Текст книги "Франция. Страна королей и пяти республик"

Что ни говори, а в Тулузе, Бордо или Марселе южанам гораздо спокойнее, чем в Париже. Они любят Париж, они гордятся эти великим городом, а все-таки в родном Бордо или в городе фиалок – Тулузе – и вино краснее, и тарталетки слаще… Поэтому, возвращаясь из Парижа, южане с удвоенной силой начинают гордиться своей малой родиной. Им нужен Париж для того, чтобы преуспеть (еще гасконец д, Артаньян говорил, что без славы ему в Париже – не житье!), но пить красное сухое бордоское вино, право же, лучше дома! А то еще эти северяне возьмут да и разбавят вино водой! Где им понимать, что такое настоящее старое бордо какого-нибудь благословенного 1783 года?!

Величие и гнев Великой французской революции

Если вам приходилось беседовать с французами о революции 1789 г. и великом дне 14 июля, то вы непременно обнаружите в большинстве из них (и даже аристократов) глубочайшее уважение и восхищение перед взятием Бастилии, Камиллом Демуленом, Дантоном и (о ужас!) Робеспьером. Мне случалось беседовать о Великой французской революции даже с потомками аристократических родов – и все они в один голос заявляли, что старый режим прогнил, что король Людовик XVI был глуп, королева Мария-Антуанетта – надменна и капризна, а презиравшие народ дворяне вполне заслуживали своей участи. И даже гильотину на главной площади Парижа и площадях других французских городов мои собеседники готовы были оправдать, несмотря на частицу «де», сохранившуюся в их фамилиях. Я же ненавидела революционный террор и почитала Шарлотту Корде, ударившую ножом кровожадного героя революции – Марата.

Взятие Бастилии

Это для нас, русских, слово «Вандея» окружено благородным ореолом. Это мы благодаря Марине Цветаевой любим повторять: «Молодость – доблесть – Вандея – Дон» (если, конечно, знаем эти стихи) и сравнивать контрреволюционное движение в провинции Вандея с нашим Белым Доном и Добровольческой армией. Французы, конечно, упоминают о жестокостях революции, о тысячах казненных и о протестном движении в Вандее, но при этом указывают на величайшее достижение революции – Декларацию прав и свобод человека и гражданина 1789 г., благодаря которой третье сословие – буржуазия – было уравнено в правах с первыми двумя – аристократией и духовенством, а все люди названы равными в человеческом достоинстве и свободными в выборе своего пути.

Бесспорно, эта Декларация – главное достижение Французской буржуазной революции. Но выполнялась ли она? Разве массовые убийства священников и дворян в революционные годы не являются доказательством обратного? Зато с уверенностью можно сказать, что на Декларации прав и свобод человека и гражданина 1789 г. базируется современное французское законодательство, краеугольный камень которого – равенство людей в своем человеческом достоинстве и реализация их прав и свобод. Значит, французские революционеры все же чего-то достигли: и величие у событий 1789 г. все-таки было, хотя очень быстро это величие обратилось в гнев и разнузданный террор.

С чего же все начиналось? С борьбы за права третьего сословия – буржуазии. С падения нравов аристократии, непомерной роскоши двора и безумств королевы Марии-Антуанетты, стоивших не одно состояние. Высшее дворянство страны представляло собой 4000 семей, представленных ко двору, которые делили между собой 33 миллиона, расходовавшиеся на содержание придворного штата. Король выдавал 28 миллионов пенсий и 46 миллионов жалования офицерам армии, поглощавших больше половины военного бюджета. Представители 4000 знатных семей не могли жаловаться на судьбу: их жизнь протекала легко, изящно и сладко, и повредить ей могли только капризы короля, который в любой момент мог удалить того или иного аристократа от двора, посадить его в Бастилию или другую королевскую крепость и даже казнить.

Был еще и так называемый «аристократический плебс» – младшие сыновья знатных отцов, которым не удалось попасть в армию или духовенство. Младшие сыновья получали ничтожную часть отцовского состояния и жили в своих замках скромно и просто – особенно по сравнению с семьями, представленными ко двору. Конечно, провинциальные дворяне порой ненавидели столичных аристократов, особенно «придворных любимчиков».

