Текст книги "Принцессы Романовы: царские дочери"

И Густав – в день своего обручения! – громогласно заявил: «Лучше пусть снимут с меня голову, нежели я сделаю что-либо против своих убеждений».

Императрице он написал: «Дав уже свое честное слово Ее Императорскому Величеству, что Великая Княжна Александра никогда не будет стеснена в том, что касается религии, и, так как мне показалось, что Ее Величество осталась довольна, я уверен, что Ее Величество нисколько не сомневается, что я достаточно знаю священные законы, налагаемые на меня этим обязательством, так что всякая другая записка была бы совершенно излишней. Густав-Адольф. Сего 11 сентября, 1796 г.».

После чего удалился в свои покои, где и заперся.

А между тем, в Тронном зале собрались придворные, прибыл митрополит, Екатерина воссела на трон, и великая княжна Александра Павловна в расшитом жемчугом платье невесты стояла среди своих сестер, подле отца и матери, и ждала… Густава ждали четыре часа.

Наконец, прибыл граф Морков, бледный и трясущийся от ужаса, и, склонившись к Екатерине, что-то прошептал ей на ухо… Екатерина переменилась в лице, поднялась – и тяжело осела и так и осталась сидеть с открытым ртом.

Ее молодой фаворит Платон Зубов крикнул, чтобы принесли воды, камердинер Зотов бросился за графином… Екатерина выпила воду, попыталась встать – и не смогла. Наконец все-таки поднялась рывком. Два раза стукнула тростью коленопреклоненного Моркова. Сказала стоявшему рядом Безбородко: «Я проучу этого мальчишку!» Сбросила с плеч императорскую мантию – и опять без сил опустилась на трон.

Это был первый апоплексический удар. Второй удар, спустя два месяца, унес ее в могилу.

Она так и не успела передать корону внуку.

Присутствующим сказали, будто помолвка откладывается из-за внезапной болезни шведского короля. Гости разъехались.

Александра Павловна, эта невинная жертва политических интриг, вернувшись в свою комнату, разрыдалась от унижения и отчаяния. Она была уверена в любви своего жениха! Она ничего не понимала! А ведь все это произошло накануне ее дня рождения… И был назначен бал, который Екатерина так и не отменила! Но, разумеется, никакого праздника уже не получилось. И Александра Павловна оказалась не в силах показаться на балу.

Мария Федоровна писала своей захворавшей свекрови: «Малютка рыдает и именем Бога просит, чтобы ей не быть на балу, говорит, что чувствует себя нездоровой. Я все-таки уговариваю ее одеваться, но она просит меня ее оставить. Она чрезвычайно расстроена».

Расстроена – слабо сказано. Александра Павловна была просто убита. Вскоре она захворала, подозревали даже чахотку… Возможно, подозревали не зря, эта болезнь была настоящим бичом XVIII и XIX столетий. В последующие годы Александра Павловна не раз демонстрировала слабость здоровья, которую вполне можно было бы объяснить тлевшей в ее легких хворью.

Накануне отъезда Густава-Адольфа императрица Екатерина в личном письме делает следующее замечание относительно поведения короля: «…он не предвидит всей важности того, что может произойти и для него, и для великой княжны, если она переменит веру. Первым последствием такого легкомысленного поступка была бы утрата ею в России всякого расположения к себе: ни я, ни отец ее, ни мать, ни братья, ни сестры, никогда больше не увидали бы ее; она не осмелилась бы показаться в России, и поэтому лишилась бы значения и в Швеции».

* * *

Из записок Л. Н. Энгельгардта:

«Многие полагают, и, вероятно, по замечанию, что уже в здоровье Императрицы сделалась чувствительная перемена по случаю неудачного ее предприятия. Ей хотелось внучку свою, Великую княжну Александру Павловну, выдать замуж за шведского короля Густава Адольфа; почему поручила министру своему при стокгольмском дворе вступить по сему предмету в переговоры. Король и его двор, казалось, с восхищением к тому приступили; в июле король, в сопровождении дяди своего, принца Зюндерманландского, прибыл в Петербург. Великолепные праздники по сему происшествию следовали один за другим; король, сдавалось, был влюблен в прекрасную Великую княжну, и он был красивый мужчина; с великим удовольствием смотрели на сию будущую чету…»

* * *

Своего неверного жениха Александра Павловна больше не увидела.

