Текст книги "Несовершенное – значит человеческое. Этюды из психотерапевтической практики"

Но я сейчас совершенно далека от критики родителей, потому что способность искренне любить ребенка, ничего особо от него не ожидая и просто наслаждаясь общением с ним, мало кому дана. И это не вина большинства родителей, а, скорее, их беда. Меня больше занимает, как, уже став взрослым, думающим и ищущим человеком, справиться с родительским «наследством» и открыться своим чувствам к другому…

Продолжением психодраматической работы с Константином становится поочередный разговор с «фигурами» его родителей, – так как диалога у маленького ребенка с родителями в свое время практически и не было: они решали, он молча терзался тяжелыми чувствами. Отсутствие связи с родителями обусловило и нынешнее отсутствие должной связи между «внутренними фигурами» Константина («внутренний ребенок»/«родительские фигуры»).

Понятно, что некий важный внутренний закон и конвенциальная мораль вообще запрещают нам осуждать и как-то очернять людей, давших нам жизнь. Но разговаривать с ними, выражая весь спектр разных чувств, нам никто не может запретить.

Вспоминаем отца, который говорил вроде бы правильные слова: «Я тебя никому не отдам, ты останешься со мной». Но вспомним, как он это делает (я эти ощущения прочувствовала «внутри» роли). Вся его интонация полна какого-то грустного бессилия и неверия самому себе. В этом нет активности, энергии защиты ребенка. В то же время наш герой, как и положено мужчине, идентифицирует себя именно с отцовской фигурой: он свое первое послание в констелляции («К черту все отношения») говорит именно из того места, которое позже оказалось местом отца. И взрослый Константин может теперь выразить к отцу свое отношение.

Это могло бы быть примерно так: «Что же ты боишься? Защити меня по-настоящему, по-мужски! Скажи свое крепкое мужское слово моей матери! Я не чувствую твоей любви и поддержки по-настоящему!» В ответ на эти упреки отец бы мог признаться, что он реально пасует и боится властной жены, боится, что если будет решительнее, то она разозлится и уйдет вообще. А он останется один. Сын же мог бы ответить что-то вроде: «Папа, мы с тобой вместе, два мужчины, и мы поддержим друг друга. Я тоже не хочу вашей войны с мамой, мне страшно от этого. Давай ей скажем, что мы не хотим ее потерять, но оскорблять ни тебя, ни меня не позволим».

В этом диалоге сразу могут решаться несколько задач. Отреагируется досада и обида на отца, а значит, за этими наслоениями откроется доступ к более глубоким взаимным чувствам. Фигуры выражают поддержку друг другу, а также честно признаются в своих одинаковых потребностях: не потерять маму и жену, желание быть вместе.

Из этой солидарной позиции далее нужно строить диалог с мамой. У мужчин нашего времени есть очень часто огромный бессознательный страх перед женским. Истоки в так называемом тяжелом материнском комплексе, который в итоге работает как гремучая смесь страха, враждебности и зависимости от женщины, с ожиданием от нее как спасения, так и страшной кары. Эти сложные образы, тревоги и ожидания носят скорее архаический характер и мало связаны с реальной женщиной. Но мы этого не осознаем. Выражение своих искренних чувств к маме – страха, зависимости и потребности в ее доброте и тепле – также обычно очень «очеловечивает» все фигуры и создает другое – новое – чувство связности.

В итоге такой встречи и сближения, взаимной теплоты и опознавания общих желаний собственных внутренних персонажей у человека, как правило, нарастает ощущение гораздо большей своей наполненности, крепости, и вместо детского состояния «дайте или я уйду!» возникает гораздо более сильное взрослое желание и возможность говорить, прояснять, выражать согласие или несогласие. Но оставаться в контакте, а не исчезать со словами «К черту такие отношения!».

Итак, тезис «улучшить отношения с собой» означает, как мы видим, следующее: отыскать наших внутренних персонажей, дать им проявить себя, вступить в старые, конфликтные переговоры, и найти для них новую, искреннюю, честную точку согласия или выбора.

