Текст книги "Хроники Левой Руки"

Хроники Левой Руки
Елена Владимировна Куслий

© Елена Владимировна Куслий, 2024

ISBN 978-5-0064-6780-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Елена Куслий – психолог, психоаналитик и писатель из Сибири, увлекательно и динамично пишущая фантастические произведения и создающая удивительные миры.

Хроники Левой Руки – шестая книга автора, написанная в 2021 году.

Хроники Левой Руки – это история о красоте и зверстве, о маниакальном сектантстве и самоотверженной любви. Это история о дружбе и корысти, о наполненности и пустоте. Это история об обмане и искренности, а также о том, как важно не судить по обложке и доверять своим собственным чувствам. Это история о том, как легко может обесцениться то, к чему ты шёл всю свою жизнь, и как непросто бывает обнаружить СВОЙ смысл.

Пройдясь вместе с персонажами по тёмным коридорам старинного особняка и лабиринтам их собственных разумов, окунувшись в объятия мрачного Северного Леса и зайдя в затерявшийся в чаще, всеми забытый Смутный Дом, читатель задаст себе вопрос: где книга, а где реальность? И, я уверена, сможет найти на этих страницах ту Истину, которую сам таковой для себя назовёт.

– Елена Куслий

ХРОНИКИ ЛЕВОЙ РУКИ

Посвящается дорогому мне человеку, который, зная каждую главу этой книги, всё равно прочтёт её еще раз.

Ты действительно мой главный вдохновитель.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
_{…В КОТОРОЙ ВСЁ СПЕРВА ПОКАЖЕТСЯ СТРАННЫМ}

Будь осторожен, когда что-нибудь ищешь: ты ведь и в самом деле можешь найти это.

(Из книги, которая всякий раз заставляет нас с сестрой поверить в чудо).

Глава XXX БРАТСТВО ПОЛНОЙ ЛУНЫ

Fallāces sunt rerum species

(Не всё то, чем кажется) (лат.)

День выдался на редкость отвратительным.

Южный А-Ваен спал под куполом серого тумана и ленивым взором провожал бесчисленные автомобили по автомагистралям и поезда по железным дорогам, словно незримое сердце, живущее в каком-то необузданном людьми пространстве, перегоняло множественные эритроциты по венам и артериям.

Последние дни сентября предвещали продолжение дождей, а затем наступление суровой зимы, вечерами которой, обычно, смотришь на морозные узоры по ту сторону оконного стекла и задаёшь себе вопрос: где же всё-таки холоднее: в сердцах самых жестоких злодеев или на улице?

Никита Чернов сидел за большим стеклянным столом при ярком свете огромной люстры, курил кальян со вкусом лакричных конфет, и, утопая в сонном сладком дыму, изредка поглядывал из окна шикарной квартиры, располагающейся на двадцать первом этаже элитного нового дома. Дождь всё никак не хотел заканчиваться, выходить из дома не возникало ни малейшего желания, ну а переодические раскаты грома и вспышки молнии напрочь убивали все его остатки. В свои двадцать три года Никита был обладателем кальянной в центре Южного А-Ваена. Его кальянная называлась «Клаудлэнд» и в ней всегда собиралась молодёжь. Заведение никогда не пустовало и Чернов всегда имел доступ ко всем прелестям, которые только может себе позволить кальянщик. Он передвигался по городу на своей красной Audi R8, пил дорогие вина, ел изысканную еду и вряд ли нашлось бы то, в чём он когда-либо нуждался. Забота? Любовь? Нет. Всего этого не фигурировало в его планах на дальнейшую жизнь, ибо не последнее положение в обществе, деньги и роскошь, считал он, были достойной заменой тем человеческим чувствам, которые обычно бывают необходимы.

Женщин, кстати, в семье Черновых не было. Никита жил в огромной пятикомнатной квартире вместе со своим отцом графом Корнеем Мстиславовичем Черновым и они вдвоём были вполне счастливы. Уборкой и стиркой занималась наёмная домработница Светлана, ну а питание щедро предоставляли разнообразные кафе и рестораны, которых в Южном А-Ваене было не занимать.

