Текст книги "Шлейф"

На букву «К»

Там обрывок одной книги, тут – другой… То, что удается связать по смыслу, Владимир Абрамович прячет в кальсоны. Если тюремщик заметит, ответ готов: для согрева. Холод жуткий, ни брюки, ни связанная Шейной Леей шерстяная кофта не держат тепла. Зато он подарит брату редкостное собрание сочинений – попурри на тему ведьм и умалишенных.

Карамзин, Ключевский, Крылов… Дело продвигалось медленно, а тут еще и карандаш из рук выпал. Встав на четвереньки, Владимир Абрамович раскидывал из-под себя бумаги, как опростившийся пес. Пишущее средство оказалось на самом дне, и, дабы не обронить вновь, он поднял его вверх на «подносе» из прилипших друг к другу страниц.

 
Стр. 19.
Возвещу Тебя, Жених,
В час великого сожженья.
Буду петь молитвы стих –
Крестной муки откровенья.
 
 
Стр. 20
Долгой ночью, зимней ночью
Я иду тропою снежной.
Нет дороги, только клочья
Полосой летят безбрежной.
 
 
Тихо. Страшно… Крик усталый
Тонет в глубине сугроба.
Лес приход мой запоздалый
Мглой встречает вечной гроба.
 

Владимир Канев. Тоже на «К». В кургане, предназначенном для сожжения, Владимир Абрамович обнаружил себя, но не целого – две страницы из восьмидесяти. «Остального себя на дне не сыскать», – решил он и шуршащей походкой побрел на выход.

Рука Зевса

В дверном глазке – собранный в капсулу Арон. Большие глаза, махонькие ножки.

– Надень маску!

Надела.

Он вносит продукты.

Встреча птеродактилей.

Подойдя к открытому окну, Арон убирает маску с лица и закатывает глаза. Зрачки тускло мерцают в припухших облачных веках. Тучная фигура в контражуре. Психиатр, уставший от жизни, старательно держит осанку. Движения скоординированы: одной рукой пишет смс жене, другой вливает в рот воду из пластиковой бутылки. Одной рукой ставит бутылку на стол, другой достает из нагрудного кармана трубку, кисет, спичечный коробок. Чирк, огонь.

Мраморная рука Зевса сжимает молнию.

– Смотри! – показывает она ему на экране фрагмент скульптуры, обнаруженной в Севилье на руинах Италики. – Как с тебя слеплено. Скажи спасибо матушке Рее. Спасла твою будущую жену от людоеда-Кроноса.

– Передам непременно. Есть еще послания на Олимп? Как Зевс, влюбленный в сидящую рядом богиню, я готов распластаться… в культурных пластах.

– Богиню звали Гера, ты перепутал адрес. Неверный муж, с Ио шашни водишь…

– Зато психически устойчив. В дурдоме гоняю тучи, забочусь о тебе… Нормальный еврейский древний грек, которого заждалась семья.

Японский минимализм

Огромная луна освещала пустынную улицу Митуделу. Арон поставил машину рядом с домом № 19. Здесь, напротив пещеры Маккавеев, он снимал квартиру до женитьбы. Эту пещеру он демонстрировал друзьям из разных стран в качестве Иерусалимского чуда: выходишь из дому – и погружаешься во второй век до нашей эры. Это, конечно, громко сказано: вход в саму пещеру замурован, но под полукружьем сводов пару метров можно пройти, не пригибаясь.

Прислонившись спиной к волглой стене, нормальный еврейский древний грек хотел было раскурить трубку, да спичек нет – забыл в машине. По дороге за спичками пришла ему в голову шальная мысль – а что если устроить в дурдоме исследовательский центр? Вместо психотропных выдать смышленым больным по «памятному» чемодану. Сколько всего на помойках валяется! Ведь у каждой вещи был хозяин с непременно уникальной судьбой. И трудотерапия, и шикарное отвлекалово для центропупистов. С Анной-то сработало!