22 сентября 1796 года графы Ваза и Гага отбыли к себе на родину.

А вскоре Густав посватался к Фредерике Баден-Дурлахской – той самой младшей сестре теперь уже великой княгини Елизаветы Алексеевны, супруги Александра Павловича, чью судьбу Екатерина обещала устроить… Но, разумеется, она и помыслить не могла, что живая и кокетливая Фредерика «уведет» жениха у ее кроткой внучки. Это событие сказалось на отношении при дворе к Елизавете Алексеевне: все, включая родителей великой княжны, императора Павла Петровича и императрицу Марию Федоровну, винили великую княгиню Елизавету Алексеевну в том, что она якобы расстроила помолвку Александры Павловны и тайком сосватала свою сестру за Густава IV. Вряд ли это соответствовало истине, и почти наверняка Елизавета Алексеевна пострадала зря. А пострадала она серьезно: царственный супруг совершенно охладел к ней после этого события.

Впрочем, самой Фредерике Баденской это супружество не принесло счастья – муж настолько плохо к ней относился, что она потребовала развода. А Густаву не принесла счастья ссора с Россией: в конце концов, его свергли и умер он в бедности.

* * *

Великая княжна так и не оправилась от выпавших на ее долю переживаний. Сделалась грустна и молчалива. Кончина бабушки еще усугубила ее печаль. Александра Павловна начала заговаривать об уходе в монастырь. Отец не позволил ей этого, надеясь, что молодость возьмет свое и великая княжна возродится для новой любви… Но сердце Александры Павловны было разбито.

Александре Павловне нашли нового жениха. Им стал брат австрийского императора, эрцгерцог Иосиф, наместник или, как его называли, палатин Венгерский. Он был образованным человеком с приятным, мягким – слишком мягким, как стало ясно в очень недалеком будущем! – характером. И понимал, какой честью и какой редкостной удачей будет для него брак с юной и прелестной русской великой княжной.

По случаю приезда эрцгерцога Иосифа, его помолвки и обручения с Александрой Павловной не устраивалось никаких пышных торжеств и балов. И вообще – вторая помолвка Александры Павловны прошла незаметно, в тени пышного обручения ее младшей сестры Елены Павловны с принцем Фердинандом Мекленбург-Шверинским. Большинство русских придворных полагали будущий брак Александры Павловны неудачным.

Граф Ростопчин писал в сентябре 1799 года графу Воронцову: «Поверьте мне, не к добру затеяли укреплять союз с австрийским двором узами крови. То только лишнее обязательство и стеснение; такие связи пригодны лишь в частном быту. Из всех сестер она будет выдана наименее удачно. Ей нечего будет ждать, а детям ее и подавно».

Ростопчин имел в виду, что, поскольку эрцгерцог Иосиф всего лишь младший брат императора Франца II, а сам император вторым браком женат на чрезвычайно плодовитой Марии-Терезии Неаполитанской, то у эрцгерцога нет шансов на трон, а у его детей – на сколько-нибудь видное место в политике. Да и потом, русских при венском дворе ненавидели. И нежной, чувствительной Александре Павловне почти наверняка пришлось бы там страдать. Но император Павел хотел выдать старшую дочь замуж как можно скорее, словно желая тем самым загладить неудачу с королем Густавом. А Александра Павловна кротко покорилась. Ее сердце было разбито, и ей было безразлично, за кого выходить и куда ехать.

* * *

Венчание великой княжны Елены Павловны с принцем Фердинандом Мекленбург-Шверинским произошло в Петербурге 12 октября 1799 года.

Венчание Александры Павловны с эрцгерцогом Иосифом произошло в Гатчине 19 октября 1799 года.

А 21 ноября Александра Павловна, теперь уже звавшаяся великой княгиней и палатиной Венгерской, покинула Россию.

В сопровождающие ей дали придворную даму Юлию Ивановну Пален и священника Андрея Самборского, который сам попросил государыню о такой милости. И государыня разрешила. Неизвестно, догадывалась ли Мария Федоровна о не совсем отеческих чувствах Самборского к Александре Павловне. Но, возможно, с ее точки зрения это было скорее достоинством, чем недостатком Самборского как сопровождающего Александры Павловны. Таким образом, у ее дочери в Вене будет не только верный друг и советник, не только духовный наставник, но и, возможно, любящий ее человек, который сможет утешить молодую женщину в ее несчастливом супружестве. В том, что супружество шестнадцатилетней Александры Павловны и двадцатидвухлетнего, неопытного и неуверенного в себе герцога Иосифа будет несчастливым – не сомневался уже никто. Вместе с Самборским в Австрию уехала его старшая незамужняя дочь Анна.

