Текст книги "Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской"

Разорванные «Кондиции»

Видимо, Тайный совет полагал, что Анна будет настолько рада открывшейся ей возможности, что не станет привередничать и согласится на все условия. Условия эти изложили в так называемых «Кондициях».

По поводу их содержания в Тайном совете шли споры. Голицын предлагал ограничить монарха властью Парламента или Государственного совета, как это было сделано в Англии.

Другие – взять пример с Польши, избиравшей своего монарха. Некоторые выступали за создание аристократической республики. Самый популярный проект, который поддержали 364 человека, предусматривал создание «Вышнего правительства» из 21 человека и выборность членов этого правительства, сенаторов, губернаторов и президентов коллегий второй палатой из 100 человек. Но в этом проекте вовсе упразднялся Верховный тайный совет, поэтому большинство самих «верховников» выступили против него.

В итоге решили, что без согласия Тайного совета монархиня не может начинать войну или заключать мир, вводить новые подати, жаловать в чины выше полковника, отнимать дворянское звание, жизнь или имущество дворян, жаловать вотчины и деревни, производить в придворные чины и… тратить государственные доходы на личные нужды. Таким образом, совет хоть и не вводил конституционную монархию, но все же оставлял за собой важнейшие политические ниточки, не отдавая их в руки монархини.

Позже это изменится. Вот, например, как Сергей Сергеевич Ольденбург, биограф Николая II, будет описывать круг полномочий монарха на рубеже XIX и XX веков: «„Российская Империя управляется на точном основании законов, от Высочайшей власти исходящих. Император есть монарх самодержавный и неограниченный“, – гласили русские основные законы. Царю принадлежала вся полнота законодательной и исполнительной власти. Это не означало произвола: на все существенные вопросы имелись точные ответы в законах, которые подлежали исполнению, пока не было отмены… Но право издавать законы нераздельно принадлежало царю. Был Государственный совет из высших сановников, назначенных туда государем; он обсуждал проекты законов; но царь мог согласиться, по своему усмотрению, и с мнением большинства, и с мнением меньшинства – или отвергнуть и то и другое. Обычно для проведения важных мероприятий образовывались особые комиссии и совещания; но они имели, разумеется, только подготовительное значение.

В области исполнительной власти – полнота царской власти также была неограничена. Людовик XIV после смерти кардинала Мазарини заявил, что хочет отныне быть сам своим первым министром. Но все русские монархи были в таком же положении. Россия не знала должности первого министра. Звание канцлера, присваивавшееся иногда министру иностранных дел (последним канцлером был светлейший князь А. М. Горчаков, скончавшийся в 1883 г.), давало ему чин 1-го класса по Табели рангов, но не означало какого-либо главенства над остальными министрами. Был Комитет министров, у него имелся постоянный председатель (в 1894 г. им еще состоял бывший министр финансов Н. Х. Бунге). Но этот Комитет был, в сущности, только своего рода междуведомственным совещанием. Все министры и главноуправляющие отдельными частями имели у государя свой самостоятельный доклад. Государю были также непосредственно подчинены генерал-губернаторы, а также градоначальники обеих столиц».

Это именно то, что называют «абсолютной монархией» – концентрация власти в одних руках, удивительная для Европы конца XIX века. Предпосылки для нерушимости и долголетия подобной системы заложили еще при Петре, но, как мы уже видели, сильно расшатались при более слабых его наследниках. Теперь же, при Анне Иоанновне, у России появился выбор, каким путем идти: вслед за Европой к конституционной монархии или к абсолютизму. И именно Анна сделала этот выбор.

* * *

Проект держался в тайне и поэтому вызывал большой интерес у дворянства, которому не посчастливилось войти в Тайный совет. Они не без оснований предполагали, что в результате этого соглашения их права будут ущемлены.