Зимой она была плоха, не выходила из дому, крайне редко отвечала на его сообщения, и, что хуже всего, не впускала его в квартиру. А ведь он не только ее лечащий врач, но и опекун, назначенный комиссией. Налаживает быт, оплачивает счета – она не умеет обращаться с деньгами, да и вообще крайне невнимательна к происходящему. Зато какого цвета были глаза у Свана, знает лучше Марселя Пруста.

Тут-то и созрела комбинация с чемоданами и сантехником.

Чьи это чемоданы? Неважно. Жене сказал, что они достались ему от бездетной тетушки Дворы, что на иврите означает пчела. Йоэль – израильтянка, по-русски не понимает. «Лучше бы деньги оставила, – вздохнула она, – они не занимают места». Йоэль любит Японию: минимум вещей, максимум порядка.

Заслышав сигнал скорой помощи, Арон бросился к машине. Мелькнула мысль – Анна выбросилась из окна! Но это, конечно, полное сумасшествие. Все же он проехал под ее окнами. Они светились, в стекле отражался голубой экран компьютера.

На круглой площади перед перекрестком улиц Газа и Кинг Джордж сидел третий царь Давид. Белое одеяние, арфа в ладони, на лице маска. Видимо, араб-ключник выпер его из храма. Арон притормозил. Царь спал, припав плечом к бетонному возвышению. Почувствовав прикосновение чужой руки в перчатке, он приоткрыл петушиный глаз и уставился на пришельца.

– Ну что, друг, в Нью-Джерси пока не пускают? – спросил его Арон по-английски.

Царь пожал свободным плечом. Тот же вопрос по-русски остался без ответа.

– Спать-то есть где? – перешел Арон на французский.

– Ви, ви! – радостно воскликнул царь, указывая на гостиницу «Кинг Джордж», тоже дорогую, но выстроенную в 80-х.

Скорее всего, обычный спятивший француз. В белом здесь ходят многие, арфы в эфиопской лавке не только цари Давиды покупают.

– Ты кто? – спросил Арон напрямую.

– Английский король французского происхождения. Вот, отпустили покурить, что в маске никак невозможно. Да и сигарет нет. Все везде закрыто. У вас не найдется?

Арон предложил ему трубочный табак. Тот нюхнул и воскликнул:

– Мэрд!

РМС

Чипсы хрустят во рту, крошки сыплются внутрь пухлой папки чисточных партхарактеристик. Давай, мол, развязывай тесемки, вытряхивай грязь из нутра.

Точечки, точечки, точечки.

Арон в чате: «Английский король французского происхождения пожал свободным плечом. Красиво звучит, а? Уровень РМС зашкаливает. Религиозно-мистические состояния во время эпидемий. Бубонная чума – и распоясавшаяся инквизиция. Коронавирусный царь бредит…»

«Смотри, не заразись там…»

«Хочешь сказать, что я тебе дорог?»

«В качестве единственного человека в адресной книге».

После Арона идут: 100 – полиция, 101 – скорая помощь, 102 – пожарная служба…

«Бред вполне примечательный, кое-что записал: «Юстинианова чума! Восемнадцать лет беспощадного мора. 18 – счастливое число для иудеев. 18 лет морили мы еретиков… ведьмы и колдуны были на нашей стороне…»

«Это не бред. Царь сведущ в истории. Потому и лежит в «Эйтаним». Он-то знает, что иудеи с древних времен производили амулеты и повсюду ими торговали. Нечистая сила была на их стороне».

Улица Заколдованных Штанов

– Будь осторожна, мир захватывают плохие.

Голос, словно молью проеденный бархат.

– Алексей Федорович, вы простужены?

– Нет. Видимо, попал в зону дырчатости. Временные помехи.

– Ау!

Ответа нет. Но ведь сказал – временные. Надо подождать.

Добравшись до камеры, Владимир Абрамович выудил содержимое из кальсон. Страницы 105 и 106, выдранные из какого-то журнала, повествовали о последних днях Федора Линде. Устами генерала Краснова.

