Текст книги "Семья de arche. Архетипическая изнанка семьи"

Младшие дети и их аналоги
(из дневниковых записей Squaira, #семья #Витя)

Иногда в семьях происходят забавные события – так младших детей случайно называют именем домашней собаки – и наоборот. Например, в одной семье собаку звали Ютой, а младшего ребенка – Улей. Юту изредка звали Улей, а Улю – Ютой. Соседка как-то перепутала свою Настю с собакой Найдой, представляете, кричит на всю улицу ей: «Найда, иди домой!» – и бегут обе. А на днях я сама в сердцах крикнула на нашу собачку Кэрри, которая не давала мне проходу, ласкаясь: «Ну, Витя, отстань!» Витя – мой внук. Обнаружив свои странные оговорки, сама поражаюсь тому, что это вообще могло случиться. Но ведь случается же… Причем, во всех случаях речь идет о младшем ребенке в семье.

 
                                       * * *
 

Что тут скажешь, слово не воробей, вырвалось – не поймаешь. Мы иногда невольно их отождествляем – младших детей и милых домашних животных. Получается, что они играют для нас сходную роль. Какую же? Не будем придираться и сражаться по поводу уровня их влияния на наше сознание. Человек, да еще родная кровь, несопоставим с животным, пусть и домашним любимцем. Хотя чайлдфри (свободные от детей) и поборники прав животных очень даже могут со мной поспорить.

И все же младшее существо в семье, кем бы оно ни было, может служить чем-то вроде исполнителя желаний, волшебной палочки, утешения, мы любим животных и младших детей за их привязанность, безусловное принятие нас со всеми нашими потрохами и беззаботную ласку. Вспомним любимчика тетки Тома Сойера – его младшего брата Сида. Воспитывая их, культивируем именно эту беззаботную легкость и приятность. Возможно, все мы втайне нуждаемся в утешении и благодати, и пытаемся обрести это в малых сих. Наверное, искренне верующие люди в этом плане честнее атеистов, не перекладывая своих обязанностей по достижению утешения в молитве на детей и прочих братьев наших меньших, которые легко и естественно достигают Царствия Небесного, вымащивая дорогу для нас.

Т.е. дети – посредники между миром взрослых людей и миром горним?

Только ли с горним миром связывают нас дети? Интересна в этом плане (да и в каких только планах она не интересна) средневековая легенда о Гамельнском крысолове. Он увел из города сначала крыс, потом детей – с помощью одной и той же дудочки. По более поздним трактовкам легенды дети потом оказались в Трансильвании, родине вампиров, нежити. Нежить в европейском варианте это «носферату» – не мертвое (согласно Брэму Стокеру, автору «Граф Дракула – вампир»). Выходит, ни живое, ни мертвое, промежуточное между Этим и Тем мирами, дети – еще не вполне люди.

В данном случае дети – посредники между земным миром и подземным, нижним миром.

И разве жизнь с ними не возвышает иногда нас до горних высот любви и не сбрасывает тут же в бездны самых животных страстей и стихийной злобы? Кто не вырастил ребенка, тот вряд ли поймет это. Ребенок бывает настоящим испытанием человечности его родителей, его крест, про который в одной старой притче сказано было так.

Шли люди по дороге и несли на спинах тяжкие кресты. Их нагнала группа людей, идущих налегке. Эти люди стали осыпать насмешками людей, несущих кресты, призывая бросить ненужную тяжесть, и быстро обогнали их. Вскоре путники достигли широкого разлома в земле. Люди, идущие налегке, растерялись, не обнаружив нигде края этого разлома. Люди с ношей подошли к краю расщелины, положили свои кресты поперек и перешли по ним.

Разумеется, роль моста или проводника (психопомпа) это только один из аспектов младшего (или единственного) ребенка.

