Текст книги "Прошлогоднее Рождество. Следствие ведёт Рязанцева"

Глава шестая

Это отвратительно банально. Опутанный трубками и проводами полутруп, с пузырящейся кровавой кашей вместо лёгких, сходящий с ума от боли и страха, умоляющий ещё об одном дне жизни, о простой возможности дышать и надеяться.

Чёрная тень отошла от кровати и прильнула к стене.

– Тебе хоть раз было интересно, что чувствует человек, когда понимает, что его используют, как сексуальный объект? Это не зависит от пола. Когда его просто дрючат, а другому поют дифирамбы?

Тянет объясняться… объясняться… объясняться… Бессмысленно. Не надо и начинать. Ни к чему. Из пустого в порожнее. Хочется просто: без сложностей, без разъяснений, не вникая.

– Прощай!

Тень проплыла вдоль стены и выскользнула в дверь, как будто никого и не было.

Приснилось? Померещилось?

Апогей бессилия. На столике рядом с кроватью бутылка воды. Он смотрит не испуганно, нет. Обречённо. И смирившись. Жизнь заключается в приятии смерти. Смысл борьбы? Раньше он был. Был? Лана права. Женщины намного гибче, чем мужчины. Для них прогнуться – да не вопрос! И это правильно. Так и должно быть! У женщин должен быть один принцип – выжить, приспособиться, пристроить себя и своих детей. А ему всегда было противно приспосабливаться. И вот конец. И всё это эзотерическое бла-бла-бла про высокочастотную энергию… Для чего? Чтобы восстановить гармонию, симметрию? Чушь. Движение, поток силы возможны только при асимметрии. Установить баланс – замереть навеки. Навеки. Замереть.

Зима холодными пальцами перебирает чётки дней. День, ночь, день, ночь. А у тебя одно желание – чтобы всё перестало вращаться. Не так, чтобы наступил вселенский конец света, а всего лишь, чтобы вся человеческая суета на какое-то время зависла. А ты сидишь на автобусной остановке и наблюдаешь, как всё замерло.

Наверное, так и случилось, потому что автобус где-то стопорнулся, а у неё совсем нет чувства беспокойства. И ни капли волнения, что она может опоздать. Даже некоторое подобие блаженства охватило. Но вскоре и оно надоело.

Надо было взять такси. Почему она не взяла такси? Почему так не спешит?

– Приезжайте, – сказал врач и положил трубку.

Ни холодно, ни жарко. Никак. Она ничего не успела спросить. Что означало это «приезжайте». Её наконец пустят к нему? Или… Что?

Вот откуда это блаженство, эта неторопливость. Вместо такси – автобус, и желание остановить время, побыть ещё в неведении, быть вне времени, над ним, без него. Без него.

Из-за поворота, медленно волоча провисший зад, показался автобус, и она не успела додумать мысль, которую обрывком занесло в сумбур головы.

Сутолока, гомон, чужой смех и чьё-то недовольство, запах перегара, бензина, выхлопных газов и жженой резины. Почему она не взяла такси? Кто-то больно толкнул в спину.

– Что стала в проходе? Тоже мне краля выискалась. Что, на автомобиль не насосала?

Мир не должен быть таким жестоким. Но он такой.

Она вышла раньше. Пошла пешком. Всего пару остановок. Летом бы показалось близко. Но это летом, а сейчас зима и мороз (наверное, минус тридцать). Щиплет нахал за коленки, лезет со своими колючими поцелуями в щеки, нос. Вот, наконец, серое здание, на пороге люди.

Знакомые лица. Эти лица она видела всякими – грустными, весёлыми, злыми, безразличными. Видела их смеющимися и плачущими. Плачущими, как сейчас. Лана остановилась. Идти дальше страшно, да и незачем. Эти лица такими она уже видела. Дважды. Первый раз, когда хоронили свёкра – отца Пети. Второй, когда хоронили Марка – родного Петиного брата.

Ей хотелось остановиться, но ноги сами несли к этим людям, потому что она была частью их семьи, и это горе было и её горем тоже. И нельзя было остановиться, развернуться и уйти. Нельзя, несмотря на то, что ей очень этого хотелось. И снова улыбка, та самая дурацкая улыбка, вместо скорби и слёз. Она шла, мучительно стараясь подавить её, кусала губы, сжимала скулы, но ничего не выходило. Её словно парализовало. Наверное, так и было. Улыбка, впечаталась в лицо, застыла клоунской гримасой. Временный паралич на нервной почве.