Того самого Краснова, который эмигрировал из России в 20-м году и в 1943-м был поставлен немцами управлять казачьим станом. В мае 1945 года англичане взяли «стан» в плен и передали Стране Советов. Краснова повесили. Было ему в ту пору 78 лет. Жуткая смерть для старика. Ну он, положим, был фашистом и антисемитом, а Хасан Халид, 82-летний сирийский археолог, был ангелом-спасителем античной Пальмиры… Обезглавлен исламистами. Отсеченная голова катится по ступенькам музея… Тело, подвешенное к античной колонне на центральной площади Пальмиры, клюют хищные птицы…

– Нынешние огурцы утратили бесстрашие. Прежние исламистов бы слопали… Ты меня слышишь?

– Слышу!

– Тогда не забудь прислать ссылку на книгу моего дядюшки! Адрес на чемодане. Если я не запамятовал, это улица Заколдованных Штанов, будка номер шесть. Звонок не работает, поэтому прошу стучать, кричать, реветь, мяукать или крякать, пока не услышу.

Тревожное сообщение, полученное из Луцка от генерала Краснова, оборвало связь.

Произошло это в ночь на 24 августа не по сегодняшнему календарю.

Комиссар

«Полки пехотной дивизии отказываются исполнять боевые приказы по укреплению позиции. На требование командующих лиц выдать агитаторов солдаты 444-го пехотного полка ответили отказом. Начальник пехотной дивизии генерал Гиршфельдт предупрежден. Линде выразил желание личным вмешательством ликвидировать этот случай.

Когда Линде с Гиршфельдтом подъезжали к позиции, казаки уже окончили окружение бивака 444-го полка. Они выставили заставу с пулеметами, сидели на лошадях с обнаженными шашками и, казалось, готовы были по первому приказанию броситься в атаку на пехоту.

Линде с Гиршфельдтом вышли из автомобиля.

Был очень жаркий полдень. Солнце высоко стояло на синем небе. В лесу пахло хвоей, можжевельником. У землянок раздавались крики офицеров, приказывавших выходить всем до одного и строиться поротно.

Линде вышел вперед. Лицо его было бледно, но выдавало сильное возбуждение. Он оглянул роту гневными глазами и сильным негодующим голосом заговорил: „Я комиссар юго-западного фронта. Я, который вывел солдат свергнуть царское правительство, чтобы дать вам свободу, равной которой не имеет ни один народ в мире, требую, чтобы вы сейчас же мне выдали тех, кто подговаривал вас не исполнять приказа начальника! Иначе вы ответите все. Я не пощажу вас!..“»

Биваки, заставы, шашки… Все есть в интернете. Но пока она рассмотрит картинки и прочтет то, что знать необходимо, Линде успеет еще пуще разъярить солдат.

„Ну что ж!“ – рыкнул Линде и пошел вдоль фронта.

Краснов знал зачинщиков и стал выкликать их по фамилиям. Их набралось двадцать два. Линде уточнил – все ли это, Краснов кивнул. Один из вызванных начал что-то говорить. Линде бросился к нему: «Молчать! После поговоришь… Негодяй! Взять их, – скомандовал он сопровождавшему его казачьему офицеру».

«Не выдадим!.. Товарищи! Что же это!..» – раздалось из роты, и несколько рук, сжатых в кулаки, поднялось над фронтом».

Арестованные были выведены из строя и, окруженные казаками, направились в ближайший сборный пункт.

Ослепленный успехом и упоенный собственной властью, Линде выступил перед вторым полком. «Говорил страстно, сильно, местами красиво, воодушевлялся сам и был уверен, что воодушевляет других. Строгость тона уступила место убеждению, приказ – призыву».

К Краснову то и дело подходили офицеры 2-го Уманского полка с просьбой увести Линде: «Дело плохо кончится. Солдаты сговариваются его убить. Они говорят, что он вовсе не комиссар, а немецкий шпион».

Краснов сообщил об этом Линде напрямую.

«Глупости, – отвечал тот. Глаза его горели восторгом воодушевления. – Поверьте мне, это все прекрасные люди».

«Из темной солдатской массы выступили определенные лица, которые неотступно следовали за Линде. Толпа наседала, все теснее замыкала круг. Линде ничего не замечал. Он продолжал верить в свою силу, в силу слова».

