Текст книги "Моя подруга Лиля"

 
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я не знаю, где ты и с кем[3]3
  Название поэмы указано ошибочно. Приведенные строки из стихотворения В.В. Маяковского «Лиличка!» (Примечание читаря).


[Закрыть].
 

Было ли у Маяковского чувство собственного достоинства? Как-то был случай: Маяковский вернулся в кафе за забытой Лилей сумочкой и в ответ на насмешливое удивление сказал, что готов эту сумочку в зубах всю жизнь таскать, что в любви обиды нет. Да, в любви обиды нет, но одно дело вернуться за сумочкой, а другое – если тебя пинают «уходи», а ты с колен – «люблю…». Но когда отношения изначально заданы, когда один говорит: «Я всегда буду тебя любить, а ты всегда будешь меня любить?», а другой отвечает: «Не знаю», – это игра, в которой это пресловутое «достоинство», гордость, самолюбие уже заранее проиграны.

Маяковский Лиле:

«Ты не ответишь, потому что я уже заменен, что я уже не существую для тебя, что тебе хочется, чтоб я никогда не был. Я не вымогаю, но, Детка, ты же можешь сделать двумя строчками, чтоб мне не было лишней боли. Боль чересчур!.. Но ведь лишней не надо боли, детик!»

Лиля Маяковскому:

«Ты не заменен. Это правда, хотя я и не обязана быть правдивой с тобой».

«Ты не заменен» – неправда, ложь, не обычная, тихая ложь, а просто феерическое вранье. Все вокруг знали – Лиля же никогда ничего не скрывала, – что в это время ее роман с Краснощековым был в самом разгаре.

Знал ли Маяковский? Лиля сама ответила на этот вопрос – «всегда знал». Скрывать она считала пошлостью, изменой себе, своим принципам, поэтому он всегда знал обо всех ее любовниках. Но, может быть, именно об этом ее любовнике Маяковский не знал, может быть, этот ее любовник особенный?

Какой он был, Александр Михайлович Краснощеков, которого Лиля называла Второй Большой, из-за которого Маяковский был отлучен от дома, стоял под окнами, унижался, плакал?

Он был – необыкновенный. Родился в Чернобыле, это был еще не городок, а село, местечко. Юношей стал революционером, сидел в тюрьме, потом эмигрировал в Америку, где жил до 1917 года. В Америке он был и маляром, и портным, кем только не был. Потом выучился, получил два высших образования – юридическое и экономическое. Стал юристом, известным по всей Америке, защищал права рабочих и эмигрантов. Все это уже говорит о том, что человек он был амбициозный и талантливый.

Дальше было совсем уж необычно. Сразу после революции он, добившийся в Америке настоящего, большого успеха, отказался от американского гражданства и вернулся в Россию. Что им двигало: он был навсегда пленен идеей революции или это был личный авантюризм (в Америке у него уже все состоялось и ему было неинтересно, а в России – такое!..)?

Все, что с ним произошло в России, действительно было как авантюрный роман: Краснощеков приплыл во Владивосток, где за ним охотились японцы, сидел в тюрьме у Колчака, а выйдя на свободу, стал председателем Дальсовнаркома, фактически создателем Дальневосточной республики.

Дальний Восток так далеко от Москвы… Эта Дальневосточная республика была очередная ленинская хитрость: республика считалась независимой, но подлинной независимости никто ей давать не собирался. Ленин вовремя заметил, что республика может стать реально независимой, или же просто решил подстраховаться. Краснощекова посчитали опасным, схватили и привезли в Москву, обвинив в том, что республика и он планируют стать независимыми от России.

Некоторое время Краснощеков провел в неясном качестве – то ли он всерьез обвиняется в чем-то очень опасном, вроде стремления к личной власти и диктатуре, и его сейчас расстреляют, то ли все это просто так, чтобы не думал о себе слишком много. Но Ленин все же решил, что такими кадрами не разбрасываются, и Краснощекова не расстреляли, а назначили заместителем наркома финансов. А к Лилиному возвращению из Берлина он создал Промышленный банк и стал его председателем. То есть Краснощеков – банкир, первый банкир в Советской России.