Глава 10. Сын за отца

Должны ли мы жить так, как нам указали своим примером – зачастую близким к подвигу – наши родители? Следует ли нам воплощать в своей собственной судьбе те образцы нравственности, силы, человеколюбия, стойкого преодоления всех препятствий, которые они нам передали, завещали примером всей своей жизни? Можем ли мы снизить планку, стать не таким, как они ожидали? Эти нелегкие вопросы жизнь ставит перед многими людьми, и никакого универсального «правильного» ответа на них нет…

У меня на приеме сидит мама молодого человека, которая умоляет пообщаться с ее сыном двадцати одного года. Сама женщина – лет сорока, яркая, умная, похоронившая мужа и отца своих двоих детей, – пережила немало боли, но сумела выстоять. Организовала за последние годы несколько успешно работающих бизнесов, чем не кичится, а только вскользь упоминает, и то в ответ на мои вопросы. Сыну, о котором идет речь, и дочери, немного помладше, отдает все что может, но вот найти подход, «коридор» к душе сына ей не удается. Общение их вежливое, но… Парень закончил в столице университет, вернулся домой и впал в праздное ничегонеделание; только общается с ребятами по вечерам, а днем спит или часами сидит за компьютером. Апелляции к совести, долгу – «нужно работать и помогать тем самым матери и старым бабушке и дедушке» – ни к какому результату не приводят. Очень распространенная сегодня жизненная ситуация среди молодых людей, особенно из обеспеченных семей. Но, думается, внутренние причины и мотивы безделья, апатии, крайне вялой мотивации, все-таки у всех разные.

Соглашаюсь на встречу с сыном, хотя предварительно прошу уточнить, хочет ли он сам встречаться с психологом. Диалог, к которому кто-то приведен насильно, обычно ничем не заканчивается. Получаю ответ, что готов и хочет…

Молодой человек, симпатичный, хорошо одет, держится с несколько показной уверенностью. В качестве задачи, «запроса», как мы говорим, заявляет ту же, что и мама тему: «Не работаю, с вечера думаю, что завтра точно начну что-то делать, а утром неохота вставать, как будто нет сил, иногда как бы что-то побаливает. К вечеру прихожу в тонус, иду гулять с ребятами, возвращаюсь поздно, а утром все продолжается по кругу».

Звучит вроде бы легкое самоосуждение, но какое-то стертое, невнятное.

Начинаем реконструировать историю его недолгой жизни. Беседовать очень трудно. «Учился, гулял, никаких талантов и способностей в себе не обнаруживал», – это произносится за пять минут. А все поле внутренних переживаний, мыслей, ожиданий, мечтаний пока остается «за кулисами». Причем даже не потому, что парень закрыт, а просто навыка саморефлексии у него практически нет. Почти на любые вопросы: «А какой ты? Каким ты себя ощущаешь рядом с друзьями? В чем ты от них отличаешься? В чем твоя сила?», – самый частый ответ: «Не знаю, я никогда над этим не думал». При этом парень неглуп, смышлен, но мыслит только внешними категориями: «Я худой, нет мускулатуры, я нормально учился, я не знаю, что мне сейчас делать». Из чего я делаю вывод, что и ближайшее окружение (мама, другие родные) о внутренних материях, видимо, практически и не разговаривают. Есть «понятный» сценарий – учеба, работа, стремление к повышению благосостояния, поддержка близких, – что же тут еще обсуждать?

Злюсь на себя, что согласилась работать со столь юным созданием: дети и подростки – совершенно не моя компетенция. Но, видимо, периодически испытывать бессилие суждено любому специалисту, и конечно, мне это тоже необходимо, чтобы, во-первых, сильно не возгордиться и не стать считать себя всезнайкой, а во-вторых, поскольку ничто так не побуждает к дальнейшему поиску, как ощущение, что не получается…

Совершенно ясно мне пока одно: есть некая внутренняя фигура, скорее всего, фигура-комплекс, которая блокирует благие намерения молодого человека и хочет чего-то другого.

Самым важным, близким и дорогим человеком для мальчика был отец. Был, потому что очень рано и скоропостижно умер от сердечного приступа. Сыну было тогда шестнадцать. Спрашиваю:

– Как все случилось? Что ты чувствовал тогда?