Тайный совет знал, что никакой поддержки при Дворе у Анны Иоанновны нет, но это знали и «оппозиционеры». И они скоро поняли, что могут опереться на Гвардию – Преображенский и Семеновский полки, бывших «потешных ребят» Петра, которые с петровских времен не просто личная охрана монарха, а его «кадровый резерв», откуда Петр набирал управленцев в провинцию или «чиновников для особых поручений» (капитаном Преображенского полка был, к примеру, Александр Румянцев – адъютант Петра, которому монарх поручил хитростью привезти из-за границы сбежавшего царевича Алексея).

Наконец около 2000 дворян созывают в Москву, собирают в Кремле, и они подписывают «Кондиции», подписала их и Анна, еще в Митаве. Пока все идет по плану Тайного совета. Испанский посол де Лириа записывает в своем дневнике: «Февраля 10-го прискакал из Митавы курьер с известием, что депутаты приехали туда 5-го числа и что царица не только приняла престол, но и подписала статьи, ей предложенные. Эта весть наполнила радостию всех тех, кои хотели управлять государством, как республикою, и на другой день издали манифест о ее восшествии на престол, с повелением молиться в церквах о ее здравии и все указы писать от ее имени».

Но гвардейцам удалось связаться с Анной, и она узнала, что если выступит против Тайного совета, то не останется без поддержки.

21 февраля она приезжает в столицу, фактически «под домашним арестом» – ее контакты стараются ограничить всеми возможными способами.

22 февраля совершается торжественное погребение Петра II. Анна Иоанновна остановилась в селе Всесвятском, она ждет торжественного въезда в Москву. Герцог Лирийский записывает в своем дневнике: «Между тем новая государыня жила в Всесвятском и, казалось, была довольна, что взошла на престол, она даже повелела, чтобы все дела шли так точно, как она подписала в Митаве. Но 23<-го> числа сделалось такое дело, которое заставило всех призадуматься. Вышед в переднюю комнату, она велела позвать к себе всех офицеров гвардии Преображенского полка, кои тут случились, и сказала им, что поелику Богу угодно было призвать ее на престол, то она желает быть их полковником, подобно своим предшественникам, и дала уже повеление объявить о том. Все офицеры пришли в восторг от сих слов и бросились лобызать руки нового полковника, орошая их слезами. Тотчас засим ее величество велела призвать к себе кавалергардов и сказала им то же, после чего была провозглашена полковником гвардии Преображенского полка и капитаном кавалергардов. Такая решимость удивила и поразила всех тех, кои не хотели видеть ее самодержавною, ибо в числе многих других их замыслов был и тот, чтобы царица не имела никакой власти над гвардиею; но когда она сделала это, то все замолкли и даже восхваляли ее за это».

Дворян опять собирают в Кремле, и они подписывают присягу государыне.

25 февраля в Лефортовский дворец на Яузе, где находилась Анна Иоанновна, явилась делегация под предводительством князя Черкасского и подала Анне челобитную, подписанную дворянами. В ней выражалось беспокойство относительно содержания «Кондиций». Авторы челобитной считали, что «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такия, что большая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства». Дворяне просили Анну созвать специальный совет для рассмотрения и анализа всех пунктов. Анна начертала на челобитной «Учинить по сему» и увела Тайный совет обедать.

Дальнейшие события описывал посол де Лириа: «Офицеры гвардии и другие, находившиеся в большом числе, и в присутствии царицы начали кричать, что они не хотят, чтобы кто-нибудь предписывал законы их государыне, которая должна быть такою же самодержавною, как и ее предшественники. Шум дошел до того, что царица была принуждена пригрозить им, но они все упали к ее ногам и сказали: „Мы, верные подданные Вашего величества, верно служили вашим предшественникам и пожертвуем нашу жизнь на службу Вашему величеству, но не можем терпеть тирании над Вами. Прикажите нам, Ваше величество, и мы повергнем к Вашим ногам головы тиранов!“»…

В тот же день, пока Тайный совет обедал, была составлена вторая челобитная, в которой Анну уже прямо просили «принять самодержавство, как ваши славные предки имели». И тогда она приказывает государственному канцлеру принести все бумаги, подписанные ею, как в Митаве, так и в Москве, и разорвать их на глазах у всех. «И тут дворянство и военные с громким криком радости стали целовать руки государыне, своей самодержице».