Никита был полностью уверен в том, что он абсолютно ни в чём не нуждается. Так и было. Природа не обделила его приятной, дерзкой внешностью и харизмой, которые так нравятся лицам женского пола, а ещё той едкостью, смазливостью и невидимой аурой привлекательности, которая не позволяла Чернову остановиться на какой-то одной партнёрше. У Никиты были карие глаза, густые брови, чистая и ухоженная белая кожа, выкрашенные в огненно красный цвет волосы с коротко остриженными висками и объёмным, уложенным набок верхом. Он носил чёрные футболки, часто даже на размер меньше, чтобы продемонстрировать многочисленным подругам свой доведённый до идеала торс. На его пальцах красовались серебряные кольца со звездой, черепом и клинком ножа, а запястье обрамлял браслет-манжет из серебра. Он очень любил это украшение и никогда с ним не расставался. Кстати, попало оно к нему в руки очень странным образом. Когда Никите было 6 лет, они с отцом отправились в музей истории – там проходила увлекательная лекция для младших школьников. И вот что случилось: мальчик налетел прямо на одну из витрин. Она разлетелась в дребезги, однако поразительным образом Никита обошёлся без травм и без единой царапины. На разбитой витрине находилась экспозиция совершенно обыкновенных на взгляд обывателя украшений, но одно из них привлекло почему-то очень сильное внимание маленького Чернова. Это был массивный браслет. Тут же мальчик поднял его с пола и надел на свою руку. Конечно, его детское запястье было слишком мало для громоздкого браслета, и поэтому Никита просто спрятал его в карман.

Тут же подбежала изрядно перепугавшаяся директор музея Алина Анатольевна в сопровождении нескольких сотрудников и, сделав ещё более обеспокоенное лицо, поинтересовалась состоянием Никиты. С ним было всё хорошо и женщина очень обрадовалась. Затем она подошла к графу Чернову и сказала ему, что несмотря на то, что поломка витрины произошла по чистой случайности, ущерб всё равно стоило бы выплатить. Потом в ход пошёл манипулятивный и слезливый монолог о том, что музею совершенно не хватает средств на то, чтобы проводить хоть какую-то модернизацию. Граф, занимавший не последнюю должность в администрации города, понял Алину Анатольевну и сказал, что непременно возместит ущерб. Через некоторое время Корней Мстиславович и Никита покинули музей, а вечером граф Чернов обнаружил в комнате сына одно из серебряных украшений с разбившейся витрины. Хотев было отругать сына за кражу, граф всё же смягчился, когда мальчик жалостно признался, что этот браслет так понравился ему. На следующее утро, Корней Мстиславович открыл свой сейф, достал оттуда довольно приличную сумму денег и отправился в музей. Сказать, что директор пожалела бы довольно неприглядное украшение для сына человека, который фактически подарил нуждающемуся музею сумму денег в десять раз больше той, которая была внесена им за ущерб, было нельзя.

Граф Чернов и Алина Анатольевна расстались, обменявшись радушными улыбками. Украшение осталось у Никиты. И когда его запястье стало больше, он, наконец, смог надеть на него браслет.

Итак, сейчас, перед Никитой лежали совершенно новая записная книжка в обложке из тёмно-зелёной кожи и американский шариковый «Паркер». Чернов не был большим любителем писать. Даже наоборот, он никогда не занимался этим по собственной воле. Последний раз, кажется, он делал что-то такое в школе, в девятом классе. Но теперь же он вглядывался в эти принадлежности для письма, собираясь с мыслями наконец открыть записную книжку, пахнущую кожей и бумагой, взять в руку ручку и начать писать под приглушённый шум ливня и громовые раскаты. Зачем ему было писать, если он терпеть того не мог? Просто его эмоциям было трудно не захлестнуть через край той чаши, в которой обычно хранится то, что вызывает нервное возбуждение, тепло разливающиеся по телу мурашки и холодное содрогание, что не даёт сосредоточиться ни на чём, кроме того, чем оно вызвано. Никита чувствовал, как расчерченные с ненавязчивой аккуратностью линии записной книжки так и жаждут стать хранителями того, что он им собирается доверить.