Говорили, что уезжала Александра Павловна, словно бы томимая роковыми предчувствиями. Что она была особенно нежна и прощалась с близкими словно навеки, и даже будто бы говорила, что на чужбине ее ожидает скорая кончина.

И не ее одну томили скверные предчувствия. Графиня Варвара Головина, фрейлина императрицы, вспоминала: «Император расстался с ней с чрезвычайным волнением. Прощание было очень трогательным. Он беспрестанно повторял, что не увидит ее более, что ее приносят в жертву. Мысли эти приписывали тому, что, будучи в то время справедливо недовольным политикой Австрии относительно его, государь полагал, что вручает дочь свою недругам. Впоследствии часто вспоминали это прощание и приписывали все его предчувствию».

Странно, однако, что никакие дурные предчувствия не томили Павла Петровича, когда прощался он месяц спустя со второй своей дочерью, Еленой Павловной. Воистину странно, ибо ее тоже ждали печальная участь и скорая смерть.

* * *

В Вене к русским всегда относились скверно, а тогда особенно: из-за того, что австрийцы сознавали свою зависимость от поддержки России перед лицом угрозы со стороны якобинской Франции. Несмотря на обещанную свободу вероисповедания, юная палатина немедленно подверглась жесткому прессингу со стороны католического духовенства, желавшего заполучить в лоно своей церкви и эту невинную душу. К счастью, духовник великой княгини, Андрей Самборский, был готов к такому развитию событий и помогал Александре Павловне противостоять искусителям. Но в решении внутрисемейных проблем он ей помочь не мог. А семейные проблемы появились очень скоро.

Дело в том, что император Франц II первым браком был женат на родной тетке Александры Павловны, нежной красавице Елизавете Вюртембергской. Брак этот был счастливым, но бездетным, и продлился недолго. Второй раз император женился через семь месяцев после кончины первой супруги – на своей двоюродной сестре Марии-Терезии, принцессе Неаполитанской. Она была дурна собой и истерична, зато, несмотря на внешнюю хилость, чрезвычайно плодовита и родила австрийскому императору тринадцать детей. Надо сказать, что мать Марии-Терезии – неаполитанская королева Мария-Каролина – много лет была одержима идеей породниться с русским двором. Она предлагала одну из своих дочерей в жены великому князю Александру Павловичу и получила отказ – Екатерина не желала родниться с католическим семейством. Марию-Каролину это не остановило, и, когда пришло время женить великого князя Константина, она предложила и для него одну из своих дочерей. Действовала она через своего любовника, графа Андрея Разумовского, посла России. Она была уверена, что Разумовский действительно был соблазнен ею и теперь является верным рабом своей возлюбленной. Разумеется, она и заподозрить не могла, что Екатерина подослала к ней красавца и сладострастника Разумовского с приказанием быть соблазненным неаполитанской королевой и шпионить за ней. Причем это задание было дано ему в наказание за соблазнение Натальи Алексеевны, первой жены цесаревича Павла Петровича. Так что Разумовский и не думал помогать Марии-Каролине в ее начинаниях и откровенно предупредил обо всем Екатерину, вследствие чего в ее очередном письме барону Гримму появились строчки: «Из письма графа Разумовского следует заключить, что неаполитанскому двору пришла охота весьма некстати наградить нас одним из своих уродцев. Я говорю уродцев, потому что все дети их тщедушные, подвержены падучей болезни, безобразные и плохо воспитанные». Разумеется, Екатерина снова отказала Марии-Каролине, причем на этот раз в резкой и пренебрежительной форме. Оскорбленная в своих материнских амбициях, Мария-Каролина прониклась ненавистью ко всему русскому и особенно к русской императорской семье. Она внушила эту ненависть и всем своим детям. И надо же было такому случиться, что при венском дворе, где правила теперь одна из ее дочерей – Мария-Терезия, – появилась русская великая княжна, юная и прекрасная, и к тому же удивительно похожая на первую, потерянную, любовь императора, супруга Марии-Терезии! При виде Александры Павловны император не смог сдержать волнения, вспомнив покойную Елизавету Вюртембергскую. Если и раньше у Марии-Терезии была причина испытывать неприязнь к своей русской невестке, то теперь этих причин было две – к семейной обиде примешалась еще и женская ревность. С этого момента и начались бедствия юной палатины Венгерской. Андрей Самборский вспоминал: «Когда, с одной стороны, папское суеверие везде преследовало Великую княгиню, в то же самое время с другой стороны, по всем путям, даже в собственном Ее высочества кабинете и опочивальне, коварные сети были расстилаемы порфироносной высочайшей персоной, не одаренной природной красотой, а потому снедаемой ревностью и завистью. Сия дочь славного севера, обратив на себя все внимание и уважение народа и помрачив славу ревнивой неаполитанки, потрясла все ее существо тем более, что при первом в Вену прибытии, когда Великая княгиня представилась их цесарским величествам, император, узрев сверх чаяния, в лице своей племянницы живое изображение своей первой супруги, императрицы Елисаветы, содрогнулся. Воспоминание счастливого с ней сожития привело его в чрезвычайное смущение духа, которое равномерно чрезвычайно огорчила сердце императрицы, нынешней второй супруги! После сего возгорелось против невинной жертвы непримиримое мщение; после сего не нужно вычислять всех неприятностей, которыми нарушалось душевное спокойствие Ее высочества…»

