Текст книги "Колокольчики мои. Happy end при конце света (сборник)"

Елена Кузьмина
Колокольчики мои. Happy end при конце света

© Кузьмина Е.Н., 2014

© Антипина М.В., дизайн обложки, 2014

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2014

* * *

Моим родителям, родителям дорогих моих подруг и всем семейным парам, делившим радости и горести жизни земной с верой в жизнь вечную и вечную любовь.

Колокольчики мои
Happy end при конце света

Люби меня, как я тебя…

И я верю, горячо верю: где-то там он ждёт меня – с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…» Я пожила, порадовалась, теперь уж скоро приду.

И. Бунин. «Холодная осень»

Несколько последних месяцев снег то валил сутками – не проехать, не пройти, то начинал таять – под ногами с неделю хлюпало, затем в одну из ночей схватывался накрепко ледяным настом. Пару дней морозило, и вновь на несчастную землю обрушивались снегопады. И так без конца: снегопад, оттепель, заморозок, снегопад…

В небо и смотреть не хотелось! Безрадостное совсем было небо! Но если кто, упрямый, всё же к нему приглядывался, то с робкой надеждой замечал, что слой туч временами становился светлее и местами прозрачнее, и в этих проталинках нет-нет да и угадывалось солнце.

Вот и долговязый мужчина в очёчках, придерживая рукой сползающий капюшон чёрной куртки – весело скалились на ней черепа, запрокинув седеющую длинноволосую голову, уставился в небо. Стоял он на самом краю высокого угора. Джип за его спиной, грязно-зелёный, помятый сзади и с боков, перегородил узкую скользкую дорогу. Нисколько этим не обеспокоясь, мужчина, похожий на внезапно постаревшего подростка, пристально разглядывал низкие тучи над головой, зажав в замёрзших губах самодельную папироску.

– Огонька закурить не найдётся?

Мужчина от неожиданности вздрогнул, обернулся.

Высокая крепкая старуха, замотанная поверх пальто в какие-то немыслимые белые рваные шали, платки, тряпки, перетянутая в поясе верёвкой, довольно улыбалась. Надо же, подошла – и не заметил!

– Тьфу ты, баба Марфа!.. Маскировочна у тебя! Ещё спроси, как пройти в библиотеку?!

– Превед, медвед! – Марфа воткнула в снег лыжную палку, которая служила ей посошком. – Библиотеки нет, а так бы спросила. Пугливый ты больно, Мишань, – старуха откинула верхнюю шалёнку. – Всё, сил нету, еле дошла. Лёд под снегом. Скользко.

– Не разбила? – мужчина потянулся к бабкиной кошёлке, но тут же получил по рукам.

– Разбила… Скажешь тоже! Дай отдышусь…

– Ну дыши, если найдёшь чем, – Миша затянулся.

Марфа с завистью посмотрела на него, попросила, заискивающе заглядывая в глаза:

– Ты мне табачку отсыпь, лады? На одну самокруточку…

Мужчина засмеялся, достал из кармана пакетик, аккуратно завёрнутый в полиэтилен:

– Держи! Можешь пыхнуть – для тебя приготовлено.

Морщинистое лицо старухи засияло, она быстро засунула пакетик за пазуху, открыла сумку:

– Всё здесь. Две бутыли, как договаривались. Одна – ему! А вторую, смотри, сам того, этого… Ни-ни!

– Ты что, баб Марф? Знаешь ведь, мне на обмен. Там, на аэродроме, – Миша мотнул головой, счастливо заулыбался, – компик подзарядить дадут, вечерочка на два. Уж и не помню, когда «гасился».

– Ну-ну, геймер ты наш неугомонный… И годы тебя не берут. Не наигрался ещё. Один такой поиграл, – сам знаешь, что случилось.

– Не, бабуль, это ж хакер, а я хакером никогда не был. Мне бы поиграть только…

– Вот беда! Что с тобой делать? Не мне тебя учить. Но смотри, что для него приготовлено, не тронь! Пусть лучше в запас.

– А вот и нет запаса-то, Марфа Петровна! Дождалась!

Марфа охнула, руки затряслись так, что Мишаня испуганно ухватился за кошёлку.

– Неужто приходил?