Разорванная рукопись «Кондиций»

Не меньший восторг вызывало это событие и век спустя, вот как описывает государственный переворот Анны писательница Александра Осиповна Ишимова, автор книги «История России в рассказах для детей», впервые изданной в 1837 году. Она начинает с того момента, когда Анна подписала «Кондиции»: «Сделав такие дерзкие предложения государыне, предки которой всегда пользовались неограниченной властью, избиратели могли опасаться ее несогласия, особенно если бы она заранее узнала об условиях избрания, и поэтому под страхом смертной казни было запрещено уведомлять о них императрицу прежде, чем приедут к ней отправленные депутаты.

Но, несмотря на строгое запрещение, нашлись люди, которые, чувствуя любовь к Отечеству и проявляя усердие, решили предостеречь государыню. То были: один из членов Верховного совета, великий канцлер граф Головкин и его зять, граф Ягужинский. Последний отправил к Анне Иоанновне своего адъютанта Сумарокова, который, несмотря на караулы, расставленные в разных местах по дороге к Митаве, успел проехать переодетый и вручить герцогине письмо своего генерала за несколько часов до приезда депутатов. Ягужинский в своем письме советовал императрице согласиться со сделанными ей предложениями и положиться во всем прочем на верных подданных, которые приложат все усилия, чтобы возвратить избранной государыне самодержавную власть ее предков.

Анна Иоанновна с точностью последовала усердному совету, ей данному, и на все желания приехавших депутатов дала согласие с таким полным спокойствием, что никто из них не мог вообразить, что оно было только внешнее. Государыня сумела поддерживать это внешнее спокойствие даже тогда, когда уже приехала в Москву: все противники считали ее совершенно довольной образом правления в то самое время, когда она со своими приверженцами тайно заботилась об его уничтожении. Кроме графов Головкина и Ягужинского, на ее стороне были: графы Левенвольды, барон Остерман, князья Трубецкой и Черкасский и множество других важнейших чинов государства, не говоря уже о дворянстве и народе, которые не хотели слышать о каком-либо ограничении всегда священной для них воли их государей. Но трудно было действовать усердным защитникам справедливости. Долгорукие, жившие во дворце, замечали малейшие поступки императрицы и почти никого не допускали к ней. К счастью, при государыне была племянница князя Трубецкого, девица Прасковья Юрьевна Салтыкова: через нее Анна Иоанновна имела связь со своими приверженцами и через нее 23 февраля, спустя восемь дней после своего приезда в Москву, получила известие о просьбе, в которой 276 подписавшихся человек умоляли государыню от имени всего народа принять самодержавие и тем самым возвратить подданным счастье повиноваться ей одной.

На другой день в 8 часов утра дворянство, отслужив молебен, приехало подтвердить свою просьбу лично перед государыней. Князья Долгорукие и Голицыны ужаснулись и не имели силы предотвратить бурю, собравшуюся над их головами: императрица, несмотря на все старания князя Василия Лукича удержать ее от свидания с дворянством, приказала допустить его к себе, с заметным удовольствием приняла просьбу, поднесенную князем Трубецким, внимательно слушала, когда ее читали, и тут же написала на просьбе: быть по сему. Тотчас после этого государыня приказала одному из своих приближенных принести бумагу, которую она должна была подписать в Митаве, и в присутствии всех разорвать и бросить ее. Приказание было исполнено, и вслед за тем была дана императрице новая присяга – как государыне самодержавной.

Так быстро совершилось в нашем Отечестве происшествие, которое снова доказывает вам, милые читатели, насколько единодушно русские были приверженны к своим царям».

Подлинник «Кондиций», действительно надорванный, почти разорванный на две части, до сих пор хранится в Российском государственном архиве древних актов.