Как же жили крестьяне? По сравнению с русскими крепостными – очень даже неплохо. И тяжело – по европейской шкале ценностей. Надо сказать, что во Франции с раннего Средневековья не было крепостного права в русском понимании этого термина. Крестьян не могли продать или купить – по сути, они были только арендаторами, обрабатывавшими землю феодала. Крестьяне платили феодальную ренту – и только. Однако собственник земли мог увеличить ренту и сделать ее выплату непосильной для крестьянина, мог предъявить претензию на третью часть общинных выгонов (феодальный триаж). Все это вызывало массовые недовольства крестьян.

Уже в XII–XIV вв. французские крестьяне получили право продавать и покупать землю, переходить из вотчины в вотчину (русский «Юрьев день», очень быстро отмененный). В XIII–XIV вв. во Франции массовым стал выкуп серважа (фиксация ренты, увеличение владельческих прав и свободы передвижения). К 1772 г. во Франции уже забыли о том, что можно торговать людьми, тогда как в России крепостничество переживало фазу расцвета.

Старый режим королевской Франции действительно нуждался в реформах, но в мирной и постепенной эволюции, а не в ноже гильотины, который отсёк голову короля Людовика XVI из династии Бурбонов, его супруги Марии-Антуанетты Австрийской, а вслед за ними – тысяч и тысяч людей, включая лидеров революции. «Революция пожирает своих детей», – сказал Жорж-Жак Дантон, один из вождей революционных событий, казненный по приказу лидера якобинцев – бывшего адвоката из Арраса, Максимилиана де Робеспьера. Странно звучит, но Робеспьер был дворянином и в последние годы Старого режима очень гордился тем, что в его фамилии присутствует частица «де». Потом он, правда, безболезненно удалил частицу «де» из своей фамилии и приходил в восторг от того, что не принадлежит к гонимому дворянству.

Использовать гильотину для быстрой и «безболезненной» казни предложил, конечно же «из гуманных соображений», врач и член Национальной Ассамблеи Гийотен. Вопреки расхожему представлению доктор Гийотен не изобрел орудие казни, названное его именем. Это устройство с косым ножом, ставшее стандартным орудием расправы над живым существом, уже употреблялось в Шотландии и Ирландии и называлось «Шотландской девой». Косой нож с необыкновенной быстротой падал на шею приговоренного, зажатую в деревянных тисках, и смерть наступала мгновенно.

Казнь на гильотине

Палач, особенно неопытный или пьяный, мог и не срубить голову с первого раза, и тогда осужденного ожидали неслыханные муки. Гильотина, управляемая даже неквалифицированным палачом, как правило, не давала осечки. С другой стороны, применение «Шотландской девы» превращало казнь в механический акт, когда казнили не единицами или десятками, а сотнями и тысячами. С помощью «Шотландской девы» казнь во Франции поставили на конвейер. Отныне гильотина применялась ко всем слоям населения – от аристократов до нищих. «Шотландская дева» не пощадила никого – даже вождей революции, от Дантона до Робеспьера.

Правда, революционер Жозеф Фуше, который сначала был другом Робеспьера, а потом помог «свалить» своего былого товарища, придумал другой, еще более быстрый способ казни. В Лионе он привязывал людей прямо к жерлам пушек. А что?! И быстро, и люто. Когда же его упрекали в выборе такого варварского способа казни, Фуше доказывал в Конвенте его гуманность. Мол, смерть приходит ко всем приговоренным сразу, и одному не нужно дожидаться, пока взойдет на гильотину другой. Страшная, бесчеловечная, невозможная логика революционных времен! Заметим, что тот же Фуше с одинаковым успехом служил и Директории, и Наполеону, а потом и монархии и умер герцогом Отрантским.

Во Франции гильотину сначала называли Луизеттой или мадам Луизон, по имени другого «гуманного» врача, Антуана Луи, который в своей записке, обращенной к революционному Конвенту, одобрил идею доктора Гильотена применить «Шотландскую деву» для казни контрреволюционеров. Но Луизеттой Шотландку звали недолго: очень скоро ее стали именовать Гильотиной.