Да, еще – он был молодой, сорок два года. И, конечно, женат; жена с сыном в Америке, а дочь Луэлла с ним.

При такой мужской биографии уже совершенно все равно, какой он внешне, красивый или нет, но Краснощеков был красивый, с лицом одновременно интеллектуальным и мужественным. И по его лицу видно, не только по биографии, что человек он сильный.

Вот такой был новый Лилин любовник: биография потрясающая, масштаб личности значительный, образован необыкновенно. И не поэт, и не футурист, до смерти ей надоевшие, а человек дела. Так что еще вопрос, кто Первый Большой, а кто Второй.

«Ты не заменен» – неправда, но правда. Как вообще можно заменить одного человека другим? Только если они абсолютно одинаковые. Или если, выбирая одного, выталкиваешь из своей жизни другого. Как можно мучительного, гениального, мрачного, тяжелейшего Маяковского заменить на заместителя наркома финансов, банкира? Лиля вовсе не «заменяла» плачущего Маяковского на Краснощекова, не молящего о прощении, не пишущего ей стихи. Она хотела их обоих, и от обоих хотела разного.

Маяковский сидит взаперти без права видеться с Лилей, а Краснощеков с ней спит. Маяковский стоит под окнами и умоляет – пусть Аннушка снесет ему вниз записку от Лили, а Краснощеков с ней спит. Маяковский пишет жалкие письма, рассуждает в дневнике о любви к Лиле и обливает страницы слезами, а Краснощеков с ней спит. Секс с Маяковским для Лили мука, а с Краснощековым все по-другому. Краснощековым Лиля восхищается, они и любовники, и друзья – все Лилины любовники, кроме душевно изнеженного капризули Пунина, были ее друзьями, считали ее умной и чувствовали себя с ней удивительно, как будто сами умнели.

Пока Маяковский мучился, Лиля «пила чай» – развлечения, гости, карты, любовник. Нехорошо, жестоко. Но ведь это не она выбирала, кто будет с ней спать, а кто писать стихи и плакать. Вот если бы Краснощекову любимая женщина предложила расстаться, он бы заперся в комнате на два месяца, чтобы думать о ней и плакать? Или использовал бы это время, чтобы без помех заняться своим банком? Маяковский сам выбрал. Наверное, даже ревнивый в глубине души Маяковский понимал – зачем требовать того, что человек не может тебе дать, возьми, что есть. Может быть, он спрашивает – не заменен ли он? Тогда Лиля совершенно честно отвечает – ты не заменен.

Срок «сидения» Маяковского – 28 февраля.

Седьмого февраля Маяковский получает письмо – Лиля предлагает поехать вместе в Петроград. Маяковский пишет (но не ей, а в дневнике), что он поставлен в неправильное положение, не обидное, а именно неправильное: у него нет свободы, нет возможности самому строить отношения, он ее раб.

«Вдруг ты вчера решила, что отношения быть со мной могут, почему же мы не вчера поехали, а едем через 3 недели? Потому что мне нельзя?»

Но довольно неожиданно после этих разумных рассуждений: «Я еду в Питер. Еду потому, что два месяца был занят работой, устал, хочу отдохнуть и развеселиться». Раб делает вид, что он свободен, что это не она решила, а он сам решил.

Лиля Маяковскому:

«Волосик! Щеник!

Больше всего на свете люблю тебя… Мы будем жить вместе, если ты этого захочешь».

«Волосик, я люблю тебя… Готовься к 28-му. Я так жду… Обнимаю тебя и целую весь твой шарик».

Ласковые письма, ласковая Лиля – она устала от него, а теперь отдохнула.

Лиля, очевидно, решила, что Маяковский выполнил условия договора – подумал о себе, о своем характере, изменился.

Во время «домашнего ареста» Маяковский вел дневник. Психологи считают, что по его дневнику можно изучать состояние человека, находящегося на грани психического срыва, человека, близкого к самоубийству.