Была у императрицы и третья причина для неприязни: красота Александры Павловны, ибо сама Мария-Терезия была дурнушкой.

Можно назвать и четвертую причину: богатое приданое, роскошные наряды и украшения Александры Павловны.

Во время первого же посещения театра Александра Павловна надела, согласно обычаю русских великих княжон и своему статусу, подаренные отцом-императором бриллианты, которые оказались роскошнее и лучше огранены, чем драгоценности императрицы Марии-Терезии, присутствовавшей на том же спектакле в соседней ложе. Мария-Терезия – воистину «плохо воспитанная» особа, правильно заметила покойная Екатерина! – потребовала, чтобы впредь палатина Венгерская появлялась в присутственных местах без украшений. В принципе, она не имела права требовать чего-то подобного, а Александра Павловна не должна была покоряться. Но кроткая девушка, только и мечтавшая, что о мире в новой семье, покорилась и больше не надевала драгоценностей… И в следующий раз на балу украсила себя только живыми цветами. Но в обрамлении живых цветов ее красота, юная, нежная и свежая, сверкала еще ярче, чем в обрамлении золота и драгоценных камней. И еще сильнее контрастировала с уродством разряженной императрицы. Мария-Терезия вновь разгневалась и запретила невестке вообще посещать празднества – кроме церковных и официальных. Александра Павловна снова покорилась. И муж ее, эрцгерцог Иосиф, тоже не имел воли и смелости, чтобы вступиться за жену. Впрочем, Самборский за него заступается, утверждая, что «горячая любовь и уважение, которые палатин торжественно выказывал как при жизни, так и по смерти своей супруги служат ему лучшей порукой пред целым светом в том, что он никакого не имел участия в причиненных великой княгине оскорблениях…»

Но это было только начало. Вскоре начались неприятности куда более серьезные: политического свойства.

* * *

Венгрия, насильно присоединенная к Австрии, всегда считалась мятежной провинцией. Католичество там насаждалось свыше, но немалую часть населения составляли православные. Бракосочетание наместника австрийского двора в Венгрии эрцгерцога Иосифа с православной русской великой княжной дало этой части населения надежду на улучшение их положения.

Александра Павловна с супругом поселились в небольшом городке Офене, неподалеку от Будапешта. Андрей Самборский сразу начал предпринимать действия для обустройства православной церкви – согласно брачному договору, Александра Павловна должна была иметь возможность присутствовать на православных богослужениях, а православной церкви в Офене не было. Но, как уже выше было сказано, австрийцы прилагали все усилия для того, чтобы уговорить Александру Павловну перейти в католичество.