В современной Франции есть и роялисты, и республиканцы, и бонапартисты. Роялисты собираются в Версале и танцуют менуэты, бонапартисты устраивают костюмированные собрания в Мальмезоне, во дворце Жозефины Богарне-Бонапарт, подаренном ей императором. Республиканцев во Франции – большинство. И день 14 июля – национальный праздник, несмотря на то, что в страшной королевской тюрьме Бастилии в день ее взятия содержалось не больше десяти человек. В Бастилии сидел и скандально известный маркиз де Сад, которого, впрочем, перевели в Шарантон за 10 дней до рокового штурма.

Маркиз де Сад во многом спровоцировал взятие Бастилии. Накануне штурма тюрьмы он кричал в водосточные трубы, что в Бастилии пытают и убивают тысячи заключенных, хотя на самом деле узников тогда в Бастилии было совсем немного – и почти всех из них осудили за уголовные преступления. 4 июля 1789 г. маркиза перевели в Шарантон. При переезде ему запретили брать с собой плоды своих многолетних трудов – рукописи.

Маркиз провел в Бастилии 5 лет, как и в Венсеннском замке. Но взятие Бастилии, которое он отчасти вызвал своими выкриками, сыграло с маркизом злую шутку. В камеру Альфонса де Сада ворвался революционный народ и уничтожил его книги и рукописи. Спасти удалось немногое – то, что маркиз все-таки провез в Шарантон, и то, что чудом выжило в революционном урагане.

Периодом «гнева» во Французской революции была страшная и кровавая якобинская диктатура. Якобинцы шли к власти медленно, но уверенно – их ближайшими и естественными противниками стали «умеренные» – жирондисты. Так называли партию, основу которой составляли депутаты из южного департамента Жиронда со столицей в Бордо – знаменитом винодельческом регионе.

Якобинцами именовали участников политического клуба, установивших в стране свою диктатуру в 1793–1794 гг. Поразительно, что якобинцы сформировались на базе бретонской фракции депутатов Национального собрания. Поразительно, если учесть, что в Бретани в это время бушевало восстание крестьян и дворянства против революции и ее декретов.

Партия получила свое название от клуба, который находился в доминиканском монастыре святого Якова. Лидером правого крыла партии был Дантон, в центре – Робеспьер. Левое крыло возглавлял Марат, а после его смерти – Эбер и Шометт, которых называли «бешеными». 2 июня 1793 г. якобинцы совершили государственный переворот и свергли «умеренных» – жирондистов, после чего развязали в стране тотальный террор. Их диктатура продолжалась до 27 июня 1794 г., когда к власти пришла Директория и был казнен «кровавый жрец» революции – Максимилиан Робеспьер.

Кружок жирондистов первоначально состоял из бордоских адвокатов Верньо, Гюаде, Жансонне, Гранжнева и молодого предпринимателя Дюко. Потом к ним примкнул знаменитый журналист и оратор Бриссо со своими сторонниками-бриссотинцами – Роланом, Кондорсом, Фоше, Инаром, Бюзо и другими. Депутат Национального собрания Франсуа-Николя-Леонар Бюзо был возлюбленным «королевы Жиронды», очаровательной мадам Ролан де Платьер, жены бывшего королевского министра юстиции Ролана. Манон Ролан – хорошенькая, образованная, энергичная – справедливо считалась не только «королевой», но и Музой Жиронды. Она была казнена по приказу Робеспьера, хотя имела возможность бежать из Парижа вместе со своим «многолюбимым» Франсуа Бюзо и его друзьями, депутатами-жирондистами – Петионом, Гаде, Бюзо, Луве, Валади, Саллем и Барбару. Петион – один из самых высокопоставленных жирондистов – занимал одно время пост мэра Парижа и председателя Конвента, но это ему мало помогло.

Смерть Марата. Художник Жак Луи Давид

Манон Ролан отказалась оставить мужа и бежать. Ее супруг, испугавшись «Шотландской девы» – Гильотины, заколол себя кинжалом, а Манон сложила голову на Гревской площади.

