Текст книги "Я вас не слышу"

– С чего ты взяла? – Надю аж всю передернуло.

Мария поняла, что зашла не с того конца. Она попробовала еще раз.

– Это совершенно другая семья, ты отдаешь себе в этом отчет? У него четыре младшие сестры! Всю дорогу он должен! Ты же так не привыкла! – Мария мыла посуду, а Надя стояла рядом, вытирала тарелки и аккуратно составляла их стопочкой, чтобы потом убрать в сервант.

– Мама, к чему?!

– Да вот к этому всему. Это он на свиданиях только с тобой. А после работы у него сплошные обязанности: с той – уроки, с этой – на мультфильмы. Зарплату всю – матери. Я же рассказывала тебе про Любу. Ты помнишь?

Надя неопределенно пожала плечами.

– И что?

– Да что значит «и что»?! – Мария не могла сдержать себя, ведь рушилось все, о чем думалось и мечталось. Да нет, она сейчас обязательно переубедит Надю. Отказаться от консерватории, от мечты!

– Эти люди совершенно из другого мира, ты пойми. Они про твою музыку не знают и не узнают никогда. Нет, ты ничего не подумай такого. Понятное дело, у нас все равны. И уборщица тоже хороший человек. Ей нужно было детей поднимать. – Мария немного запнулась. – Да нет, они не плохие. Но они – другие, и Юра этот – он часть семьи. Причем главная. Знаешь, как они все счастливы были, когда Юрка на ноги встал, как им эта копеечка кстати пришлась. Вздохнули хоть. Надюша, думаю, они тоже особой радости не испытают, узнав про тебя. Поверь мне, не обрадуются!

– Уже узнали, – Надя, вздохнув, подняла на Марию глаза.

– Значит, вот как, – Мария устало опустилась на стул и начала по привычке собирать рукой несуществующие крошки со стола. Вот так номер, а она-то всегда считала себя первым другом для дочери, первым советчиком, а оказалось, что та с чужой тетей посоветовалась, а матери ничего не рассказала.

– Мама, и ничего страшного. Мы просто шли мимо, Юра пригласил меня зайти.

– Но ты же мне ничего не рассказала. – У Марии вдруг страшно разболелась голова. Она сдавила руками виски. Неужели все зря? Дочь сама не понимает, что сейчас происходит, и Марию не слышит, не воспринимает. Неужели ее приняли в той семье? И Любу не испугала невестка-пианистка, которая ни постирать, ни посуду помыть, потому что нужно беречь руки. И что, Люба так вот отдаст своего сына? За здорово живешь? Да не поверю!

– Мам, ну правда, сначала не сказала, потом не знала, с чего начать. Сама переживала, что приходится тебя обманывать. Да не то чтобы обманывать, ты же знаешь, я не умею. Недоговаривать. – Надя придвинула свой стул ближе к маме и обняла ее за шею. – Мамуль, ну, прости, я так рада, что теперь вот Юра пришел, и я могу рассказать тебе все по порядку.

– Ну так рассказывай! – Мария никак не могла успокоиться. Из Нади рассказчик был никудышный. Она никогда не была многословной. Надя была человеком дела, а болтать просто так – это не про нее. Привыкла один на один со своим инструментом. Тем более, удивлялась Мария, куда ее несет? Как ее дочь сможет существовать в этой многодетной семье?!

А Надя, преисполненная новым чувством, была счастлива от того, что сама решает, сама заводит знакомства, и люди идут ей навстречу. И больше поразило ее не то, что Юра из многодетной семьи, а то, что их родители знают друг друга уже давно, работают вместе. Надя восприняла это как знак. Добрый знак. Ну надо же, она все про эту семью знает от мамы и, между прочим, только с положительной стороны, и вот он, представитель этой самой семьи, перед ней. Она немного волновалась, когда шла к Юре домой, это верно. Она боялась увидеть нищету и невежество, боялась, что сейчас разрушится ее представление о Юре. Или в душе она понимала, что все зыбко и отчасти ею же придумано?