Краснов строго предупредил Линде, что ему надо немедленно уезжать, что он боится за его жизнь: «Злоба направлена именно против вас. Меня, быть может, и не тронут, побоятся казаков, но вам сделают худо. Уезжайте»!

Линде согласился. Но в ту секунду, как он взялся за дверцу автомобиля, пришло сообщение: «443-й полк идет сюда с оружием».

«Как?! – воскликнул Линде. – Самовольно сошел с позиции? Еду к ним. Я сумею убедить их, заставлю выдать зачинщиков этого гнусного дела. Я комиссар. Это мой долг. Ведь вы знаете, – обратился он к окружающим, – они обвиняют генерала Гиршфельдта в том, что он продал немцам за 40.000 р. свою позицию. Как это глупо! За сорок тысяч! Вечно нелепая басня об измене генералов!»

И Линде поехал навстречу смерти.

Поехал, встретился… Договор подписан изначально. Торговаться возможно лишь о сроках. Разве ж младенцы понимают, что подписывают? Некоторые – да. Те не остаются…

«В ружье! Шесть тысяч солдат, а может быть, и больше разом открыли беглый огонь из винтовок. Лесное эхо удесятеряло эти звуки. Казаки бросились врассыпную. Пули тучей свистали около автомобиля. Линде стал мишенью. Шофер остановил машину, выскочил из нее и бросился в лес. За ним – Линде и Гиршфельдт. Гиршфельдта нагнали, раздели, привязали к дереву, истязали и, надругавшись, убили.

Линде бросился вперед к землянке. На спуске в землянку какой-то солдат ударил его прикладом в висок. Линде побледнел, но остался стоять. Тогда другой выстрелил ему в шею. Линде упал, обливаясь кровью. И все с дикими криками бросились на мертвого…»

Смерть кумира. Военный комиссар убил Линде в Линде.

«Тесная группа почитателей и друзей проводила гроб в Финляндию, откуда вихрь революции унес Линде навстречу слепой судьбе, жестокой и расточительной».

Тук-тук-тук

Патетика заразна. В отличие от ковида, ее распространению не препятствуют полиция и войска, введенные в красные зоны. По магистральной дороге от нее не убежишь, только в обход. Узкие гористые улочки Рехавии выводят на тупиковую Митуделу, откуда по тропинке можно пробраться к склону, что напротив Монастыря Креста. «Ми» на иврите – «из». В XII веке из испанского города Туделы на Святую землю прибыл рабби Вениамин.

Завидев человека в форме, Анна спряталась в пещеру Маккиавеев. Она существовала и во времена рабби, возможно, и он прятался в ней, только не от стражей порядка, а от грабителей. В Иерусалиме того времени евреи боялись выходить за пределы Старого города. Но, скорее всего, эту улицу назвали Митуделой без привязки к посещаемым рабби местам. Во всяком случае, в его книге путешествий эта пещера не значится. Известно, что высадился рабби в Акко, оттуда двинулся в Хайфу, Кармель, Кейсарию, Лод. В Шомроне встречался с самаритянами. Они, кстати, до сих пор там живут. Расстояния в ту пору измерялись парасангами; одна парасанга – около шести верст. От Шомрона до Иерусалима – двадцать парасанг… В Святом городе рабби поразили многолюдье и богатое собрание всевозможных народностей, заполнивших небольшой, по мнению рабби, город. Жителей Иерусалима мусульмане называли «якобитами, сирийцами, греками, грузинами и франками, а также людьми всех языков». Рабби обращал равное внимание на важное и неважное. Описание красильной мастерской и Башни Давида занимает в его путевых заметках одинаковое по объему место. «За красильную мастерскую евреи ежегодно платят царю небольшую арендную плату, но при условии, что, кроме евреев, в Иерусалиме не будет никаких других красильщиков». Или: «Около 200 евреев живут в подножье Башни Давида. Стена ее, протяженностью около десяти локтей, является частью древнего фундамента, заложенного нашими предками, остальное построено мусульманами. Во всем городе нет сооружения мощнее Башни Давида…»

Далее следуют мифы. Сначала византийские христиане придумали, что в этой башне жил царь Давид, хотя построена она была для обороны Старого города, и теперь туристам рассказывают, что именно здесь он впервые увидел Вирсавию.