– Приходил в баревич пару часов назад. Не тот, что в прошлый раз, а пепс такой мордатый. Сел в уголке. Народу сейчас, сама понимаешь, не густо: меню не айс… А как стемнеет, так и вовсе никого… Эх! Так что пепс баклана нашего, Никитку-сторожа, высмотрел быстро. Вот Никитка, кстати, с месяц из бара не вылезает, в долг у меня ест. Мордатый с ним пошептался, тот на кладбище и дёрнул. Через полчаса вернулся. Я его у входа подкараулил, ту бутыль для мордатого передал. Мол, подарочек… Сам не светился.

– Всё правильно. За Никитку я с тобой рассчитаюсь. Покорми его ещё. Человек он проверенный, запивает разве иногда. Бутыль-то не прикарманил?

– Не, всё чики-пуки, бутыль у пепса. Я проследил.

– А ты не видал, Никитке этот баклан, то есть пепс, ничего не передал?

– Не видал, Марфа Петровна. Но с чего бы Никитке бежать туда, если не передал?

– Тогда я пошла, Мишань, храни тебя Господь! Если бы не ты…

– Да ладно, что я, не понимаю, – довольный Миша бережно принял пакет, поставил на сиденье, придавил подушкой. – Ну, ты, ты, баба Марфа… Даже не знаю, как сказать, ну просто космос! Спасительница моя! Из ничего делаешь! Отец-то Георгий как? Знает?

Марфа вздохнула, завязала шаль:

– Что ты! Партизаню, Мишань. В землянке у меня производство. Народ окружает понимающий, покрывает, а вот зятёк, не приведи Господь, унюхает… Да, вот ещё что, бензинчику бы в следующий раз… на обмен, конечно. Или ещё какого топлива. Наша «газелька», сборная солянка, жрёт всё.

– А на фига вам старьё такое доисторическое? Я для тебя, Марфа Петровна, если хочешь, машинку поновее подберу. Вон их сколько без надобности валяется – бери не хочу! Заправлять всё равно нечем. – Миша сел в машину.

– Ладно, Мишань, буду иметь в виду. Только наша «Газель» только с виду «Газель», а внутри – боинг… Отец Георгий от неё не откажется ни в жись.

– А ты бы ещё настойки свои принесла фирменные, на корешках которые… Я в прошлый раз ими самого главного техника аэродрома на ноги поставил. Он и топливо, кстати, может достать, – Миша завёл мотор, высунулся из машины. – А библиотека-то работает. Мать Серафиму, подругу, если не ошибаюсь, твою, не забыла? Вот она её и открыла снова.

– Ольга-то откуда здесь? – изумилась Марфа, по-детски приоткрыв редкозубый рот.

– Так в монастырь её в самом начале Второго этапа войны ракета попала, говорят. Мать Серафима да несколько монахинь спаслись, в Центре жили на подворье. Они уже с неделю здесь. Библиотеку городскую Серафима самовольно открыла. Возле интерната которая. Ну и ребят, кто ещё там остался, пасёт со своими сёстрами.

– Ясно, – буркнула Марфа, – библиотекарша как-никак бывшая. Не миновать мне её, значит.

Ледяную тропинку, по которой Марфа спускалась с угора, занесло снегом.

– Грохнусь, не соберут. Буду валяться, пока зятёк не спохватится, – бормотала она под нос, осторожно нащупывая дорогу палкой. – А ведь мог уж спохватиться: куда делась? Нет, до конца службы ещё долго…

Она знала, что, когда зятёк служит, ничего, кроме службы, не видит и не слышит.

Лишь потом спросит: где, мол, Марфа?

– Федька меня не видел – значит не донесёт. Лады. Лады. Чики-пуки, чики-пуки… – На полдороге вниз остановилась, всмотрелась в даль. Там, казалось, от самой земли клубились тёмно-серые тучи. Они заслоняли почти весь горизонт, сливаясь с таким же тёмным небом.

Марфа слышала, что будто бы в недрах туч иногда посверкивают молнии, а иногда на мгновение обозначаются за тучами ряды гигантских пирамид с усечёнными верхушками.

Марфа прищурилась, сморщившись, пытаясь разглядеть в тучах эти пирамиды, но ничего не углядела. Не выдержала, погрозила кулаком в ту сторону, прибавила крепкое словцо. Опасливо оглянулась, словно боялась увидеть за спиной грозную фигуру отца Георгия. «А иначе и не скажешь», – объяснила она ивовым кустам и поковыляла дальше.

Сделав несколько шагов, остановилась.