На счастье, Надины опасения не подтвердились. Огромная четырехкомнатная квартира Соловьевых была хорошо обставлена: на стеллажах – много книг, в серванте – хрусталь, на стене над диваном – большой темно-бордовый ковер с мелким геометрическим туркменским орнаментом, в бежевых и голубых тонах. Все как у людей, квартира ничем не отличалась от любой из квартир, где жили ее подружки. Да и у них с мамой был точно такой же набор мебели. Может, даже победнее. В Юриной семье чувствовалась рука отца. Во всем, и в обстановке дома тоже. Там – полка прибита, тут стоит шкаф, сделанный собственными руками. Ванная комната выложена красивой плиткой, которую отец Юры сам клал. У Нади в квартире плитку класть было некому, ванную комнату темно-розовой масляной краской Мария красила сама. Получилось очень даже симпатично. Но кафельная плитка – это, конечно, совсем другое дело.

А главное – Наде понравилось, как много людей толчется в этой большой квартире и что все девчонки, младшие сестры Юры, тут же выбежали ей навстречу. Не выказав ни удивления, ни любопытства, они сразу начали ей что-то рассказывать, что-то показывать. А еще ее прямо-таки сразила та беззаветная любовь, которая сквозила в отношении девочек к брату. Юрина мама приходу сына с незнакомой девушкой тоже не удивилась, во всяком случае, вида не подала.

– Надя, как хорошо, прямо к ужину. Юраш, а мы с девчонками сегодня оливье готовили. До чего же вкусно. Надь, любишь?

– Еще бы, конечно.

– Вот и ладно, как чувствовали, целое ведерко настрогали.

– Это как «ведерко»?

– «Как-как». Так нас народу-то – девять человек! Если Ленкиного мужа считать и их Таньку, как раз и получается.

Надя не сразу разобралась, какая сестра идет за какой. Ага, Ленка, стало быть, – это та, у которой ребенок на руках. А ребенок, стало быть, – Танька. Хорошенькая какая и улыбается все время! Катюша – это, видимо, самая младшая из сестер – тут же взяла Надю под руку и притулилась к плечу.

– Ты красивая.

– Да ну, прямо! – Надя погладила девочку по голове и совершенно неожиданно для себя поцеловала ее в лоб.

Никто не отнесся к приходу Нади как к какому-то из ряда вон выходящему событию. Пришел в дом новый человек, и ему все рады. Это так потрясло Надю! У них гости бывали в доме нечасто. Мама на работе пропадала, она сама много занималась. Мария с дочерью вели тихий, замкнутый образ жизни. А в семье Соловьевых все совсем наоборот: оживленно, шумно, весело.

– Надюх, хлеба нарежешь? – Люба пододвинула к ней разделочную дощечку.

– Да ладно, мам, я сам, – у нее же пальцы, – сын тут же оказался рядом.

– Это верно. Женщине помогать нужно, – улыбнулась Люба. – Ох, Надь, на кого не могу пожаловаться, так это на сына. Отец, тот у нас забутыливает.

– Мам, – осторожно остановил Любу Юрий.

– Да что «мам»! Чего уж тут. Если у Нади к тебе серьезно, то долго тут ничего не скроешь. Так-то папка у нас работящий, тихий. Но если вошел в штопор, то уж держись. Ой, ладно, у кого по-другому? У всех одно и то же. Наш хотя бы не гуляет. И зарплату, если успеешь перехватить, то нормальную приносит. Если уж не успела – сама, значит, виновата. Но Юрка – он другой, Надь, ты не думай. Он – ни-ни. В мою родню. У меня ведь никто не пил! Это они все, Соловьевы… А Юрка после уроков бежит, тряпку у меня отбирает: «Мам, не таскай, ведра же тяжелые. Я сам туалет вымою».

– Какой туалет? – опешила Надя.

– Какой? Школьный! Я ж в их школе еще уборщицей работала на полставки, не только на комбинате. А как иначе столько ртов прокормить? От государства помощи не дождешься.

– Мам, завела песню, – попытался остановить Любу Юра.

– А я не права? Ну вот, правда, квартиру выделили четырехкомнатную, это да. Так и то, когда Юрка уже из армии вернулся. А сколько я пороги обивала, вспомнить тошно! Ну да ладно, давайте к столу.

Оливье и впрямь был вкуснющий, ничего не скажешь. А напоследок Люба прямо убила Надю своим предложением:

– Я уж вам вместе постелю, что народ-то смешить.

