Текст книги "SOSеди. История с географией"

Ася, времяпрепровождение

Ася заходит на популярный женский ресурс, где за активность ее сделали модератором кулинарного раздела. Там она предстает Маргаритой, кудрявой, серьезной, на щеках ямочки. Ей тридцать девять, у нее двое детей-подростков, два высших гуманитарных образования, муж, свекровь и собака породы чихуахуа.

Асе нравится вживаться в образ гуру женских ухищрений. Готовить она никогда не умела, а вот сталкивать лбами, ставить подножки и загребать жар чужими руками любила, еще со времен учебы в бухгалтерском техникуме.

Ася осваивает словарь подросткового сленга, повадки собак чихуахуа и разрабатывает тему будущего конкурса «Изысканные и простые блюда из перловки». Радуется аудитории затейниц, которую делит на три категории. Первая – затейницы честные. Ася их прозывает «девушками». Честные играют по-честному, а если видят, что кто-то жульничает, расстраиваются. Если и возмущаются, то робко, потому что в них крепко-накрепко вбили: ябедничать нехорошо. Скромницы! С ними легко, доброе слово скажи, похвали, поощри. И они твои. Потому что их учили, преданность и верность это главное.

Вторые – нахалки. Или еще хабалки. Так и норовят чужое присвоить, соперниц подставить, помоями облить. Ася им спуску не дает. Хабалки напоминают ей стаю бродячих собак: готовы в любую минуту облаять чужака, а то и меж собой перегрызться. Ася им косточки подкидывает, но строго следит, чтобы без команды хвосты не поднимали. Иногда, чтобы выпустить пар, хабалкам жертва нужна, для этого случая «девушки» из первой категории подходят.

Третьи – правдолюбицы, что прут, все сметая на своем пути. Самое забавное их с нахалками стравить, в сторону отойти и любоваться, как во все стороны разнообразные брызги летят. Но приходится следить, чтоб дерьмо через край не полилось. Когда дамы переходят на личности и отборный мат, Ася выступает с завершающим словом и своей властью закрывает тему. Потому что на известном портале две вот так поцапались, так в результате одна другую нашла в реале и облила марганцовкой. Та, дура, фамилию настоящую и район проживания на сайте выложила. Шуму много было, из ничего практически. В газетах писали, интервью пострадавшая, вся фиолетовая, пятнистая. Портал чуть не закрыли, но вроде отмазались через своих людей.

Говорят, в интернете зло. А она, Ася, с ракурса прожитых лет, видит, что зло не в местах, а в отдельных людях. И масштаб зла это лишь формула их локальной концентрации. Вот так-то, дорогие мои москвичи, примкнувшие замкадыши и прочие понаехавшие. А также другие обитатели мерцающих виртуальных глубин.

– Как же к вашим сердцам подберу я ключи? – басом поет Ася и отправляется на сайт знакомств, где оборачивается Лолой с внушительным бюстом.

– Здорово, что ты здесь! А то и поговорить не с кем!

Анатолий, на аватарке щеголяющий мускулистым торсом, откликается на прозвище Толич и любит поговорить о душе. Лола кокетничает, льстит. Удивляется, отчего такой набор мышц не облеплен роем оффлайн-красавиц?

– Надоели, – байронически грустит Толич. – Они за мышцами человека не видят.

– И у меня все про бюст, – доверительно жалуется Лола. —А что внутри него, не интересно.

Анатолий молчит. Куда подевался мужик (да мужик ли)? Внутренности бюста испугался?

– Прости, по работе отвлекли. – оживает Толич. – Чего хотел сказать: пошли в кино? Или погулять можно. Только погода нелетная. Лучше посидим где-нибудь и все такое.

– Извини, мне пора. Пока-пока! – неожиданно объявляет Лола и исчезает из чата.

– Уф! – говорит Ася вслух. – Надо пойти бутербродик намазать. Или пообедать сразу, котлет с макаронами еще полсковороды со вчера осталось.