В мифическом городе сомнительно все – и ее происхождение, и происхождение пещеры. А книга рабби реальна. Читая ее, понимаешь, что так все и было. В остальном стоит доверять лишь тому, что видят глаза.

Человек в форме исчез.

Людей не слышно не видно. Они – за стенами обветшалых баухаузовских строений, оплетенных бугенвиллией с сухими на ощупь и яркими на вид цветами. Выйдя на тропинку, она увидела перед собой шершавые стволы сосен. По ним ползли голубые вьюны. Спустившись со склона, она перешла дорогу, по которой в былые времена ездили к автостанции зеленые автобусы, а теперь – полицейские мигалки.

Все обошлось. Перелетев через дорогу, она оказалась у монастыря Креста. За ним – очередной подъем в гору с оливковыми деревьями, которые расходятся ярусами по обе стороны асфальтированной дорожки. На самом верху белеет Израильский музей с томящимися внутри него курчавыми ассирийцами и гладкими египтянами. В человеческие времена она проводила там много времени. Бессловесная мощь, заключенная в вековых пластах искусства, вызывала экстаз сродни галлюцинаторному. Теперь ключи от музея лежат на тюремном полу, рядом с апостолом Петром. Как, наверное, одиноко рембрандтовскому апостолу в музейном безлюдье. Разве что фокусник Босха развлекает его своими выходками… А уличных ротозеев, пялившихся на фокусника во все глаза, небось и след простыл…

Зато пандемия благотворно влияет на фауну. В венецианские каналы вернулись лебеди, а на центральные улицы Хайфы – кабаны. Флора индифферентна к безлюдью и многолюдью, у нее все по погоде. Как и прошлой весной, в серо-зеленых кронах олив поблескивают новорожденные светло-зеленые листья, глядят из каменных пор бледнолицые цикламены, а на траве, испещренной красными крапинками анемонов, сверкают капельки росы.

Этот кусок земли она знает как облупленный. Вот дерево личи. Впервые увидев его красные пупырчатые плоды, она не удержалась и съела пригоршню. Ничего не произошло. Но Арон попросил ее больше так не делать и подарил книгу о растениях Израиля. Дерево оказалось китайским.

Еще до пандемии она сдала перевод статьи с французского на иврит о юном и необычайно одаренном художнике из Польши, прибывшем в Париж по приглашению мецената. После посещения Лувра юноша впал в безумие. Меценат поместил его в частную клинику для душевнобольных, которая, как ни странно, находилась рядом с Лувром. При виде ящика с красками, которые меценат доставил в палату, юноша зарылся лицом в подушку. «Рембрандт, Рембрандт…» – плакал он. Амбиции юного эго мог бы смирить мудрый разум, но юность и мудрость несовместимы. Полностью же уничтожить амбиции – значит отказаться от собственного «я», не привносить ничего своего в избыточный мир. И тут провидение насылает краски. Или чемоданы…

 
Ах, сердце мое прыг-прыг-прыг,
И тик-тик-тик, и дрыг-дрыг-дрыг.
Ах, сердце мое тук-тук-тук,
Когда я вижу вас, мой друг.
 

Любимый голос. Как бы застучало ее сердце, если бы сейчас в этой роще появился Алексей Федорович…

– Это песня синички по имени Лялечка. В младенчестве она выпала из гнезда. Она подпрыгивала и отчаянно махала крыльями, ведь летать она не умела. Но крылья махались неодинаково, птичка заваливалась то налево, то направо и жалобно пищала. Это был писк великой певицы. Позже, когда она подросла, мы отправились с ней в Берлин на гастроли. Увидев вашего покорного слугу с птичкой на лысине, публика затаила дыхание. «Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней», – пел я басом, а синичка запрыгивала на микрофон и продолжала писклявым голосом: «Не возродишь былых желаний в душе моей, в душе моей…» Фурор! Вызывали на бис сто раз.

