Текст книги "Лабиринты автобиографии. Экзистенциально-нарративный анализ личных историй"

Проект касается не только движения к осознанным целям, но и желаемого «образа Я». Отсюда третье измерение жизнеописания – индивидуальный экзистенциальный профиль в совокупности смыслов, ценностей, отношений, правил, принципов и т. п., которым личность добровольно следует. Здесь лучше всего может быть заявлена и проявлена самобытность личности. Последовательная и цельная реализация внутреннего «замысла себя», стремление жить определённым образом, несмотря на более простые и прагматично-утилитарные образцы, могут становиться «экзистенциальным соблазном» для других, привлекать внимание к содержанию именно данной жизни и создавать возможности идентификации с её базовыми паттернами.

Профиль может быть описан как прецедентными, так и уникальными и альтернативными автографемами. Он выражает ключевые отношения субъекта к своему бытию – к собственной жизни и смерти, к свободе самореализации, к системе «Я и Мир», к своим человеческим качествам, пределам и возможностям, к своим «возможным селф» и т. д. (Markus, Nurius, 1986а, 1986б). Часто он присутствует в сознании в форме не до конца вербализованной метафоры, содержание которой полностью понятно только самому субъекту и сопоставимо с его подлинностью, «яйностью».

Наконец, в качестве четвёртого измерения выступает интегральная внутренняя оценка своих жизненных достижений, самовоплощённости, осуществляемая по собственным критериям и служащая основанием для переживания удовлетворённости жизнью. Будучи позитивной, она стимулирует доверие к себе, укрепляет веру человека в собственную способность контролировать события, происходящие в его жизни, и определяет чувство «истинности» выбранного жизненного пути. И даже если сопоставление не вполне удовлетворяет личность, оценка побуждает через преодоление лиминальности выйти на новые просторы смыслотворчества и находить новые стимулы для саморазвития. Оценка способствует «укоренению» личности в бытии и укрепляет представления о своей необходимости в нём. Это «вымывает» из данного смыслового блока доминирующие автографемы и сосредоточивает сознание на уникальных, прецедентных и альтернативных.

Сокращение определённых жизненных фрагментов, социальный «лифтинг», появление внутренних микроциклов, захваченность жизни «не своими» целями, сверхисполненность жизни и др., безусловно, становятся факторами, меняющими опыт, отношение субъекта к себе и содержание его жизнеописания. Тем не менее, автобиографические тексты всегда есть результат «активного самосозерцания» собственной жизненно-смысловой реальности, обращения сознания к своему носителю, и во всех случаях жизнеописание предполагает осознание, интерпретацию и трансляцию некоей общей пропозиции субъекта, его интегрального отношения к человеческой жизни как таковой и своему собственному жизненному пути как индивидуальному экзистенциальному феномену.

Глава 3. Автобиография как социальный и ментальный феномен: функции, уровни, формы повествований о себе

Всякий рассказ – это структура, навязанная событиям, группирующая их друг с другом и исключающая некоторые из них как недостаточно существенные.

А.С. Данто

Чем старше становится человек, тем чаще перед ним встаёт задача время от времени охватывать внутренним взором собственный жизненный путь, расставлять в нём необходимые смысловые акценты, вписывать его в актуальные социальные, экономические, культурные и иные контексты и планировать достижение желаемых и потенциально возможных целей в будущем. Выражение «история моей жизни» становится актуальным и личностно значимым психологическим конструктом для тысяч взрослых и стареющих людей, вспоминающих «мытарства своей идентичности» (С. С. Хоружий), обдумывающих собственный жизненный путь и стремящихся рассказать о нём другим.

В том, чтобы выговаривать, высвечивать себя, есть для зрелого, состоявшегося человека своеобразная «ментальная необходимость» (М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорский). Взрослая личность, как правило, владеет пониманием сути конкретных эмпирических фактов, свершившихся и пережитых ею в прошлом, но одновременно тяготеет к духовному, экзистенциальному и метафизическому истолкованию самой себя и своей становящейся всё более понятной судьбы. Для человека становится важным быть вписанным во что-то большее, чем его собственная жизнь, поэтому он часто помещает события своей жизни в амплифицирующие контексты, тем самым позиционируя себя на шкале не только индивидуального, но и исторического времени. Не случайно в последние годы заметно развиваются такие психологизированные течения в историографии, как история повседневности, история ментальностей (Рикер, 2004).