Молодой человек выпустил ещё одну порцию дыма изо рта, и стал выводить на первой странице блокнота свою историю.

***

«…Началось всё это в холодный осенний вечер. Я, глупый мальчишка, как и всегда, проводил своё бессмысленное время за

тем, за чем всем сердцем ненавидел проводить его: школьное домашнее задание. Мать выжимала из меня все до последней капли соки, заставляя ежедневно выполнять его. Однако кое– чего она не понимала – нельзя заставить человека делать то, на что ему не хочется тратить ни секунды своего времени, даже если это время итак тратится впустую. Она ещё настаивала, чтобы я непременно пошёл учиться по окончании школы. О чёрт, что за бред!? Какое, к чертям собачьим, высшее образование, если я даже и школьного получать не желаю! Я был и остаюсь полностью уверенным в том, что образование, в любых его проявлениях, мне совершенно не интересно и не нужно. Ничего глупее, чем школьные уроки, я не видел отродясь. Учёба нужна лишь тем, у кого нет ума для того, чтобы выжить. Ума, нужных людей, денег… Всё это было, есть и всегда будет у меня. Однако, к сожалению, я корпел над этой чёртовой домашней работой, шёл на поводу у матери и делал всё, чтобы только она лишний раз не поднимала на меня руку. Да, руку. Именно так. Мать била меня в своих пьяных припадках. А я, стараясь не замечать синяков, которые, как магниты притягивали мой взгляд, занимался бессмысленным для меня делом. Книги и учебники, в которых я ни разу не видел ничего кроме сумасбродной дряни, отвлекали мой мозг от того, чтобы в нём снова и снова не прокручивались воспоминания о криках этой женщины, о запахе алкоголя, что вечно шёл от неё, и от вида её костлявых рук с жёлтыми ногтями, испортившимися от курения и водки. Могу даже сказать: в той учебной дряни был толк: она спасала меня от матери-тиранши.

Ещё мне катастрофически не хватало отца, который вечно пропадал на работе. Я так сильно хотел, чтобы он был рядом, что воспринимал время, проведённое с ним так же, как маленькие дети воспринимают конфеты – можно только редко и по особым случаям. Я любил отца. Хотя, мог ли я говорить об этом тогда? Мог бы я помнить хотя бы даже его лицо, которое просто мелькало передо мной, словно свет перегорающей лампочки, а потом угасало и больше непонятно сколько не возвращалось?

Мать считала, что отец завёл себе любовницу. Я же считал, что он пропадает на работе потому что тоже устал терпеть её вечные попойки и вытекающее из данного состояния, неадекватное, бесконтрольное поведение, которое, к сожалению, никак изменить было нельзя. Именно поэтому он искал предлог чтобы не возвращаться домой – не хотел там появляться. И я не был достаточно весомым предлогом для того чтобы отец не уходил. Он спасался из нашего ада. Бегством. Я понимаю его. Проще было уйти. Скрыться, лишь бы не видеть эту психопатку. Шрамы… сколько шрамов у меня на теле оставила эта с*ка? Десять? Двадцать? Сколько ремней она стёрла об мою задницу? Многократно и сильно битый вечно пьяной матерью я понял, что женщина не представляет из себя чего-то большего, чем игрушка для удовлетворения мужских желаний. И я ещё ни разу не изменил себе в этом убеждении. Все женщины – вне всякого сомнения – автономные придатки мужчин.