Он начал его вести не сразу, а после тридцати пяти дней «сидения», то есть когда его чувства обострились до предела. В дневнике Маяковский обвиняет Лилю в том, что она разрушила его жизнь, что любовь их друг к другу – разная.

«Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая».

Он очень точно понимает, как она его любит – как часть жизни, всего, что вокруг нее.

«У тебя не любовь ко мне, у тебя – вообще ко всему любовь… Но если я кончаюсь, то я вынимаюсь, как камень из речки, а твоя любовь опять всплывает над всем остальным. Плохо это? Нет, тебе это хорошо, я б хотел так любить».

И еще – в дневнике есть что-то, чего мы не знаем. По воле Лили часть дневника оставалась закрытой до 2000 года, а ее душеприказчики продлили запрет еще на двадцать пять лет. Можно только гадать – что там, в этих неоткрытых страницах, что Лиля хотела скрыть и что должно быть скрыто еще четверть века? Неужели размышления Маяковского о любви – такая страшная тайна?

А что можно было скрывать – что все эти размышления о любви уже не о Лиле? Не о Лиле, а просто о любви? Что он разочаровался в любви к ней, понял, что она не способна дать ему такую любовь, которая ему нужна? Что у нее гости ведут пошлые разговоры, пока он мучается, они «чай пьют»? Что ее друзья недостойные люди и она такая же, как они?.. Но все-таки нет, он же пишет, что любит ее любую.

Тогда что же? Что нужно скрывать?

Что идея эксперимента с домашним арестом принадлежит Брику, что это он, вечный Лилин советчик, придумщик с «неуловимой нравственной физиономией», – инициатор мучительного «сидения»? Что Лиля была только орудием в его руках? И, может быть, Лиля сказала Маяковскому в этом их разговоре: «Ося считает, что мы должны расстаться»?

Можно ли предположить, что одиночное заключение Маяковского – идея Брика? Брик писал в университете работу на тему «Одиночное заключение», знал, что происходит с человеком, с его психикой. Мог ли Брик сказать Лиле: «Что-то Володя давно ничего стоящего не пишет, нужно бы его как-то мотивировать»? Как будто он хладнокровный управляющий, менеджер гения: Маяковский пишет не то, значит, нужно его подкрутить… Можно ли это представить? Легко.

Если это связано с Бриком, тогда понятно, чего Лиля боялась. Боялась – что скажут люди?.. Что люди зададут себе вопрос – вела ли Лиля свои отношения с Маяковским отдельно от Осипа, как сама хотела? Или они с Осипом владели Маяковским как своей собственностью, его талантом и им самим как семейным капиталом? Боялась, что люди скажут: Брики манипулировали Маяковским, Лиля играла с Маяковским в любовную игру, он плакал и писал стихи, Осип навещал его, носил записочки от Лили, и за назначенное Бриками время измученный Маяковский сочинил гениальную поэму. Брик первым опубликовал поэму в своем журнале «ЛЕФ». Все на благо их общей с Маяковским семьи… Да, но Брики-то были спаянным союзом, а он пришлый, Щен. Если это было так, если они манипулировали им вдвоем, то Лиля правильно боялась – со стороны все это выглядит… некрасиво. Ужасно выглядит.

Но даже если они манипулировали им вдвоем, Маяковский сам этого хотел.

Маяковский на все шел осознанно. Не то чтобы он усмехнулся и сказал себе: «Это немного игра, интересная волнующая игра с самим собой в любовь до последней степени, – проверим, такой ли я большой, чтобы стать таким маленьким». Но он понимает, что им играют, и согласен играть вместе. Так что, даже если это была идея Брика, то Маяковский все знал и сам на это пошел.

Но на самом деле все могло быть гораздо, гораздо проще: надоел, уходи вон, дай от тебя отдохнуть. Лиля отдохнула, стала добрая, любящая.

Чем ближе 28-е, тем Маяковский больше нервничает. Он уже давно находится в состоянии эмоциональной нестабильности, попросту доведен своим «сидением» до отчаяния.

«Личика.

Мне кажется все, что ты передумала меня видеть, только сказать этого как-то не решаешься: – жалко.

…Если ты это мне скажешь 28-го (не увидав меня), я этого не переживу.