Отец Самборский вспоминал: «Римская церковь, как настоящая, так и в прошедшие времена, простирала свое владычество на все христианские церкви, рассеянные по вселенной. Ревностные сей церкви проповедники и посланники искали обратить и соединить все народы и безъизятно весь род человеческий; коих не успели они привлечь в свое сборище наружной красотой, льстивым красноречием, индульгенциями и прочими суеверными обетами, тех прещением и буйством низвергали в пургаториум! Таковым духом и доныне дышит римская церковь в Венгрии, хотя и прикрывается непроникаемой завесой. Сия церковь все возможные способы уже было приуготовила ко приятию в свои объятия Ее императорского высочества Великой княгини Всероссийской эрцгерцогини Австрийской, палатины Венгерской Александры Павловны! Обер-гофмейстер палатинова двора устроил было для Великой княгини церковь по католическому обряду, под распоряжением греческого архиерея. Сей пастырь восточной церкви отправлял должность шпиона в Белграде; оттуда спасся бегством и получил в награду епархию Офенскую, в которой имеются греческие и сербские православные церкви. Он уверял, как членов королевского совета, так и других знатных особ, что российская церковь весьма удалилась от греческой и требует реформы. Под сим предлогом он всемерно старался сам совершать в русской церкви священнослужение, быть духовником Великой княгини и, отстранив меня от должности, тем самым споспешествовать присоединению ее к римской церкви; к этому же стремился и богатый князь Батиани, кардинал и венгерский примас. Он употребил значительную часть своих доходов на принесение различных даров Ее высочеству, сверх сего купил великою ценою близ города сад и подарил палатину в том намерении, чтобы почаще иметь уединенную с Великой княгиней конференцию о соединении с Римским престолом; но смерть прекратила и жизнь, и намерение этого ветхого обольстителя. Однако, многие другие заняли его место. На таковых беспокойных искусителей часто жаловалась моя Великая княгиня, верная дочь православной церкви, иногда с усмешкой, иногда с негодованием. И между тем, приказала мне устроить собственную церковь, дарованную ей ее августейшими родителями, искусно расписанную. Когда я этот благолепный иконостас устанавливал на место весьма нелепого их иконописания, выпустили на меня неистовую клевету, будто бы я, разодрав иконостас, топал ногами и с презрением выбросил за порог. А чтобы еще более ненавистным представить меня публике, то везде разглашали, что я крамольник, что раздавая милостыню слепым, хромым, изувеченным и престарелым, коих там очень много, прельщаю народ, и что я послан сюда с тем, дабы всех единоверных сербов взбунтовать и переселить в Россию. Для отвращения таковых страшных поношений, заключил я себя в четырех стенах, почти год не имея ни с кем общения, кроме моей церковной должности».

Отцу Андрею Самборскому всячески препятствовали в его начинании: обвиняли в неуважении к католической церкви, в замыслах против австрийского правительства. Но Самборского не так легко было свернуть с пути, и православная церковь в Офене все-таки появилась. Туда немедленно потянулись верующие православные не только из Офена, но и из окрестностей. Австрийские власти это «гнездо православия» очень раздражало. И они решились на отчаянные меры: в праздник Пасхи 1800 года австрийская полиция принялась изгонять верующих из храма под предлогом чрезмерного скопления. Когда отец Андрей попытался восстать против этого попрания религиозных прав – он был избит палками. Александра Павловна была очень огорчена этим событием и хотела пожаловаться отцу. С трудом Самборский уговорил ее этого не делать: «Многие, в числе коих и духовник палатинов, желали быть на освящении церкви, но всем от правительства было запрещено. После освящения, Великая княгиня ежедневно присутствовала в церкви и приуготовлялась ко причастию Святых Тайн. Со дня на день церковь все более наполнялась народом, который с величайшим удивлением взирал на благоговейное моление Великой княгини. Необыкновенная красота ее лица пленяла зрение, а благоприветливость ее порабощала всех сердца. Таковое расположение народа делало, вне отечества, Великой княгине душевное утешение. Но в последующие дни св. Пасхи, все стечение народа бесчестно и нагло было изгнано палками из церкви, без уважения знатных лиц, от чего чуть было не последовало смятение. Это бесчестие, оказанное русской церкви, произвело такое оскорбление в душе Великой княгини, что она, проливая слезы, вознамерилась было отправить курьера к Его Величеству, Императору Павлу, но я умолял ее оставить это намерение».

Действительно, то был не самый подходящий момент для очередного конфликта. Военная компания 1799–1800 годов против Наполеона подходила к концу, император Фердинанд с помощью русских штыков и военного гения Суворова вернул себе утраченные земли, и теперь уже гораздо меньше нуждался в помощи России: причем он был настолько уверен в том, что теперь обойдется без русских, что даже «позабыл» наградить Суворова. И, разумеется, вспоминать о том, скольким они обязаны русским, а также о вопиющей неблагодарности своего императора, австрийцам было неловко, и это усиливало неприязни ко всему русскому – и, как следствие, ненависть Марии-Терезии и ее двора к русской жене эрцгерцога Иосифа.