«Грубая, грубая я! Прав он, – вздохнула, подумав о зяте. – И Лизок там опять же… А я кулаком…»

Стащила рукавицу, перекрестилась, осенила крестом дальние тучи. Постояла, опираясь на палку, щуря слезящиеся от ветра глаза, прошептала молитвы.

Тропинка привела её к кладбищенскому забору, как раз к тому месту, где несколько штакетин были выломаны. Протиснувшись в дыру, Марфа только известными ей тропками, петляющими меж оград, устремилась к белевшей за чёрными соснами часовне.

– Христос воскресе! – кланялась старуха по сторонам, хотя до Пасхи было ещё ох как далеко. – Христос воскресе, православные!

Отодвинув шалёнку, приоткрыв ухо, прислушалась, как шумят верхушки сосен, стучат о кресты жестяные веночки.

– Воистину воскресе! – перевела она этот шум. – Воистину воскресе!

На дверях часовни висел огромный замок. Марфа уверенно потянула за него, замок легко поддался и открылся.

В часовне горела одна лампадка перед большой иконой без оклада.

– Святая преподобномученица Елизавета, моли Бога о нас, грешных, – зашептала Марфа, припав к иконе. Затем, просунув руку за икону, нашарила в углублении в стене маленький футлярчик губной помады. – Есть! Есть! Слава Тебе, Господи! Прости нас, грешных!

Выйдя из часовни, замешкалась, посмотрела за ограду, на окна интернатского здания. Вздохнув, зашагала в ту сторону. Обогнув интернат, Марфа, утопая в снегу, пересекла футбольное поле, поднялась на крыльцо когда-то сиявшего окнами здания. Теперь, начиная со второго этажа, стёкол в окнах не было вовсе. На первом этаже в оконных проёмах чернели набитые чем-то мешки для мусора.

– «Библиотека работает», – прочитала Марфа корявую надпись на дверях. Открыла дверь, прошла по тёмному коридорчику, наткнулась на скамейку, уронив сложенные на ней стопкой книги.

– Кто там?

Худенькая женщина в чёрном – платок до бровей – сидела за столиком. Большая свеча, закреплённая в стакане, освещала строгое, всё ещё красивое лицо.

Марфа всматривалась из темноты в сидящую.

– Кто-кто, дед Пихто! – пробурчала и вышла на свет.

– Марфа? – монахиня прищурилась, встала из-за стола. – Ты здесь откуда?

– Ответить как полагается али как?

Монахиня вздохнула, поправила платок:

– Да как хочешь, так и отвечай. Не меняешься ты, надо же…

– Не умнею, то есть, хочешь сказать?

Марфа села напротив, по-мужицки расставив ноги то ли в валенках, то ли в пимах облезлых – не понять и в чем, – размотала шалёнки.

– Не раскрывайся, холодно здесь. «Буржуйку» сейчас затоплю.

– Где делают?

– Да есть умельцы.

– Топите чем? – Марфа оглядела пустые полки, коробки с книгами и журналами.

– Не книгами, не бойся. Всё, что осталось, – сбережём.

– Маловато книжечек-то. Хотя здесь и до Первого этапа не библиотека, а, скорее, клуб по интересам был. Сплошные инновации. Книги как в подвальчик снесли, так и с концами. Не выпросить было. Только и приговаривали: «Ой, Марфа Петровна, нас всего трое на все этажи! Кто в хранилище пойдёт вам книгу искать? Читайте с экрана, шрифт регулируйте! У нас автоматизация, компьютеризация и прочая «зация». Я эту «зацию» в монастырь, что ли, поволоку? У нас там свет сначала за долги отключали постоянно, налог-то, сама знаешь, какой был, а потом и вовсе электричества не стало…

Мать Серафима улыбнулась уголками губ:

– Спаси Господи! Зашла…

– Зашла, как видишь… – Марфа оглядывалась по сторонам. – Сколько мы с тобой не виделись?

– Давно. Наверное, Лизавете твоей лет десять было.

Марфа, услышав про Лизку, насупилась, слёзы так и потекли.

– Ой, случилось что? – мать Серафима придвинулась к Марфе, испуганно заглядывая в глаза.

– Там она, Лизка, – Марфа кивнула куда-то в сторону, – в Колониях этих вавилонских.

Монахиня ахнула.

