не рассветай. Не обижайтесь, нечаянно вышло.

Не очень-то вежливо перебив спорящих, я сказал, что хотел бы от моральных категорий обратиться к эстетической практике. И рассмотреть удивительную полянку. Вслед за мной поднялись проводник и Марта. Скоро ли он сообразит, что лишний? Я вскользь слушал, как однажды на охоте он увидел за деревьями бесшумный и неподвижный пожар и как пытался, но не сумел разгадать секрет.

Под алыми кронами как будто таяла вечная заря. На просвет кленовые листья горели раскаленными рубинами. Проводник сказал, что пойдет проверить, как там лошади. Мы с Мартой остались вдвоем. Я смотрел на нее и не сразу понял, о чем она спрашивает. Ах да, на чьей стороне я был в споре. Не хотелось ни продолжать все о том же, ни отделаться отговоркой. Все-таки решил ответить откровенно.

– Не могу сказать, что на вашей. Слишком рискованные и ненужные парадоксы. Я ведь понимаю, что вы куда нравственнее меня или Андреса. Тем более обоих вместе. Зачем же говорить, что мораль относительна, что лгать и убивать можно?

– Но ведь те, кто говорит, что нельзя, не убий и подставь другую щеку, точно так же воюют и казнят.

Прямо перед нами солнце выхватывало из тени ярко-малиновые листья. Взяв Марту за руку, я расправил ее пальцы на пальцах клена. Она не сопротивлялась. Быстро перевернув лист, поцеловал ее ладонь через прохладные кленовые жилки. Не смутилась, не возмутилась, спокойно убрала руку и, похоже, собиралась продолжать спор. «Так почему же…», – сказала она – явно не о моей дерзости. Был ли это знак поощрения, или на границе такие вольные нравы, но я решил, что настала самая удобная минута, и достал из нагрудного кармана заветную коробочку. Полушепотом произнес давно заготовленные слова. Алмазная капелька вспыхнула, на красные листья посыпался павлиний блеск. Я тихо уговаривал. Вдруг ее лицо замкнулось, словно в окне погасили свет и захлопнули ставни. Коротко сказала, что пора возвращаться, нас ждут. Я понял, что путешествие кончилось плохо: я проиграл не только пари, но и доверие. Пожалуй, история обернется не только неприятным объяснением со Старым Медведем, но и прекращением знакомства.

– Марта, постойте. Я вижу, что вы огорчены, но, честное слово, не понимаю чем. Это же право поклонника – преподнести подарок в знак восхищения красотой или талантом. Почему же мне вы отказываете в таком праве?

Помня, что сестры всегда отвечают на прямой вопрос, я понадеялся на ответ и не ошибся. Остановилась, ответила.

– И огорчена, и не понимаю. Если бы вашей сестре поклонник дарил брильянты, вам бы это понравилось?

– Наверное, я постарался бы понять искренность его поступка… Особенно если бы он поспорил на ящик коньяка, скотина такая, что сестра примет подарок… Но довод подействовал. С самого начала они все отнеслись ко мне очень доверчиво – из-за дяди, конечно, – и теперь Марта колебалась: верить ли своему впечатлению или моим честным и недоумевающим глазам. Она поддавалась, оттаивала, а я втягивал ее в разговор:

– К сожалению, у меня нет сестры. Только брат, и мы не ладим. Если ошибся – простите. Но разве вам совсем ничего нельзя подарить? Мне этого хочется.

Она все-таки поверила мне, а не себе, и теперь смотрела растерянно и смущенно. Наверное, раскаивалась, что приписала мне злой умысел.

– Да, как-то неловко вышло… Но подарить? Конечно, нет. Здесь это было бы последнее дело. Для меня.

Такого ответа я непритворно не понял. Почему абсолютный запрет действует только здесь? Кстати, где – здесь? На алой полянке? «У нас на границе?»

Нельзя спрашивать, если не понимаешь, и признаваться, если не знаешь, – это правило понятно всякому, кто хочет доминировать в разговоре.