– Шок. Что-то как будто упало и оторвалось в животе. Но я понял, что ничего не поделаешь, и стал жить дальше.

Фразу произносит быстро; чувствую, что очень хочет «проскочить» этот период. Аккуратно все же задаю еще один вопрос, мягко и сочувственно:

– И как тебе стало житься, когда не стало папы?

И тут прорывается огромная боль. Мальчик начинает плакать, тут же закрывать и прятать лицо, явно стыдясь своих чувств, и умоляюще говорит:

– Пожалуйста, не нужно больше об этом…

Такое ощущение, что нашла выход, крошечный «коридор», невыносимость и энергия, которая пять лет копилась у него в душе. Делаю долгую паузу, позволяю чувствам хоть сколько-то выйти, но Эго-сознание моего клиента очень стыдится их и опять блокирует…

К следующей нашей встрече прошу его, насколько это возможно, осознанно направить внимание на воспоминания о детстве и о разных эпизодах, связанных с отцом; просто позволить различным впечатлениям «всплыть» на поверхность. Он «приносит» на встречу очень мало конкретных эпизодов, но зато много общего ощущения тепла и любви: дурачение вместе с отцом, ежедневная острая радость от его возвращения с работы. «Я всегда, даже когда уже стал большим, бежал в коридор и повисал у него на шее, а он довольно смеялся»…

Прошу: «Расскажи мне, а какой он вообще был человек?» В ответ слышу абсолютно идеализированное, без единой помарки представление об очень сильном, волевом, фанатично любившем свою работу человеке, который был мужественным и сильным на работе и мягким и теплым дома. Слышу в словах мальчика огромную гордость, восхищение безупречным образом. Но из самого факта скоропостижной кончины от инфаркта довольно молодого мужчины я уверенно предполагаю, что была и закулисная часть истории, какой-то сильный стресс, который человек просто не смог пережить. Аккуратно «копаю» вглубь… Парень неохотно и очень коротко говорит, что отец превысил на работе «какие-то полномочия», провел под следствием полгода, после чего на работу больше не вернулся. Очень тосковал по ней, пытался найти себя в каком-нибудь бизнесе, но умер…

Что я из этого понимаю? Что человек, скорее всего, был гиперответственный и властный, границ, меры не чувствующий. Это типичный случай так называемой инфляции Эго, то есть некоей формы высокомерия и превосходства, когда мы слишком много «берем на себя», часто при этом неосознанно обесценивая, унижая кого-то или как минимум всем не доверяя и стремясь все проверить и проконтролировать. Именно люди такого типа чаще всего приобретают сердечно-сосудистую патологию и, соответственно, склонность к инфарктам и инсультам. Очень часто они имеют довольно четкий кодекс «правильного» и «неправильного», несгибаемую уверенность в собственной правоте; если это мужчина, то весьма банальный и расхожий набор патриархальных установок. В этом веками устоявшемся кодексе мужчина должен быть сильным, всех обеспечить, никогда не плакать, не жаловаться, не проявлять «слабости», быть эдаким «железным Феликсом». И этот миф – и ориентир, и проклятье большинства мужчин. Проклятье потому, что в его рамках практически ничего нельзя чувствовать, только делать полезное, держать лицо, удар и иметь толстую непроницаемую «кожу». В этом мифе вообще нет места душе, и она за это мстит…

Но вернемся к нашему мальчику. Весь этот прекрасный «джентльменский набор», понятное дело, он вместе с идеализацией отца «присвоил» себе. Спрашиваю: «А что ты должен сделать в жизни, как ты думаешь?»

В ответ – набор грандиозных супермасштабных самоожиданий: «Я должен сделать счастливой маму, сестру, чтобы у них все было, сестру выдать замуж и организовать достойную свадьбу, еще полностью обеспечить стареющих бабушку и дедушку. И я должен стать еще сильнее, чем папа – или министром, или вообще Президентом». Говорит и сам верит…

Весь этот список к каким-то реальным планам не имеет никакого отношения. Проверяю – прошу визуализировать эти «наполеоновские» мечты как некий путь. Для меня он был бы похож на долгое и трудное восхождение на Эверест, с тяжелым дыханием, иссякающими силами, истертыми в кровь ногами и сияющими, манящими недосягаемостью прекрасными вершинами. Но это – мой образ. Парень говорит другое: «Ну, это несколько ступеней, две, три – и все; ступени такие большие, удобные, белые, подняться по ним легко». Но говорит он это «из ума», а образа как такового не видит… Это важно, потому что образ никогда случайным не бывает, он исходит из глубин души, а вот идеи и соображения нас как раз очень часто дезориентируют, являясь, как правило, некими ментальными общепринятыми клише.