Самодержица

Однако когда Ишимова переходит к описанию правления Анны Иоанновны, тон ее меняется: «Анна Иоанновна снисходительно отнеслась к своим противникам: никто не был лишен жизни, даже главнейшие из них, Долгорукие, были наказаны ссылкой. Князья же Голицыны были только удалены от двора и отправлены на службу в разные области Сибири. Такое снисхождение подавало русским надежду на кротость правления новой государыни, на ее материнское сострадание ко всем несчастным. Быстро разлилась эта радостная надежда по нашей обширной России, но недолго утешала ее: сердце Анны вскоре стало недоступно и для любви ее верных подданных, и для слез, проливаемых ими о потере своего счастья. Не думайте, однако, милые дети, что виной этого была Анна Иоанновна. Нет, она оставалась все так же чувствительна к судьбе своего народа, как была в начале своего царствования, но многое не доходило до ее сведения; главной же причиной всех бедствий России была излишняя доверчивость государыни к герцогу Бирону, доверчивость, во зло им употребленная».

И правда, редкий историк находит для Бирона теплые слова. Нередко вместе с Бироном они бранили и Анну. Выдающийся русский историк В. О. Ключевский говорил на своих лекциях: «Это царствование – одна из мрачных страниц нашей истории, и наиболее темное пятно на ней – сама императрица. Рослая и тучная, с лицом более мужским, чем женским, черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней и придворных приключений в Курляндии, где ею помыкали, как русско-прусско-польской игрушкой, она, имея уже 37 лет, привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточенной жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений. Выбравшись случайно из бедной митавской трущобы на широкий простор безотчетной русской власти, она отдалась празднествам и увеселениям, поражавшим иноземных наблюдателей мотовской роскошью и безвкусием. В ежедневном обиходе она не могла обойтись без шутих-трещоток, которых разыскивала чуть не по всем углам Империи: они своей неумолкаемой болтовней угомоняли в ней едкое чувство одиночества, отчуждения от своего Отечества, где она должна всего опасаться; большим удовольствием для нее было унизить человека, полюбоваться его унижением, потешиться над его промахом, хотя она и сама однажды повелела составить Св[ященный] Синод в числе 11 членов из двух равных половин – великороссийской и малороссийской. Не доверяя русским, Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезенных из Митавы и из разных немецких углов. Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении!».

В этом осуждении единодушны историки не только XIX, но и XX века. Сергей Германович Пушкарев, американский историк российского происхождения, автор «Обзора русской истории» 1953 года издания, «отделывается от Анны и от Бирона заодно» одним абзацем. «Новая императрица, грубая, необразованная, лишенная высших интересов и чувства долга, мало интересовалась государственными делами, отдала управление страной в руки окружающей ее кучки немцев, среди которых первое место занимал обер-камерген Яган Эрнст фон Бирон, ее фаворит, сын придворного конюха герцога Курляндского, превратившийся по милости Анны в „сиятельного графа“, а потом в „светлейшего князя Курляндского“, за него держались братья Левенвольды, а в компании с ними правили Россией двое сотрудников Петра – Остерман и Миних. Немцы, преимущественно остзейские, заняли множество должностей в дипломатии и в армии, а русские вельможи, особенно из старой знати, не только были отодвинуты на задний план, но подверглись прямым жестоким гонениям. Казни, ссылки или заключения в крепости постигли князей Долгоруких и Голицыных, казнен был среди других и кабинет-министр А. П. Волынский, осмелившийся критиковать всемогущих немцев. Канцелярия тайных розыскных дел (заменившая мрачной памяти Преображенский приказ, упраздненный при Петре II) „работала“ вовсю, по подозрениям и по доносам хватала, пытала, казнила и ссылала людей, которые осмеливались выражать недовольство правлением Бирона и его приспешников. В это время сама императрица развлекалась роскошными праздниками и забавами (вроде знаменитого Ледяного дома, построенного в 1740 году для празднования свадьбы придворного шута). На устройство этих праздников и на подарки любимцам Анна щедрой рукой тратила казенные деньги, которые собирали с крестьян при помощи военных экзекуций».

Не больше симпатизировали Анне Иоанновне и Бирону и советские историки. Да и некоторые современные учебники почти слово в слово повторяют характеристику Пушкарева.

Меж тем другие историки считают, что картина была немного сложнее.