– Здрасьте, – такого идиотского и не к месту слова в подобной ситуации трудно представить. Но оно вылетело и замёрзло между ней и Петиными родственниками.

– Явилась?! – зло выстрелила карими зрачками Татьяна Валерьевна и отвернулась.

– Знаешь уже? – Леонид Тихонович Арбузов недобро посмотрел на Лану. – Рада?

«Угу», – откуда-то сверху крикнула птица. Взмахнула, захлопала, замахала, унося на чёрных крыльях счастье.

– Пойдёмте, – Андрей заботливо приобнял Татьяну Валерьевну за плечи. – Надо всё организовать.

Они синхронно отвернулись и молча прошли мимо неё. А она так и осталась стоять на больничном крыльце с той же идиотской улыбкой.

Захотелось упасть лицом в снег. А что ей ещё делать? Что? Развернуться и пойти за ними следом? Заказать такси и уехать? Пойти в больницу и с этой дурацкой улыбкой слушать врача? Что он ей скажет? Что Пети больше нет? Больше нет. Слово «умер» она не могла произнести даже мысленно.

Нужен хоть кто-то. Тот, кто просто будет рядом. Кто поймёт её состояние, поверит ей. Поддержит. Стас? Нет. Маришка! Вот кто ей сейчас нужен. Они всегда были одним целым, несмотря на разницу в возрасте и различия в характере. Ближе и роднее была только мама, но мама очень эмоциональна, а ей сейчас не хотелось причитаний и всхлипов. Мариша!

Лана набрала номер сестры, и та ответила сразу, как будто всё время ждала её звонка.

– Мариш, Петя умер! – она произнесла это, и почувствовала, как что-то оборвалось внутри.

– Как?! Он же пришёл в себя.

– Я не знаю подробностей. Мне страшно о них спрашивать. Я не могу.

– Я понимаю, боже! Меня аж трясёт сейчас!

– Меня тоже!

– Представляю, любимая! Держись, сама не заболей главное. Но причину нашли? Кто, откуда?

– Они подозревают меня. Сейчас всё и все против меня. Боюсь, будет очень тяжело доказать непричастность.

– Тебе надо взять адвоката.

– Я не знаю какого, и где найти хорошего. Думаю, сначала надо в милицию заявить.

– Да. Тебе надо их опередить, это снимет с тебя подозрение.

– Ладно, я перезвоню.

– Давай.

Стало легче. Теперь она знала, что ей делать. Мариша права. Их надо опередить.

Глава седьмая

Чем залечить душевную травму? Когда доброжелательно настроенная действительность вдруг с грохотом разбивается на мелкие осколки, пазлы запахов, цветов, слов, шорохов… а потом звенящая пустота. И ты не справляешься с этими пазлами, никак не можешь собрать их в одну картину, чтобы все воспоминания интегрировать в своём сознании. Такие картинки постоянно провоцируют и будут провоцировать воспоминания, связанные с тем роковым событием.

Томительно грустно. Телефон молчит с момента, когда не стало Пети. Томительно пусто. Котик! Она так и не посмотрела его сообщение. Может сейчас.

Она потянулась за телефоном, и перелив арфы сообщил о входящем смс. Стас!

«Привет! Очень скучаю по тебе».

Оглушило. Большой палец побежал по клавиатуре, одним касанием схлопывая тысячи километров между ними. Километров, которые меряются невыносимой тоской.

«Привет, мой котик, я тоже очень скучаю. Особенно по тому времени, когда мы были вместе. Это было самое радостное и счастливое время. Я люблю тебя».

«Очень похоже на то. Я тебя тоже люблю, моя масечка».

«И я тебя, котик! Очень! У меня жуткое чувство сожаления, что всё так получилось. Как бы сейчас всё было легко и просто».

«Котёнок мой, все трудности проходят, будь сильной, и мы выстоим».

«Как бы выдержать пару месяцев. Тебя увижу, и легче будет. Ты когда вылетаешь?».

«Визу не отдали, сказали, в понедельник. Сразу полечу. Скучаю по тебе. Хочу тебя. Не знаю, что мне делать с тобой. И с собой».

«Люблю тебя, мой родной, и всё у нас будет хорошо, главное не сомневаться и верить. Целую и обнимаю. Мы чувствуем друг друга».