– Мам, перестань, Надя идет к себе домой. Я провожу.

– Так поздно. Это тебе на другой конец города! Значит, у Марии оставайтесь.

– Мам, разберемся, – через плечо кинул Юра.

– Да ты не обижайся, – уговаривал он Надю по дороге домой. – Выходит, ты ей понравилась. Она у меня добрая очень, – при этих словах Юра так хорошо улыбнулся, что Надя невольно забыла все свои страхи и сомнения.

Надя не понимала, как про такое можно рассказать матери. И что ей рассказывать? Она попала совсем в другую среду, про которую ничего не знала: в полноценную семью. Что-то в семье Соловьевых ей не нравилось, что-то могло смущать. Ну так ведь Надя росла без отца. Послушаешь девчонок, так у всех родители ругаются или отцы из семей уходят. А здесь Егор девчонками занимается. Рита на танцы ходит, Лиза на коньках катается, Катя рисует. Не брошенные они, никак про них такое не скажешь. А Надю приняли как родную. Может, и бывают многодетные семьи, где дети растут как сорняки, но здесь все было по-другому.

Мария пыталась вникнуть в аргументы дочери. Пыталась понять, принять, но получалось у нее не очень.

– Много детей, мам, – это ведь хорошо.

– Хорошо, на мой взгляд, когда трое. А пятерых-то зачем рожать?

– Ну, если так вышло!

– Господи, – схватилась за голову Мария. – И она еще собирается замуж! Да что значит «вышло»? В каменном веке, что ли, живем?! Надюша, может, все же это не совсем наши люди?

– Мам, прекрати! Или, может, тебе не нравится, что Любовь Андреевна работает уборщицей?!

Мария посмотрела дочери прямо в глаза.

– Да, Кролик, мне не нравится, что Любовь Андреевна работает уборщицей.

Надя закивала головой. Ну да, ну конечно, еще бы, кто бы сомневался.

– И не выдумывай, пожалуйста, про то, что в нашей стране все равны. – Как же не хотелось Марии начинать спор на эту тему, но разговор оттягивать нельзя. Нужно все сказать прямо.

– А что, значит, это не так?! – Надя говорила с вызовом. Да, вроде бы переходный возраст прошел, а максимализм остался.

Надин переходный возраст выразился в несогласии с выбором произведений, которые нужно было играть. Тогда рядом была Кира с программными вещами композиторов-новаторов. В какой-то момент девочка заявила: «Буду играть джаз!» И педагог ответила твердым «нет». Придет время – будешь играть что захочешь, а сейчас – нет. Мария помнила, как столкнулись две железные воли, два непреклонных характера. Хрупкая Надя не уступала мощной Кире. И Кира тогда победила, подавила Надю своим интеллектом, авторитетом учителя. Может, вот и сказалась та давняя история? И сегодня Наде нужно взять реванш?

– Естественно, не так, – Мария пыталась оставаться спокойной. – Или, может, уборщицы знают, сколько опер написал Моцарт и в чем гений Рахманинова?

– Это не самое важное, – Надя стукнула ладошкой по столу.

– Да, не самое. Самое – это твой будущий, как ты считаешь, муж. И то, о чем ты с ним будешь говорить. И когда-нибудь тебе захочется с ним и эти вопросы обсудить. А что сможет дать твоим детям мужчина, который все детство мыл туалеты вместе со своей матерью?

– Ну, мама, я не знала, что ты такая жестокая, – задохнулась от изумления Надя.

– Я не жестокая, дочь. Я сейчас говорю, по-твоему, страшные вещи, но замуж нужно выходить за ровню, а не тянуть потом всю жизнь за собой непосильный груз. Сама надорвешься, а веревка все равно лопнет, и полетите вместе вниз! – Голос Марии возвысился почти до крика. – Вот скажи мне, почему ты перестала заниматься? Что это все значит?

Надя не могла собраться с мыслями. От кого она слышит эти страшные слова? От мамы, которая всю жизнь ее поддерживала, которая жила только для нее. Только вот для нее или для того, чтобы Надя стала известной пианисткой? А ведь это разные вещи.