Жирондисты были сторонниками индивидуальной свободы, поклонниками философских идей Руссо, прекрасными ораторами, мечтавшими о свободной и сильной Франции. В большинстве своем жирондисты голосовали против казни короля Людовика XVI. Они вообще были противниками террора, за что и получили прозвище – «умеренные». Жирондисты были республиканцами, но сторонниками гуманной республики. Они хотели остановить якобинцев, настаивавших на неограниченном терроре. Жирондистам симпатизировала и мадемуазель Шарлотта Корде, ударившая кинжалом «чудовище» – самого жестокого из якобинцев, Марата.

Сначала жирондисты хотели реформировать старый режим, не устраняя короля, – они заняли места в королевском кабинете министров. Король потворствовал жирондистам, но потом, подчинившись жене, Марии-Антуанетте, требовавшей порвать с «этими смутьянами», распустил кабинет. Ответом на эту крайне неудачную меру стало парижское восстание 1792 г., в результате которого пала монархия и власть вернулась к тем же жирондистам.

Однако впоследствии жирондисты голосовали против казни короля или за казнь «с отсрочкой», что вызвало гнев разбушевавшейся толпы, жаждавшей крови. Якобинцы, напротив, требовали казни короля и королевы, и толпа обратила свои сиюминутные симпатии к ним. Дантона жирондисты называли «сентябрьским убийцей» – за то, что он не помешал беззаконным убийствам дворян и священников в тюрьмах. Дантон сначала искал поддержки жирондистов, но будучи отвергнутым ими, присоединился к якобинцам.

В 1793 г. якобинцам удалось объявить жирондистов «вне закона». Якобинцы называли «умеренных» федералистами и пытались доказать, что их более милосердные коллеги раскалывают Францию на провинции и Париж и требуют особых прав для провинций. Жирондисты действительно представляли винодельческий регион Бордо, но о «раскалывании» страны и не помышляли, пока якобинцы не объявили их вне закона.

После якобинского переворота жирондистов исключили из Национального собрания и предали суду. Семеро из них бежали из Парижа (Бюзо, Петион, Салль, Барбару, Валади, Гаде, Луве), другие попытались поднять федералистский мятеж в Кане, закончившийся неудачей, остальные – или покончили с собой (как Ролан), или были казнены (как очаровательная Манон Ролан, а также Жансонне, Бриссо, Верньо, Гранжнев и многие другие).

Семерым беглецам удалось добраться до городка Сент-Эмильон – столицы бордоских виноделов, где некоторые из них были пойманы и гильотинированы (Гаде, Салль, Барбару и укрывавшие их местные жители, включая всю семью Гаде и его старика-отца). Бывшего офицера и маркиза, «кающегося дворянина» Валади расстреляли. Бывший мэр революционного Парижа Петион и его друг, возлюбленный Манон Ролан Франсуа-Леонар Бюзо, погибли при невыясненных обстоятельствах. Выжил только писатель Луве, которому удалось бежать в Париж и спрятаться там у своей возлюбленной вплоть до свержения Робеспьера и установления Директории.

Якобинский режим представлял собой самый мрачный период Великой французской революции. Охваченные эпидемией тотальной подозрительности, вожди якобинцев рассылали по всей стране своих комиссаров, безжалостно уничтожавших тысячами подлинных и мнимых «врагов республики».

Революционные трибуналы неистовствовали. Гильотины на городских площадях работали на износ, снося головы дворян и священников, как «оплота старого мира», крестьян, отказавшихся сдавать продовольствие для прокорма воевавших со всеми соседями революционных армий, горожан, чересчур независимых и практичных, чтобы поддерживать диктатуру безумных социальных экспериментаторов… Ситуация, слишком хорошо знакомая нашим соотечественникам по не столь отдаленному прошлому! Однако в жилах внешне холодноватых жителей севера Франции текла горячая кровь, и несправедливость власти вызывала у них необузданную ярость, а не робкий кухонный лепет.

Максимилиан де Робеспьер

Скоро каждый крестьянин или моряк готов был биться истово и страстно за погибшую монархию, за католическую церковь, а скорее – за собственный бретонский уклад жизни. Безжалостная и кровавая партизанская война бушевала в густых лесах севера Франции несколько лет, пока беспокойную и больную страну не взял командной хваткой профессионального военного молодой и амбициозный хищник – Наполеон Бонапарт, упразднивший последние реликты революции.