Ты совсем не должна меня любить, но ты скажи мне об этом сама. Прошу. Конечно, ты меня не любишь, но ты мне скажи об этом немного ласково. Иногда мне кажется, что мне сообща придумана казнь – послать меня к черту 28-го! Какая я ни на есть дрянь, я немного все-таки человек. Мне просто больно. Все ко мне относятся как к запаршивленному нищему – подать, если просит, и перебежать на другую улицу. Больно писать эти письма и ужасно передавать их через Гринберговских прислуг. Но, детик, ответь… Я подожду внизу».

«Лиска, Личика, Лучик, Лиленок, Луночка, Ласочка, Лапочка, Деточка, Солнышко, Кометочка, Звездочка, Деточка, Детик, Любимая Кисанька, Котенок».

«Дорогой Детик. Шлю билет. Поезд идет ровно в 8 ч. Встретимся в вагоне».

Маяковский и Лиля встретились на перроне, как договорились, через два месяца. Поезд уходил через шесть часов после назначенного по договору срока. Маяковский мог бы увидеть Лилю в 2:30 и злился, что теряет шесть часов, что только в восемь вечера… Во всем этом есть какая-то театральность, не вполне подходящая для взрослых, а больше для подростков. Лиля не была подростком в отношениях, зато она точно знала, что Маяковскому нужна эта театральность, этот драматизм. Но она и сама волновалась.

На вокзал Лилю провожала Рита Райт, она вспоминала, как Лиля была возбуждена, нервно сдергивала шапочку.

Рита Райт: «…Уходя, я обернулась и увидела, как Лиля идет к вагону, а Маяковский стоит на площадке, не двигаясь, окаменев…»

Как только поезд отошел, Маяковский прочел Лиле поэму «Про это».

Лиля: «Прочел и облегченно расплакался. Не раз в эти два месяца я мучила себя упреками за то, что Володя страдает в одиночестве, а я живу обыкновенной жизнью, вижусь с людьми, хожу куда-то. Теперь я была счастлива. Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если бы я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так».

Звучит, может быть, надуманно: назначая Маяковскому наказание, Лиля договаривалась с ним о том, что он посидит и подумает, но не о поэме.

Звучит, может быть, жестко. Лиля буквально с кровью выжала из Маяковского эту поэму, а стоила ли поэма такого страдания? Лиля была уверена: стихи стоили его слез, этих закапанных слезами страниц дневника, когда он попеременно писал стихи и плакал. Не слишком жестко считать, что, конечно, да, стоила, – поэма гениальная, и здорово, что она есть?..

Но пишет же Лиля, что Маяковский согласился на это «сидение» чуть ли не с радостью. Какая бы «плохая» Лиля ни была, как бы ни мучила Маяковского и как бы ни устала от футуристов, его поэзии она была очень предана и понимала его так, словно была внутри него. Так, может быть, она знала, что поэма стоила такого страдания для самого Маяковского? Что он сам понимал, что с ним происходит что-то неправильное, разрушающее дар, и сам мучительно боялся, что «ничего настоящего не напишет», поэтому сам хотел этих слез, из которых получается его лирика? И решил для себя: он играет в эту игру, это больно, зато будет о чем писать.

Поэма «Про это» вышла с посвящением «Ей и мне». Сначала поэму напечатали в журнале «ЛЕФ», а потом было книжное издание с фотографиями Лили. На одной из фотографий Лиля в пижаме – это, конечно, не то же самое, что сейчас фото в журнале «Плэйбой», но ведь и время было другое, так что это был очень эпатажный поступок – выставить себя на всю страну в пижаме.

Зачем так напоказ, зачем фотомонтажи Родченко? Маяковскому понятно, зачем – он так хотел быть только с ней, а был втроем, и все эти Лилины любовники, вот он и постарался как бы узаконить любовь с ней, показать, что она его, на всю страну.