– Ну хорошо! А если завтра я попаду под поезд, и мне отрежет обе руки, что тогда? Ты тоже станешь меньше меня любить?! Ты меня, мама, не слышишь!

– Прекрати! – Мария чувствовала, что сейчас расплачется. Надя загоняла ее в тупик. Но, главное, она сама себя загоняла в тупик.

– Я никогда, слышишь, никогда больше не сяду за этот чертов инструмент. Если хочешь знать, я уже обо всем поговорила с Софьей Михайловной. Она не увидела никакой трагедии в том, что я не поеду поступать в консерваторию. Она тоже за чувства. В отличие от тебя! – Надя встала из-за стола и в упор посмотрела на мать. – Если ты сейчас же не извинишься, я соберу вещи и уйду жить к Юре прямо сегодня. Меня там примут.

Боже, боже, что же делается в этом мире. Надя подождала немного, развернулась и быстрым шагом направилась в свою комнату. Мария вздрогнула от того, как сильно Надя хлопнула дверью.

Мысли путались в голове. Она уйдет прямо сегодня! Господи, да куда она уйдет? А Софья Михайловна? Какова?! Нет, ну почему не позвонила, ничего не сказала? Мария сидела за столом, безвольно уронив голову на руки. Нужно найти в себе силы. Нужно встать и идти мириться с дочерью. Разве у нее есть выбор?

Тогда Мария извинилась, сказала, что будет стараться полюбить и Юру, и всю его семью; более того, приняла планы дочери полностью. Не хочешь в консерваторию – дело хозяйское. Решила выходить замуж – так тому и быть. Хорошо хоть Надя поступила в институт, не бросила музыку совсем.

К Софье Михайловне Мария тоже сходила.

– Ну как же так, Софья Михайловна?

– У Нади пропал кураж.

– Ничего себе! Но она же музыкант, человек творческий. Сегодня – в депрессии, а завтра – опять подъем. Какой кураж, она каждый день по пять часов сидит за инструментом!

– Сидела – так будет точнее, – Софья Михайловна начала разминать старческие пальцы. Мария готова была убить старую учительницу. О чем она говорит? Разве можно зарывать талант?

Софья Михайловна как будто подслушала мысли Марии.

– Не переживайте, голубушка, я вам искренне советую. Пусть все идет своим чередом. Надя слишком долго была хорошей девочкой и прилежной ученицей. Если музыка в ней победит, она через год сама придет ко мне в класс, я ее подготовлю, вы не волнуйтесь. Но сейчас девочка влюбилась, не нужно ей мешать.

Старая учительница не собиралась помогать Марии. Или она действительно не верила в способности Нади? Но ведь она напрямую об этом не сказала! Наоборот, сказала: «Подготовлю обязательно». Ну, значит, так тому и быть. Мария вышла из класса разочарованная.

Кире звонить не хотелось. С чем? Приятно делиться победами, успехами, а здесь – полный жизненный провал. Все, к чему шли столько лет, рухнуло. Все зря. Так считала Мария, пыталась убедить себя в том, что все будет хорошо, но в душе смириться с новыми жизненными обстоятельствами не могла. Да и не хотела. А после телефонного разговора про Асю общение Марии и Киры практически сошло на нет.

Мария все-таки позвонила тогда Кире с вопросом: то была Ася или нет? Начала издалека:

– А я Асю в автобусе видела. Она изменилась.

На другом конце провода воцарилось молчание.

– Кира? – Марии показалось, что связь прервалась.

– Что «Кира»? Уколоть хочешь? Ну да, вот она такая! И не надо мне говорить, как некоторые, наслушалась уже: «Мол, не родная, брошенная, никому не нужная, у нормальных родителей таких детей не бывает».

– Кира! – попыталась вставить Мария.

– Хорошо тебе говорить, Надя талантливая, и она, как пластилин. А пластилин, даже если его в холодильник положишь и он форму нужную никак принимать не хочет, все равно можно отогреть и слепить из него то, что хочешь. А здесь – нет! Не лепится! И, понимаешь ли, – горе у нее! Ни отца, ни матери! Сирота! Про меня она что-то забыла. А вот эти придурки ее пожалели и рассказали, что в том, другом, мире не нужны ей ни отец, ни мать. Достаточно того, что они есть друг у друга. Они друг другу все – братья и сестры. И внешне они должны быть похожи. Думаешь, я эти черные шмотки не выкидывала? И ножницами резала, и из окна вышвыривала. Она с утра в новых приходила. И волосы ей ночью, когда она спала, обрезала. Так она наголо постриглась. Как на нас соседи в милицию не жалуются, я не знаю. Скандалы в доме постоянные. Ой, Маша, Маша.