– Долго рассказывать, не углядели мы. Третий год уже там. Письма вот пересылает, а мы – ей: живы, мол… Она всё сюда рвётся, только, видно, не знает, что мы близко, а то бы давно сбежала. В письмах ничего не напишешь. Нельзя. Как безграмотные объясняемся. У меня душа болит: беды бы не было. Оттуда так просто не вырвешься, узнавали мы. Пока сами не выкинут за ненадобностью. Может, лучше там ей пересидеть? Тихонечко. А? – Марфа торопливо высказывала то, что тревожило её непрестанно. – Порядок наведут, а уж тогда вызволим. Если Москва, конечно, про нас не забыла. Стоит Москва-то, а? Не знаешь?

– Стоит, Марфа. Москва стоит. И порядок рано или поздно наведут. Держаться надо. Дети вот здесь беспризорные, владыка послал присмотреть.

– А Служба семьи вездесущая куда делась?

– Несколько месяцев назад контора их свернулась. Туда отправились, что ли? Ведь там – что страна другая, – Серафима кивнула в сторону Колоний, – но в Центре их нет. Детский дом тоже брошен. У вас-то как? Отцы как?

– Да у нас слава Богу! Отцы живы. Служим. Живём тесновато. Нам ведь тоже попало: часть гостиницы осталась только. Но в лесу, чай, – не пропадаем. Лес кормит. Ягод вам принесу в следующий раз. В том году, правда, морозы уже в сентябре вдарили, сама знаешь. Грибы только пошли – снегом завалило. Ягодок ранних запасла немного. Но для болящих принесу. За письмишком приду, принесу.

– Далеко! Неужто одна ходишь?

– Одна. Зимой на лыжах. Прячу их на подходе с ружьецом вместе, без него – никак. Снег стает, тяжелее будет добираться. Ну ничего, ноги пока носят. Вот она, силушка-то моя, и пригодилась! Тут у меня бизнес. По секрету от отца Георгия. Он-то думает, что письма от Лизки люди добрые так приносят. Ага!..

– Не боитесь ягоды есть?

– Нет. Грибы поначалу не ели, опасались. А потом за милую душу пошли. С молитвой – ничего. Да и всё-таки самое страшное нас миновало.

– Молиться начала, значит?

– Начнёшь при отцах-то… И вообще, одной тебе поклоны бить?

– И как ты теперь без дорам[1]1
  Дорама – японские телесериалы. У нас дорамами называют все азиатские сериалы: южно-корейские, тайваньские, китайские. – Прим. ред.


[Закрыть] своих живёшь? – мать Серафима лукаво покосилась на Марфу.

Та хмыкнула, вздохнула:

– Да ладно, живу. Жалко только последнюю не досмотрела. Теперь и не узнать, вместе они остались или нет. ГГ, главные герои, то есть…

– Слов у меня нет! – мать Серафима рассмеялась, помолодев сразу и став настоящей красавицей. – Ой, Марфа! Конец света на дворе, а она переживает, что дораму не досмотрела!

– А что, «ой, Марфа»? Она же уехала, героиня эта, вожжа под хвост попала, обиделась, дура. Он туда-сюда… Нет её! С лица спал. Не ест, не пьёт. А вокруг неё один такой хлыщ вьётся. И только ГГ этот узнал, где она, – бац, нэтик грохнулся. Всё!

Марфа стукнула ладонью по столу.

– Ладно, – смеясь, сказала Серафима, – там, в этих дорамах, всё хорошо заканчивается. Хеппи-энд.

– Ну не скажи! У главного героя ещё комы не было и амнезии. А должны быть по всем правилам! Потом в этих дорамах иной раз такой хепи энд, что и не поймёшь, хепи или не хепи… А я люблю, чтобы определённость была – свадьба! И чтобы хоть немного после свадьбы показали, как они, ГГ, в радости живут. Чтобы пересмотреть по новой захотелось…

Обе посмеялись.

– Вот, Оля, у тебя и любовь случилась до гроба, можно сказать, и монастырь потом… Людка, подруженция наша любимая, тоже замужем. Жива ли? А у меня… – Марфа снова сморщилась, вздохнула, но тут же довольно заулыбалась. – А у меня – Лизка, Лёшка, Тимка, малые, ну и прочие, прочие…

– Не держишь на меня обиды?

– Да… Может и держала раньше, грешна. Только ведь правильно он тебя выбрал. Вон ты какая до сих пор!.. А я? Тьфу! Да и не в моём вкусе он, знаешь, был. Я к блондинам равнодушна.

Ещё посмеялись.

Потом Серафима спросила, враз опечалившись:

– Что с Лизкой-то делать будете?

– Да только ждать. Я письмецо посмотрю, сил нет терпеть.