* * *

Александра Павловна забеременела.

Андрей Самборский писал: «О бедствиях ли, причиненных французами, или о разрешении от бремени палатины в Венгрии более размышляли австрийские политики, наверно нельзя определить. Известно только то, что они союз с Россией почитали весьма опасным для империи. Честный союз с Россией, конечно, был бы для Австрии спасителен, но их политическая система основана на интригах, вероломстве, гордости и притеснении всех подданных, кои не суть паписты. Дух и преданность к России единоверных сербов, чрезвычайно угнетаемых, а вместе с ними и сообществ евангельской и реформатской церквей, непрестанно ищущих себе ограды, весьма явно открылись во многих случаях. По сему-то министры объяты были страхом, что когда венгерская палатина разрешится от бремени принцем, то Венгрия непременно отложится от Австрии…»

Действительно, австрийское правительство было напугано. Александру Павловну обожали православные венгры, да и она выказывала им чрезмерную, по мнению австрийцев, симпатию. На один из придворных маскарадов она даже явилась в венгерском национальном костюме, чего никто до того времени не делал, ибо национальный костюм – крестьянский костюм! – считался чем-то постыдным, одеждой бедняков и оборванцев. Для Александры Павловны его сшили из роскошных тканей и изящнейшим образом украсили. Позже в этом костюме она появилась во время крупного православного праздника, что правительством было сочтено откровенным заигрыванием с народом. Вряд ли у наивной, юной, запуганной новой родней Александры Павловны были далеко идущие политические планы. Вряд ли она заигрывала с будущими подданными и вряд ли думала даже о том, что может призвать Венгрию отделиться от Австрии и стать правительницей самостоятельного государства… Скорее всего, будучи милой и доброй девочкой, она всего лишь хотела доставить своим подданным удовольствие, проявить уважение к их национальным традициям. Но австрийское правительство, особенно же ревнивая Мария-Терезия решили перестраховаться и не допустить раздела империи.

По приказу Марии-Терезии эрцгерцогу и его супруге пришлось немедленно прибыть в Вену. Им отвели покои не в Шенбруннском дворце, а отдельные – неудобные, тесные и сырые – в домике, находившемся в дальнем углу сада. Мария-Терезия приставила к Александре Павловне собственного врача. Самборский писал о нем: «Доктор, определенный к ней, был противен ее природному характеру, давал лекарства неприятные, ибо он более искусен был в интригах, нежели в медицине, а притом в обхождении груб». Вначале беременность молодой женщины проходила легко – но с момента приезда в Вену, с тех пор, как о ней стал «заботиться» этот австрийский врач, состояние ее здоровья внезапно ухудшилось, и ухудшалось с каждой неделей, ее стали мучить судороги в ногах, обмороки, тошнота, она совершенно потеряла аппетит. Вполне возможно, что, следуя приказу Марии-Терезии, доктор давал беременной палатине Венгерской под видом лекарств какой-то медленный яд, который убивал и ее, и дитя, которое она носила.

Из-за постоянных приступов рвоты и отсутствия аппетита Александра Павловна начала стремительно худеть. Обеспокоенный супруг приказал обер-гофмейстеру, чтобы жене готовили согласно ее вкусу, перед каждой трапезой спрашивая ее пожелания. Но все равно эрцгерцогской чете подносили, согласно запискам того же Самборского, «такую рыбу и другие кушанья, которых Великая княгиня употреблять не могла». Однажды, когда Александре Павловне очень захотелось поесть свежей рыбы, Самборскому пришлось самому позаботиться о том, чтобы его воспитанница получила желаемое: «Я тотчас же пошел в Вену и, переменяя часто в переноске свежую воду, представил пред ее глаза животрепещущую рыбу; Великая княгиня была весьма довольна. Дочь моя состряпала по ее вкусу, и Великая княгиня покушала в охотку… Я имел счастье исправлять должность верного комиссара, а моя дочь преусердной поварихи».