– Кира, чем я могу помочь?

– А ничем тут не поможешь. Сама я надежды не теряю. Она, знаешь, маленькая какая была доверчивая, трогательная. Прижмется ко мне, обхватит меня ручонками, – Кира заплакала.

– Давай встретимся, Кир. Прошу тебя, ты не раскисай, ты же сильная.

– Да ладно, Маш, конечно, сильная. Все в порядке.

Они иногда общались по телефону, но нечасто. Асю в разговорах больше не упоминали. Для встреч времени не было ни у той, ни у другой.

Мария очень старалась быть с Юрой приветливой, во всем с ним соглашаться, но молодые после свадьбы все равно переехали жить в квартиру к Соловьевым.

Даже не то чтобы у Юры не сложились отношения с Надиной мамой. Юра никакого напряга не замечал, он всегда всем был доволен, демонстрировал ослепительную улыбку. Наде самой захотелось пожить в Юриной семье.

Четыре комнаты распределились следующим образом. В большой жили родители и младшая, Катя, двенадцатиметровку занимал Юра (туда он и привел свою жену), комната побольше досталась Лене с семьей, и точно такую же по площади занимали Рита и Лиза.

– В тесноте, да не в обиде, – немного театрально радовался Егор. – Где девять человек, десятому всегда место найдется.

Надя пребывала в какой-то эйфории, ей все в этой семье казалось правильным. Все добрые, все дружные, ее приняли сразу, никакой корысти за этим нет.

Мама тогда только раздражала, и Надя этого не скрывала: у нее появилась новая семья, Мария же осталась в прошлом. Как-то даже в присутствии Юры обмолвилась:

– Ну и вышла бы замуж, кто тебе мешал, могла бы и ребенка еще родить! Зато у меня сейчас был бы брат. Я же все время одна! Ты мне даже котенка завести не разрешала!

– Какой котенок, у тебя же аллергия, ты что? – Мария улыбалась, сама же боялась расплакаться.

Она не узнавала дочь. Что это? Всегда такая спокойная, усердная, Надя вдруг с радостью ринулась в другие, до примитивности простые и такие далекие от привычных отношения. Бессонной ночью еще и еще раз прокручивала в голове Надино «могла бы еще раз выйти замуж». Да они же все время за руку с дочерью ходили! И не просто за руку, Надя была будто приклеена к Марии, отставала только, когда садилась за инструмент! Закончив заниматься, вставала из-за пианино и тут же опять прилеплялась к маме.

Когда отдыхали с Надей в Геленджике, Марии поступали недвусмысленные предложения со стороны лиц противоположного пола. Молодой женщине нравилось, что ее замечают, но она настолько была растворена в любви к дочери, что эти знаки внимания никогда не имели для нее большого значения. Это не было жертвой с ее стороны. Одна цель на двоих, общие интересы – это было счастье! Самое большое счастье в жизни. Другого Марии было не надо.

Надя и работа. Да, свою работу Мария тоже любила. Всего добилась сама, честно отрабатывала продвижение по служебной лестнице, безо всякого протежирования. Выросла только благодаря работоспособности, своему уму и интуиции. Она любила цифры, умела четко планировать, организовывать, способна была правильно распределить работу между людьми. Ей везло с начальниками. Хоть и ругала она своего директора, но понимала: над директором комбината стоит министр, над министром – еще кто-то. Все они – люди подневольные. И все же работа приносила радость. Мария любила коллектив, своих девчонок, атмосферу, которая царила в коридорах комбината. Все друг друга знают, все здороваются. Идешь по коридорам, кого ни встретишь, обязательно спросят, как Надя, когда в Москву. И она в ответ: «А как твой, как учебный год закончил?» А что сейчас? О какой Москве может идти речь? Мария теперь норовила незаметно прошмыгнуть в свой кабинет. Она не понимала, как себя вести. Она, которая руководила коллективом, от которой зависел бюджет большого предприятия! В личной жизни Мария совсем потерялась.