Отец не возвращался домой на протяжении нескольких суток и мать превращалась в ещё более разъярённого зверя. Она закрывала меня в комнате на замок и единственный раз в день бросала мне, словно в клетку к маленькому забитому зверьку, что-нибудь поесть и немного воды. Эта дрянь заставляла меня носить шерстяные, колючие, грязные, пропахшие потом кофты с длинными рукавами, чтобы отец и учителя не видели моих синяков, а ещё любила повторять, что выдерет мне язык, если я скажу про побои хоть слово. Спустя несколько лет такой жизни, я превратился в безвольное, заикающееся создание, больное анорексией. Я боялся говорить, спать и дышать. Боялся зеркал, темноты и лица своей матери. Я не мог рассказать отцу о том, как она надо мной изгаляется, потому что всякий раз, когда я вспоминал о ней, меня начинало тошнить, ужасно хотелось в туалет и я не мог выдавить из себя хотя бы даже одной жалкой фразы – перед глазами возникала жуткая картина: мать, выдирающая мой язык изо рта прямо с корнем. В итоге, всё, что я мог делать – нервно сглатывать накопившуюся слюну.

Но. Моё время однажды пришло. Оно, так или иначе, должно было прийти. Я знал это в глубине души, но запрещал себе думать об этом. Не мог думать, не позволял себе.

Однако в тот день мои глаза открылись будто сызнова.

Отец по-прежнему не возвращался с работы. Мать пила в баре с подругами. (Она уходила туда всякий раз, когда ей надоедало пить в одиночку.) В этот вечер в комнате я был не заперт и почему-то, когда случалась такая редкость и я оставался дома в полном одиночестве (горничная уже заканчивала свои дела и уходила), квартира мнилась мне каким– то неизвестным, не исследованным ещё местом, полным загадок, и только я хотел начать своё путешествие, на мою беду возвращалась мать и снова принималась за порку. Но сейчас её не было и я всё же решился сделать то, о чём давно мечтал. Я медленно стал ходить по комнатам и озираться своими большими глазами, обрамлёнными сине-серыми кругами измученности. Я прошёл по длинному коридору с высоким потолком и устремился по направлению к двум гардеробным комнатам: одна принадлежала матери – в ней была огромная куча всякого разношёрстного тряпья. Другая – отцу. Зайдя в комнату отца я вдруг почувствовал уже притупившийся запах его одеколона и так сильно заскучал по нему, что у меня скрутило живот. Внизу лежало множество коробок с обувью. Я свернулся и лёг на кусочек пола, и теперь, почти вплотную приблизился к обувным коробкам. Над моей головой была карусель из тёмных рубашек и пальто. Ничего интересного, но вдруг я кое-что заметил. Между двумя коробками из-под обуви лежала папка для документов. Моя рука потянулась к этой папке, сердце учащённо забилось, а ладони вспотели. Не помню, что я ждал от этой папки и почему это было так волнительно для меня, однако любопытство моё тогда включилось на максимум, став разрывать меня на части. Я уже будто бы отдалённо знал, что делаю шаг в какую-то новую жизнь. Мне даже казалось, что сейчас я умру, так и не успев ничего увидеть. Мне казалось. Но я открыл эту папку. Там находился чёрный блокнот, в котором были сделаны записи неприятным глазу мелким и размашистым отцовским почерком. На первой странице было выведено: «Братство Полной Луны» – надпись тоже была сделана отцом, но, кажется, в ней сконцентрировалось его максимальное старание и поэтому она смотрелась довольно сносно. Одно я почему-то понял для себя сразу же и не ошибся: «Братство Полной Луны» – название второй жизни моего отца. Жизни, которую он обменял на ту, что существовала в этой квартире. Жизни, о которой ни я, ни моя мать ничего не знали. «Братством» назывался клуб… какой-то клуб, о котором мне не терпелось расспросить отца, когда он вернётся. Блокнот в тот вечер я на место не вернул, а взял его с собой в постель. Сам не понимаю, как я пережил эту ночь, будучи окутанным таким сильным возбуждением! Уснуть мне не удалось и поэтому я просто лежал, вглядываясь в темноту. Когда за окном сгустились бордово-кровавые краски рассвета, домой вернулась пьяная мать. Ещё через некоторое время дверь хлопнула вновь. Это был отец. Я, подгоняемый неизвестно какой силой, порывался отправиться в его комнату (они с матерью давно спали отдельно) и налететь с вопросами по уже понятной теме. Я встал с кровати и тихим шагом отправился к отцу, миновав комнату матери, которая уже уснула, забыв снять верхнюю одежду и туфли. Граф склонился над своим столом при тусклом свете лампы и что-то рисовал на альбомном листе простым карандашом. Как только я вошёл, он поспешно отодвинул лист и при этом ещё прикрыл его ладонью.