Андрей Самборский, как мог, старался поддерживать и опекать Александру Павловну в ее деликатном положении, но, разумеется, не мог вовсе оградить ее от обид, наносимых со всех сторон, и прежде всего – со стороны императрицы Марии-Терезии. Самборский писал: «Она явно показывала свое неблагорасположение к Венгерской палатине, ибо, почти ежедневно проезжая мимо жилища ее высочества, ни единожды не осведомилась о состоянии здоровья, несмотря на то что великая княгиня в беременности своей была подвержена частым припадкам». Не осведомиться о состоянии здоровья царственной родственницы – противоречит придворному этикету и является неприкрытым оскорблением. Неудивительно, что Александра Павловна почти всю беременность провела в слезах.

Между тем, император Фердинанд рановато отверг помощь русских и понадеялся на собственные силы. Французские солдаты снова шли по австрийской земле и уже близились к Вене. И не было Суворова и русских штыков, чтобы удержать их.

Эрцгерцог Иосиф должен был принять командование над своими войсками. Александре Павловне очень не хотелось разлучаться с мужем и оставаться одной в негостеприимной Вене. Она последовала за ним. Она хотела было плыть по Дунаю, потому что от езды в карете ей становилось дурно, но доктор, приставленный к ней Марией-Терезией, потребовал, чтобы его подопечная путешествовала именно сухим путем. От чего ее, естественно, растрясло, и ей пришлось-таки вернуться в Вену. Тут уже Александра Павловна окончательно пала духом. Даже Самборскому не удавалось утешить и приободрить ее. Он вспоминает, в частности, такой эпизод: «Предавшись глубокому молчанию и размышлениям, приближалась Ее высочество к Офену, и, увидев бедного мертвеца, несомого на кладбище, с равнодушием изволила сказать: „Этот бедный мертвец показывает мне путь, как уклониться от великолепного бедствия к вечности“».

Александра Павловна начала готовиться к неизбежной смерти и даже написала завещание. Она так умоляла императора и императрицу отпустить ее в Офен, что в конце концов сделалось просто неприличным с их стороны отказать ей в такой малости. И ее отпустили. Тем более что она была уже на девятом месяце, и «лекарства» австрийского врача уже окончательно подкосили ее здоровье.

«По мнению общему, самый искусный акушер избран был в Вене для Великой княгини. По приезде своем в Офен, он нашел ее в великом унынии, которое, как ему, так и всем, казалось весьма неприятным, – вспоминал Самборский. – За неделю перед разрешением от бремени Ее высочество вознамерилась исповедоваться и причаститься Святых Таин. Доктора не соглашались, представляя в резон, что она, проходя в церкви через многие комнаты, может простудиться, и также потому, что таковое действие может принести новое смущение духа. Я в ответ им сказал, что, не подвергая Ее высочество переменному воздуху, освящу причастие в церкви, которое принесу в тронную комнату, где по совершении исповеди и надлежащих молитв, Великая княгиня может без всякой опасности причаститься Святых Таин, и что это священнослужение произведет в ее положении душевное спокойствие, которое действительно, после святого причастия, к удивлению и утешению всех, ясно в лице ее оказалось».

* * *

Роды у Александры Павловны начались 21 февраля 1801 года. Почувствовав, что время пришло, она пожелала причаститься и исповедоваться в православной церкви. Эрцгерцог Иосиф прибыл, когда роды были уже в разгаре, и жена его потеряла рассудок от боли. Роды были долгие и мучительные. Александра Павловна была слишком слаба, чтобы самостоятельно «вытужить» крупного ребенка. Акушер – из местных, а не ставленник Марии-Терезии – в конце концов попросил разрешения на хирургическое вмешательство.

Самборский вспоминал: «Когда акушер приметил, что естественные силы Великой княгини изнемогли, тогда представил он палатину о таковом изнеможении и получил от Его высочества согласие употребить инструменты, которыми он и вытащил младенца, жившего только несколько часов. Доктора препоручили мне уведомить Великую княгиню о смерти принцессы…»

Конечно – кого же еще!

Эрцгерцог Иосиф попросту струсил и решился навестить жену только на следующий день. Впрочем, нельзя не отметить, что он действительно любил Александру Павловну, и не его вина в том, что по слабости характера он не смог быть для нее достойной защитой и опорой. Он очень горевал и проплакал все время, пока она мучилась в родах, и потом – когда Самборский ушел, чтобы сообщить ей о смерти ее ребенка. Он плакал и не хотел, чтобы жена видела его слезы. И сам не мог видеть ее слез.