«Свобода, равенство, братство» для избранных, налоги и гильотина – для остальных сменились привычной для крестьянского менталитета иерархией подданных и суверена. С такой необременительной несвободой смирились даже жители Бретани, ибо она не нарушала установленного для них порядка вещей, посягнуть на который они не могли позволить.

Итак, свержение Робеспьера и якобинской диктатуры было подготовлено Бийо-Варенном и Колло д, Эрбуа (кстати, «крайними террористами»), Карно (умеренным) и Барером, а также противниками «кровавого Максимилиана» в Конвенте – Баррасом, Тальеном и Фуше. Именно они организовали падение якобинского режима, произошедшее в июле 1794 г. Якобинская диктатура завершилась казнью трех самых видных ее представителей – Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста. Но правление Директории было недолгим – к власти уже шел уроженец Корсики Наполеон Бонапарт. Начиналась новая эпоха – время консульства и Империи.

Кровавое солнце Наполеона Бонапарта

Часто Наполеона называют самым знаменитым французом, забывая о том, что он – корсиканец, а остров Корсика на Средиземном море переходил от итальянцев к французам, а сами корсиканцы помышляли о независимости. В Париже о Наполеоне напоминает многое – от Триумфальной арки до Вандомской колонны и Дворца инвалидов. Да что там Дворец инвалидов! Названия парижских улиц и площадей в высшей степени «наполеонизированы» – самая фешенебельная улица в Париже зовется Риволи, в честь одной из самых громких ранних побед Наполеона в Италии. А есть еще площадь Иены и Каирская, вокзал Аустерлиц… В сорока минутах от Парижа расположен очаровательный дворец Мальмезон, подаренный императором своей любимой жене Жозефине. В дворце Жозефины Богарне-Бонапарт и поныне собираются бонапартисты, устраивают балы, праздники, танцуют контрданс и вспоминают о великих битвах наполеоновской империи.

В Мальмезон нужно приезжать после посещения парижского Музея Армии и гробницы Наполеона во Дворце инвалидов. После мрачного величия крипты Собора Инвалидов, с его цоколем из вогезского зеленого гранита и саркофагом, в котором покоится тело императора… В Доме инвалидов ощущается мрачное величие Наполеона, чувствуется властитель, но совсем непонятен человек. В Мальмезоне, где сохранились личные вещи Наполеона – от фляги времен Итальянского похода до крохотной записной книжки, – виден и понятен именно человек, жестокий и гениальный, пленивший одних и внушивший ненависть другим, любимый и ненавидимый, царивший в сердце одинокой женщины, мадам Жозефины, которая сажала розы и ждала его с полей сражений. Ждала даже после того, как он развелся с ней и женился на другой, австрийской принцессе, сумевшей родить ему сына.

На одном из украшающих мальмезонский дворец портретов Жозефина изображена рядом с гипсовым бюстом Наполеона в лавровом венце кесаря-императора – живая, нежная, трогательная рядом с мертвым, суровым величием статуи. Хранительница памяти того, кто не забывал о ней и в объятиях второй жены-австриячки… Живая душа рядом с окаменевшим величием, любовь рядом с мертвенным грузом власти.

Как же всходило кровавое солнце Наполеона Бонапарта над Францией и Европой? Все начиналось с Корсики, вулканического острова, ныне – одного из департаментов Франции, подарившего императору свой огненный темперамент. Корсику называют французской частицей Италии, ведь она была передана Франции Генуей только в 1768 г., в закатный период старого королевского режима. Так что генерал Бонапарт, страшный «Бони», которым пугали английских девочек, даже не француз, а итальянец. Отсюда его семейственность, стремление разделить завоеванные земли между семейным кланом Бонапартов, его любовь-поклонение перед матерью, «мамой Летицией». Культ матери, поклонение перед материнским началом характерны именно для итальянцев.

Современные бонапартисты охотно приезжают в Аяччо, столицу Корсики, где находится величественный собор, в котором крестили Наполеона, фамильная резиденция Бонапартов и Музей Феш. В этом музее хранится коллекция предметов искусства, принадлежавшая дяде императора, кардиналу Фешу. В фамильной резиденции Бонапартов туристам показывают кровать, на которой мадам Летиция рожала своих великих детей. Впрочем, Наполеона она родила на ковре с изображением битв античных героев.