Стремление человека слиться с чем-то более значимым и универсальным обнаруживает себя в разных формах. Так, согласно К. Ясперсу, в рамках духовного понимания человеком достигается осознание «целостного содержания сферы психического: среды, контекста, в котором существует душа, того содержания, которое она постоянно имеет перед собой, и которое оказывает на неё влияние» (цит. по: Власова, 2010, с. 199).

Экзистенциальное понимание ведёт личность к «самопроясняющемуся становящемуся», поэтому вполне объяснима экзистенциальная природа каждого биографического герменевтического акта: совершаемая личностью внутренняя работа (экзистенциальный биографизм) способствует семантизации, прояснению и символизации отдельных субъективно завершённых этапов жизненного пути с тем, чтобы человек совладал со страхом смерти и страхом перед мыслью, что неизбежность конца индивидуального существования сводит на нет любые его текущие устремления и достигнутые успехи.

Вероятно, показателем личностной зрелости можно считать достижение уровня метафизического понимания – раскрытия смыслов, находящихся вне пределов опыта, переживаемого конкретной личностью, постижения кажущихся всеобщими смысловых связей, рассмотрения себя в масштабе универсума.

Но чтобы стать осмысленным, жизненный путь должен быть осознанно разделён на фрагменты, имеющие лично для человека «конечный», завершённый с точки зрения реализуемого жизненного проекта и понятого предназначения характер. Каждый из этих фрагментов не должен быть отрефлексирован как «пустышка», то есть как время, уже прожитое, «истраченное», невозвратимое, но из которого ничего в смысловом плане не извлечено. Наполненность каждой из выделенных фаз смыслом и субъективным переживанием реализованности заложенных в неё ценностей одновременно должна сопровождаться чувством потенциальной распахнутости опыта вовне, что обеспечит дальнейшее движение личности в продолжающуюся жизнь.

Иными словами, «конечность» нарратизируемого жизненного эпизода должна одновременно восприниматься как новая «начальность», для которой она служила необходимой ступенью, предшественником: если какие-то определённые фрагменты не прожиты личностью, то для неё не открываются и определённые фрагменты в будущем, поскольку между ними есть внутренние, изначально не проявленные для личности, связи, содержательная, почти телеологическая их сцепленность – без «одного» в жизни не возникает «другое», «одно» является «стимулом» для другого, как звенья одной цепочки.

Самоинтерпретация как специфический режим работы сознания, направленный на самоосознание, отчётливее всего обнаруживает себя в автобиографических нарративах. Полагая наличие навыков субъективной герменевтики показателем личностной зрелости субъекта, мы предлагаем традиционную диаду «событие жизни – событие текста» рассматривать в трансформированном виде – как «событие жизни – событие сознания – событие текста». При этом автобиографирование начинает выступать в качестве своеобразной мета-деятельности субъекта по отношению к собственному сознанию (Калиниченко, 1994).

Автобиографирование выполняет несколько важных функций для личности.

Во-первых, фазы жизни, осмысленные как прожитые продуктивно, как имеющие результат, находящийся в соответствии с осознаваемыми внутренними потребностями человека и его собственными экзистенциальными проектами, становятся для него своеобразным ресурсом последующего самоопределения и саморазвития, поскольку содержат в себе потенциированные способности, надежды, желания, интенции, уже родившиеся в прошлом опыте, но ещё не получившие воплощения. Назовём эту функцию функцией потенциирования. Она облегчает нахождение и актуализацию внутреннего содержания для дальнейшего развития личности.