– Сто раз?!

– Вру, 99. На сотом у Лялечки заклинило нижний регистр писка. Надеюсь, ты продолжаешь петь?

– Алексей Федорович, за кого вы меня принимаете?

– За тебя.

– Но меня нет.

– Что за чепуха! Ты – отрада души моей.

Без суда и следствия

«Душа отравлена. Вероятно, в меня вселился злой дух. Может быть, вы встретите на воле какого-нибудь колдуна, который его изгонит? Другого способа выздороветь как будто нет. А между тем мне очень хотелось бы с вами пожить здоровым и веселым. Прощайте, ребята, милые. Не забывайте бедного ништяка».

Санитар тюремной больницы передал Давиду записку и велел писать ответ.

«Вовик, освобождение грядет в считаные дни. Задействован верный товарищ, слово его – закон. Жду тебя на свободе – пришли гранки первого тома».

Владимир Абрамович перечитал записку несколько раз. Чушь. Даже Господь Бог не выпустит на волю без предварительного следствия. Какой уважающий себя юрист поверит в эти байки? Ясно, он нужен Давиду для вычитки «Хроник», ему же нужен колдун. И не тот, что бродит по обрывкам книжных страниц, а живой, настоящий.

«Время от времени пробегает леденящая мысль о конце мира, и все с ужасом прислушиваются к страшному известию…» Не вернула ли нас советская власть в то время, о котором пишет Яков? Если подумать, строгие формы Средневековья родились из доклассического периода греческого искусства; их упрощенчество и целеустремленность убили живое искусство Византии. Советская эпоха Возрождения смотрит на нас лицами черных квадратов, крученые формы барокко упростились до винта спирали. Эстетика скудных средств. Новое Средневековье.

Демоническая епархия

Больницу закрыли на карантин, в отделении остались одни хроники. О них пекутся медсестры и санитары. От нечего делать Арон занялся писательством.

«Из кабинета проще выйти в ZOOM, нежели в туалет. Для эфира скафандр снимать не надо. А чтобы пописать, надо снять все: пластиковый шлем, защитный халат, бахилы, короче, полностью раздеться, после чего облачиться во все чистое и надеть новую маску… С утра до 12 не пью. В обед проделываю вышеописанную процедуру, пью кофе и курю первую трубку, не покидая кабинета. Даже в сад лень выйти.

Тесты, к радости сотрудников и их семей, оказались отрицательными. Может статься, что первый царь Давид банально грипповал, у второго вообще ничего не было. Вернул Христов к Давидам. Но, видать, поотвыкли они друг от друга, и взялись лаяться. Мол, они, иудеи, соблюдали карантин, а христиане – нет. На что те отвечали: „Мы – целители, а вы бесчувственные эгоисты. Мы ужаснулись, прочтя 13-ю главу Левит: ῾У прокаженного, на котором язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт, и кричать: нечист! нечист!᾿. Во все дни, доколе на нем язва, он должен жить отдельно, вне стана жилище его!“ Изолировать, а не исцелять – вот ваш иудейский девиз! Мы же, когда Ирод Антипа перенес столицу к Тивериадскому озеру, пришли братьям на помощь. У озера распространилась малярия. Римлянам было наплевать – им давай прибыль! Засаливай рыбу, а они будут продавать ее по всей империи. О прокаженных никто не заботился, поэтому рыбаки стали нашими учениками и подопечными. Любовь давала нам силу, и мы не заражались».

Серега с Эфраимом сдружились против иудеев, из образа их не выведешь, пора возвращать их в „Дипломат“, – решил я. Однако в „Дипломате“ между ними тотчас произошел раскол, о чем сообщила Эсфирь, пожилая добросердечная соцработница: „Серега принимает Эфраима за Понтия Пилата, ждет казни, перестал есть, а он и без того кожа да кости… Эфраим ест за двоих, но выглядит еще хуже. Доктор, или вразуми их, или забери назад!“

Попробовал вразумить.

Эсфирь в зумах не понимает.

Тогда скайп.