Иногда на работе сталкивалась в коридоре с Любой. Та смотрела на нее свысока. Мария неуверенно, даже заискивающе улыбалась в ответ.

Да, она сама не предложила ребятам жить у нее. А как было в такой ситуации предлагать? Надя не оставила Марии шансов для маневра. Время от времени женщина не выдерживала и невольно высказывалась на тему будущих родственников не совсем корректно. Как-то в пылу очередного спора Надя заявила матери:

– Жить будем у Юры. Там веселее, надоело твое занудство.

– Ну хорошо, я зануда, – согласилась Мария, хотя это болезненно укололо. – А ты не подумала: может, они надеялись, что Юра уйдет, освободилась бы комната для девочек.

– Не суди, мама, по себе, они все за него счастливы. Им лишний рот не помеха. И не называй их, пожалуйста, «они».

– Как ты решишь, – у Марии не было сил спорить.

– Не я, мама, мы с Юрой уже решили, – Надя сделала ударение на «мы».

– Ну а как же пианино? – Мария задала главный вопрос, используя, как ей казалось, последний аргумент.

– А зачем оно мне? В институте есть инструмент!

Есть инструмент, да. И даже лучше: есть рояль. Если бы была возможность, Мария и сама купила бы рояль. Только для этого нужно было поменять не только квартиру, но и дом. На их пятый этаж рояль просто было не поднять. Но ведь она и про это уже думала. Мария готова была поменять район, квартиру, отказаться в конце концов от двух комнат, чтобы была одна большая, просторная, и там поставить рояль и дать дочери возможность заниматься в полную силу. И, кстати, их пианино фирмы «Лира» было совсем даже не плохим. Настройщик, который приходил раз в год, подтягивал колки и не переставал нахваливать инструмент:

– Вот ведь повезло вам. А партия хорошая, вот и все. И дом у вас дышит, из качественных материалов построен, воздух не пересушенный. А может, ваша дочь к пианино с душей относится. От этого, знаете, тоже зависит.

Это точно, зависит. Надя инструмент любила, это правда. Никогда крышку не откроет, предварительно ее не погладив. Обязательно клавиши протрет специальной тряпочкой. Марии казалось, что дочь даже разговаривает с инструментом. И вот – на тебе, в институте он тоже есть…

Оказалось, что ничего из их прошлого ее дочери не нужно. Надя буквально влюбилась в эту многодетную семью. Мария не верила Соловьевым и боялась. А вдруг все не так, как представляется Наде? И все не так просто, и семья эта себя еще покажет. Прям вот так отдали комнату, приняли еще одного члена семьи. Да с какой стати? В такое может поверить только ее наивная Надя, да еще и обвинять мать во всех грехах.

Подруга Светка убеждала, что у страха глаза велики, и нечего дурными мыслями беду накликать, Юрка, мол, – не самый плохой вариант. Но Мария была выбита из колеи рухнувшими жизненными планами. Ну как ей было не осуждать будущих родственников, не отыскивать в них недостатки? Мария подозревала Соловьевых во всех грехах. Она была уверена, что и комната Юрина нужна была, и сама Мария – все же начальник крупного отдела на предприятии. Да и Надино музыкальное образование было им в диковинку. Хотя это, наверное, все же поначалу.

Наверняка Соловьевы давали Наде понять, что лучше бы им с Юрой уйти жить к ее матери. Мария в этом не сомневалась. Надя просто не поняла. Ну, пелена опустилась на глаза дочери!

Мария ужасно переживала за дочь и ничем не могла помочь. А дальше-то все только сложнее будет! У Нади же – руки, и к труду она не приучена.