Во-вторых, что очень важно, наполнение уже прожитых частей жизни смыслом создаёт у человека субъективное ощущение «верного пути», переживание истинного, точно нащупанного направления саморазвития. Дадим этой функции условное название «верифицирующая функция». Конечно, можно говорить, что субъективные переживания истинности/неистинности, значимости/незначимости и пр. недостоверны, пока не подтвердились на «живьём осуществляемой» (выражение М. К. Мамардашвили) практике. Но для внутреннего мира субъекта это не так – само переживание в нём определённого содержания и является практикой, поэтому порой единичные события, самоинтерпретированные и понятые, создают мощное влияние на самовосприятие и последующее поведение человека. Стоит добавить, что алгоритмы самоинтерпретаций, помогающие субъекту выявить эту значимость, требуют от него развитой рефлексии и некоего объёма жизненного опыта и, видимо, опыта самосозерцания. Но, так или иначе, для внутреннего мира возникающее переживание «правильного пути» является абсолютно убедительным, не требующим других проверок и подтверждений. Более того, именно это чувство во многом поддерживает желание жить и интерес человека к самому себе.

В-третьих, проделанная герменевтическая работа способствует стабилизации выстроенного образа «Я» и принятию себя «как есть». Это – функция самоудостоверения. Поскольку в этой внутренней работе человеку приходится прибегать к социально-оценочным категориям, находящимся вне его и созданным не им, герменевтический процесс обретает форму самодискурса, в котором одна сторона внутреннего Я-диалога занимает личностную позицию («на стороне субъекта»), а другая – социально-перформативную («на стороне общества»).

Внутренняя диалогичность выступает «как своеобразный поток субъективности, направленный на желание стать субъектом» (Палагута, 2009, с. 51) – и не просто каким-нибудь субъектом, субъектом вообще, а субъектом некоей внутренней авторской идеологии, некоего экзистенциального проекта, сконструированного им самим в процессе накопления разнообразного жизненного опыта, в том числе опыта социализации, аккультурации, коммуникации и, что самое главное, семиотизации.

В рамках собственного экзистенциального проекта человек самообозначается для самого себя, чувствует себя откликаемым на определённые «имена/обозначения» («самоотсылаемые образы», по М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорскому). Иными словами, человек конституируется как «Я как есть», как «Я действительно есть это» тогда, когда он сам себя опознаёт как адресата определённых именований («читатель», «профессионал», «отец», «умный», «Дон Кихот», «мамино солнышко», «надежда отечественной науки», «котик любимый» и т. д.). Эти самообозначения вытекают из радикального, присущего человеку как социальному существу, желания существования не просто внутри самого себя, но в социально-коммуникативном поле – для разных других. «Возможность или желание удержаться в своем существовании, таким образом, реализуется через самоидентификацию внутри социального дискурса или дискурса, конституированного особым пространством – символическим пространством, ассоциированным с концептом Субъекта или Другого» (там же, с. 54). Кстати, в ряде случаев автобиографии впрямую содержат самореферентные высказывания типа «Я думаю, что я…», «Я считаю, что во мне…», «Я знаю, что я…», «Я понимаю, что мне…».

В-четвёртых, даже те фрагменты жизни, которые личность оценивает как неблагополучные, недостаточные в плане реализации намеченных жизненных планов, при автобиографировании могут быть подвергнуты вторичной, третичной и т. д. смысловой переработке с тем, чтобы субъект объяснил самому себе, почему они были прожиты им именно так, а не иначе. И тогда даже «не самые лучшие» эпизоды жизни (те, которых человек стеснялся, смыслы которых отрицал или стремился вытеснить) не будут выброшены из автобиографии, отчуждены от личности, а станут почвой для обнаружения и проработки своей нетождественности самому себе, открытию в себе неповторимости, уникальности и одновременно – признанию своего несовершенства, слабости, необходимости самоизменения и т. д. Интерпретация «неожиданных» аспектов собственных выборов, поведения, качеств и т. п. также является хорошим инструментом для построения и принятия своей персональности (Автоинтерпретация, 1998; Персональность, 2007). Назовём эту функцию позитивирующей.