Увидев такую грандиозность внутренних «должен» нашего молодого человека, мы уже совершенно четко понимаем, что является причиной его апатии и безволия. Дело в том, что психика неизменно работает по принципу полярностей. Это значит, что если наше Эго перфекционистски уповает и рассчитывает на немыслимые высоты, другая часть психического, бессознательная, ровно с той же силой начнет оттягивать нас в противоположную сторону. В данном случае – от «должного» всесилия к апатичному бессилию. На каждое «должен» обязательно находится свое «не могу» или «не хочу». Психике важна умеренность, баланс. В зонах безупречности и совершенства людям не дано жить, там живут только Боги…

Дабы хоть немного «расшатать» прочную самоидентификацию сына с умершим отцом, «разделить» двух этих человек, мне нужно помочь парню построить между ним и отцом нечто вроде воображаемого диалога.

– Как ты думаешь, если бы папа успел что-то тебе сказать перед кончиной, что бы это было? Что он сказал бы тебе насчет того, как жить, что важно в этой жизни? К чему стремиться, чего достичь?

После серии «не знаю», «я никогда об этом не думал» потихоньку ответы все же появляются:

– Сынок, постарайся быть просто хорошим, честным человеком, добрым и порядочным, это – главное!

– А что он сказал бы о твоей ответственности перед близкими?

– Он сказал бы: «Помоги им по мере возможности» (Yes-s! Ура! – появляется понятие «мера», возможность», а не «должен», «обязан во что бы то ни стало»).

– А как он на тебя смотрит? Что выражает его взгляд, интонация, какие чувства к тебе?

– Он меня очень любит и… прощается, – дрожащим голосом говорит мальчик.

– Попрощайся и ты с ним, – прошу я. – Может тебе тоже хочется что-то важное сказать или ответить ему?

– Я люблю тебя, – шепотом, со слезами говорит мальчик. – Я никогда тебя не забуду…

Делаем паузу, даем возможность чувствам уложиться, разместиться внутри, уважительно их не торопим…

– Скажи, значит, ты все же не должен быть мужем своей маме, отцом своей сестре, сыном своим бабушке с дедушкой? Ты не должен быть своим отцом?

Изумленно смотрит на меня:

– Нет, не должен…

В это время с полки на стене вдруг падает какой-то листочек и как маленький фейерверк кружится над нашими головами…

– Смотрите, это ведь Знак! – говорит парень понимающе и успокоено.

Наверно, да! Здорово, что ты умеешь придавать значение таким совпадениям…

Глава 11. Ужасная мать

Самой сердцевиной психотерапии, главной «мишенью» работы с человеком по освобождению его души от бесчисленных страданий являются его отношения с матерью. Опытные клиенты сами часто с горькой иронией прямо так и спрашивают: «Ну что, опять с мамой будем работать?»

Банальных объяснений (что мама для любого человека в детстве – это целый мир, главный человек, та, которая своим отношением к ребенку заложит в него и ощущение самоценности, и «карту жизни») постараемся избежать. Перейдем сразу внутрь человеческой души. Дело в том, что в центральной ее части – там, где находится наша подлинная Суть (или самость, как говорят аналитики), – есть два полюса или «места», одно из которых заполняется самоощущением ребенка, а второе – неким образом Другого, и конечно, в первую очередь – мамой. В младенчестве границы между этими двумя позициями нет, мы находимся в теснейшем симбиозе: я голоден – и мне откуда-то полагается молоко, я плачу – и меня тут же окутывает тепло и укачивание, то есть моя детская потребность и некто, ее немедленно удовлетворяющий, как бы сливаются… Но такое идеальное положение дел сохраняется недолго.