Марфа торопливо полезла в карман за футлярчиком. Сняла крышечку. Подтянула поближе свечу. «Ага! Вот оно, вот оно!» Отстегнула от шалёнки булавку, остриём подцепила крошечный листочек бумаги, прилепленный к помаде, сложенный в несколько раз, вытянула, развернула дрожащими пальцами на ладони.

Мать Серафима смотрела, затаив дыхание.

На листочке была нарисована крошечная фигурка – улыбающаяся во весь рот девушка с шапкой коротких кудрявых волос бежала, вытянув вперёд руки, словно к кому-то в объятия.

– Художница! – восхитилась Марфа. – Талант! Не пропадёт. Э, а косы-то куда дела? Ещё в прошлом письме с косами была. Ну, Лизка…

Часть первая
Цыплёнок

1

…А ещё, разлюбезная моя Любовь Ивановна, хочу повиниться: терпение моё снова лопнуло. Хотя папка, конечно, сказал бы, что терпения у меня и в помине нет. Не зна-а-ю! Без него здесь и дня не проработать. Значит, капля терпения (и большая капля, я тебе скажу) всё-таки есть.

Не хвастаюсь, честное слово! Вернее, капля была. Она сегодня в очередной раз на крошечные капельки разлетелась. Сначала хотела сказать, как шарик, лопнула. Но шарик что – пустота. Лопнул – и всё! Ничего не осталось. А потом, «капля лопнула» как-то не по-русски звучит. Да? Ой, с русским у меня просто беда!

А капелька к капельке притянутся, сольются в одну каплю – ия опять при своём терпении. Без него и правда – никак!

Может быть, меня переведут на кухню. Но, имей в виду, таких быстрых официанток, как твоя дочь, в нашем кафе, да и не только в нашем, нет! Опять же не хвастаюсь! А всё потому, что Кэт подарила мне роликовые коньки из своих запасов, ещё довоенную модель. Ботиночки лёгонькие, удобные, я на роликах даже танцую, когда никто не видит. Помнишь, как ты учила меня кататься возле фонтана, мы ещё тогда в городе жили? Давным-давно…

В кафешке, где я работаю, – два зала. В маленьком стоит рояль за ширмочкой, а столиков всего пять – там собираются редко. Народ гнездится в большом. И вот здесь я от столика к столику езжу на роликах (Надо же! Прямо стих получился!): туда-сюда, туда-сюда. С подносом в руках. Тут главное – всё замечать, ухитряться смотреть под ноги, потому что развлекуха есть такая – подножки подставлять. Я, конечно, у тебя остроглазый орёл, вернее, орлиха. Объеду, перескачу! Но сегодня сплоховала, потому что неожиданно для себя скосила глаза на братца. Он в своём любимом кресле – Гамлет, Чайльд Гарольд, Онегин, Печорин (made in Тайвань, конечно) и кто там ещё? – несколько в стороне от всех. Чтобы не беспокоили лишний раз болтовнёй! А Майк с Тэдди в обнимку, Сьюзи и Рита развалились на диванчиках и смотрят на это чудо в перьях, вернее, в кружевах, с обожанием.

Скосив глаза, ногу, подставленную Ритой (или Сьюзи, путаю их всегда – они одинаковый макияж делают – двое из ларца…), не увидела. Не представляешь, какие па я выделывала, чтобы не уронить поднос! И всё же уронила. И сама грохнулась. Все так радовались, словно получили долгожданные подарки. Даже в ладоши хлопали.

Пиво, иногда натуральное (где достают, интересно?), в нашем элитном кафе разливают в стеклянные бокалы.

Пока подбежавший Поль раскланивался, извинялся за мою неуклюжесть, я ползала по полу (а на роликах это ещё то занятие!) и собирала осколки.

Мамуль, я не плакала! Честное слово! Давно не плачу по таким пустякам. Как выражается баба Марфа – «врёшь, не возьмёшь!».

Самый крупный осколок закатился за ножку кресла, в котором сидел братец. Я всё-таки не удержалась и подняла голову – посмотрела на Лиса.

Вся его поза выражала отстранённость от происходящего и на лице – абсолютный пофигизм. Даже полумаска не могла его скрыть. Лучше бы хлопал в ладоши, честное слово! Ведь смешно – полёт цыплёнка!