Наконец, в-пятых, автобиографирование позволяет личности вновь и вновь переживать и удерживать в автобиографической памяти именно то, что она отождествляет с самой собой, что она считает собой (по словам Т. С. Элиота, «настоящие моменты прошлого» – present moments of the past). Часто это значимое содержание существует не столько на уровне когнитивных или вербальных концептуализаций, сколько на уровне переживаний, а передать в автобиографии суть уже пережитого переживания довольно сложно. И здесь к обсуждению этого произвольно удерживаемого «самосодержания», на наш взгляд, может быть привлечено понятие объективного коррелята, введённого в гуманитарные науки (прежде всего в литературоведение) Т. С. Элиотом и содержательно заимствованное им из феноменологии Э. Гуссерля.

Т. С. Элиот (1997) определяет объективный коррелят как набор предметов, последовательность ситуаций, или цепь событий, которые создают «формулу» конкретного переживания. Его задачей было определение сущности, структуры и возможности реконструкции поэтической эмоции, в нашем же случае объективный коррелят позволяет вновь и вновь посредством автобиографирования удерживать, «материализовывать», опредмечивать необходимые личности переживания, позволяющие ей принять свою жизнь, исходя из самых значимых её мгновений, отождествив части с целым, трактуя смысл всей своей жизни через смыслы этих пристрастно отобранных, сущностно значимых фрагментов.

Эмоционально-когнитивные формулы конкретных жизненных переживаний (своеобразные «мантры») помогают в каждом акте автобиографирования воскрешать необходимую эмоцию, имея возможность «вызвать» её «извне» через сочетание данных элементов, например, с помощью фотографий из личного альбома или вещиц из персонального реликвария (Разумова, 2001), которые аккумулируют и объективируют в себе значимые события вкупе с их переживаниями. Эти событийно-эмоциональные связки человек часто стремится закрепить вовне и сохранить в виде «памятных знаков» (символов самого себя), отражающих значимые «застывшие мгновения»: так, клеёнчатая бирочка из родильного дома напоминает о рождении ребёнка, письма, написанные рукой дорогого человека, воскрешают пережитые мгновения любви, школьная тетрадка служит знаком памяти о школьных друзьях, сувенирные безделушки хранят впечатления о путешествиях и т. д.). Объективные и вербальные корреляты обладают большой эмоциональной силой и ассоциативным потенциалом. Дадим этой функции условное название эмоционально-идентифицирующей.

Рассказы о себе дают объёмный и разноплановый материал для психологического понимания жизни и личности конкретного человека. Конечная цель автобиографии, достигаемая всеми функциями, – создание определенного и в той или иной мере достоверного образа самого себя в результате авторефлексивного опыта (Гребенюк, 2005), но одновременно особенности, детали, нюансы индивидуального прошлого при их изучении становятся богатым семиотическим ресурсом для выявления когниций и переживаний, характерных для когорт и поколений, к которым принадлежит респондент, для характеристики освоенных им психологических хронотопов, для изучения особенностей индивидуального и массового сознания отдельной исторической эпохи, а также для анализа типичных возрастных особенностей, сложившихся под влиянием пришедшихся на его существование во времени обстоятельств. Как указывал М. М. Бахтин, текст автобиографии являет миру такой опыт самосознания, который обнажает «большое время» самой культуры (Бахтин, 1975, с. 280–296).

Одновременно биографированию подвергается индивидуальное прошлое человека – в каком-то смысле сама «жизнь и есть завершённая форма, переносимая в литературу» (Петровская, 2001, c. 296), – и автобиография строится и рассказывается человеком для решения «своих психосоциальных, в узком смысле “биографических” проблем» (Чубаров, 2001, с. 387). Создавая здесь-и-теперь автобиографический нарратив, человек всегда исходит из определённого им самому себе проекта собственного будущего и актуальных ценностей и целей настоящего момента.

То, что личность отрефлексировала, сочла значимым и включила в повествование о себе и своей жизни, есть результат её внутренней герменевтической активности. Осуществляемая с разными целями на разных этапах жизни, она создаёт «живой» и подвижный нарративный продукт, в содержании которого тем не менее может быть выделена определённая структура: «биография как история прожитой жизни – это такой “материал”, который содержит в себе свою же собственную внутреннюю организацию» (Петровская, 2001, с. 296).