– Какого чёрта ты не спишь, Никита? – удивился отец.

– Вот, – дрожащей рукой я вынул из-за пазухи найденный мной блокнот и положил на стол, переведя взгляд на железную голову носорога, с грозно торчащим красивым и острым рогом, которую привёз отцу в подарок из ЮАР какой-то его знакомый. Эта фигура служила вешалкой для отца: он вешал на рог животного сумки и иногда одежду, именно поэтому она была прикована не очень высоко.

– …Какого?… – начал отец, побледнев и вытаращив глаза, но далее ничего не сказал, словно его обдало кипятком. – Где ты это взял? – всё-таки спросил он, всё ещё выводя себя из крайней степени удивления. Лицо его побелело ещё сильнее.

– Нашёл, – сухо произнёс я. – Я хотел… хотел, чтобы ты рассказал мне о том, что такое «Братство Полной Луны»… Что это за клуб? Ты состоишь в какой-то секте, да?.. – я пытался быть настойчивым, но у меня плохо получалось. («воспитание» матери не прошло даром). Мой голос недавно стал стабильно груб, но сейчас от волнения словно вновь ломался, как и года четыре тому назад. Меня знобило. Отца тоже.

– …Может, ты и прав. Может, мне и стоит рассказать, – такого поворота событий я уж точно не ожидал. Каждая клетка моего тела ликовала, но я сохранял серьёзность. Тон отца был сейчас абсолютно другим – такой, какой обычно бывает у родителей, когда ребёнку удаётся упросить их что-то ему купить. Это предвещало некий дружеский разговор. Доверительный. Доверие. Пожалуй то, чего мне не хватало в семье больше всего и то, чем я в этом разговоре жадно дышал.

– Присядь, – отец кивнул на кресло, стоящее рядом с его рабочим столом. – Присядь, я всё расскажу тебе, – он говорил это так, будто решил разделить с сыном свои отягощающие мысли. – Братство… если ты думаешь, что это какая-то секта, то ты ошибаешься. Это не секта, сын, это билет, – он вдруг встал со своего стула, высунулся из комнаты в коридор, убедившись, что матери поблизости нет, и закрыл дверь, повернув маленький витиеватый ключ в скважине. – Билет в счастливое, могущественное и светлое будущее, который я берегу для остатков нашей семьи, Никита, – закончил он фразу, обернувшись ко мне. Потом последовало молчание. Мне казалось, что из отца придётся буквально выжимать каждое слово, словно мутную воду из грязной тряпки, однако потом он продолжил и уже говорил куда более конструктивно и по делу, что накаляло мой интерес всё сильнее и сильнее. – Клуб. Вот какое слово подойдёт, чтобы описать «Братство». Но это не клуб по интересам! – строго подчеркнул он. – В Братстве состоят потомки живших пару сотен лет назад знатных людей – графов, графинь, баронов. Все эти свидетельства восстановлены, и сохранены документальные подтверждения наличия этих титулов – как и у нас с тобой. Другими словами – в клубе тоже присутствует местная знать. Все, кто состоит в клубе сейчас и все, кто состоял в нём ранее (вплоть до самых первых людей, его основателей) – объединены общей целью – найти один предмет, – вкрадчиво произносил отец и его слегка морщинистое лицо как-то зловеще-сумрачно посверкивало в свете настольной лампы, словно жёлтая, окутаная чёрными тучами луна с картины Айвазовского.

– Какой предмет? – спросил я, чувствуя, как мой интерес накаляется и накаляется.

– Он называется Ниферио-Ритио.

– А зачем он нужен? Откуда он вообще взялся и как вы поняли, что его нужно непременно искать? – я не унимался.