«Слишком чувствуем. Ты не поверишь, я как раз сбрасывал твои фотки, и подумал – надо написать тебе, стал набирать, а тут от тебя смс. И пяти минут не прошло. Мистика, блин».

Случайные встречи. Случайные знакомства. Случайная влюблённость.

Утверждают, что мы любим не за что-то, а вопреки? Разве это так? Ей всегда было трудно любить вопреки, поэтому она всегда любила за что-то, но чаще просто так. Ведь бывает же, идёшь себе, погружённый в собственные мысли, и вдруг взгляд встречается с НИМ! А у него торс – камень. А в глазах – … Ну что говорить? И в голове сразу фруктово-ягодные мысли. И понимаешь – вот! Моё!

Это было в ночь. За пару часов до рассвета. Сначала отражение фонарей на мокром асфальте и неоновых огней рекламы. Не просто красиво – вдохновительно! А потом зал ожидания, таможенный контроль, паспортный, трап, милые улыбки стюардесс. Пусть неискренние. Всё равно. Зачем нам искренность стюардесс? Вот их улыбки очень даже кстати. Ей не повезло, ей всегда не везло с местом. Опять у прохода. А хотелось у иллюминатора. Чтобы смотреть на облака, когда они внизу. Белые и плотные, из-за которых не видно земли.

Ну почему ей всегда не везёт? Просить? Ни за что. Она ненавидела просить, не умела. Наверное, не умела, потому что ей всегда отказывали, и это было так обидно, прямо до слёз. Ещё и потому, что сама никогда никому не отказывала, тоже не умела, и этим все пользовались.

«Сейчас придёт какая-нибудь тётка, жирная и страшная, которая заполнит собой всё пространство» – именно такой вариант хоть как-то мог сгладить её недовольство собой. Это хотя бы справедливо. Счастье и удача должны делиться поровну. Раз ей досталась красота, то жирной тётке – место у окна.

В фокусе её ожиданий он появился как-то слишком резко, мгновенно заполнил собой всё пространство, но не излишками массы, о нет, фигура Аполлона, а глаза… Глаза намертво приковали её к сиденью. Он смотрел, а она почувствовала тоже, что, наверное, чувствует мороженое, которое достали из морозильной камеры в сорокоградусную жару и положили на солнце.

– Ух, ты! Кажется моё место рядом с вами, – улыбнулся, чуть склонив голову.

Её язык прилип к нёбу. Срочно что-то сказать, нет, лучше не говорить, можно сморозить какую-нибудь глупость, лучше улыбнуться. Она нахмурила брови и отвернулась, темечком чувствуя, его присутствие над головой.

– Может, хотите у окна?

– Мне и тут неплохо, – сморозила-таки глупость.

– Тут неплохо, а там хорошо.

Она недовольно пожала плечами и с равнодушным видом пересела к иллюминатору.

Потом был взлёт. И рассвет, и вид земли в солнечную погоду в иллюминаторе, как причудливый узор панбархата. И облака. И чувство такое… И не чувство даже, а сумасшедшее желание спрыгнуть на них и провалиться, как в детстве, в перину.

Стюардесса с тележкой предложила завтрак.

– Рыба или курица?

– Рыба, – в один голос.

– Чай или кофе?

– Кофе!

Они переглянулись и рассмеялись.

– А это правда, что все женщины мечтают о завтраке в постель?

– Мне симпатичней уже накрытый стол.

– Под аромат сваренного для тебя кофе и совместные планы дружнее строятся, не правда ли?

Правда, правда, правда! Она убедилась в этом на следующее утро. Совместный завтрак… и поцелуй… поцелуй вкуснил по-особому. А завтрак в постель?.. Что-то в нём есть болезненное, ленивое и совершенно невкусное.

Любовь окрыляет. Порой так, что из-за обыкновенного земного существа хочется ослушаться воли Бога, возомнив при этом себя им. А боги это не прощают. Боги в принципе не любят счастливых людей. Почему-то.

Глава восьмая

Обязаны ли нас поддерживать друзья в трудной ситуации? Не деньгами. Заступаться. А если не заступились? Простить? Сделать вид, что всё нормально? Ну, ладно, мы сильные, взрослые, сами за себя можем постоять. И постоим. И даже, наверное, справимся. И не будем обижаться на близких людей. Близких не физически, а душевно. Тем более, что они и не близкие, а так… Никакие.