И, нарочито шаркая ногами, спускается на кухню.

Мария, ликвидация подруг

На следующее утро Саша был непринужденно любезен, но сообщению, что жена собирается обратно в Мезню, будто обрадовался.

– Езжай, – сказал. – Отдыхай.

Можно было подумать, что она от чего-то устала.

– Навещу как-нибудь, – пообещал неопределенно.

– Буду ждать, – легко солгала она.

И они расстались с обоюдной приятностью.

Мария знала, дела мужа задержат и отвлекут, но и принять была готова его со всей супружеской ответственностью. Поскольку мужчина в жизни женщины статус имеет и практический помимо декоративного. Бодрит, питает. В отличие от подруг.

Когда-то у нее вроде как была подруга и их вроде как дружба продлилась несколько лет.

Но как-то Марию на лестничной площадке остановила соседка. Та знала ее с детства, никак не могла имени-отчества запомнить. То ли Евлалия Ивановна, то ли Олимпиада Степановна. После выучила, Олимпия. Причем Евгеньевна.

– Ты подружку свою Настю хорошо знаешь? – с ходу взяла быка за рога Олимпия Евгеньевна.

– Знаю, – отвечала Мария не очень вежливо. – А что?

– Неэтично, конечно, передавать, но я тут услышала, что она убить тебя хочет.

Маша оторопела и не поверила. Такое только в детективах про маньяков случается.

– Дело было так…

Оказалось, соседка трудится секретарем в районной службе психологической помощи. Страждущие сограждане валом валят. Специалисты двери неплотно закрывают, порой и вовсе держат нараспашку.

– Вчера иду по коридору, – продолжила Олимпия, – вижу, Настя твоя в кабинете сидит. И говорит: хочу ее убить. Остановилась я. А она – вы сказали, можно убивать врагов. В голове. А Машка мне хоть подруга, но я ее больше всякого врага ненавижу…

Список претензий Насти оказался длинным. Олимпия побежала к рабочему столу и быстренько основное на бумажке записала. Чтобы чего не забыть, не растерять по дороге. Записку сейчас Марии и зачитала:

«…Родители уехали, квартиру трехкомнатную оставили. Она там одна, а мы втроем в двушке… Сашка Головин вьется ужом, она нос воротит, ходит такая гордая. А сама точно спит с каким-нибудь козлом из преподов, недаром ее в аспирантуру берут.

…И деньги у нее откуда, спрашивается? Говорит, родители подкидывают, врет наверняка. То сумка новая, то туфли. Джинсов три пары, как будто у нее три задницы, а не одна, как у всех людей…

…Такая злость берет, когда думаешь, за что ей столько всего! Спать ложусь, а заснуть не могу, все она мерещится со своей улыбочкой. Начинаю представлять, как она сидит такая в ванне и просит сладким голоском:

– Настенька, потри мне спинку!

А я беру ее за волосы и под воду пихаю, голова тонет, и пузыри идут. И вот лежит она на дне, смирная, с перекошенной рожей, а я понимаю, что никогда больше ей не позавидую. Сразу успокаиваюсь и крепко засыпаю…»

Мария растерянно поблагодарила Олимпию и ушла. Сначала все поверить не могла в произошедшее, а после наоборот, везде стала каверза мерещиться. Тогда и случилась принципиальная, как в фильме, ликвидация темы подруг.

Да так ли они уж на самом деле нужны? В конце концов подруги не встречаются в дикой природе, значит, они явление необязательное, в естественной среде выгоды от них никакой.

Вот противоположный пол – полезен, да. Это очевидно.

И муж ее отнюдь не худший экземпляр.

– Пусть приезжает, – великодушно решила Мария.

Она стояла на крыльце и оглядывала свои владения.