Если бы Лиля была против публичности, она бы запретила, но она хотела. Конечно, это тщеславие, ну и что? Ее так легко понять – такое торжество: вот она любовь криком на весь свет, в стихах «громко названо имя Лилино», и вот она Лиля! Брик получил всего лишь поэму в мартовский номер своего журнала, а Лиля – славу на века. Эта поэма задала дальнейшие отношения Лили и Маяковского: после такой поэмы у него не будет выхода, не будет Лилиного разрешения когда-нибудь полюбить другую, – Лиля должна навсегда остаться единственной музой.

…Ну и что же это было? Лилино полное равнодушие, издевательство, насильственное выжимание лирики? Поиск идеала, забота о его творчестве? Усталость от ревности, желание удалить его, чтобы любить другого?

Но в любом случае страдания Маяковскому было слишком много. Страшное напряжение сил, слезы, внезапное понимание себя и любимого человека, полное, до донышка, выяснение отношений, все, что кажется началом других, лучших, отношений, на самом деле было про то, как расстаются. Что-то надломилось, прежние отношения не восстановились.

Это был конец или начало конца. Через год Маяковский получил от Лили письмо, в котором она официально объявляла ему о разрыве. Странно и печально вышло, что все страдания Маяковского были не для любви, а как будто только для стихов.

Но письмо будет через год, а пока было купе на двоих в международном вагоне, гостиница в Ленинграде и потом много всего – поездки в Ялту, в Берлин, нежные письма с миллионами поцелуев. При этом роман Лили с Краснощековым продолжался.

Лиля и Краснощеков были очень знаменитой в Москве парой. Если бы это происходило сейчас, их фотографии были бы на обложках всех гламурных журналов, и назывались бы они – самая знаменитая пара сезона, олигарх и… как бы сейчас назвали Лилю, светская дама? Нет, Лиля была бы и сейчас такой же известной и так же просто Лилей Брик, и было бы «олигарх и Лиля Брик».

В июле 1923 года Лиля, Осип и Маяковский улетели в Германию – самолетом, это была невероятная редкость! Специально или нет, но Брики покинули Москву вовремя: вокруг Краснощекова начали клубиться слухи о растратах. Пока что все это еще были только слухи, но что-то неприятное витало в воздухе.

И Лиля, и Осип обладали тонким чутьем на опасность – недаром они никогда не попадали в сложные ситуации. До сих пор никто из Лилиных любовников не подвергал Лилю риску, таким неприятностям, которые могли утащить за собой и ее и Осипа.

Осторожный и предусмотрительный Брик оказался каким-то образом связан с Краснощековым – совершенно как всегда у Бриков: у Лили любовник, а у Осипа с ним общие дела.

В Германии, теперь уже не в Берлине, а на курорте, опять встретилась все та же компания – Брики, Маяковский, Эльза, Шкловский, все так же безответно влюбленный в нее, и теперь с ними была еще Елена Юльевна. Внешне все выглядело идиллически, а внутри – так себе. Эльза с Маяковским по-прежнему были в холодных отношениях, не разговаривали друг с другом, Маяковский ревновал Лилю к Краснощекову, Елена Юльевна впервые видела Лилю вместе с ее двумя мужьями, и это вряд ли было приятно, – смириться и принять теоретически проще, чем самой наблюдать за этим союзом.

У них была чудная курортная жизнь: пляжи, рестораны, танцы. Мужчины танцами не увлекались, танцевали Эльза и Лиля… Лиля словно жила в другой реальности, словно не в России 1923 года, – почему, живя в Советской России, они с Бриком оказались на европейском курорте? Маяковский поехал в Германию как «поэт-коммунист», для «поднятия культурного престижа нашего за границей», – так было написано в письме Луначарского комиссару иностранных дел. Ну а Лиля, Осип? Секрет, никто не знает. Не будем вредничать, такая уж у Лили жизнь, полная секретов.

В сентябре Маяковский вернулся в Москву, и вскоре после этого Краснощекова арестовали.