Как своеобразная форма самообоснования автобиографический нарратив выступает в качестве орудия построения идентичности. Он создаётся по преимуществу для её подтверждения и социальной презентации, для утверждения собственной личностной состоялости и укоренения индивидуального жизненного опыта в реальности. В автобиографическом нарративе строится промежуточная, пробная версия идентичности – нарративная идентичность. Это посредническая, «медиумическая», граничная форма идентичности, создающаяся между переживанием собственной личностной подлинности и осознанием необходимости презентировать себя окружению в социально принятых, понятных окружению и приемлемых нормах (именно поэтому вопрос о валидности автобиографических нарративов в психологии практически не встаёт).

Общие границы биографической наррации задаются схемой «событие жизни – событие сознания – событие текста». Повествование структурируется из жизненного материала конкретного субъекта, субстанцией его содержания всегда является непосредственный опыт субъекта, сочтенный им значимым, и с некоего активного отбора происшествий жизни и придания им статуса жизненного события по субъективной шкале значимости начинается любой нарратив.

События жизни образуют целый пласт непосредственно переживаемых, эмпирических, постоянно текущих, сменяющих друг друга единиц существования субъекта, которые принято обозначать термином «жизненный опыт». Мы уже отмечали, что жизненный опыт – сложная и неоднозначная категория для психологического анализа, поскольку при попытках его систематизации возникают выходящие за пределы психологической методологии вопросы о надёжности источника (самого субъекта как носителя этого опыта), об эффективности способов сохранения и обработки единиц опыта (в том числе автобиографической памяти), о критериях истинности его переживания (его абсолютный характер или характер социальной конвенции), о возможностях его вербализации, о его присутствии и существовании во времени и др. Помимо этого, жизненный опыт конкретного человека вписывается в огромное число различных исторических, социальных, этнических, групповых и иных контекстов, что также затрудняет его упорядочивание и анализ. И при этом всегда остаётся проблема несоизмеримости опытов индивидуальной жизни и биографического рассказа.

Говоря о том, что автобиографическая наррация помогает систематизировать, сохранять, понимать и толковать жизненный опыт субъекта, обычно имеют в виду, что все эти процессы совершаются над некоей требующей интерпретации первичной психологической данностью (восприятиями, переживаниями, воспоминаниями, фантазиями, представлениями, знаниями, установками сознания и т. д.) в контексте хайдеггеровского исходного экзистенциального переживания времени. Некая дистанция, всегда разделяющая непосредственное переживание и повествование о нём, превращает единицы опыта в смысловые конструкты. Немного перефразируя Х. Уайта, можно сказать, что за счёт этой дистанции реальность опыта «скрывается под маской смысла, завершенность и полноту которого мы можем только воображать, но никогда не переживать» (White, 1980, с. 24).

Категория события выделяется разными авторами как базовая структурная составляющая любого, в том числе и биографического, нарратива (Бремон, 1972, с. 112; Лотман, 1998, с. 288; Рикер, 2000, с. 113–114; Томашевский, 1996; Трубина, 2004 и др.). Выделение в текущем потоке опыта событий нужно для преобразования недифференцированного континуума «сырых» данных опыта или воображения в вербальные структуры, которые человек использует для того, чтобы говорить об этом опыте в своих повествованиях и тем самым его осмысливать и упорядочивать (Трубина, 2004). Связывание событий в определённую цепочку, наличие событийной канвы позволяет человеку вообще мыслить своё бытие во времени, поэтому факт свершения, свидетельства, принятия как значимых определённых происшествий в процессе собственного существования является непременным условием потенциальной возможности рассказать о них и – главное – о себе через призму их уникального переживания, оценки, ценностного наполнения. Рассказ о себе, как кажется, наряду с поступком, является важным компонентом вписывания личностью себя в реальность, одна из возможностей ментально укоренить себя в ней.