Единственный ребенок, эскиз к портрету

Некоторое время назад мы с моей коллегой Натальей Васильевной в школе случайно обнаружили группу суицидально настроенных подростков. Собственно, исследовали мы ведущие мотивы их поведения для улучшения возможности понимания их родителями и педагогами, а обнаружили вот такое. Две девочки из седьмого класса и мальчик из восьмого. Потом с теми же настроениями сами (после диагностики) пришли еще две девочки из девятого. У всех очень мрачный взгляд на жизнь, регулярные мысли о смерти, какая-то вселенская скорбь. Все они оказались единственными детьми в своих семьях, благополучных по внешним признакам, никто из них уже давно не хочет брата или сестру. Одну из них (с резаной ручкой) я спросила, нет ли дома животных. Животных дома тоже нет. А с родителями она давно не общается. Они живут где-то за стеной, но это давно не важно.

Это, конечно, не статистика, но некий намек на тенденцию.

Им, единственным, достается всего слишком много: слишком много любви и сразу вся ненависть. Легко формируется позиция эгоцентризма, ограничивается взгляд на мир, опыт внутрисемейной коммуникации и взаимных уступок, компромиссов – несравненно слабее, чем в более плотно населенных семьях.

Если у мамы нет папы или друга, или какой-нибудь зверюшки, то ее единственный ребенок должен стать настоящим человеком-театром, играющим множество необходимых в семье ролей, имитатором, хамелеоном, марсианином из одноименного рассказа Р. Брэдбери.

Надежды, возлагаемые на него, опять же огромны, они не разделяются между двумя-тремя наследниками. Кто подаст пресловутый стакан воды своим родителям? Опять он один. И наследство получает сразу все – все родовые сценарии – и позитивные и безмерно тяжкие. Легко ли все это выдержать и не испытать разочарования перед судьбой в лице родителей, когда она вдруг отказывается выдавать безразмерные кредиты и требует возврата ссуды? Судя по этим подросткам, очень нелегко.

Тайна на двоих
(из дневника Squaira, #семья)

Забавно, чем старше становишься, тем все чаще приходят к тебе непрошенные воспоминания из детства. Смотрю на детей, которые растут единственными, и думаю, что мне повезло больше в свое время – у меня есть младшая сестра. На худой конец, это позволяло мне оставаться незаметной, пока мама занималась ее проблемами. Это было, с одной стороны, обидным, но все же развязывало руки и давало свободу. А когда родители занимались друг другом или чем-нибудь еще, мы обе могли улизнуть во двор и на украденные сестрой из отцовской пепельницы копейки купить себе мороженое, в ужасе и восторге от своего преступления, спрятаться за крытой сценой во дворе, и там съесть свою добычу. Это была неправильная и не вполне честная жизнь, но она определенно была нашей собственной. И это была наша тайна, о которой мы никогда не говорили родителям. А впоследствии говорить об этом никогда не было повода, да и вспоминается об этом только, когда я одна.

 
                                       * * *
 

Наверное, хорошо, когда в семье у каждого не слишком много ролей, и если уж так получилось, что ребенок в семье один, пусть будет у мамы муж или друг, а у сына – собака или рыбки с птичками. Пусть будет и друзей полный дом, и бабушки с дедами, занятые не только единственным внуком, но и собственными странностями. Пусть приходят малоинтеллигентные соседи за солью и хлебом, пусть единственный ребенок сам забегает к ним, когда родители на работе, просто, чтобы не оставаться в одиночестве.

Пусть его любят, но не только его, пусть иногда терпеть не могут, но не сразу за всех обидчиков. Пусть он станет одним из множества любимых и дорогих, и родители будут хорошими, милыми чудаками, но не самыми лучшими в мире. Пусть у него будет целый мир. Короче, про это гораздо лучше написал Э. Успенский в своей истории про мальчика дядю Федора и его друзей в Простоквашино. Читайте, люди, классиков, у них есть все о человеческой природе!

Приемные дети

Есть множество страшных рассказов о силе генетического наследия биологических родителей (имеем в виду родителей, переставших заботиться о детях в силу своей социальной деградации, в основном, алкоголизма и наркомании). Факты, действительно, говорят о том, что нередко приемные дети уже в раннем детстве обнаруживают черты характера бросивших их родителей – моральную неустойчивость, легкую подверженность внешним влияниям, отсутствие собственного характера, волевых побуждений, склонность к легкому достижению желаний, бродяжничеству, игре с огнем.