Старого революционера и нового банкира Краснощекова обвинили в растратах, в крупных финансовых махинациях, в неправильных кредитах, в притоке американских инвестиций в Россию, то есть в том, что он хотел продать Россию Америке. И еще в поощрениях торговых операций родственников, выдаче родственникам кредитов… В общем, легче открыть современную прессу и просто переписать, в чем обычно обвиняют банкиров, – все совпадает. Это была очень современная история с этим первым и последним советским банкиром Краснощековым – он был первый банкир, и первым сел в тюрьму. Еще его обвинили в пьяных оргиях с цыганами, в том, что он со своим братом «заказывали своим женам каракулевые и хорьковые шубы». Обидно – Краснощеков все-таки был человеком идеи, а не человеком денег, и человек с его биографией вряд ли мог вести себя как загулявший провинциальный купец… А с финансами всегда так, всегда есть опасность, что крупные финансовые операции мгновенно превратятся в крупные финансовые махинации, различие тонкое и определяется только желаниями власти. Краснощеков был директором Промбанка, а в этой истории фигурировал конкурирующий банк – Госбанк, и стоял вопрос, кто кому подчинится, так что Госбанк был сильно заинтересован в том, чтобы Краснощекова убрали. И, очевидно, победил.

Арест Краснощекова стал сенсацией.

Это было первое обвинение большевика в растрате, первое не политическое дело, а такое… человеческое, с душком, который всем интересен, – деньги, шубы. И личность уж больно необыкновенная, и все это очень волнующе – сначала большой успех, а затем тюрьма. В общем, арест Краснощекова был значительным событием в жизни страны и очень сильно нашумевшим событием в московской светской жизни.

Но отчего-то Маяковский не пишет Лиле об аресте. Только «…ужасно без тебя заскучал», только «детик», только «целую вас всех (Киса+Ося)», а об аресте Краснощекова ни слова. Арест мог затронуть Лилю, но даже это Маяковскому неважно – для него как будто нет никакого ареста, не существует никакого Краснощекова, он, как ребенок, закрывает лицо руками и говорит «ищи меня». Как бы он ни старался выполнять Лилины условия – не ревновать, не приставать, не замечать, – он отчаянно, болезненно ревнует.

Лиля и Осип вернулись в Москву, Краснощеков сидит, Маяковский по-прежнему ревнует, а Лиля честно носит передачи Краснощекову вместе с его дочерью Луэллой.

Кстати, та самая «жена», которой покупались каракулевые и хорьковые шубы, что с ней? То есть с Лилей?

А Лилю не назвали. Даже не вызывали как свидетеля. Это был первый случай, когда она могла пострадать от органов, но не пострадала.

Лиля носила передачи, но она не стала «женой арестованного», горестной, поглощенной только любимым человеком, томящимся в тюрьме. Все в ее жизни было как прежде, как всегда, так же «пили чай» в Водопьяном переулке, гости, ЛЕФ, карты.

И планов своих Лиля не изменила – из-за передач и Луэллы она не осталась в Москве, и уже через несколько месяцев, в феврале 1924 года, была в Париже. Это очень характерно для нее – она хотела жить, жить! В Париже Лиля вела бурную светскую жизнь, завела роман со знаменитым в будущем художником Леже и даже немного побыла манекенщицей, демонстрировала платья известной портнихи.

В дни, когда Краснощекову был оглашен приговор, Лиля писала Маяковскому и Брику: «Здесь совсем искутились» – танцы до утра, свидания. Их с Эльзой «свидания» были расписаны на десять дней вперед. И между перечислением своих развлечений Лиля спрашивала: «Что с А. М.?» И в том же письме: «Я люблю тебя и ужасно хочу видеть. Целую все лапки, переносики, морду». Это – Маяковскому, не Брику, а им обоим просьба о деньгах. Лиля просит прислать денег, если они выиграют «какие-нибудь бешеные деньги» в карты.

А если бы в тюрьме оказался Осип? Уехала бы она, танцевала бы до утра или стояла бы в платочке в тюремных очередях? Конечно, стояла бы! Просто у нее была разная степень причастности к людям, к Брику одна, ко всем остальным другая.

Лиля вернулась в Москву в мае, не торопясь, через Берлин, где она встретилась с Маяковским. Наверное, Маяковский радовался, что соперник удален со сцены и Лиля теперь только его. Маяковский вел себя естественно для человека, снедаемого ревностью, но Лиля? Все это выглядит как-то не очень. Как будто Лиля – эгоистичная равнодушная дрянь.