Темная комната, две кровати. Сергей, не глядя в экран, плетет косичку из длинной бороды. Эфраим, действительно, выглядит «еще хуже». Взгляд лихорадочно бегает, руки трясутся. Меня не узнает. Нормально. В скафандре я и сам себя не узнаю.

Эсфирь: Ребята, посмотрите, кто пришел! Это ж ваш любимый доктор Арон!

Я (Эфраиму): Признайся, ты Христос или Понтий Пилат?

Эфраим (бормоча себе под нос и просовывая кончик косички в аптечную резинку):

Посидели бы вы, доктор в одном изоляторе со лже-Спасителем, запросились бы к римлянам. Этого фаната-недоумка давно пора распять.

Серега (вставая с постели): Понтий, я готов. Распнешь – воскресну, а ты всяк сдохнешь.

Эсфирь: Мальчики, вы ведь любите всех… и никому не желаете зла.

Серега (Эсфири): Мальчиками нас звала мать наша, пресвятая богородица Мария, а вы, Эсфирь, отсекли голову Аману и кормите весь „Дипломат“ его ушами!

Эсфирь: Но это же традиционное праздничное печенье на Пурим!

Серега (мне): Вели руководству заменить Эсфирь на Марию Магдалину. Пусть покается.

Эсфирь (мне): Марию Магдалину к ним не приставят. Она ж молодая женщина…

Я: Эфраим, ты-то ведь ешь из рук Эсфири, поделись с тезкой.

Серега: И преумножатся хлеба…

Эфраим: Удвоим волшебную силу!»

– Арон, спасай Эсфирь! Иначе через две недели она появится в «Эйтаним» в образе Марии Магдалины… с ушами Амана.

Арон ее не слышит. Перезвонит, как только вылезет из скафандра.

Продолжает писать.

«Клиника мессианского бредового синдрома налицо: идея величия в форме присвоения сверхъестественных божественных полномочий, а в затяжном случае – полное перевоплощение в персон божественных (бог, Иисус Христос, дева Мария, Христова невеста, ангелы, апостолы, пророки и пр.) или же в демонических (дьявол, антихрист, ведьма, сатана, лжепророк, нечистая сила, колдун и пр.). Что ты на это скажешь?»

«Ничего. Могу передать привет от Якова Абрамовича Канторовича! Как раз сейчас читаю про демоническую епархию и роде деятельности всех ее разрядов.

«На первой ступени – падшие ангелы и ложные боги, на второй – ложные оракулы, духи лжи, на третьей – изобретатели всяких зол, четвертая, начальником которой состоит Асмодей, производит преступления и злодеяния, пятая, шеф которой Сатана, состоит из обманщиков, фокусников, которые главным образом служат занимающимся магиею и чародейством. Шестая – из демонов, имеющих власть над воздухом и действующих в области облаков, бурь, громов и молний, их шеф Meresin. Седьмая – из фурий, сеющих повсюду зло, раздоры, грабежи, пожары, войны, разорение, их шеф Abbadon. Восьмая – шпионы, лжесвидетели, лживые обвинители, их шеф Astharoth. Девятая – соблазнители, искусители, коварные устроители западней и козней».

Вместо того чтобы поинтересоваться, кто такой Яков Абрамович Канторович, Арон пересылает чье-то письмо про COVID-19.

– Все, дышу. Письмо прочла?

– Да. Особенно понравилась последняя фраза: «Ешь шоколад, а по ощущениям – картон. Мозг обманут». Похоже, демоническая епархия интернета обманула мозг коллективного бессознательного. Раньше в изолятор отправляли выборочными партиями: евреев как носителей вредной крови, диссидентов как носителей чуждой идеологии… А теперь за COVID-19 – всех без разбора.

– Миллионы больных и сотни тысяч умерших – не измышления ВОЗ!

– Испанка унесла от 50 до 100 миллионов жизней. Среди них и Шиле, и Климт, но мы помним их, а не эпидемию… Кончится COVID-19, объявится что-то еще.

– Заговор демонической епархии?

– Нет. Нормальный процесс оглупления. В истории человечества такое случалось не раз. Не все родились в эпоху Леонардо.