И все же современная психогенетика доказала на огромном количестве детско-родительских и близнецовых исследований, что в формировании фенотипа (совокупности всех внешних проявлений организма, включая характер) 50% принадлежит, безусловно, наследственному фактору, но остальные 50% зависят от среды, в которой проявляется формирующийся характер. Поддерживаются и экспрессируются те из пенетрировавших (пробившихся) признаков, которые могут реализоваться в данной среде. Так, правильное воспитание может максимально оптимизировать развитие любого почти ребенка. Однако труда это требует огромного, и всегда нужно иметь в виду крайние варианты, такие, как синдром Преображенского-Шарикова (тупо сковано – не наточишь, глупо рожено – не научишь). Больная эта тема и еще долго будет открытой для дискуссий и открытий. Однако нас в контексте книги интересует другой аспект приемного родительства – архетипический.

Выбор детей приемными родителями нередко ассортативен, по принципу интуитивно улавливаемого подобия. Некоторые женщины, взявшие брошенного ребенка на воспитание, описывают свои чувства от первой встречи с ним примерно так: «Как только увидела ее, у меня что-то замерло внутри, насторожилось – это она!» И даже встречая их вместе, другие люди часто невольно бросают фразу о том, как они похожи. Таких детей легко принимает родня женщины, и такой ребенок со временем усваивает их родовые ценности не хуже кровных детей. Т.е. они становятся культурными преемниками рода, воспитавшего их. Что же в данном случае срабатывает, если не кровь?

Обратимся еще раз к повседневности. Младшие дети из приютов и детских домов (дошкольного возраста) имеют характерную особенность – они ищут маму чуть ли не в каждой новой тете, прижимаются к ней, искательно заглядывают в глаза и даже спрашивают: «Ты будешь моей мамой?»

А одна из моих подруг в юности рассказывала о том, что ее вырастила бабушка Вера, которую она до сих пор завет мама Вера. Т.е. свою маму просто «мама», а бабушку – «мама Вера».

Опыт гибридизации
(из дневника Squaira, #Витя)

Дети очень хитрые. Они могут притвориться, что совершенно не понимают по-русски, а прочие языки совершенно неизвестны тебе, так что ты можешь сколько угодно повторять свои просьбы, увещевания, приказы и даже нечленораздельно орать – тебя все равно не поймут. Пока ты не перейдешь на язык жестов, особенно адресованных ниже пояса. Но иногда они пользуются языком настолько утонченно, что никакому взрослому, если только он не А. С. Пушкин, не А. Милн и не Б. Заходер, в жизни до этого не додуматься.

Витя живет у меня уже неделю, и он очень скучает по своей маме. Иногда он даже плачет и начинает демонстративно пренебрегать бабушкой, хотя бы потому, что я единственное существо, которое сейчас рядом с ним. Нашим цыплятам и примазавшимся к их кормушке воробьям плакать о маме совершенно бессмысленно: цыплята инкубаторские, и мамой считают, похоже, меня. А воробьи думают только о том, как обокрасть цыплят. Поэтому плачет Витя мне.

Примерно на третий день жизни в деревне Витя стал иногда забываться и называть меня мамой, потом исправлялся и чуть-чуть конфузился от этого. А один раз с вызовом закричал мне: «Ты ведь мама, да ведь?» Я подтвердила, что да, я мама его, Витиной, маме. А потом Витя стал вместо обычного «бабушка» звать меня «баба» с французским прононсом и получалось среднее между «баба» и «мама». С прононсом у Вити никаких проблем – слезы и сопли всегда наготове. Я сначала хотела Витю спросить про это, т.е. что он имеет в виду, когда так говорит. Но потом решила, что ведь и так все ясно: конечно, я бабушка, но сейчас еще и мама. Потому что мама ему нужнее.

И вспомнила тут, как моей младшей исполнилось полтора годика, и я вышла на работу, как тогда все выходили, и начала она у меня без конца болеть. И пришлось мне просить свою маму взять к себе малышку пожить. Так Клавунчик на долгих четыре месяца оказалась у своей бабушки в далеком городе. Конечно, мы с ней часто разговаривали по телефону. И все же, когда мы, наконец, приехали забирать Клавочку, она не узнала меня, мало того, спряталась за мою мать, цепляясь за нее с криком «мама!» Что я тогда испытала, мало назвать потрясением. Я заново знакомилась со своим ребенком, и не сразу она назвала мамой меня. Что делать, Клавунчику позарез нужна была мама, кем бы она не была. Ох, спасибо моей матушке! Но больше я не расставалась с дочкой, боялась, что снова забудет.