Приехав в Москву, Лиля опять начала носить передачи вместе с Луэллой – продукты, лекарства. И дело даже не в передачах, Лиля сделала гораздо больше, чем передачи, – она взяла к себе дочку Краснощекова. Переехала на дачу в Сокольниках вместе с Луэллой.

Луэлле было четырнадцать лет, она оставалась с Лилей все время, пока Краснощеков был в тюрьме, и Лиля относилась к ней как к дочке, и Маяковский ходил к ней в школу как родитель.

Лиля сказала девочке – люди будут говорить ей гадости про нее, «что я целуюсь со всеми под любым забором, ничему не верь, а сама меня узнай». Девочка ее «узнала» и полюбила, Луэлла навсегда осталась Лилиной дочкой-подругой.

Получается, не так просто – может быть, Лиля не эгоистичная дрянь?.. Наполнить ли свою жизнь горестями и тюремными передачами или танцами, такой вопрос для нее даже не стоял, – конечно, танцами. Но по всему выходит, что Лиля умела быть другом в беде, что она настоящий друг.

Потом – Краснощеков все сидел в тюрьме, а Лиля с Маяковским поменялись местами, он в Париже, она в Москве.

Маяковский из Парижа пишет Лиле о любви, о том, как он скучает. В ответ получает от Лили такое письмо:

«Не могу бросить А. М., пока он в тюрьме. Стыдно! Так стыдно, как никогда в жизни. Поставь себя на мое место. Не могу. Умереть – легче».

Маяковский Лиле:

«Ты пишешь про стыдно. Неужели это все, что связывает тебя с ним, и единственное, что мешает быть со мной? Не верю!.. Делай как хочешь. Ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит».

Зима 1924 года была для Лили тяжелой, – не в смысле холода, голода и лишений, а морально. Маяковский вернулся в Москву перед Новым годом, и понятно, на что он надеялся, о чем мечтал, – что он единственный. Но через несколько недель после его приезда Краснощекова освободили.

И дальше получилось уж совсем странно. В феврале Лиля тяжело заболела – какая-то гинекология. Лиля болела и не могла видеться с Краснощековым, Маяковский ухаживал за Лилей, по ее словам, «как нянька». Но от того, что Маяковский давал лекарство и поправлял подушки, получилась не близость, а нарастающее напряжение. Значит, он совсем уже был для Лили нежеланный… Маяковский знал, чего втайне хочет Лиля, хочет, но не может, и от всего этого между ними получалось еще хуже, чем если бы она могла убежать потихоньку и вернуться как ни в чем не бывало. К тому же у Лили был нелегкий характер в быту, еще Рита Райт говорила, что Лиля не сдерживает своего плохого настроения.

Кроме болезни и невозможности делать то, что хочется, у Лили были и другие неприятности. В истории с Краснощековым ее не тронули органы, но не обошли стороной сплетни.

В Москве поставили пьесу, которую посмотрела «вся Москва», посмотрели все, кроме Бриков и Маяковского. В пьесе фигурировала подлая развратница по имени Рита Керн, толкнувшая советского работника на растрату, потому что хотела шуб и бриллиантов. Все понимали, что эта Рита Керн не просто намек на схожую историю, а совершенно точно имеется в виду Лиля Брик.

Была еще одна публичная гадость. В доме Бриков гостил один французский писатель, Лиля его принимала и очаровывала, но писатель оказался «шпионом». Вернулся во Францию и написал злобную книжку про Лилю, про любовный треугольник. Лиля в этой книжке была изображена очень зло, оскорбительно, она называлась там Василисой Абрамовной и описывалась как женщина крайне легкого поведения, – «каждому казалось, что он с ней уже спал».

Жалко Лилю? Пожалуй, нет, не очень. Хочется мстительно заметить: не все коту масленица. Все же это не слишком суровые наказания. И в истории с Краснощековым она не пострадала, и ее любовный треугольник известен на весь мир, так почему бы кому-то не посмеяться?.. Но все же Лиле досталось: когда за одну зиму публично называют разными именами и все знакомые немножко усмехаются, обидно.

