Текст книги "Лабиринты автобиографии. Экзистенциально-нарративный анализ личных историй"

Даже краткий терминологический анализ показывает, что понятие жизненного опыта апеллирует преимущественно к опыту, закреплённому неким образом в структуре личности, и тогда психологически правомерно включать в него и умозаключения о самом себе и мире, и обобщение мыслей и чувств, связанных с рефлексией собственных поступков и действий, и индивидуальную семантизацию, концептуализацию и символизацию жизненных эпизодов в контексте целей собственного бытия.

Исходя из этого, мы предлагаем говорить о подобном опыте как о внутренней жизненно-смысловой реальности конкретной личности и использовать такие термины и метафоры, как: опыт индивидуального сознания (А. Бергсон), «психологический опыт» (Л. И. Воробьева и Т. В. Снегирева), «опыт меня самого» (О. Шпарага), «биографический опыт», «личный опыт» (В. В. Нуркова), «субъективный опыт», «витагенный опыт» (В. В. Бачманова), «опыт одной жизни» (Л. П. Репина) и др. Здесь важно отметить, что речь идёт не просто о накопленном и упорядоченном опыте, но об актуальном и значимом для самой личности опыте, подлежащем интерпретации.

Но уже при первом приближении содержание этой реальности двоится. С одной стороны, можно говорить о нём в контексте совпадающих по времени с жизнью субъекта социально-исторических процессов, свидетелем, творцом или участником которых он был и в обстоятельствах которых он осознавал содержание собственного жизненного пути. И тогда он может быть понят как в той или иной мере упорядоченный комплекс жизненно-смысловых связей и отношений (доступных сознанию воспоминаний, переживаний, представлений и выводов, извлечённых из происшествий общего с другими повседневного исторического существования), выстроенных в уникальном существовании конкретного человека в конкретных исторических обстоятельствах и хронотопах.

С другой стороны, совершенно очевидно, что далеко не всё из того, что «пришлось на жизнь» конкретного человека, становится необходимой и востребованной частью его личности. В потоке переживаний человек сохраняет и использует лишь то, что воспринимается им как имеющее к нему непосредственное отношение. Ряд существенных с точки зрения исторического наблюдения фактов и происшествий вообще проходит мимо индивидуального сознания и даже впоследствии не бывает востребован им. Опираясь на категорию личностного смысла (Леонтьев А. Н., 1975), указывающую на субъективную пристрастность отражения собственного жизненного пути, мы в жизненном опыте должны очертить лишь то содержание пережитых происшествий, из которого личность извлекла и соотнесла с самой собой некие персональные «уроки», выстроила необходимые смыслы, которыми стала руководствоваться на последующих этапах жизни.

Речь идёт о специфическом экзистенциальном опыте субъекта как о комплексе персонально значимых концептов, семантически соотнесённых с самой личностью и созданных как индивидуально значимое обобщение содержания и смыслов неких уникальных жизненных событий и обстоятельств, случившихся с человеком и раскрывших свои значения только ему. Руководствуясь им, личность живёт «по своему собственному закону» (К. Г. Юнг) и, даже более, на его основе она оказывается способной выводить собственные законы жизни, формулировать свои принципы и кредо (по образному выражению П. А. Флоренского, «отливает жизнь по себе»).

Если экзистенциальный опыт отрефлексирован, назван и описан, он, как и жизненный, может быть транслирован другим, в частности, посредством биографической наррации – им можно воздействовать на других и «соблазнять им чужую свободу» (Ж.-П. Сартр). Но чаще характер этого опыта таков, что личность может и вовсе не предназначать его никому другому, кроме себя, и использовать его лишь в качестве фактологической опоры, бытийной канвы для последующих рефлексий и самоизменений.

Жизненный опыт образуют происшествия, случаи, участником или наблюдателем которых был человек. Единицы разных модальностей накапливаются в процессе непрерывных взаимодействий со средой, в ходе зависящей от них самореализации, постепенно строящихся и разворачивающихся для решения разных задач потенциальных возможностей человека. В силу разных обстоятельств (большого объёма жизненных впечатлений, их повторяемости, текучести, преходящего характера ежедневных происшествий и пр.) он не всегда подлежит специальному «фокусирующему» осознанию, интерпретации, упорядочиванию, рефлексии и даже вербализации.

Оперируя единицами жизненного опыта, человек по мере необходимости извлекает потребные ему «прецеденты», «примеры», «образцы», «стили» и пр., чтобы облегчить себе вхождение в новые ситуации или добыть некий социально приемлемый способ адаптации к текущим условиям существования. Эти единицы, как думается, сильнее, чем единицы экзистенциального опыта, ориентированы на клише, архетипы, традиции, социальные правила и табу.

Экзистенциальный опыт образуется из тех же самых происшествий и случаев, что и жизненный опыт, но – путём придания им индивидуальным сознанием статуса события, насыщения их личностными смыслами и превращения тем самым в составные части самого себя. Именно экзистенциальный опыт в большей степени участвует в самостроительстве субъекта, определяя для него внутреннюю магистраль развития, создавая основания для личных выборов и последующего жизнеосуществления.

Категорией экзистенциального опыта схватываются такие свойства пережитого, которые «обращают» его непосредственно к субъекту, смыкают его с ним, имеют отношение к пониманию им самого себя и к тем концептам, которыми он привычно пользуется для осознания собственной жизни («жизнь», «смерть», «любовь», «ответственность», «необходимость», «вера» и т. д.). Эти характеристики семантически амплифицируются субъектом, на них чаще, чем на других, фокусируется его сознание в повседневном мировосприятии, и в силу этой пристрастности именно экзистенциальный опыт субъект склонен отождествлять с самим собой и считать его своей жизнью – он раскрывает ему суть того, что есть жизнь и что есть он сам.