Все последующие дни замелькали нарезкой событий. Страшных, не совсем для неё понятных, почти сюрреалистических. Понятным было только одно – всё происходящее затягивает её в какую-то ужасную воронку, из которой никогда не выбраться. И помочь ей некому.

Обыск. Это так противно, когда чужие люди ступают грубыми подошвами по начищенным до блеска половицам, выворачивают шкафы, посыпают чем-то перила, вываливают всё из мусорных баков, роются в вещах, отбирают технику, читают переписку в телефонах. Что-то делают с твоими руками, ногтями. Но самое противное – это вопросы. Вопросы, которые задают стальным голосом, и глаза при этом холодные, буравящие, беспардонно протискиваются к тебе в душу. Противно, потому что понимаешь – тебе не верят, тебя подозревают. Все. Все. Сотрудники милиции, родственники мужа, друзья. Те самые друзья, которые ещё вчера сидели с тобой за одним столом и ели приготовленную тобой пищу. Ах, да! Пищу, которая оказалась отравленной. Пюре. Злополучное пюре. Она готовила, она подавала. Она солила, и оно оказалось горьким.

Лана открыла интернет (спасибо Маришке, отдала свой планшет, всю технику из дома увезли сотрудники милиции). Поисковик выдал: «Таллий – металл серебристо-белого цвета, с голубоватый оттенком без вкуса и запаха».

Без вкуса и запаха! Но как он попал в организм Пети? Как он вообще попал в их дом. Случайно или намеренно? Кто-то хотел отравить Петю? Её? Боже, хорошо, что Виталика не было дома! Мир не должен быть таким жестоким. Но он такой.

Потом были похороны, и это было ужасно. Даже вспоминать больно.

Первыми за гробом шли Татьяна Валерьевна, поддерживаемая с одной стороны Андреем, с другой Леонидом Тихоновичем. На этот раз никто из них гроб нести не стал. Побоялись. В прошлый раз, когда хоронили Марка, Петя, не задумываясь, подхватил гроб с телом брата. Кира попыталась остановить:

– Не делай этого. Родственникам нельзя.

Но он не послушал.

– Это мой брат.

Андрей с отцом нести гроб с телом Пети отказались, наняли людей. Чужих, безразличных к происходящему. Подняли, пронесли, опустили, закопали, получили деньги. Всё. А брат, пусть и двоюродный, и родной дядька несли, как нечто особо ценное, под руки Татьяну Валерьевну. Раньше такой любви и заботы с их стороны в адрес Петиной мамы не наблюдалось. А тут… С чего вдруг? К ней вот никто из них не подошёл, не выразил сочувствия, не поддержал. Из-за подозрений? А ведь Андрей чуть ли не в любви ей объяснялся… там, в ванной… Что? Прошла любовь?

Её вообще все сторонились. Стали сторониться сразу после того, как она написала заявление в милицию. Понятно, кому приятно, когда изымают твои вещи, когда ты из разряда свидетелей попадаешь в разряд подозреваемых. Но ведь они дружили. А друзья, как известно, познаются… Друзья познаются со временем.

Альберт и Крези. Выжившие и, кажется, неплохо себя чувствующие. Оба утверждали, что еле оклемались. А на вид и не скажешь.

– У меня выпали все волосы, – ещё два дня назад утверждал Алик по телефону.

Лана покосилась на лохматую шапку, нахлобученную на голову Алика, но что-либо разглядеть под странным мехом было невозможно.

О потере волос говорила и Юлька, но из её капюшона наружу торчали ярко малиновые пряди. Врёт? Зачем? Чтоб произвести впечатление? Вполне возможно. Она любит производить впечатление, причём старается использовать любую возможность. Много шума из ничего.

Сладкая парочка – вечная хохотушка Ксюша Бабич и интеллектуал Геннадий Пивокуров всё время перешёптывались, и это раздражало. Несколько раз Ксю сдавленно хохотнула, и можно было ожидать, что рано или поздно она всё-таки прыснет, пусть и не к месту (первый раз, что ли?) глупым смехом, но в спину ей цыкнула Кира, и Ксю притихла, в ответ лишь передёрнув плечами.