Среди немцев, «захвативших власть», при Анне оставались и «птенцы гнезда Петрова». Великий реформатор любил немцев только немногим меньше, чем голландцев, и высоко ценил их деловые качества, а его, кажется, никто не упрекал в недостатке патриотизма. И оба «петровских немца», Миних и Остерман, вовсе не были «лишними людьми», бесполезными для России.

Якоб Бурхард Миних

Якоб Бурхард Миних – сын инженера, смотрителя плотин в герцогстве Ольденбургском, получившего за свою службу дворянство от датского короля. Бурхард Кристоф, желая продолжить дело отца, обучался математике, фортификации и иностранным языкам. Затем, в возрасте 18 лет, поступил в гессен-дармштадтскую армию, участвовал в боях, но уже через год получил место главного инженера Ост-Фрисландского княжества. Однако вскоре снова вернулся в действующую армию, был ранен, попал в плен, возвратился на родину, где принимал участие в строительстве гидротехнических сооружений в ландграфстве Гессенском. Через несколько лет он снова идет на войну, на этот раз в польско-саксонскую армию, но, не поладив с начальством, решает поискать себе другое место. В 1710 году 27-летний Миних присылает Петру I свой трактат о фортификации, и в 1721 году Петр приглашает его приехать в новую столицу.

Здесь Миних выдерживает императорский экзамен (ему поручили начертить план укрепления Кронштадта). Петр I остался доволен знаниями и сноровкой своего нового подчиненного. Согласно воспоминаниям «государева токаря» Андрея Нартова, Петр при виде чертежа Миниха воскликнул: «Спасибо Долгорукову! Он доставил мне сего искусного инженера и генерала. Когда саксонцы и поляки не умели его в службе своей держать, так я покажу им, что я умею достойных и знающих генералов награждать».

Миних принимается за работу. Он руководит строительством Ладожского канала – проектом, которому Петр придавал большое значение. Канал, соединяющий истоки Невы с устьем Волхова в обход бурного и непредсказуемого Ладожского озера должен был обеспечить безопасность судам, доставляющим на берега Невы строительные материалы и многие товары. Петровский указ о строительстве канала гласил: «Оную работу яко наиглавнейшую нужно посчитать…». На открытии строительства канала 22 марта 1719 года Петр собственноручно нагрузил и отвез первую тачку земли. Однако до приезда в Россию Миниха работы на канале продвигались крайне медленно, там процветали некомпетентность и казнокрадство. Лишь назначение руководителем решительного, знающего и амбициозного инженера-специалиста значительно улучшило положение дел.

Андрей Нартов рассказывает, что, осматривая постройку Ладожского канала, Петр I говорил: «Невою видели из Европы ходящие суда, а Волгою нашею, – указав на канал, – увидят в Петербурге торгующих азиатцев». По замыслу Петра, канал должен был стать частью нового пути «из варяг в греки», точнее, из Европы в Азию: из Финского залива в Неву, оттуда через канал в Волхов, затем в озеро Ильмень, в реку Мсту, из Мсты в Тверцу, из Тверцы в Волгу, а оттуда в Каспийское море. Петр не дожил до окончания строительства, но Миних закончил работы при императрице Анне Иоанновне, и Ладожский канал до сих пор открыт для судоходства.

После смерти Петра Миних стал своим человеком при Дворе Анны Иоанновны, что принесло ему новые назначения – член Кабинета министров, генерал-полицмейстер и президент военной коллегии, позже – основатель и шеф Кадетского шляхетского корпуса, лучшего военного заведения в России XVIII века. Благодаря его инициативе в состав русской армии включена тяжелая конница (кирасиры). Он командовал русскими войсками во время Русско-турецкой войны (1736–1739 гг.). Правда, о его полководческих способностях современники отзывались как о весьма скромных. Говорили, что он часто проявлял личную храбрость, но не жалел солдат, что часто приводило к неоправданным потерям.