Ко всему этому той зимой был еще визит Елены Юльевны, который не доставил Лиле удовольствия, – Елена Юльевна впервые увидела их жизнь втроем и поняла, что есть еще и Краснощеков.

Краснощеков был выпущен на свободу в январе 1925 года, просто выпущен на свободу, и все, без официальной отмены приговора. Летом Лиля уехала с ним на Волгу, вдвоем. Маяковский обиженно пишет ей из Парижа, что узнал об этом от знакомых, и хорошо, что хотя бы так, косвенно, понял, что Лиля здорова.

В Париже Маяковский с Эльзой помирились, вернее, Эльза примирилась с Маяковским, и теперь все время проводила с ним – переводила, опекала, утешала. В дневнике Эльза записала: «Я привязана к нему и благодарна за то, что он любит Лили – и меня заодно… Что между нами будет?» Эльза, она такая понятная, близкая, с этой ее болезненной обидой, с глупенькой надеждой, уступками самой себе. Десять лет назад между ними была ее любовь и Лиля, и теперь была ее любовь и Лиля – и Маяковский, и Эльза страстно и немного опасливо любили Лилю и беспрекословно слушались.

Маяковский Лиле:

«Первый же день приезда посвятил твоим покупкам. Заказали тебе чемоданчик замечательный и купили шляпы… Духи послал (но не литр – этого мне не осилить) – флакон, если дойдет в целости, буду таковые высылать постепенно».

А историю с Краснощековым можно уже закончить. Лиля захотела провести с ним три недели в полном уединении, в совершенно несветском месте. Но окончательно Лиля к нему не вернулась, теперь он снимал где-то комнату, уже не был главным, не был победителем, в общем, как-то незаметно исчез из ее жизни.

Маяковский уехал в Америку, оттуда в Мексику, и туда Лиля писала ему: «Давай встретимся где-нибудь не в Москве, за границей». Маяковский ждал этой встречи, как может ждать любящий мужчина желанную женщину, покупал подарки.

Они встретились в Берлине. Лиля и Маяковский всегда жили в разных номерах, и в этот раз у нее тоже был отдельный номер. Когда Лиля вошла в свою комнату, она увидела цветы и разложенные подарки из Мексики – деревянные игрушки, птицу из натуральных перьев, коврик, ящик с разноцветными сигаретами. После ужина Маяковский пошел к Лиле, но не вошел в номер, постоял на пороге и сказал: «Спокойной ночи, детка. Не буду тебя больше мучить».

Он понял, что она не хочет его, и подчинился, потому что у него не было возможности выбирать, решать, соглашаться или не соглашаться. Он знал, что будет либо так, как она хочет, либо никак. Это Лилина версия.

В эти несколько дней в Берлине Маяковский вместе с Лилей посетил институт медицинской диагностики и сдал кровь на реакцию Вассермана. У Маяковского в Америке был роман с девушкой по имени Элли Джонс, и Лиля об этом знала. Так, может, не так все романтично? Знала, не захотела близости, отвела сдать кровь, подождала ответа…

Во всей этой суете как-то забылось, что уже весной 1924 года было Лилино письмо, объявлявшее о разрыве.

Лиля писала: «Ты обещал мне: когда скажу, спорить не будешь. Я тебя больше не люблю. Мне кажется, что и ты уже любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».

Шкловский тогда писал Якобсону: «Внимание! Лиля разошлась с Маяковским. Она влюбилась в Кр. Эльзе этого не сообщай…» Почему Эльзе нельзя этого знать, потому что она все еще влюблена в Маяковского?

Что же, Лиля была так увлечена Краснощековым, что захотела порвать с Маяковским? Но ведь она всегда была кем-то увлечена. Роман с Краснощековым длился уже довольно долго, и вообще-то он к этому времени сидел в тюрьме. Предположить, что Лиля порвала с Маяковским из-за «верности» посаженному в тюрьму Краснощекову, смешно.