 
                                       * * *
 

Маленький Витя и Клавунчик настолько нуждались в сущности матери (уж не Материнская ли это Любовь из сказки Метерлинка?), что готовы ее искать в другом человеке, тем более, генетически очень близком матери. Вправе ли мы говорить об архетипе Любви, в котором нуждаются все абсолютно люди? Вот сказка, которую сочинила восьмилетняя девочка, у которой в ее четыре года умерла мама, а потом папа женился на другой женщине.

Листик и северное сияние

Жил-был листик на одном дереве. Однажды налетел сильный ветер и оторвал этот листик. Настала зима, закружила вьюга, она все носила и носила маленький листик. А он в это время потихоньку подрастал. Потом наступила весна, на другом дереве в этом лесу потекла смола, листик и приклеился к ней. Приклеился, да и прижился на дереве, а смола оттуда ушла в ствол, чтобы приходить в другие места дерева, куда смогут приклеиться другие листики. А над лесом распустило свои перья огромное и прекрасное северное сияние, и горело оно всеми цветами радуги!

 
                                       * * *
 

Девочка сочинила эту сказку через два года от начала жизни в своей новой семье. Разве она не о материнской любви – клейкой смоле, обнаруженной ею в мачехе? Вы можете сказать, что это идеализация ее ситуации, высказанная потребность. Так и есть – не спорю, но добавлю, что на пустом месте ничего не бывает, и мачеха действительно оказалась хорошим, сердечным человеком. Заметьте, что в сказке ребенка смола присутствует только самое необходимое время, пока лист не утвердится на своем новом дереве, а потом переходит в места, где она действительно нужна.

Юнгианские аналитики выделяют фигуру Защитника или Спасителя во снах своих пациентов наряду с образом Насильника, Зверя, Чудовища. Этот аспект несомненно есть в юнговском архетипе Великой Матери. И тянется к ему аспект Зародыша ребенка. Великое и самое безопасное в мире убежище – материнское лоно, и с потребностью в нем можно столкнуться в любом возрасте.

Что тогда важнее – архетип или кровь, сила сродства генов? Выходит, важнее архетипическая сущность взаимодействия, роль Матери, Материнская Любовь. В полной мере об этом народная пословица: не та мать, которая родила, а та, что воспитала.

Как дети появляются среди нас

Беременность от волшебной палочки или История о том, как у одной девочки оказалось два папы, а у другой две мамы
(из дневника Squaira, #семья)

История эта была взаправду и давненько. Персонажи с тех пор изменились до неузнаваемости, поэтому никаких проблем конфиденциальности возникнуть не может, кроме того, огласка этой истории в свое время была минимальная – исключительно между главными действующими лицами.

Жила девица одна – из тургеневских, воздушная вся и возвышенная, не от мира всего. А звали, кажется, Татьяной, потому как еще маленько пушкинская получилась. Да еще в волшебную палочку очень верила с детства. Ну и натурально сама все это про себя думала, поэтому, когда замуж вышла и столкнулась с грубой действительностью супружеских отношений, заболела чем-то нервным и кожным. Детей она вроде очень хотела, ну и знала, что они должны тем или иным образом возникнуть в процессе естественных взаимоотношений, но не получалось у нее. И даже у него не получалось, хотя до нее все у него прекрасно получалось, и даже с избытком. Но вот захотелось ему на тургеневской девушке жениться. Гинекологи ее обследуют по всем правилам и приговор выносят: беременность наступить не может, извращенный симптом зрачка у нее, самая тяжкая нервно-эндокринная форма бесплодия.

А она им почему-то не верит. Гинекологи только в одну дырку заглядывать умеют, и дальше шейки матки ничегошеньки не видят, а у ее мамы все же двое детей получились, и у ее бабушки, и так далее.