Да, я уже рассказывала про новую «фишку» местной «золотой» молодёжи. Но расскажу ещё раз. Я вообще все новости пересказываю, сама знаешь, не по одному разу. Месяц назад братец со товарищи пришли в маскарадных полумасках типа венецианских. Красота неописуемая! Народ в кафе ахнул. Девицы растерялись. А на следующий день Сьюзи (или Рита?) пришла в такой же полумаске. И началось! Словом, мамульчик, у нас в кафе маскарад каждый день. Они даже по улицам так ходят.

Я немного отвлеклась.

Не подумай, что заговариваю зубы, придумываю, как соврать получше или выгородить себя. Просто вспомнила, что пыталась разглядеть на физиономии Лиса какие-то человеческие эмоции и не преуспела в этом.

Глянул быстро, фыркнул. И я услышала тихое-тихое:

– Чикен!

Как плюнул, честное слово!

Тогда терпение и лопнуло. Я подъехала к стойке, где делаю заказ, попросила налить пиво не в стеклянные бокалы, а в большие пластиковые стаканы. Нарезала огромную пиццу, покружилась по залу и опрокинула поднос на стол перед их компанией. Бах-х! Полный восторг! Чтобы всем досталось! И братцу тоже.

Да, я не была в состоянии аффекта. (Во что помню! Дяди-Ёсино словечко!) Я же специально попросила пластик. Во-первых, ещё раз осколки собирать не хотелось, во-вторых, мне и так за четыре бокала расплачиваться…

2

…Мамуль, меня не выгнали. Думаю, что Поля эти детки достали тоже!

Он даже шепнул: «Давно бы так!» И подмигнул.

Вот классный мужик! Он, конечно, в зале мне выговор сделал, но я-то знаю – это так, для порядка. Зовут его, думаю, по-другому, но представился, когда знакомились, именно так: «Хозяин ресторана или, на худой конец, кафе должен носить имя Поль. Не будем изменять традиции».

Ну, Поль так Поль. И ролики – это его идея. Твоя дочка – единственная официантка на роликах во всех кафешках наших Колоний.

Временно удалённая из зала, я зализывала раны у входа в подсобку. Дула на ушибленное колено. Конечно, можно надевать наколенники, но к форме официантки – фартучек и прочее – они как-то не идут. И вообще, кое-кто может подумать, что я струсила. Пластырь телесного цвета – и всё в порядке! Да и падаю не так часто.

В зале вместо меня хозяйничал робот-официант. Опять же в обычных кафе только роботы – и каких только нет! – летают, ползают, бегают. А у нас официантки, как в старину. Роботы только на подмену. Над ними ведь не поиздеваешься.

Ты всегда говорила, что ничего случайно не происходит. Ты права как всегда! Если бы Рита (или Сьюзи) не подставила мне подножку, если бы я не сотворила всё остальное – пропустила бы приход спецназовца. Я его Здоровяком прозвала.

А тут глянула на улицу – он! Каланча. Стоит, оглядывается. Глазки-алмазки.

Сначала так обрадовалась, что чуть было сразу не вылетела на улицу. Вовремя остановилась. Сняла фартук и шапочку, схватила плащик с вешалки и сумку, не торопясь открыла дверь и не спеша проехала мимо – так, чтобы он меня разглядел.

На улице здесь всегда прохладнее, чем в помещении. Я обычно плащик надеваю, как сегодня.

Улицы в Колониях гораздо уже, чем в городах на Земле. И машины размером поменьше, напоминают гоночные кары, но двухместные: сиденье шофёра, а за ним одно пассажирское кресло. Обычно на заднее молодёжь забирается парами, а Тэдди ещё и рядом с собой на водительское место кого-нибудь сажает. Майка, например.

Вообще, машины здесь котируются как предмет роскоши. Тем более что после Второго этапа войны их больше не выпускают. И «стрелки», маленькие летательные аппаратики, сконструированные специально для сообщения между Колониями, тоже довоенного образца. Нам, «цыплятам», права пилота не выдают и машины водить не разрешают. Так что я летаю на общих «стрелках» и езжу на маленьких автобусиках: мест на десять.

Потолки над улицами низкие, но их подсвечивают так, чтобы иллюзия неба сохранялась. Даже облака плавают. И кажется, что плывут высоко-высоко! Утро, день, вечер, ночь – по земному времени. Потом, говорят, это отменят. Когда все окончательно адаптируются.

Ехала тихонечко, поглядывала в стёкла витрин. Здоровяк шагал за мной. Молодец, соображает! Мне он в прошлый раз не очень понравился. Смотрел как-то неприятно – пристально. Предыдущий «почтальон» был симпатичнее.