Зима истекала водой, весна бестелесной тенью кружила рядом, дожидаясь, пока соперница ослабеет и сдастся. Снег немного стаял, из луж выглянуло несколько зеленых клювиков, в воздухе обещанием долгожданного тепла вился легкий туман. Поодаль росли можжевельники, колючие и, на первый взгляд, бессмысленные. Попались на распродаже в питомнике, вот и купила. Думала, будет стричь под пуделя, шахматную ладью или еще что-нибудь экзотическое.

Два куста посадила рядом, один поодаль. И вот такая картина – ближние цветут и пахнут, а дальний чахнет. Оказался одинокий мужчина. Полуживой, корявые ветки еле выпускает. И спилить рука не поднимается. Потому что сохнет он не со зла, с тоски.

А вот парочка оказалась как раз мужчина и женщина. Зеленеют, кустятся, синими шишечками обвешиваются. Разлохматились во все стороны, пора стричь. Под пуделя вряд ли получится, а под шар и конус в самый раз. Девушка будет круглая, а юноша такой… фаллический.

Зябкая все-таки погода, промозглая.

– Сегодня пятница, пойду-ка я в баню, – решила Мария. – Там тепло, яблоки.

Вот и снова не удалось удержаться от киноцитаты.

Баня

В бане и вправду было тепло и яблоки лежали на столе вместе с грейпфрутами и виноградом. Это значило, что баню сегодня посещает Ирочка.

Ирочка, миниатюрная блондинка неясных лет, состоит из множества достоинств. Она безвозмездно обеспечивает местный клуб парильщиц фруктами, медом и минеральной водой, целебной синей глиной, кофейной гущей, сухой полынью, эвкалиптовым экстрактом и березовыми вениками. Моет парную, носит воду, подметает полы. Любит дарить полезные мелочи, например кремы для омоложения или мочалки от целлюлита. У Ирочки есть всего один недостаток: она не умолкает практически никогда. Даже в парной, где ревнители банных законов требуют полной тишины, Ирочка умудряется что-то шелестеть на ухо соседке Наде. Надя, как и все остальные, ее не слушает, но согласно покачивает большой кудлатой головой под войлочной шляпой.

Маша поздоровалась с банщицей и проследовала за шторку, в «чистое» отделение.

В стародавние годы Зина Михайловна общественную баню «прихватизировала», как выражались посетители «нечистой» части. «Небось, хорошо спинку терла Фишману или Тучкову», судили и рядили они. (Фишман был долгие годы бессменным главой мезенской администрации, Тучков при нем состоял правой и левой рукой.)

Тогда же был сделан ремонт с классовым разделением. «Нечистые» получили старую раздевальню с супротивными, как в электричке, дерматиновыми топчанами, а также большую моечную-мыльню. С каменными лавками, проржавевшими кранами, скользкими душевыми, жестяными тазами. И воды хоть залейся. Стоимость сто рублей в час, для обитателей коммунальных бараков и нерадивых дачников с летним душем из старой бочки, вполне доступное удовольствие.

В чистом отделении – кабинки с диванчиками и зеркалами, кухня с холодильником, кулером, электрическим чайником. Зина Михайловна Ирочкины фрукты моет под фильтрованной водичкой и ставит в вазе на общий стол. Моечное отделение тут небольшое, тазики пластмассовые. Но главное – парна́я, просторная, свежим деревом отделанная, сухими травами убранная. Кочегар Егорыч топит печь с раннего утра без перерыва. Гуля, уборщица, намывает, водичкой сбрызгивает, проветривает. Купель ледяной водой доливает. Но час уже тысяча, и Ирочкин пронзительный голосок бесплатно:

– Все пропало, фирма разваливается, клиентов нет, партнеры разбежались, сотрудники увольняются, зарплату платить нечем. Еду такая вся не своя, вижу – автосалон. Сто раз мимо проезжала, не было, и вдруг появился. Судьба, думаю. Неслучайное это явление! Раз, и зарулила на стоянку. Там никого, кризис, деньги кончились, не на что машины покупать. Менеджер меня увидел, бежит со всех ног, счастью своему не верит, думает, блондинка туалет ищет. А я выхожу из своей развалюхи и говорю: «У вас красненькая машинка есть?» Он глаза так выпучил, я подумала, сейчас вывалятся…

Маша осторожно заглянула в моечную. Ирочка мазалась кофейной гущей на скамейке у окна, рядом натиралась медом равнодушная Надя. Согласно банным легендам, кофейная гуща придавала коже необычайную упругость и гладкость, мед же выводил шлаки и способствовал общему оздоровлению и похудению организма.