Все в Аяччо пропитано преклонением перед Наполеоном, причем не только перед Первым, но и перед Третьим, перед всеми представителями этого огромного клана. В подвале часовни при дворце кардинала Феша спят вечным сном сестры императора – Полина и Каролина. А Салон Наполеона, расположенный рядом с площадью Фош, знаменит своими прекрасными портретами братьев императора: короля Испании Жозефа, властителя Голландии Людовика, правителя Вестфалии Жерома. Есть здесь и портреты Наполеона III и его жены, красавицы Евгении Монтихо. Неужели Наполеониды все еще правят Францией? В Аяччо, как, впрочем, и в Мальмезоне, и в парижском Дворце инвалидов складывается именно такое впечатление.

Молодой Наполеон

Французы (если не все, то многие) простили Наполеону Первому миллионы убитых на полях сражений, оскудение целой нации, большинство мужчин которой были принесены в жертву его мрачному гению. Зато они охотно вспоминают о том, что Наполеону Бонапарту Франция обязана Code civil – Гражданским кодексом. Для французов Наполеон – не кровавое чудовище, не «злодей-корсиканец», а один из самых знаменитых и значительных людей Франции. И более того – Бородино, или, как говорят французы, bataille de Moscou, до сих пор относят к числу не поражений, а побед Наполеона. Кто же победил императора и его Grande Armée в России? Отнюдь не русская армия, а генерал Мороз. С такими стереотипами французов просто бесполезно спорить.

Кодекс Наполеона (фр. Code Napoléon, также Гражданский кодекс французов (фр. Code Civil des Français) – это впечатляющий кодекс гражданского права, разработанный группой юристов во время правления первого консула Французской республики Наполеона Бонапарта. Действительно, до прихода Наполеона к власти у Франции не было единого свода законов. Еще в бытность свою первым консулом Наполеон говорил по этому поводу: «Перед тем как появился мой Гражданский кодекс, во Франции отнюдь не было настоящих законов, но существовало от пяти до шести тысяч томов различных постановлений, что приводило к тому, что судьи едва ли могли по совести разбирать дела и выносить приговоры».

11 августа 1800 г. по приказу первого консула Французской республики Наполеона Бонапарта была создана подготовительная комиссия по кодификации при Государственном совете. Её составили четверо правоведов, судей высшего, то есть Кассационного суда: Ф.Д. Тронше – глава Парижской адвокатской корпорации; Ж.М. Порталис – с 1776 г. член Совета старейшин, редактор проекта Гражданского кодекса, с 1804 г. – министр по делам культов – и Ф. Биго де Преаменэ – судья парламента в Ренне; Жак Малевиль – основной редактор Гражданского кодекса и автор Трактата о бракоразводном процессе, с 1806 г. – сенатор. Интересно, что тот же Малевиль в 1814 г. выступил за отречение Бонапарта от власти.

Хотя Гражданский кодекс носит имя Наполеона как инициатора его создания, подлинным автором этого масштабного свода законов является Порталис. Многие французские историки называют Порталиса настоящим «отцом» Гражданского кодекса. Конечно, Наполеон сам не сочинял законов, он лишь присутствовал на заседаниях Государственного совета, на которых обсуждался этот новый свод нормативных актов. Тем не менее кодекс был разработан под эгидой первого консула Французской республики, а о Порталисе знают только историки и юристы. Для большинства французов Наполеон не только вдохновитель, но и автор кодекса. Странная ирония судьбы… Власть имущие всегда присваивают себе достижения своих талантливых современников!

Наполеон Бонапарт был поздним «ребенком» Французской революции, убившим свою жестокую «мать». Он пришел к власти как революционный генерал, затем – первый консул Республики, но предпочел почетное звание последнего сына Великой французской революции императорской короне. Когда первый консул стал императором, многие бывшие друзья, в том числе и боевые генералы, отвернулись от него. Широко известен конфликт между «Портосом» Великой армии Наполеона, генералом Александром Дюма, и Бонапартом. Дюма-дед охотно служил генералу и первому консулу Наполеону Бонапарту, но не поладил с императором, узурпировавшим достижения революции. А Бонапарт до конца дней не простил Дюма-деду его «измены».