Но тот пропал куда-то. А колонистов, которым разрешён выход наружу, – мало. И все они или в 1-й или во 2-й Колонии работают, а живут в других. Вычислить «почтальона» – труд ещё тот!

Заехала в «Киви», большое кафе, куда ходит народ попроще – всё больше из обслуги.

В масках здесь никого не увидишь.

Здоровяк плюхнулся напротив меня.

Ну и глазки у него! И мускулы под серой курткой – буграми.

У нас договорённость – расплачусь колечком. Пять моих зарплат ушло на фигульку с изумрудиком. Колечко, завёрнутое в фирменную салфетку «Киви», лежало в сумке с тех пор, как я начала ждать возвращения Здоровяка. Всё было продумано заранее.

Я заказала кофе и пиццу. Здоровяк добавил ещё парочку салатов и пиво. Стол был заставлен. Футлярчик с гигиенической губной помадой подкатился к моей тарелке. Я достала из сумки косметичку, вывалила на стол содержимое. Улыбаясь смущённо, припудрила лицо, кося при этом глазами по сторонам. В косметичке, правда, кроме зеркальца и носового платка, до недавнего времени ничего не было. Но дней пять назад – как чувствовала! – купила пудру и тушь для ресниц. Хотя до сих пор не крашусь, честное слово!

– Всё нормально, – Здоровяк хохотнул. Подвинул к себе салфетку с кольцом. – Маловат изумрудик-то!

– Нормальный изумрудик! – возмутилась я. – Слушай, спецназ, цену мы с тобой обговаривали!

– Жизнь дорожает, деточка! Да и колечки эти теперь не в цене. И за риск доплатить нужно. Посидим где-нибудь в укромном месте? Поговорить есть о чём.

Неприятный тип. Но выбирать было не из кого. Мам, это, как говорится, издержки, в смысле – такие накладочки случаются. И тебе беспокоиться не о чем. Правда, правда!

Хмыкнув, я мгновенно собрала содержимое косметички, не забыв футлярчик. Набрала цифры своей платёжной карты на панели стола – расплатилась. Обычно убегаю быстро. На роликах как-никак! Даже не оглянулась.

Но век живи, век учись! Правда, есть такая пословица? Или поговорка? Помню, баба Марфа всегда добавляла при этом: «А всё равно дураком помрёшь!» Так вот, и Здоровяк оказался не промах, и я ухитрилась споткнуться. Прямо на ступеньке.

Вывернуться из рук Здоровяка, конечно, вывернулась, – припустила по улице во весь дух.

Но знакомую красную машинку у тротуара разглядела. И взгляд братца. Вот, мам, поставь передо мной человек сто в масках– я братца всё равно узнаю. Таких блестящих глаз ни у кого нет. И взгляда такого. Бр-р-р!

Но, с другой стороны, я в последнее время, как только братца узнаю – это когда они толпой меня окружат где-нибудь в переходах Колонии (пугают, уроды!), – сразу успокаиваюсь. Если он среди них, поржут, вокруг поносятся, рожи покорчат, что-нибудь покричат глупое, обкидают какой-нибудь дрянью (Лис, конечно, только издали глазищами зыркает) – и всё! Разбегаются. Первый класс, начальная школа, блин! А вот если этого Гамлета недоделанного нет поблизости, тогда – беги, Лизка, спасайся! Ну, ролики и спасают.

3

…Мамуль, я с тобой или с Марфой обычно начинаю разговаривать с утра, как проснусь. И говорю, говорю, – иногда вслух даже. Бормочу под нос, когда никого рядом нет. А порой и когда есть. Тихонечко. Иначе по-русски говорить перестану. На русский здесь – табу. А «общий» – это нечто! Как понимают друг друга – непонятно. Правда, беседы не ведут: «общий» для этого не создан. Так, перекидываются отдельными словечками. Местный стёб.

А с папой почему-то разговариваю редко. Долго собираюсь с духом и говорю всегда вечером перед сном.

Вот и сейчас сижу в кухне, жду момента, когда можно будет юркнуть в «норку» и поговорить с тобой, папка. Представить, что ты сидишь напротив, от тебя вкусно пахнет, особенно борода, если к ней прижаться. Ты устал, покачиваешь головой, у тебя даже сил нет меня поругать. А ругать, как всегда, есть за что.

Но сначала открою футлярчик. Скорее бы!