– Глаза, говорю, так выпучил, сейчас вывалятся! – повторила Ирочка в самое ухо Наде.

– Ага, – сказала Надя, массируя объемное брюхо.

– Короче, я ему говорю еще раз: хочу машинку красненькую. У вас есть? Он врубился наконец. Есть, кричит. Красненькая. То, что вам надо. Ты мою «мазду» видела?

– Ну, – Надя перешла к ляжкам.

Это грозило затянуться надолго. Ирочка похлопала ее по плечу, кофейная гуща полетела в стороны.

– Так это она и есть!

– Кто? – заинтересовалась было Надя.

– Да машинка. Я тогда все остатки денег и ухнула. Правда, красавица?

– Кто? – снова не поняла Надя.

– Да «мазда» моя! – вскрикнула Ирочка. – Что ж такое с тобой, разговаривать невозможно.

– А-а! – безразлично отвечала ленивая Надя. – Думаю, дотянусь ли поясницу потереть. Живот мешает.

– Да бог знает, что ты несешь, Надя, – вконец расстроилась Ирочка. – Как живот может мешать поясницу тереть?

Тут Мария и вошла.

– Машенька, – обрадовались обе дамы одновременно.

– Поясницу мне намажешь? – спросила Надя, протягивая липкую баночку.

– А ты знаешь, как я свою красавицу покупала? – спросила Ирочка. – Сейчас расскажу…

Маша терла мясистую поясницу под Ирочкино стрекотанье и думала, что надо бы все-таки свою баню построить. Как-то не получается в компании отрешиться и воспарить. Или это бытие под уклон катится, не юна ведь она, хотя и кажется себе молодой.

– Коробка-автомат, – жужжала мухой Ирочка. – Климат-контроль, круиз-контроль, антизанос, парктроник. Кожаный салон, зеркала с подогревом. И он еще говорит, скидку сделаем. И страховку бесплатную. Понятно, продажи упали, а тут такой клиент, блондинка…

И она радостно захихикала.

Тут Гуля зашла, в цветастом сарафане и смешной зеленой чалме.

– Здрасьте, – сказала и всем по-сестрински улыбнулась. – Зина Михайловна велела поддать, говорит, как бы не остыла парная-то… И чай заваривает, сейчас принесу. С лимоном и чабрецом.

– Девчонки, без меня не заходите! – вскрикнула Ирочка и опрометью бросилась под душ. —. Я тут в гостях была, позвали в баню, и вот заходим, а там, представляете, сидит негр…

Так неспешно прошло три часа.

На выходе Марии встретилась выходящая из «нечистого» отделения Ольгуня, намытая до скрипа, с распущенными влажными волосами и красными щеками. Девчачье тельце под линялой футболкой и невзрачными джинсиками казалось неожиданно аппетитным, все на нем где надо круглилось, где надо топорщилось. Мария на миг даже позавидовала этой бутонной упругости.

Зина Михайловна выглянула, пригласила обеих чай пить.

– Давайте, – согласилась Ольгуня, – Заодно волосы высохнут. Не хочется на мороз с мокрой головой выходить.

Зина Михайловна чаю налила в большие кружки, ватрушки домашние выложила, бутерброды с сыром и ветчиной.

– Кушайте, – пригласила. – И я присяду, пока чужих нет. С утра не евши сегодня.

Банщица отсутствием аппетита не страдала, и что самое интересное, Ольгуня от нее почти не отставала.