Граф Генрих Иоганн Фридрих Остерман, носивший в России имя Андрей Иванович – выдающийся дипломат петровского времени и в 1721 году добился, вместе с Брюсом, заключения Ништадтского мира, за что его возвели в баронское достоинство. Ему же принадлежит и заключение в 1723 году выгодного для России торгового договора с Персией, доставившего ему звание вице-президента Коллегии иностранных дел. В 1726 году стал инициатором заключения союза с Австрией. Он – постоянный советник Петра I и в делах внутреннего управления, по его указаниям составлен «Табель о рангах», преобразована Коллегия иностранных дел и сделано много других нововведений.

Андрей Иванович Остерман

При Анне Иоанновне Остерман создал и возглавил Кабинет министров, провел сокращение дворянской службы, уменьшение податей, принял меры к развитию торговли, промышленности и грамотности, улучшению судебной и финансовой частей и многое другое. Им же заключены торговые договоры с Англией и Голландией, принято решение о строительстве порта и верфи для военного кораблестроения в Архангельске, на Соломбале, и заключен Белградский мир в войне с Турцией.

А в общем и целом современные историки считают, что немцев в России при Анне Иоанновне было не так уж много. Не больше, чем при других императорах династии Романовых. В 1740 году, когда проводилась перепись служащих государственных учреждений, из 215 человек – 28 записаны как немцы-лютеране. Вот тебе и «сор из дырявого мешка». Чуть больше их было в армии, особенно в артиллерии и инженерных войсках, но так тоже повелось с петровских времен, а еще голландцы, шотландцы, французы-гугеноты, но никого почему-то не смущало их «засилье». Причем по инициативе Миниха «иностранным специалистам» стали платить столько же, сколько и русским, а не больше, как это было во времена Петра. Вероятно, Миних считал, что немцы в России уже не несут функции «культуртрегеров», а превратились в простую «наемную силу».

* * *

Свою деятельность Анна, как и любой монарх, чье восхождение на трон проходит не совсем гладко, начала с того, что наградила верных ей людей и покарала неверных. Тогда-то и пострадали Долгоруковы, прочившие на престол невесту Петра II – Екатерину Долгорукову, и члены Тайного совета князья Голицыны. Что же касается Артемия Петровича Волынского, служившего у Анны Иоанновны «камер-секретарем» и казненного через два года, то его осудили по доносу Остермана и Бирона не только за «бунтовские речи», но и за… избиение поэта Тредиаковского – это далеко не первое рукоприкладство Волынского. Будучи губернатором в Казани, он избил кнутом гвардейского офицера, князя Мещерского, и посадил его голым на лед; затравил некоего купца собаками, связав его и обвязав кусками мяса. Судебные иски против него начинались, но потом как-то «сами собой» заглохли.

С Тредиаковским же дело обстояло так: Волынский готовил очередное «шутовское действо», чтобы развлечь Анну Иоанновну, и приказал своему кадету срочно привезти к нему поэта. Когда же Тредиаковский пожаловался на грубое обращение, Волынский собственноручно избил его. Поэту велели сочинить шутовское приветствие на заданную тему и прочесть стихи непосредственно на свадьбе, то есть оказаться в роли шута. После того как Тредиаковский сочинил эти стихи, его отвезли в Маскарадную комиссию, в которой он провел две ночи под стражей. Там его вновь жестоко избили, обрядили в шутовское платье и заставили участвовать в действе. Эти события описал сам Василий Кириллович в рапорте Академии от 10 февраля 1740 года и в прошении на высочайшее имя, направленном в апреле.

Конечно, у Бирона были свои счеты с Волынским, и опала последнего оказалась ему на руку, но все же примечательно, что в этой истории «проклятый немец» выступил защитником русского поэта от русского же барина-самодура. После опалы А. Волынского Тредиаковского признали невинно пострадавшим и вознаградили «за бесчестье и увечье» в сумме годового жалованья.

Заметим в скобках, что Тредиаковскому случалось получить нагоняи и от самой Анны Иоанновны. Однажды, когда он написал стихотворение игривого содержания, императрица призвала автора к себе и велела ему прочитать свое произведение. Что случилось дальше, рассказывает сам поэт: «Имел счастие читать государыне императрице у камина стоя на коленях перед ея императорским величеством; и по окончании онаго чтения удостоился получить из собственных ея императорскаго величества рук всемилостивейшую оплеушину».