Надя уже полгода жила у Соловьевых. Мария никак не могла привыкнуть к такому положению вещей. Возвращалась в пустую квартиру, ужины и обеды варить было не для кого, для себя одной ничего делать не хотелось. Мария каждый день протирала пыль с крышки пианино, и каждый раз от щемящего чувства одиночества перехватывало горло. Дочь звонила каждый день, но, как правило, из института. Спрашивала, как дела, про свои бодро отвечала, что все нормально. Разговор всегда был коротким, да и много ли наговоришь из телефона-автомата. Понятное дело, Марии в голосе Нади слышалась фальшь. Действительно ли это было так, или, как уверяла Светка, ей все только чудилось, и пора уже было выбросить ненужные мысли из головы, Мария не знала. Умом понимала: Светка права, нравится, не нравится – Юра все равно уже муж ее дочери. Умом-то понимала, но относиться к ситуации ровно все равно не могла.

Как-то Мария встретила у проходной Любу. Мария даже не сразу ее узнала: привыкла видеть женщину в халате и туго повязанном платке. Люба была увлечена разговором с учетчицей, не смотрела по сторонам, и у Марии было время, чтобы немного получше разглядеть свою новую родственницу. Совсем еще молодая женщина. А она ведь моложе Марии, правда, одета всегда в темное, волосы не красит, вот и выглядит старше своих лет.

Мария подошла ближе и поздоровалась. Учетчица Настя застыла на полуслове: это ж как интересно, с одной стороны – начальница, с другой – уборщица, и как они общаются? Мария понимала, что весь комбинат обсуждает брак ее дочери. Пыталась быть выше этого, старалась не обращать внимания на сплетни. Разве дело было в уборщице?! Ее Надя в консерваторию передумала поступать! Да разве это кому объяснишь?

– Люба, хорошо, что тебя встретила, а я как раз для вас заказ взяла.

– Да Егору тоже досталось!

– Ну и хорошо! А это от меня! Народу-то у вас сколько.

– Может, в гости зайдешь? – пригласила Люба, как всегда, поджав губы и буравя Марию колючими, глубоко посаженными глазами. Мария не почувствовала особой теплоты в голосе новой родственницы. Люба смотрела на Марию с легкой усмешкой и как будто немного свысока. Или Марии все это чудилось? И чего она все придирается? Вон Люба в гости приглашает, а ей тон, видите ли, не нравится. Мария сама себе была не рада.

– Спасибо, Люба, устала сегодня, отчет сдаем. А может, ты ко мне? – Она постаралась, чтобы ответ прозвучал максимально тепло.

– Да нет, делов дома по горло.

– Тогда давай хоть пройдемся немного. Расскажи, как вам там живется всем вместе. – Она перехватила сумки одной рукой, другой взяв Любу под руку. «Делов», так «делов». В конце концов ее Надя теперь живет с ней под одной крышей. Любить не любить, но относиться к Любе уважительно Мария обязана!

– Да как? Живем, – Люба слегка прокашлялась. Мария сразу почувствовала неладное. Вот оно, началось. – Твоя-то и картошки почистить толком не может.

Так и есть. Действительно, не умеет. Для Марии это была не новость.

– А ты научи, – попыталась она отшутиться.

– Что ж сама-то не научила? Вроде как в гостях живет. Даже не замечает, что все постирано, поглажено, сготовлено. Придут поздно, поели, за собой две тарелки Юрка вымыл, и шасть в комнату. Понятно, дело молодое, но сама ж посуди.

– Ну да, – только и отвечала Мария.

– Да и денег Юрка не дает. Ну, это-то мы сами разберемся.

– Вроде копят они. На отдых, что ли? – Мария не знала, как реагировать. Если бы Надя была не ее дочерью, она бы, может, с Любой и согласилась. Но как выдержать, когда критикуют твоего ребенка?

– А с чего им отдыхать? – взвилась Люба. – От чего они устали? Вон Егор у меня ни разу в отпуске не был. Сколько мы на них вкалывали? Пора долги отдавать.

– Люб, ну а что ты мне-то про это говоришь, вот соберите ребят, им все и скажите. И про долги, и про отдых, и сколько они в месяц в общий котел должны отдавать.

Да, началось. Ох, ну почему ее никто раньше не слушал?

– Да чего с ними говорить-то? С кем говорить? Да нет, мы с Егором думаем, здесь вопрос надо по-другому решать. Сама понимаешь, как-то некрасиво получается: ты одна в хоромах, а мы ютимся друг у друга на головах, утром в туалет очередь, ребенок, опять же, у Ленки грудной. Не жизнь, а дурдом.