Покаянно опустив голову, я захлопнул коробку, но вновь протянул ей:

– Что ж, мне очень жаль. Тогда выбросьте эту злосчастную безделушку. – В глазах Марты метнулась тень отчаяния, о котором я только что вспоминал. – Но если не хотите даже прикоснуться, значит, приказываете, чтобы я выбросил ее сам.

Через секунду черный квадратик мелькнул бы среди красных листьев, но она перехватила мою руку. Неожиданно сильные пальцы сжали запястье, но тут же отпустили, и ладонь тихо раскрылась согласным и принимающим движением. Никакой радости от выигранного пари я не чувствовал, но иначе поступить не мог. Проводник, вновь оказавшийся рядом, ловко встал между нами – неужели подслушивал? – и остро скосил на меня свой обезьяний глаз. Мы вышли на полянку, и я понял, что история не закончилась: предстоит расправа. Не обманув догадки, Марта строго сказала:

– Возьмите эту вещь. Здесь, при всех. Андрес, передайте её, пожалуйста, вашему другу.

Застыв на мгновенье в мимике прерванного разговора, поднятые к нам лица стремительно перелепливались: у Герти и Старого Медведя – в одинаковое жалобное недоумение, у Юджины – в улыбку насмешливого понимания, у Андреса – в маску стиснутой злобы. Боялся ли он, что я поздравлю его с выигрышем, но у него рука не поднималась передать мне вещицу. Все это заметили и вопросительно ждали чего-то от нас обоих. Минута неловкости.

Юджина легко вскочила, быстро взяла коробочку, взглянула, откинув крышку, сказала: «Понятно. Красивая», – каким-то неуловимым движением опустила в мой нагрудный карман и скомандовала:

– Собираемся. Пустяки. Потом обсудим.

По-моему, никто больше не произнес не слова, но стало ясно, что они уезжают с Андресом, а я остаюсь с проводником.

Простучали колеса и копыта. Отшвырнув коробку, я растянулся на траве, глядя в сияющий голубой круг, схваченный красной резной окантовкой.

– Вы сами отыщете или мне искать? – спросил метис, стоявший поодаль с чем-то вроде мотыги.

– Ты подслушивал?

Улыбнувшись с выражением ангельского терпения, он отступил и исчез.

Мне казалось, что я лежу на дне глубокого озера, а пылающие кроны словно опрокинулись и отражаются в синей прозрачной воде. Вдруг на поверхности воды возникла рука с черной коробочкой.

– Больше не бросайте, ладно? – попросил проводник, и тихо опустил находку на траву. – Отыскать я и снова отыщу. Да не больно хочется.

Проследив, когда он отвернется, забросил подальше злосчастную вещицу. Отхлебнул коньяку и блаженно утонул в красно-голубых волнах. Досада и неловкость исчезли. Верная интуиция подсказывала, что они достались Марте. Пожалуй, не просто неловкость, а почти что горе. Да, именно так.

Легкая полудрема покачивала меня, пока флегматично учтивый голос проводника не спросил, хочу ли я ехать. «Или вы не готовы? Тогда подождем сколько скажете» Лениво поднимаясь, протянул ему фляжку и предложил подкрепиться.

– Спасибо, мне нельзя. Я алкоголик.

Слышать такую характеристику в первом лице – очень неожиданно и смешно.

– Глоток не повредит.

– Не уговаривайте. Когда вокруг выпивают, мне ничего. А наедине за разговором труднее удержаться

Отвинтив крышечку, я налил ее до краев и протянул искусительно. Он покачал головой, улыбнулся углом безгубого рта.

– Зачем вы это делаете? И как отсюда выберетесь?

Но протянул руку. И сразу опустил. Темные пальцы нервно сжались и разжались. Мне стало неприятно играть чужой слабостью. Выплеснул коньяк, спрятал фляжку. «Ладно, извини, поедем»

Последнее приключение этого дня догнало меня вечером в локанде.

– Вы обронили, – сообщил с порога Карло, подавая мне проклятую черную коробочку. – Гай заметил, подобрал, просил передать. Сам постеснялся почему-то.