В этой процессии Кира особняком. Даже в переливающей блеском норковой шубе она казалась холодной и неприступной. Женщина-зима. Просто зима. Ни тепла от неё, ни лёгкости. Холод тайных знаний, морозная красота снежинки, тень ранних сумерек. Глаза цвета стали, в которых лишь изредка пробегают такие же холодные, голубые огоньки. Эта хотя бы какой была, такой и осталась.

А вот Стелла, которую она считала подругой, после смерти Пети ни разу не позвонила. И сегодня не подошла, не сказала ни слова. Лишь кивнула и проскользнула мимо, чтобы поскорей вцепиться в рукав пальто своего вечного спутника. Саша Матроскин хмурил брови, был угрюм, всё время курил и отводил взгляд, будто боялся, что Стелла не одобрит его сочувствия.

Ядвига, склонив голову к Адольфу Кторову, всё время говорила, да так, что было слышно её возмущение. Боже мой, у неё изъяли любимое манто из викуньи, и ей пришлось надеть эту ужасную шубу из шиншиллы. Кторов ухмылялся, утверждал, что всё под его контролем, и он не допустит, чтоб его зайчику испортили её дорогую шкурку. Стоящий рядом с ними Сергей Хамов всё время испытывающе смотрел на Лану.

Только Ирэна как-то уж слишком участливо вздыхая и шмыгая носом, схватила её за руку, затрясла и приторно-слащаво пропела: «Держись!». Стало тошно.

Во всей этой процессии, погребении и поминках они с мамой были одни. Мама плакала, горько, с каким-то внутренним надрывом. Она сама потеряла мужа, будучи совсем молодой женщиной. Не такой молодой, как Лана, но всё же. Что такое сорок лет для женщины, которая брызжет энергией? Самый расцвет. Замуж мама больше не вышла. Сейчас она была рядом, но поддержка скорее требовалась ей самой. Лана же не проронила ни слезинки. Они были одни. Шли особняком, стояли поодаль от всех, сидели в конце стола. Будто прокажённые. Отвергнутые всем этим элитным обществом скорбящих, оплакивающих и «не верящих в столь ранний уход» их дорогого сына, брата, племянника, друга.

Песчинки, если между ними вода, будут держаться вместе и даже могут что-то создать, например, замок. А сухие рассыпаются. Мы те же песчинки, а вода, которая нас связывает – это потребность в отношениях, в общении, в любви, в поддержке. Вчера их с Петей выстроенный замок рассыпался.

Послевкусие долгого нудного прощания. Оно томительно.

Глава девятая

Жизнь твоя – тонкая веточка сакуры на фоне вулкана с белоснежной вершиной.

Ей хотелось спать. Наверное, инстинкт самосохранения. В происходящее не верилось. Всё обман, розыгрыш, театр. Поверить?.. Нет… Страшно… Страшно осознавать, что судьба вдруг решила просеять твою жизнь через сито правды и лжи. Ложь сначала кажется маленькой и невинной, но, наслаиваясь, становиться глыбой вранья. И эта глыба, как сход снежной лавины накрывает тебя и никогда… никогда из неё не выберешься, сколько ни старайся. Не хватит ни сил, ни воздуха, ни воли. Такое случиться может с каждым. Однажды судьбе вдруг вздумается устроить тебе жёсткий фейс-контроль, через который не пройдёт ни один твой порок, ни одна ошибка, слабость или недостаток.

Процесс был долгим. Или ей так казалось. Она устала слушать показания свидетелей, обвинение прокурора и даже защиту адвоката. Скорей бы уж всё закончилось.

Лана обвела взглядом присутствующих. Вгляделась в лица. Незнакомые. Чужие теперь. Интересно, что они чувствуют? О чём думают? Каждый из них.

«Цель оправдывает средства. А цель сродни желанию. Моё желание – в русский ресторан! С дурацким шансоном! С братками! С водочкой!». – Андрей оторвал взгляд от ногтей и посмотрел на Лану. – «Интересно, что чувствует женщина, когда расстаётся с косами верности?».

«Шанель была права. У женщин нет друзей. Их или любят или нет. Неглупая женщина. Немногие могут похвастаться этим. Не у многих вообще ум есть. А тот, у кого и есть, редко умеет выстраивать с ним отношения». – Кира перевела взгляд с Ланы на одинокую берёзу за окном. – «Как относиться к своему уму? Как к слуге или как к господину? Когда человеку отказывается служить ум, его определяют в разряд сумасшедших. А как назвать человека, который живёт под игом ума?».