– Ниферио-Ритио создал почти триста лет назад некий маг

– Ристаль Унгольд. Он посвятил работе над предметом всю жизнь, чтобы с помощью него даровать себе бессмертие… Однако… умер внезапно, не успев воспользоваться тем, над чем трудился. Теперь его дух блуждает по миру, с потерянной памятью на своё же творение и только мы можем помочь ему найти его! Тогда, благодаря нам, Ристаль исполнит свою мечту, а затем вознаградит нас, наделив огромным могуществом и преумножит наши зачатки магических сил в разы! И тогда наступит новая эра! – на этих словах глаза отца будто зажглись, словно два факела. – Древнее пророчество, в которое веруют уже долгие годы в Братстве, гласит, что когда-то, совершенно случайно, в Клубе появится подросток, что поможет нам всем найти Ниферио-Ритио, поисками которого Братство занято многие-многие годы, но всё безуспешно… однако мы чувствуем, что именно нам предназначена эта сладкая награда. Чувствуем, что именно наше поколение – те счастливцы, которые увидят его и возьмут в руки! Мы – то поколение, которое по праву должно подчинить себе этот мир! – энтузиазм отца въедался в моё щуплое тело и проникал в мои вены. Я уже понимал, как хочу участвовать в поисках загадочного предмета.

– А теперь, чёрт возьми, меня осенило! Холодная дрожь пробила моё тело, когда ты показал мне найденный блокнот! Почему я раньше не думал об этом, почему я раньше не пропускал даже одной крошеной мысли?

– О чём? – испугался я.

– Сначала я очень сомневался, но теперь, когда ты нашёл мои записи, меня не покидает мысль, что этот подросток из пророчества – ты, Никита!! – ликующе произнёс отец, и по моему телу пронеслись сотни тысяч мурашек. – Тебе ведь

удалось найти блокнот и задать мне вопросы! Быть может, потому что в тебе есть магический потенциал?! Может, ты и найдёшь Ниферио-Ритио?

– Я?! – я опешил.

– Но не спеши радоваться и возносить себя до небес, – граф тут же охладил мой пыл, но в моём сознании этот энтузиазм не угасал. Только креп. Я хотел, я чувствовал, что безумно хотел помочь Братству. Я чувствовал, что хочу пуститься в это приключение!

– А как я смогу найти его? Я ведь даже не чувствовал никогда, что во мне есть хоть какая-то магическая сила! – недоумевал я.

– Потому что, быть может, не было того, что раскрыло бы её, дало толчок для того, чтобы она начала проявляться. Не ты, не я – знать не знали об этом, однако теперь просто обязаны проверить!

– Но а как выглядит предмет, что ищет клуб? – робко спросил я, посчитав крайне несуразным давать самому себе клятву на нахождение того, чей облик мне совершенно неизвестен.

– Этого никто не знает. Это может быть всё, что угодно. На зрение, мы, можно сказать слепы, но не на энергитическое чутьё! Когда предмет будет близко, любой из нас почувствует его! И это ощущение невозможно будет спутать ни с чем другим! В этом нельзя сомневаться. Когда клуб найдёт Ниферио-Ритио, его члены не смогут больше отойти от предмета ни на шаг! – глаза графа загорелись ещё сильнее.

– Но как можно искать то, чего ты никогда не видел? – я всё ещё не находил почвы для такой крайней уверенности отца и пытался мыслить шире.

– У нас есть чутьё на магический объект, говорю же! Конечно, моё чутьё на Ниферио-Ритио дали мне члены Братства, ведь ни мой отец, ни мой дед – никого из них не было в клубе. Я нашёл Братство сам, и, когда поклялся, что буду с ними – они радушно приняли меня, поделившись толикой своего чутья на магический объект. Историческая память в их головах и память, которой они поделились со мной – сильные виды памяти и чутья, Никита. – сказал Корней Мстиславович. – Ведь они изначально дарованы самим Ристалем.

– Но если чутьё сильное, тогда почему спустя столетия предмет всё ещё не найден Братством? – я не унимался, задав этот вопрос с какой-то даже язвительностью и едко усмехнувшись, явно почувствовав себя героем того пророчества.