В общем, Татьяна не стала в голову брать тонкости нервно-эндокринных недугов и продолжала эксперименты в духе бабушкиных советов: подушку там вовремя под таз подложить и не слезать с нее, пока не забеременеешь. И еще пошла к доктору знакомому, который умел иглоукалывать. А у нее с этим доктором чуть было роман в свое время не случился, да ей простоты взглядов на жизнь не хватило, так и остались они друзьями. Легла она под его иголки, а он от чистого сердца ей помочь хотел, и невысказанное ее желание озвучил: «Наколю-ка я тебе точки зачатия». И наколол, а она, кажется, густо покраснела от таких его слов, потому что хоть и тургеневская, а в двойном смысле двусмысленностей разбиралась прекрасно. В том же самом месяце она забеременела, а через положенный срок разрешилась отличной девочкой. Через некоторое время сходила Татьяна с дочкой к своему доктору-благодетелю и сказала: «Вот, дочка у нас…» Он двусмысленности тоже понимал неплохо и, конечно, обрадовался. Так они и считали, что у Надюшки два отца в каком-то двойном смысле. Татьяниного мужа решили, правда, не расстраивать, потому что не были уверены в его способности разбираться в таких тонкостях, а доктора этого он сразу невзлюбил со всей силой инстинкта соперника.

Прошло некоторое время, и стало ясно, что ребенку нужен братик или сестричка в крайнем случае, но ни того, ни другого у пары опять не получалось. Ни с подушкой, ни без нее. На тот момент жизни Татьяна к другому иглоукалывателю пошла – к женщине одной. К другу-доктору решила больше не ходить, рассчитав, что слишком много благодеяний в одни ворота может дурно повлиять на дружбу. И вот она к этой мэм-доктор сходила еще раз и прямо так ей высказала свою просьбу: «Мол, хочу забеременеть, уколите куда надо для исполнения моей мечты». Доктор-мэм отнеслась к запросу с большим пониманием и тут же ее уколола в нужные точки, которые, кстати, как и в первый раз, оказались почему-то в районе щиколоток. И в этот раз волшебная палочка сработала безукоризненно, снова беременность, и еще одна славная дочка. На сей раз супруг Татьяны узнал о существовании такой волшебной палочки и поразился. Он до сих пор был уверен, что она есть только у него самого. Так у Галинки оказались две мамы.

Вот что значит жениться на тургеневских барышнях, верящих в разные сказки. Кстати, у этой барышни не было впоследствии никаких проблем с абортами, наверное, потому что больше она за уколом волшебных палочек никуда не ходила.

 
                                       * * *
 

Это только одна-единственная история из бездны историй зачатий или их прерываний по тем или иным причинам. В этой истории не хватило возможностей самой пары, но, поскольку желание иметь детей было вполне искренним, выход оказался найден. А дальше мы продолжим тему появления детей на свет.

Ева и Лилит

Есть в апокрифах ранних христиан история о том, что сначала Адаму Богом дана была подруга, равная с ним. Ее звали Лилит. И не захотела она расставаться со своей свободой и рожать ему детей. Тогда Господь дал Адаму другую жену – создал Еву из ребра его. Ева стала рожать и растить детей. Так возник род человеческий.

Лилит в современной трактовке не кто иная, как чайлдфри, свободная от детей, не желающая променять свободу на заботу о продолжении потомства. Она самодостаточна и устремлена к самой себе, ее качества красоты и привлекательности почти не меняются с возрастом. Реальная женщина с господствующим архетипом Лилит в свои пятьдесят (а то и в семьдесят) так же стройна, подтянута и ослепительна, как и в юности, она продолжает затмевать свою дочь, как и много лет назад, у той практически нет шансов прорваться в красавицы из рядов гадких утят или умненьких девочек. Это Женщина в Красном, яркая, сильная, энергичная, умеющая и любящая быть центром внимания. Ее реальная одежда часто бывает розовой и белой, но красное ей обычно очень нравится, хотя бы в качестве нижнего белья. Да, у реальной Женщины в Красном вполне могут быть дети, природа в большинстве случаев берет свое, но нередко отбирает в следующем поколении. Об этом несколько позже, а сейчас – сны, в которых ярко проявился архетип Лилит.