Французы помнят все великие сражения Бонапарта – от Тулона до «битвы под Москвой», которую мы называем Бородино. Трудно сказать, какие битвы императора ими больше всего любимы. Наверное, все же Итальянский поход, который совершил еще молодой генерал Бонапарт, служивший тогда Директории, правительству, пришедшему на смену якобинской диктатуре.

Бонапарт не переставал убеждать Директорию предупредить действия монархической коалиции держав, объединившихся против республиканской Франции. Для этого нужно было повести наступательную войну против австрийцев и их итальянских союзников и вторгнуться в Северную Италию. Тогда Бонапарт был еще молод и худ, героически красив, с длинными, до плеч, волосами, и горящими вдохновением войны глазами. Всегда очень странно сравнивать потреты генерала и императора. На одних можно увидеть молодого стройного красавца, опоясанного трехцветным шарфом, на других – полного, коротко стриженного, усталого человека. Просто необыкновенная метаморфоза и внешнего, и внутреннего облика. Император едва ли приятен, генерал – вызывает уважение.

Дворец Наполеона Бонапарта и Жозефины в Мальмезоне

Итальянский поход – это первая война Наполеона, окруженная и в его личной истории, и в истории Франции особым ореолом. В 1796 г. имя генерала Бонапарта впервые пронеслось по Европе, а эхо этого имени докатилось и до России. Именно тогда старик Суворов сказал: «Далеко шагает, пора унять молодца!» Впрочем, унимать «молодца» пришлось не только и не столько Суворову, сколько Кутузову с герцогом Веллингтоном.

Если сравнивать судьбу Наполеона с движением солнца, то Итальянский поход – это его рассвет, полный света и красок наступающего дня. Во время битвы при Аустерлице кровавое солнце Наполеона уже стояло высоко в зените. С Русской кампании начался закат. И окончательно скрылось за горизонтом это кровавое солнце после битвы при Ватерлоо, следствием которой был уход императора с исторической сцены. Пребывание императора на острове Святой Елены – это уже сумерки, почти что ночь.

Наверное, лучше всего о времени Наполеона Бонапарта сказал поэт-романтик Альфред де Мюссе в своем романе «Исповедь сына века»: «Один только человек жил тогда в Европе полной жизнью. Остальные стремились наполнить свои легкие воздухом, которым дышал он. Каждый год Франция дарила этому человеку триста тысяч юношей. То была дань, приносимая Цезарю, и если бы за ним не шло это стадо, он не мог бы идти туда, куда вела его судьба. То была свита, без которой он не мог бы пройти через весь мир, чтобы потом лечь в узенькой долине пустынного острова под сенью плакучей ивы.

Никогда еще люди не проводили столько бессонных ночей, как во времена владычества этого человека. Никогда еще такие толпы безутешных матерей не стояли на городском валу. Никогда такое глубокое молчание не царило вокруг тех, кто говорил о смерти. И вместе с тем никогда еще не было столько радости, столько жизни, столько воинственной готовности во всех сердцах. Никогда еще не было такого яркого солнца, как то, которое осушало все эти потоки крови. Некоторые говорили, что Бог создал его нарочно для этого человека и называли его солнцем Аустерлица. Но нет, он создавал его сам беспрерывным грохотом своих пушек, и облака появлялись лишь на другой день после сражений».

Жозефина Бонапарт

Когда читаешь эти строки, то невольно думаешь: «Не сотвори себе кумира». Наполеоновская Франция сотворила себе кумира и готова была за него умереть. Что же, если Господь хочет нас наказать, то сначала лишает разума… И все же Франция до сих помнит о своем Цезаре. И не только помнит, но и восхищается им. Особенно во Дворце инвалидов или на Корсике… Бесспорно, право французов – боготворить завоевателя, точно так же как право народов, которых он хотел и не сумел покорить, быть уверенными в том, что битва под Москвой, то бишь – Бородино, это все-таки наша победа.