Мария опешила. То есть про себя она давно о чем-то подобном размышляла, но надеялась, что ей кажется и что такого разговора уж точно не возникнет. Ну, взрослые же люди, и перед свадьбой все вместе обсуждали, кто и где будет жить. Почему Егор с Любой ничего не сказали с самого начала? Мол, ребята, места мало, идите жить к Марии или снимайте комнату. Нет же, кричали: «Только у нас!» Мы такие, мы всем рады. А теперь чего? И главное – все потихоньку, все из-за угла. А Наде казалось, что ей там все рады.

– Нет, ну сама посуди. Мы думали, Юрка уйдет, а он с собой привел. Да он дурной у нас, не знаю, в кого пошел. Будь его воля, он бы и тебя привел.

– Погоди, Люба, – Мария остановилась. – Я что-то не пойму. Вы же сами ребят к себе звали, говорили, «в тесноте, да не в обиде».

– Ой, так а что нам говорить было, когда Юрка при всех и в присутствии твоей прям так и заявил: «С вами будем. Примите, чай, нет?»

– Так надо было и сказать честно – нет! Или теперь скажите. А что в этом такого? Да пусть приходят и живут у меня! Какие проблемы, Люба?

– Ой, сватья, да ты не кипятись и не обижайся. Я ведь не про Надьку твою, я про своего дурака. Раньше-то у него Венерка была, ну помнишь, я рассказывала, еще до армии, не дождалась его, вертихвостка. Ну, которая его на семь лет старше, с ребенком еще?

Эту историю Мария изо всех сил старалась из головы выбросить, хотя Люба частенько рассказывала об этом, когда заходила к ним в отдел посидеть, чайку попить.

– Слава богу, хвостом вильнула. Это ж ведь бывает спрос и на такой товар. А то, понимаешь, привел ее вместе с мальцом. С нами, говорит, будут жить. Пока я отслужу, вы за ними и приглядите. Ну представляешь?!

Мария даже представлять такое не хотела. Все-таки это ее зять, и она изо всех сил старалась его полюбить. И у нее это иногда получалось. Так, если посмотреть со стороны, парень красивый, добрый, рукастый. Все у него получается, за что ни возьмется. У них дома и краны все починил, и полочку прибил. С образованием – да, не задалось. Ну не всем же быть академиками. Конечно, она представляла Надиного мужа другим. Пусть уж если не австрийским импресарио, то хотя бы просто воспитанным, тонким человеком. Эта же история с Венеркой вообще ни в какие рамки не укладывалась.

– Мы с отцом тогда чуть с ума не сошли. Говорим, знали, что ты у нас дурак, но не думали, что такой. На кой тебе эта тетка не первой свежести и ее приблудный сын, говорим? Так Юрка чуть из дома не ушел. То есть ушел сначала, потом походил-походил, вернулся. Ну, ты Егора знаешь, он мужик такой: если нужно, так зверь. Стукнул кулаком по столу и сказал: «Иди и служи. Придешь после армии, если все так и останется, примем твою Венерку». А куда деваться? Ну, вот видишь, его морфлот все сам рассудил. Венерка через год уже письма перестала писать. – Люба погладила Марию по руке. – Мы с отцом, знаешь, как твоей Наде обрадовались. Молодая, образованная, с жилплощадью. Маш, ну ты меня пойми, устала я от этого общежития знаешь как?

Да, понимала все Мария, конечно же, понимала. Перед ней стояла замотанная женщина, которая хотела хоть какого-то покоя и немного счастья. И это счастье достигалось довольно просто: если бы из квартиры ушел любимый сын Юрка или если бы он не уходил, но и не приводил бы никого и какую-то копеечку в общий котел подбрасывал. А он вон, дурень, и привел, и копейки не давал. Он верил родителям, верил, что они оценят его чувства. Ой что делается! И как быть? И крутились в голове нехорошие мысли про пятерых детей и про то, что и не могло быть у Любы и Егора по-другому. Тянуть им этот воз до самой своей смерти, пытаясь еще и лицо при этом сохранить. И вот ее Надя, ее любимая и единственная Надя, стала теперь заложницей этих непростых отношений.