Даже если мать – само внимание и неотступно присутствует рядом (что часто затруднено), она должна уметь «угадывать», «расшифровывать» значение крика ребенка. Этих значений как минимум четыре: накорми меня, возьми меня на руки, переодень меня, уложи меня спать. Ребенок же в свою очередь «считывает» и должен «угадать», что означают жесты, движения, выражение лица матери – заботу, беспокойство, раздражение… Жан Пиаже, признанный авторитет в области детской психики, считал, что если такие взаимные «угадывания» успешны, то младенцы наполняются своей ценностью, и мать, будучи внешним объектом, включается в состав психики как поддерживающий, надежный внутренний объект. При взаимном нарушении «угадываний» в системе значений наступает хаос и вместо ощущения надежности и безопасности начинает формироваться тревога неопределенности.

Убеждена, что такое развитие происходит в огромном количестве случаев. Постепенно сознание (Эго) ребенка начинает отличать себя от мамы, обнаруживать, что их «хотения» далеко не всегда совпадают, а часто – и противоположны.

Теперь попробуем отойти от прописных истин, неких идеализированных инфантильных представлений о том, что мама – это тот, кто всегда нас любит больше, чем кого-либо другого, тот, кто всегда поддержит, кто желает нам только добра. Потому что все это – только образ. И то откровенно половинчатый. Потому что так называемый архетип матери (то есть некая универсальная природная материнская энергия), как любой другой архетип, биполярен. А значит, включает в себя полюса «Добрая мать» и «Ужасная мать».

Про «добрую», думаю, все понятно, а вот на темном полюсе остановимся поподробнее. Дело в том, что мы, точнее наши допотопные (простите!) моральные установки, диктуют, что Мать – это святое (то есть надчеловеческое), почему-то игнорируя ее вполне земное происхождение, то есть игнорируя и вытесняя весь спектр «земных» чувств, среди которых есть и жадность, и ревность, и властность, и равнодушие, и злопамятность, и мстительность, и соперничество и т. д. И это все – то, что матери испытывают к детям; это и есть та правда, которая невозможна и неприлична. Как много бы поменялось судеб, если бы эту правду про своих матерей и про себя – как мам уже своих детей – мы могли бы осознать и вместить в свои представления! Если бы нас кто-нибудь научил читать и понимать сказки и мифы символически! Тогда бы нам стало ясно, что черты мачехи, ведьмы и колдуньи – это тоже аспекты материнского архетипа. И поскольку олицетворяющие эти черты «внутренние фигуры» находятся в бессознательном, то есть практически неконтролируемы, их воздействие на наши поступки подчас очень мощное. Уверена, что у самого читателя есть масса примеров возмутительного, неадекватного, безжалостного поведения чьих-то матерей.

Как же нам справиться с печальным наследием так называемого негативного материнского комплекса? Возьму в качестве примера лишь один частный случай, хотя не хватит жизни, чтобы описать массу аналогичных…

На приеме молодая женщина тридцати двух лет. Толковая, с хорошей, грамотной речью, очень интересная внешне, за плечами несколько лет работы с другим аналитиком. Говорит мне, что за эти годы им удалось справиться с множеством детских болезненных переживаний и она достигла некоей «статичности, относительной гармонизации» внутри себя, но нет позитивной динамики, не удается найти удачного, подходящего, настоящего партнера: «У меня болезненный сценарий: выбираю мужчин, которые не готовы к семье, к постоянным и единственным отношениям. Обвиняю в этом обычно себя».

За плечами один брак, который Алла (назовем девушку так) сама прервала, так как «переросла бывшего мужа». Далее была серия недолгих отношений то с женатыми мужчинами, то, мягко говоря, со странными, в том числе с мужчиной с подтвержденным психиатрическим диагнозом. Про эти отношения девушка с печальной ироничной улыбкой говорит: «Здесь уж совсем все было "нарядно"»… Последние отношения казались здоровыми, мужчина был существенно старше, заботился, существенно помогал материально, но потом неожиданно охладел и исчез…

Любая подобная история с систематическими повторениями обманувших, предавших, неадекватных партнеров всегда говорит о наличии внутри у человека некоей фигуры, конечно, неосознаваемой, которая не хочет или против установления реально близких отношений. Это в данном случае и есть фигура, связанная с материнским комплексом.