Он в лифчик засунут, почти под мышку. Так надёжнее.

Я уже ношу лифчики, мам. Мне Кэт подбирает. И вообще, я так выросла – не узнаешь!

Квартирки в Колониях небольшие, даже у самых-самых богатеньких, – в основном двухуровневые, с гаражами. А у некоторых, у нас, к примеру, ещё и балкон специальный для «стрелок». С рукавом, какие раньше были в аэропортах на Земле.

«Стрелка» садится бесшумно, а если кое-кто и ходит бесшумно, то уши всегда нужно держать на макушке.

Шуанг сейчас уже в постели, вставать ей не разрешено. Кэт после вечеринки, пожалуй, тоже в своей комнате. Молочный порошок для них я развела и отнесла наверх. Хотя Кэт больше нравится черпать из винных запасов своего бойфренда. Мистер Барлоу, который этот бойфренд и есть, месяц не вылезает из своих лабораторий.

Остаётся Лис. Машина в гараже. «Стрелка» на месте. А дома ли он? В его комнаты мне дороги нет. Вечером я братца не видела. К ужину не выходил. Но это не факт, что его нет дома. Лис может быть где угодно. Ты думаешь, что он за тридевять земель, ан нет: оглянешься – он тут как тут! Стоит, смотрит: то ли на тебя, то ли куда-то поверх твоей головы – не понять. Молча.

Все вышеперечисленные – это моя так называемая условная семья. То есть люди, с которыми я живу. Николас Барлоу, знаменитый учёный, архитектор и один из самых влиятельных людей в Колониях. Говорят, что он родом с Тайваня. Кэтрин – маленькая, красивая, очень добрая и пугливая китаяночка. Не спрашивай, почему Ник и почему Кэтрин. Они все здесь Ники, Майки, Барлоу, Спенсеры, а посмотришь – сплошной интернационал.

Меня отобрали для Колоний в детском доме, там, на Земле. Заставили сдавать разные анализы, проходить медосмотр. Шептались, что отбирают только девочек. Ну, ты понимаешь. Помнишь, когда я попала в детдом, мне едва исполнилось пятнадцать.

В детском доме я прожила полгода, самые страшные полгода в моей жизни. Об этом тебе, когда увидимся, говорить не буду. Пришлось научиться царапаться, кусаться и драться, как дикой кошке. По-настоящему. Что бы сказал папа, увидев мой хук правой? Сказал бы, наверное, что нужно убеждать словом. Пыталась, честное слово! Но заканчивалось всё дракой.

Первые три месяца в детдоме я постоянно сидела в изоляторе, наказанная за попытки к бегству, где твердила все молитвы подряд, которые знала наизусть. А потом у меня появился друг. Настоящий парень. Очень хороший, мам, правда! Он старше меня, такой сильный и высокий, что его никто не смел обижать. Мой защитник. Его зовут Алекс. Из парней для Колоний отобрали несколько человек, и Алекса в том числе.

Из всех детдомовок сюда попала я одна.

Даже радовалась, прощаясь с детдомом. Всё равно, думала, сбегу. Не знала, что это такое – Колонии.

В 11-й Колонии мы жили раздельно с мальчиками, камеры Контроля висели повсюду.

Нас учили «общему» языку, возили по разным фермам и производствам. После 11-й пошла бы я цыплят выращивать (у нас и прозвище-то в Колониях – Чикен) или огурцы в теплицах.

Тоже не лучшее было время. Как сказывала баба Марфа, «шаг вправо, шаг влево – считается побег». С девочками подружиться не получалось. Меня считали полным отстоем. Я так перевела с «общего». Отстойнее, мол, не бывает. Наверное, били бы, вернее, попытались бы побить, но с этим здесь строго. В два счёта из Колоний вылетишь. Поэтому язвили и смеялись надо мной, но трогать не трогали. А мне после наружного детдома на эти их сме… шочки плевать с высокой колокольни.

Когда буду с тобой, мамуль, говорить по-настоящему, нужно постараться следить за словами. А то вырываются иногда такие… Ты же знаешь, я восприимчивая к слову.

А год назад Ник Барлоу забрал меня из 11-й: Кэт нужна была нянька для малышки Шуанг, дочки от её предыдущего друга. Вообще-то здесь не принято жить со своими детьми, но для Кэт сделали исключение.

Служба семьи, она и здесь процветает, переехать к Барлоу разрешила. И Тина, мой куратор, не протестовала.