«Всё, что могло случиться… уже случилось. Говорят, что ничего не надо менять в себе. Иначе мы будем уже как бы и не мы. И наша целостность личности нарушится. Хм… Может быть. Смущает только словосочетание – целостность личности. Может, я просто не знаю, что это такое?». – Сергей пристально посмотрел на Лану. – «Как она спокойна. Целостность – это от „целое“? Что-то законченное, завершённое?».

«Скульптура возвращает человеческому облику весомость и равнодушие, без которых немыслимо величие. Эти слова Камю сначала озадачили, но потом я поняла и приняла». – Стелла поймала взгляд Ланы и быстро отвела глаза. – «Человеческое величие немыслимо без равнодушия».

«То ли у Чехова, то ли у кого ещё… Что-то вспомнилось. Наш век тем и хорош, что никак не разберёшь, кто прав, кто виноват. Даже присяжные, судящие какого-нибудь человека за кражу, не знают, кто виноват: человек ли, деньги ли, что плохо лежали, сами ли присяжные виноваты, что родились на свет. Ничего не разберёшь на этой земле». – «Костнер» хотел посмотреть на Лану, но посмотрел на Стеллу. – «Кстати, о дружбе. Ну кого это волнует в наше время?».

«Как-то уж очень статично… Не развивается совершенно. Вот это-то и смущает. Чёрт! Ещё эти мои фантазии со своими параллелями. Кстати, а эротика в музыке есть? Это, наверное, когда музыка, как прохладная вода в знойный день: обволакивает, вибрирует и течёт сквозь… Или это когда хочется тупо бёдрами тыц, тыц, тыц?». – Юлька всунула руку в карман куртки и незаметно достала наушники, покосилась на Лану, потом на судью и быстро вставила наушники в прикрытые малиновыми прядями уши.

«Я не гусар! Поэтому деньги могу брать с женщин, если они мне их дают, и не вижу в этом ничего плохого. Вот что плохого в том, что я получаю алименты от женщины, у которой от меня ребёнок? Она богатая, у неё много денег. Живёт отдельно и присылает мне каждый месяц некоторую сумму, чтоб я не вмешивался в воспитание сына. Нас обоих это утраивает. А жениться?..». – Алик оценивающе посмотрел на Лану. – «Ага, я не такой дурак».

«Жаль. Блондинкой стать не получилось. Ну и фиг. Мне так даже больше нравится. Надо отметить, что, когда выходишь от парикмахера, лёгкость в мыслях необыкновенная». – Ксюша стрельнула глазками в сторону Ланы. – «Такой оттенок не может быть натуральным. Чем же она их красит? И главное врёт – „Это мой естественный“. Чушь!».

«Французы говорят – „скептиков не обманывают“. Тогда чего обижаться на обман? Я грущу в таком случае. Но недолго. Ибо обманываю не я, а потому муки совести меня и не терзают». – Гена поймал на себе быстрый взгляд Ланы, скользящий и опустошённый, и отвернулся. – «Чай, заваренный крутым кипятком, превращается в компот».

«Однажды Сократ, придя на базар, воскликнул: „На свете, так много вещей, которые мне совершенно не нужны“. А мне? Пожалуй, мне не нужны злоба и зависть. Совершенно. Что бы ещё выкинуть на помойку?». – Ядвига перехватила взгляд Адольфа, устремлённый на Лану. Этот взгляд заставил её напрячься и толкнуть Кторова в бок. – «Интересно, после того, как её посадят, нам отдадут уже наконец наши вещи?».

«С женщинами всё сложно. При всём их приземлённом понимании секса они наивны и впечатлительны, а в любви фетишисты». – Удар в бок заставил опомниться и перевести взгляд. – «Как же ты скучна, зайка».

«Всё так просто. Понимание, что всё в порядке вещей. Осязаемо – неосязаемо. А у меня летят самолёты и хаты горят. Н-да… Психическая организация оставляет желать лучшего». – Долгий, словно прибитый навечно, взгляд злил Ирэну. Она смотрела на Лану, а Лана на судью. Судья смотрела в красную папку и читала приговор. – «Вот жеж героиня! Столько чувств – мамадорогая! А лицо каменное. И в заключении – ах, пардонте, каюсь, была опрометчива и неосмотрительна».

– Девять лет лишения свободы, – припечатала судья и захлопнула папку.