Событие как когнитивно-герменевтическая единица анализа нарратива может быть определено как отрефлексированное, сохраняющееся в памяти и амплифицированное (наделённое субъективным «насыщенным описанием») действие или случай, которые совершались, происходили, узнавались или созерцались как происходящие в определённый момент жизни человека, если с ними было связано что-то существенное для него. Фактически, наделяя некий случай статусом жизненного события, человек наполняет их избыточным по отношению к ним самим содержанием и ценностностью; и, как любое высказывание может разрастись в текст (Женетт, 1998), так и любое такое событие (реальное или воображаемое) может стимулировать порождение смыслов. Избыточное содержание задаётся интенциями и активностью конкретной личности, её представлениями, ценностями, целями, жизненными стратегиями и пр.

В случае автобиографического нарратива стоит отметить, что речь идёт о том, что отобранное и амплифицированное в когнитивном и эмоциональном планах событие в нём имеет не только онтологический и нарративный, но также экзистенциальный и смысловой статус. Человек как создатель нарратива в чём-то противостоит и уж точно ментально противопоставляет себя «хаосу уже состоявшихся событий» (выражение Х. Уайта), придавая своему бытию осмысленность и упорядоченность: «он создает его, включая одни события и исключая другие, выделяя одни и затемняя третьи. Этот процесс исключения, выделения, подчинения проводится им ради создания рассказа определённого рода. Это и означает, что он “осюжетивает” свой рассказ» (Олейников, 1999, с. 65). И тогда события «происходят», если субъект строит рассказ о них, руководствуясь собственными смыслами и целями, и «не происходят» для него, если он не желает принимать их во внимание. Иными словами, наррация «легализует» и легитимизирует некое событие в индивидуальном бытии человека. Не случайно Р. Барт метафорически отмечает, что «существование любого исторического факта может быть только лингвистическим существованием», хотя в отношении автобиографии точнее было бы сказать, что события жизни всё же всегда происходят в отличие от нарративных фактов (событий текста), которые, как «события после описания» лишь конструируются сознанием (цит. по: White, 1995, с. 239).

Таким образом, «факты не даны нам, а, скорее, взяты нами» (Бабина, 2007, выделено нами – Е. С.), и нарратив предстаёт как итог некоей субъективной рефлексии над реальностью и/или над тем, что сам субъект считает реальностью (в том числе усвоенные мифы, архетипы, литературные сюжеты и пр.). Эта рефлексия обеспечивает амплификацию и «осюжетивание» конкретного событийного материала в нарративе и может включать в себя, согласно Х. Уайту, несколько последовательных уровней концептуализации – «рассказ» (story-line), «сюжет» (plot) и «аргументацию» (argument) (Веселова, 2010; Олейников, 1999).

Рефлексия также даёт возможность увидеть пережитое или обнаруженное в реальности событие не как имеющее некое обобщённое значение само по себе, а как обретающее его в общем контексте жизни и ментальности человека: именно поэтому в настоящем, как пишет Л. Минк, «существуют надежды и планы, сражения и идеи, но только в ретроспективных рассказах есть несбывшиеся надежды, расстроенные планы, решающие сражения и продуктивные идеи» (Mink, 1970, с. 557).

Один из самых сложных вопросов в нарративной психологии – на основании чего некоторые события отбираются в автобиографический нарратив, а наличие других игнорируется, как и почему некие происшествия субъективно наделяются смыслом? Ведь вне текста биографии никакие события непосредственно не обнаруживают своей смысловой значимости для субъекта.

Согласно Х. Уайту, неразрывное единство, цельность жизни и повествования о ней формируется на уровне «тропологических модусов» языка и/или повседневных социальных практик, поскольку строя автобиографическое повествование, человек либо исходит из имеющихся социокультурных прецедентов (фольклорных, литературных сюжетов, усвоенных в социализации), либо, как говорил П. Рикёр (2000), артикулирует в тексте своего повествования уже сложившиеся в практике его повседневности, но «ещё не рассказанные истории», отвечая на те экзистенциальные вопросы, которые для него здесь-и-теперь значимы и актуальны. В этом плане автобиография в каждом случае её вербализации конденсирует некий подведённый субъектом на данный момент его существования итог, некое персональное понимание того, что есть он сейчас и что есть его жизнь сейчас.