– Тебе не понять, насколько работа над поисками сложна и нервна! Ты всего лишь глупый мальчишка! Множетсво предметов было принесено в место нашего сбора, и на каждый терпеливо выждано полнолуние для того чтобы предмет смог проявить весь свой магический потенциал! Но все предметы, что были, предположительно, тем, что мы ищем – потерпели неудачу. Обряд, проводимый с ними со всеми во время полнолуния не срабатывал, а только отнимал у нас, членов Братства, итак ничтожно малую нашу силу. Остатки нашей силы…

– Почему тогда Братство так уверено, что предмет вообще существует? – скривился я.

– Послушай, может, я зря рассказал тебе обо всём этом? Может, я должен жалеть о том, что посвятил тебя в это таинство? – с язвительной досадой в голосе процедил отец. – Но… знаешь… я бы, может и хотел бы пожалеть об этом, но… не могу, – его голос вдруг стал тише, и он прищурил глаза. – Ведь… не исключено, что ты, всё же, именно тот, кто нам нужен. Всё когда-то случается и жизнь крайне непредсказуема.

На этих его словах в моей голове созрела мысль о том, что больше всего на свете мне хотелось бы увидеть отчаявшиеся лица членов Братства и сделать их сверкающимися. Моя жалкая жизнь впервые предоставила мне сладкую возможность стать чем-то большим, чем игрушка для издёвок матери-алкоголички и я, сразу же захотел стать, не много не мало, лидером этого клуба. Я хотел вести этих женщин и мужчин к силе и власти.

Я хотел вести к силе и власти себя.

– Ты должен отвезти меня к ним! – воскликнул я, возбуждённо, в одну секунду всё решив, – Я должен найти Ниферио-Ритио! – я уже рисовал в своей голове картины, как нахожу этот безликий предмет. Речи отца, хоть и звучали двояко и размыто, но вселяли в меня толику могущества таинственного артефакта. Я представлял, как держу в руках странное Ниферио-Ритио. Я представлял, как мы с отцом стоим на пьедестале, а вокруг толпятся люди, восхищённо смотря на нас снизу.

– Не сейчас, сын. Позже! – отец покачал головой, сведя густые, полуседые и неаккуратные брови к переносице. – Вряд ли клуб потерпит тебя в своём обществе. Видишь ли, много людей притаскивало туда каких-то мальчишек с улицы, не один из которых не был тем самым. Где гарантия, что ты особенен? Ты просто напросто станешь посмешищем среди этих взрослых людей, как и те парнишки.

– Но… если ты не отвезёшь меня в Братство, мне придётся рассказать обо всём матери! – неожиданно для самого себя выпалил я, и, произнеся это, я будто бы сунул руку в какой-то потайной карман, в котором лежали козыри. Я будто бы знал, что настанет момент, в который нужно их обнажить. Мои слова заставили отца ещё раз побледнеть. Спустя мгновения, граф Чернов, из грозного коршуна, невероятного догматика и педанта превратился в маленькую серую мышь и угодил в мою мышеловку!

– Ладно, – тихо и хрипло произнёс он, обречённо кивнув. – Я проведу тебя в Братство Полной Луны, но учти, что если хотя бы одно слово о клубе ты проронишь в стенах этого дома, ты пожалеешь об этом.

Фраза отца заставила меня громко сглотнуть слюну. Угрозы вообще всегда заставляли меня глотать слюну. И я повиновался. Утром, я, будто бы обретя даже какую-то мотивацию и второе дыхание, отправился в школу, а вечером отец забрал меня на своей машине и повёз к кинотеатру «Синий Луч», который располагался прямо в центре города и сейчас, вечером, выглядел безумно торжественно: это было старое историческое здание. Таких навалом было в Северном А-Ваене, а здесь, в Южном, таких зданий было пересчитать по пальцам. Крыша кинотеатра была увенчана сверкающей огнями балюстрадой, на втором этаже располагался балкон с массивными белыми колоннами, а окна были обрамлены светлыми пилястрами, которые, на фоне основного бледно-голубого здания, напоминали белый зефир или безе. Когда я выходил из отцовского чёрного «Мерседеса», моё сердце прямо-таки вырывалось из груди. Огни оживлённой площади ослепляли меня. Возле кинотеатра было множество людей и несмотря на довольно скверную погоду, они гуляли и веселились.