Но вернемся к Анне. Разогнав Верховный тайный совет, она возродила петровский Сенат, а позже Кабинет министров. Естественно, ей нужна были и своя тайная полиция, а точнее, Тайная канцелярия, восстановленная в 1731 году, в которой, однако, трудилось всего 17 человек, включая сторожей в Петербурге, и 14 – в Москве. «Агентами» этой канцелярии служили, как и в петровские времена, гвардейские офицеры.

При Анне Россия начала экспортировать промышленные товары: полотно, канаты, пеньку, увеличивалась выплавка чугуна и стали. При ней распланировали центр Петербурга – создан знаменитый «трезубец» Петра Еропкина из трех проспектов, сходившихся к Адмиралтейству, которое было перестроено и обзавелось иглой и корабликом. В Петербургской Академии наук трудились математик Леонард Эйлер, физик Бернулли и географ де Лиль. И именно при Анне талантливый студент Михаил Ломоносов уехал на казенные деньги на стажировку в Германию. Кстати, Анна Иоанновна интересовалась достижениями современной науки, наблюдала звезды и планеты в «Ньютонову трубу», то есть телескоп, под руководством академика де Лиля. При Анне Иоанновне в Петербурге работали две театральные труппы, открылось балетное училище.

* * *

А что же можно сказать о самой одиозной фигуре при Дворе Анны Иоанновны – о Бироне?

Эрнст Иоганн Бирон вместе с семьей был выписан Анной Иоанновной из Курляндии, где начинал службу секретарем, затем управляющим ее имением Вюрцау. Он женился на фрейлине герцогини Анны, Бенигне Готтлиб фон Тротта-Трейден, которая, по официальной версии, родила ему троих детей. (Ходили слухи, что на самом деле это дети Анны), этот брак заключен против воли родителей невесты. Сохранились очень нежные письма Бирона к жене, в которых он ее называл «einzige auserwahlte Seele» («единственная, избранная душа»). Супруга Бирона стала статс-дамой императрицы, близко с ней сошлась и играла значительную роль при Дворе.

Бирон получил диплом на титул графа Священной Римской империи и, когда род фон Кеттлеров угас, стал герцогом Курляндским.

Эрнст Иоганн Бирон

Легенда о больших жертвах «бироновщины» окончательно оформилась только в конце XVIII века, когда еще одна немка, Екатерина Великая, стала «разыгрывать карту» русского патриотизма. Бирон, если подходить к нему с мерками хотя бы эпохи просвещения конца XVIII века, казался неотесанным грубияном и этаким Чезаре Борджиа, не стесняющимся в средствах. Для своего же времени он – заурядный карьерист, не хуже и не лучше светлейшего князя Меншикова, о чьих «выходках» мы уже наслышаны.

У Бирона были апартаменты во дворце императрицы, где он жил со своей семьей. Там же находились его личная канцелярия, где готовили «экстракты» из документов, которые требовали рассмотрения императрицы, и приемная с двумя отделениями – для знатных и для незнатных. В его задачу входило ежедневно докладывать императрице о тех делах, которые считали важными, он сам, Миних или Остерман. И Анна Иоанновна выслушивала его и принимала решения. Бирон при Анне Иоанновне был, по сути, тем же, кем Меншиков при Петре, а что масштаб личности Анны не шел в сравнение с личностью ее дяди, то в мире в тот период мало нашлось бы монархов, равных по энергии Петру. Но, в отличие от Меншикова, Бирон никогда не рвался к высшей власти, он не пытался управлять Россией. Он управлял Двором императрицы и учил русский язык, возможно, для того, чтобы лучше понимать, что говорят за его спиной. В архивах сохранилась его тетрадка с упражнениями.

Поразительно, но даже когда он попал под следствие после смерти Анны Иоанновны, никто не обвинял его в вымогательстве взяток. Разумеется, Бирон получал ценные подарки от дворян, чьи просьбы выполнял, но никогда не «клянчил» их.