– С чего я взяла, что ребенок недоедает? – удивлялась про Мария. – Вон как замечательно ватрушки трескает!

Ольгуня

Ольгуня с младенчества есть не любила, чем мать, женщину вспыльчивую и темпераментную, приводила то в бешенство, то в полное расстройство

– Чем ты жива до сих пор, не понимаю, – бурчала Алевтина. А иногда хватала дочь за шкирку и насильно за стол усаживала. Швыряла тарелку с едой.

– Жри сейчас же, я кому сказала!

Та глаза опускала, старательно жевала каждую макаронину, прятала за щеками, ждала, пока матери надоест за ней следить. Убегала в туалет, часть выплевывала, остальное само выходило, не задерживалось, главное было успеть вовремя.

Также с малолетства в приближении банного дня Ольгуня начинала рыдать и прятаться. Мать, находила ее, успокаивала парой подзатыльников, вооружалась тазиками, жесткими мочалками, мылом, вафельными полотенцами и тащила туда, где было душно, влажно, много скользких голых тел и обязательный гулкий скандал. То шайку увели из-под носа, то грязную мыльную воду на ноги вылили, то неправильно мочалками орудуют, то просто друг другу не понравились.

Потом Ольгуня переехала к бабушке и все наладилось. Бабушка есть насильно не заставляла, она сама к ее каше и пирожкам постепенно приохотилась. А банщица была бабушкина подруга, Ольгунина крестная, она им место в предбаннике за шторкой держала, давала блестящие шайки из своего запаса, угощала чаем с вареньем в закутке за кассой. И теперь тетя Зина ее всегда приветливо встречает, денег не берет и напоить-накормить норовит.

Домой Ольгуня шла легкая, как чуть сдувшийся воздушный шар. Когда-то Мишка-Сашка принесли такой с улицы, то ли сами поймали, то ли кто-то подарил, серебристое сердечко на палочке. Шарик взмыл под потолок и висел среди пыли и паутины, пока не похудел, и не спустился с высот. Алевтина, к которой он подкрался незаметно, сказала нехорошее слово и ткнула его ножом, тот лопнул, вслед завыли Мишка-Сашка, да и Ольгуня расстроилась.

Она толкнула разбухшую калитку, и Тузик с Шалавой вякнули на шум.

– Ненавижу, – подумала Ольгуня, но устыдилась, попросила у небес прощения, торопливо побежала мимо собачьего убежища, на крыльцо с вечно развешанными по перилам тряпками и половиками.

Зашла на кухню, воды кружку налить, очень пить хотелось и горло саднило.

Там заседало здешнее общество в полном составе. И Петровна была, и Виктор Степанович, и Катерина в кофте леопардовой расцветки. И даже дядя Сережа был, не то чтобы трезвый, но еще сидячий, с всклоченными седыми остатками волос, в затертой до потери цвета одежде и с неопределенной улыбкой на устах. Мирно привалившись к стенке, кивал одобрительно. Во главе, будто так и надо, устроился Дмитрий, выглядевший неуместно свежо. Его белая футболка, яркая, словно только из упаковки, притягивала взор и отражала свет.

В центре стола торт стоял, большой, шоколадный, с кремовыми розочками, из электронного магазина, где он стоил целых четыреста рублей. Торт явно новый жилец принес, чтобы с соседями отношения налаживать. Ольгуне в таких «наладчиках» всегда чудилось скользкое, неискреннее.

– Противный и лучше всех себя считает, – подумала она и развернулась, чтобы уйти, но Дмитрий увидал ее и громко сказал:

– Эй, девушка Ольгуня! Не проходите мимо! Выпейте чайку за мое здоровье!

Ольга бегом побежала, чтобы ничего больше не слышать. Но все равно донесся Катеринин голос:

– Не обращай на нее внимания, ненормальная она.