Вы можете спросить: а при чем тут мать, если идет речь об отношениях с мужчинами? А при том, что если мы очень старались всегда быть хорошими девочками (мальчиками), то мы всенепременно «вобрали» в себя, во-первых, все материнские критерии и оценки, а во-вторых, зависимость от этой фигуры. А это всегда измена, игнорирование собственных желаний и ощущений, вообще отсутствие права верить себе и ценить собственные желания.

Вернемся к нашей девушке. Начинаю исследовать ее историю жизни и воспитания в детстве. Мама была строгая, требовательная, боялась избаловать. Отец пил (что очень часто бывает при властных сильных женах), и в раннем детстве девочки мама рассталась с ним. Алла очень грустила, что у нее не стало папы, но это осознавалась не как грусть по собственному отцу, а как острое желание иметь папу вообще. Поэтому девочка с большим воодушевлением восприняла знакомство мамы с новым мужчиной, ее замужество, и немедленно стала называть мужчину «папой». Далее происходит страшное, об этом даже писать трудно. Желанный отчим, возможно приняв приязнь ребенка за абсолютную доступность, несколько лет (!) занимался сексуальными домогательствами, подвергая девочку насилию в отсутствие дома матери. Девочка терпела, от мамы скрывала, боясь ее расстроить и вообще боясь пожаловаться.

Можете себе, если воображения хватит, представить, что должна испытывать все это время девочка по отношению к отчиму, а еще в большей мере – к себе?! Психика детей почти всегда оправдывает близких, «покупает» приемлемость и авторитетность родных ценой ощущения своей собственной виновности или никчемности. Эта та жертва, которую мы приносим, чтобы побыть еще хоть сколько-то с иллюзией любимости…

Слушаю, как девушка «спокойно» рассказывает о травме такого масштаба; у меня все внутри аж дрожит от гнева в адрес «папаши», да и «мамаши», которая выбрала для себя ничего не почувствовать и «не знать». Что должно было сформироваться внутри у девушки? Какая фигура-комплекс констеллироваться? Эта та фигура, которая всегда готова быть брошенной, использованной, претерпевающей насилие любого характера (физического, эмоционального). В психике «проторивается» эдакая дорожка бессилия и невыносимости, которые нужно терпеть. Этот комплекс, будучи «выучен» и отыгран, и в дальнейшем «желает» только одного – повторения. В нем содержится огромная энергия (подавленного гнева, ярости, отчаяния, желания отомстить), которая никуда не выпущена, и потому комплекс проигрывается опять и опять. Именно в выборе «неподходящих» партнеров, с которыми жить и иметь реальную душевную близость невозможно. Потому что их, этих мужчин, выбирает комплекс. Ему надо как бы подтвердить свою правоту: вот видишь, верить никому нельзя, все равно обманут, предадут, женятся на других или окажутся подлецами. Это «предчувствие» у девушки теперь есть всегда, в каких бы отношениях она не состояла.

Работаем пару месяцев. Пытаемся почетче очертить этот автономный комплекс, отделить его от Эго; пытаемся исследовать, как он вмешивается и оказывает влияние на ежедневную жизнь… Девушка становится постепенно все увереннее, покрепче внутри. Наступает день, когда она, приехав ко мне на очередную встречу, буквально влетает в кабинет вся в эмоциях со словами: «Лена, вы не представляете, что я творю со своей жизнью, я сама себя не узнаю!»

Рассказывает что «вдруг» нашлись силы, она приехала к матери с отчимом и сумела им обоим все-все высказать: припомнила все, что вытворял отчим в ее детстве, как за нее абсолютно некому было заступиться. Вылила свой гнев, обвинения, боль… Но дальше снова наступил шок: по реакции матери Алла поняла, что мать все знала! И – зная – продолжала жить с этим мужчиной! Плюс к этому она долгие годы умудрялась перекладывать на дочь и свои собственные дочерние обязанности: Алла уже в детстве (в 7 лет!) вынуждена была ухаживать за лежачей бабушкой (матерью мамы), а сейчас носится целыми днями с умирающим дедом, в то время как матери абсолютно на него наплевать («Сдай его в приют!»).