Одним из критериев отбора событий жизни в нарратив является их кажущаяся уникальность, единичность, отклонение, вариативность по отношению к условной ментальной событийной норме. Сколь бы повторяемыми не были повседневные единицы жизни, считающиеся нормативными в силу сходства условий жизни представителей определённой культуры, времени, социального статуса и пр., они всё равно должны обнаруживать некие уникальные черты, характеризующие жизнь и сущность именно данного субъекта.

Так, вполне понятно, что такие жизненные случаи, как получение образования, влюблённость, женитьба, рождение детей и пр. с высокой вероятностью входят в сотни и сотни человеческих жизней, они почти предсказуемы и ожидаемы в них, но прерванное по разным обстоятельствам, трудно или долго получаемое образование, неразделённая любовь, неудачный брак, тяжёлые роды и т. п., как ни парадоксально, имеют более высокий нарративный потенциал («украшают», декорируют нормативность).

С позиций нормативности жизни важно лишь обобщённое значение происшедшего (как долго и с какими бы перипетиями не получалось образование, главное, что оно в конечном итоге получено). С позиции персональных смыслов субъекта важен не столько результат, сколько переживание процесса и обстоятельств его достижения, в котором обнаруживаются объяснения, оправдания, преимущества, принятие, удовлетворение, любование, отступления, экзистенциальные находки, надежды и другие субъективно значимые аспекты жизни.

Известный афоризм говорит, что жизнь состоит из мелочей, и действительно, именно мелочи, детали, подробности, тесно связанные с непосредственными когнициями, чувствами и оценками субъекта, персонализируют биографию, открывая прежде всего самому рассказчику её новые измерения, иначе любая жизнь укладывалась бы в «родился, крестился, женился, умер» или «страдал, рыдал, терпел, исчез». Так, к примеру, «война» для конкретного человека предстаёт вовсе не как «конфликт между политическими образованиями, происходящий в форме боевых действий между их вооружёнными силами», а как «холод», «огонь», «стыд», «страх», «боль», «страдание», «бой», «кураж», «позор», «трусость», как «хлеб», «баня», «контузия», «ранение», «письмо», «утрата» и т. д.

Именно в этих фрагментах осуществляется своеобразное «смешение субъекта с реальностью», которым задаётся дальнейшая нераздельность, слиянность жизненного опыта с воспринятой реальностью, и человек принимает своё переживание жизни за знание жизни в целом (так, для пережившего блокаду человека «война» – это всегда прежде всего «голод», а вовсе не «бой», «сражение» и т. п.). И тогда каждая единица биографического нарратива (событие текста) есть не столько событие само по себе, сколько нераздельная слитность «Я-в-событии», «Я-этого события».

Из таких единиц создаётся индивидуальный смысловой биографический тезаурус: все, что личность сочла значимым и необходимым для своего существования в мире и осуществления потребных ей социальных практик, всё априори содержится в тех смысловых единицах, из которых выстраивается нарратив. При создании личной истории человек всякий раз располагает необходимые элементы тезауруса в определённом временно́м порядке в зависимости от интерпретации, которой на текущий момент подверглись прожитые эпизоды жизни. И именно эти образно-смысловые единицы выразят и сохранят многое из континуального, текущего, часто почти невыразимого словесно, а потому быстро утрачиваемого персонального опыта проживания человеком своей жизни.

Если эти извлеченные из опыта смыслы совпадут со смысловыми позициями других людей, переживших в прошлом и переживающих в настоящем сходные события, то есть окажутся значимыми для многих, они сохранятся в поколениях, получат статус значений и тем самым закрепят индивидуальный опыт в пластах общекультурного опыта данной социокультурной общности (осуществится столь значимое для субъекта означивание индивидуальных смыслов). Если же этот опыт уникален, единичен, то, не будучи рассказанным, он растворится в глубинах личности.

Также понятно, что если чья-то жизнь состоит по преимуществу из достаточно безликих нормативных событий и при рассказывании достойна оставаться лишь хроникой, то при повествовании «для других» в неё специально могут включаются добавочные, выдуманные и, как правило, заимствованные вариативно-ненормативные компоненты – они «оживляют», «одухотворяют» нормативность, делают её не только персонализированной, но и привлекательно-прецедентной для других.