Дача МОНО: посиделки

Катерина, когда к жильцу присмотрелась, увидала, что не такой он и молоденький, как показалось. Уверенно за тридцатник, морщинки виднеются, и крепкий, не то, что жидкие юноши. Вспомнила их недавнее объятие, запах здорового пота и мыла. Никаких испорченных зубов, перегара, табака или позавчерашних носков.

Она поерзала, вздохнула, переместила грудь по столу поближе к соседу, подперла голову руками и стала дальше делать вид, что пьет чай со смородиновым вареньем и слушает Петровнины россказни. А сама глазами нет-нет да и стрельнет в молодца.

Тот в ответ открыто улыбается. Смотри-смотри, девушка, словно говорит он ей, я весь на виду. Во мне и вправду ничего гнилого нету.

– В том доме, что за поссоветом через два квартала от керосинки, – вещала Петровна, прикидывая про себя, как остатки торта зажилить.

– Какой такой керосинки? – искренне удивлялся новый житель. Виктор Степанович и Катерина наливали чаю, дядя Сережа двигал лицом, будто что-то понимал.

– Да лавки керосиновой! – поясняла Петровна. – Где памятник Гагарину поставили. Он приехал к тетке, а та его за керосином послала. Или за свечками парафиновыми. Его узнали и кричат: «Первый космонавт! Скажи речь!» Ну он на лавку взобрался и сказал. Народу тьма, все хлопали, плакали. Потом думали, где запечатлеть событие: возле тетки или около керосинки. Пока суд да дело, тетка дом продала, а керосинка закрылась. И деньги в государстве закончились. Поставили одну голову. Зато большую очень, весь угол заняла.

– Так там Гагарин, что ли? – внезапно проснулась Катерина. – Говорили, Горький вроде.

– Буревестник революции на Чеховской стоит, белый с усами, а первый космонавт на углу Пржевальской, черный, в шлеме и вокруг с клумбою, – блеснул эрудицией Степаныч.

– Молодой Нерепин делал, – продолжила повествование Петровна. – Бабка его Лениных создавала, а внуку вождей не досталось. Голых баб лепил. Фишман ему по блату Гагарина пробил. Все думали, каким он его соорудит, после баб-то! Но получился хорошо, как живой.

Виктор Степанович не выдержал под конец:

– Какой «как живой»! Натуральная голова Черномора, только не говорящая. Если б внизу не написали большими буквами, никто б не узнал, кому памятник. Халтура сплошная.

И досадливо отхлебнул остывшего чаю. Дядя Сережа кивнул неряшливой седой головой. Тут Катерина вновь ожила:

– Так чего про дом ты говорила, Петровна?

– Дед там жил, Аверьяныч, бабка у него померла, а сам немного умом тронулся.

– И чего? – не унималась Катерина.

– Ходила к нему медсестра по линии собеса. Черненькая. Уколы ему делала.

– Ну и чего?

– Чего-чего, заколола его специальными лекарствами, – был ответ. – Усыпила, как собаку, и сама теперь живет, и полный дом родственников ее.

– Да, времена, – посетовал Степаныч. – Бандит на бандите, страшно на улицу выйти.

– И не говори, чужие вокруг лица-то, – поддержала Петровна и все, как по команде, недружелюбно уставились в сторону пришельца. Только дядя Сережа кивал приветливо.

Дмитрий не смутился нисколько, а наоборот, поинтересовался у Петровны:

– А откуда вы эти подробности так хорошо знаете?

– Соседи рассказали, – охотно поделилась Петровна. – Там две сестры рядом живут, Иро́к и Веро́к, обеим по сто лет, но слух, как у молодых. Они подслушивали, как дед просит его не убивать, а черненькая отвечает:

– Молчи, старый, все равно никто к тебе на помощь не придет.

– А почему эти сестры полицию не вызвали? – удивился жилец.

– Потому что такое происходит не само собой, а с дозволения, – разъяснила Петровна.

Никого, похоже, не удивило подобное умозаключение. Степаныч ковырялся в ухе, Катерина безмятежно водила очами, дядя Сережа рассматривал неведомую даль.