Я очень активно поддержала девушку: это реально крайне важно, что прорвалась наконец-то наружу ее ярость и правда. Иначе бы они, продолжая копиться внутри, просто бесконечно разрушали бы ее самооценку, отношения с другими людьми; далее этот заряд мог бы «спуститься» и на соматический уровень, вызвав какое-нибудь заболевание. Говорю ей: «Ты просто умница! Я так горжусь, что ты смогла им все это высказать! Ты прямо-таки совершила революцию!»

Она слушает и потихоньку расслабляется, а потом задает вопрос: «Лен, но теперь мне нужно понять, а кто же такая моя мать? Моральный урод или кто? Я не могу ее простить и принять то, что все это было с ее молчаливого согласия, «незамечания»».

Я понимаю, что теперь свою работу хочет выполнить ее внутренняя рациональная функция – функция осознавания, понимания; ей придется серьезно перестроить некую предыдущую картину мира, ни больше ни меньше. Потому что в предыдущей – «плохой» – картине мира какой-то не такой, достойной унижения и предательства, была сама Алла, а теперь акценты следует переставить… Я не нахожу ответа на вопрос: «Кто моя мать?», который бы сейчас прозвучал уместно. Хотя на языке, конечно, крутится слово – «чудовище»… Сейчас важно не шарахнуться в противоположную сторону, а попробовать осмыслить, какой же анамнез матери привел ту к такому бесчувствию по отношению ко всем родным людям (родителям, дочери). Из того, что знает дочь, таких объяснений не находится. Но сейчас важно хотя бы просто перенести акцент размышлений Аллы в другое поле, в осознание того, что это не с ней, а с ее мамой все очень плохо.

Что же касается идеи «нужно простить», то я полагаю, что эта задача сейчас неверна. Потому что в данный момент для движения моей клиентки по жизни очень важна эта энергия гнева. Именно наша злость является самой мощной психической силой, с помощью которой свершаются как решительные перемены во внешнем мире, так и наши внутренние трансформации. Нам нужна сила, чтобы пробить скорлупу привычной идентичности изнутри и родиться в некоем новом качестве. Очень часто гнев нужен для задачи сепарации от родителей и сепарации Эго от родительского комплекса.

– А что тебе сейчас хочется в отношении матери? – спрашиваю.

– Не видеть ее; как можно меньше соприкасаться; перестать изображать, что мы с ней дружная семья».

Вот это «хочется» и есть истинная правда души актуальная сейчас, и этот вектор энергии очень ценен.

– Знаешь, я убеждена, что тебе не нужно ни прощать ее сейчас, ни забывать то, что ты поняла про нее! – говорю я Алле, подкрепляя ее право быть собой настоящей и руководствоваться своими честными чувствами.

Теперь нужно время. Возможно, немало, чтобы обнажившаяся истина уложилась в душе, начала корректироваться прежняя система представлений.

Жизнь продолжала идти, и на фоне этих процессов у Аллы произошло новое знакомство с мужчиной, реально отличающимся от предыдущих партнеров – вдумчивостью, теплотой, заботливостью, способностью слышать и вести диалог. Конечно, и здесь есть «обременяющие» обстоятельства: огромная его занятость бизнесом, наличие маленькой дочери от предыдущего брака, большая внутренняя ответственность мужчины перед своими «долгами». Но никакой идеи про встречу с «принцем», слава Богу, у моей девушки уже давно нет. Важно сейчас развивать отношения не от имени фигуры прежней напуганной, зависимой девочки, постоянной боящейся, что ее бросят (комплекса), а от имени новой, набирающей свою силу, здоровой части взрослого Эго, извлекшего уроки из прежних отношений, пытающегося держать баланс между тем, чтобы вкладываться в отношения, и тем, чтобы брать от них, с избеганием полярностей типа «все или ничего». Задача будет нелегкой, и сколько-то еще мы с Аллой пройдем по этому пути вместе…