Мы вошли. В холле и коридорах с высокими потолками, украшенными белой лепниной, изображающей ангелов с белыми, словно поджаренными, как яичница, глазами, кажется, народу было ещё больше, чем на улице перед кинотеатром. Пахло жареным попкорном и чем-то приторно сладким. Доносился детский крик, звуки игровых автоматов, визг и смех народа. В моей голове просто не укладывалось, как в таком оживлённом месте могло собираться Братство и проводить свои тайные собрания? Мне почему-то ещё казалось, что каждый человек, проходящий мимо нас знает, кто мы такие и зачем сюда пришли. Я чувствовал, насколько мы с отцом не соответствовали этим смеющимся людям, этим пёстрым бархатным диванам и малиновым ковровым дорожкам. Мы были, как две чёрные, как смоль, вороны среди стаи верещащих воробьёв. Но, конечно, на самом деле пришедшим сюда повеселиться не было до нас никакого дела. Возможно, думая за них и воображая, что я и отец есть в их мыслях, я просто очень хотел, чтобы до меня было какое-то дело хотя бы кому-то.

Я и отец спустились по лестнице вниз. Там было что-то вроде нулевого этажа здания, в котором располагались какие-то служебные комнаты. Здесь было темно, и гул людей, снующих туда-сюда этажом выше притупился. Отец постучал в одну из дверей, что ничем не отличалась от остальных, которые находились рядом, и поднял взгляд на дверной глазок. Через пару секунд дверь открыла женщина с чёрными, как смоль, коротко остриженными волосами, которые невысоким клином стояли над головой. Она была одета в дорогой и статный брючный костюм из синего вельвета. Брови первого члена клуба, которого мне удалось увидеть, были тонкие, словно две ниточки. Они были невероятно ярко накрашены чёрной краской. Над верхней губой у женщины была татуировка ввиде едва заметной родинки. Звали встретившую нас особу – графиня Лилия Львовна Пурис.

– А-а, Корней, – процедила графиня Пурис заметно хриплым, чуть гнусавым голосом и прищурилась, опустив свои и без того низкие веки ещё ниже. – Только тебя мы и ждём. Входи, – она сделала жест рукой, означающий приглашение, однако увидев меня, женщина тот час же посерьёзнела, сведя свои искусственные брови к переносице. – А это ещё кто?

– Мой сын, – преспокойно изрёк отец.

– Кхм, – недоумевающе кашлянула женщина, вскинув брови-нитки. – Корней, подойди-ка на минуту, – сказала она тихо и надменно. Отец подошёл ближе. – Какого чёрта здесь делает твой мальчишка? Или ты тронулся умом? – она прикрикнула на отца шёпотом.

– Успокойся, Лилия, – глухо и холодно сказал граф Чернов.

– Никита останется здесь столько, сколько ему захочется. – А теперь, дай нам дорогу.

Лилия Львовна недоумённо сдвинулась с места, пропустив нас. Она осталась стоять в дверном проёме в таком же недоумении, провожая нас своим высокомерным и подозревающим взглядом. Мы с отцом прошли вперёд. Это был небольшой конференц-зал, выполненый в тёмно-синих тонах. Его приглушённо освещали кованые свечные бра, редко раскиданные по стенам. Возле стен, ещё, стояли высокие массивные шкафы из тёмного лакированного дерева, забитые книгами с оккультным содержанием. В центре просторного помещения располагался огромный деревянный стол переговоров с витиеватыми ножками и элегантной, почти зеркальной обсидиановой вставкой. На столе ютилось множество горящих свечей из чёрного, синего, фиолетового и красного воска и разных причудливых предметов. Как я позже понял, когда-то эти люди думали, что все эти предметы – Ниферио-Ритио: тут были и причудливые часы, и какие-то непонятные механизмы, и украшения, и бесформенные невзрачные и яркие камни, и какие-то шкатулки, куклы ручной работы с устрашающими лицами… проще было сказать, чего тут не было.