В отличие от жизненного, экзистенциальный опыт всегда пристрастно истолкован, упорядочен, систематизирован и семиотизирован и обнаруживает себя в конкретном содержании внутренних убеждений, мнений, предпочтений, выборов и т. д. субъекта. Образуясь посредством вторичной герменевтической работы сознания человека над доступным ему содержанием жизненного опыта («обобщение обобщённого» или «понимание понятого» с приданием им внутреннего импульса «Да будет…!», делающего их жизнеспособными и актуализированными), экзистенциальный опыт более символичен и одновременно более индивидуален, единичен, чем жизненный – он ярче свидетельствует о самобытности и неповторимости индивидуального «Я».

Экзистенциальный опыт выполняет функцию обращения продуктов автобиографической памяти на будущее, семантически включая их в предстоящую деятельность (Середа, 2009), задавая им место во внутреннем «вневременном настоящем» субъекта и в каком-то смысле даже делая его механизмом саморегуляции.

Именно поэтому для взрослого субъекта важно расслышать собственный опыт, принять его и при необходимости нарратизировать в форме личной истории. Как отмечает Д. М. Володихин (1999), собственная история выполняет для человека экзистенциальную функцию, раскрывая, семантически «распаковывая» для него динамику его психологического мира. Экзистенциальный опыт основывается на систематизации персональных ответов на вопросы, «как этот человек любил, творил, как он относился к трансценденции, какой смысл (способ, стиль) жизни он для себя избрал, и почему все сложилось именно так, а не иначе; сколько раз он выбирал для себя основной жизненный смысл, насколько следовал своему выбору; как, в итоге, он решал проблему адаптации к собственному небессмертию и решил ли» её (Репина, 2001, с. 351).

«Оседание» экзистенциального опыта вокруг значимых, «горячих» точек существования человека создаёт индивидуальную семантическую цепочку жизнеописания, составленную легко разворачивающимися в автобиографические тексты метафорами «смерти» и «воскресения», страстей, перипетий, конфликтов, трикстерства и пр. Экзистенциальный опыт – опыт «очеловеченный», «оперсоналенный», фигурой на фоне выделяемый личностью из опыта жизненного. Историчность существования человека транскрибируется в нём как «необходимость себя» (Мамардашвили, 1996) и самооправдание, а симбиоз реалистичности биографии и реалистичности «Я» становится личной историей. Если в жизненном опыте некий факт явлен, представлен, будучи определён системой неоспоримых факторов («я тогда-то появился на свет», «в такое-то время я жил в таком-то месте» и пр.), то в экзистенциальном на первый план выходит его восприятие, трактовка, объяснение, отношение к нему («я был нежеланным ребёнком», «я жил в захолустье» и пр.). И если сначала он «единоличен и целостен», то в восприятии субъекта он всегда «поставлен в ракурс», «взят внутрь авторской концепции» (Фрейденберг, 1988, с. 234–235): из самостоятельного состояния факт переходит в «среду субъекта». В этом плане биографическая наррация выступает как своеобразное «воздушное пространство» между реальностью мира и реальностью субъекта.

Обобщая сказанное, мы предлагаем выделять в числе основных характеристик экзистенциального опыта следующие:

– пристрастность: отбирается лишь то, что «затрагивает за живое» и кажется имеющим к человеку непосредственное отношение;

– персональность: субъект склонен отождествлять такой опыт с самим собой, считать его своей жизнью;

– осмысленность: единицы этого опыта всегда истолкованы субъектом, понятны ему, «говорят ему о нём»;

– символичность: этот опыт имеет обобщенное значение для субъекта как символ его «Я» или его жизни в целом;

– амплифицированность: к этому опыту всегда «примешан» сам субъект со своей точкой зрения, системой отношений («Я-этого опыта»);

– самобытность: на его основе личность оказывается способной выводить собственные законы жизни («отливает жизнь по себе»), он призван подчёркнуть уникальность и значимость единичной жизни;

– упорядоченность: единицы опыта всегда упорядочены, образуя связную цепочку событий, смоделированный самим субъектом «жизненный путь»;

– подчинённость единому модусу, генеральной идее («экзистенциальной магистрали»): единицы опыта образуют и, как кажется самому субъекту, подтверждают общие тренды, закономерности, «логику» его жизни;

– семиотизированность: опыт истолковывается в индивидуальных семантиках личности, часто понятных только ей самой;

– интенсивность: экзистенциальный опыт переживается как очень насыщенный, мощный, напряжённый, требующий от личности не только внимания, но и больших энергозатрат;

– относительную вербальную непередаваемость: иногда экзистенциальный опыт остаётся в границах эмоционально-когнитивного переживания, поскольку для него субъект затрудняется подобрать адекватные слова (переживаемая значимость происшедшего «обанальнивается» при попытке вербализации, и суть опыта при пересказе теряется); в этом плане к экзистенциальному опыту вполне приложимы слова А. Жида: «Если мы знаем, что мы хотим сказать, мы не знаем, говорили ли мы только это. Мы всегда говорим больше, чем “это”» (цит. по: Адо, 2005, с. 105).

Чтобы жизненный опыт был трансформирован субъектом в экзистенциальный, на наш взгляд, необходимо главное условие – он должен «задевать человека за живое», «иметь к нему непосредственное отношение», то есть содержать нечто сущностно и личностно значимое для него. Здесь встаёт важный вопрос – что именно и почему именно оно выстраивает содержание экзистенциального опыта конкретного человека, ведь события, составляющие впоследствии жизненную цепочку, неоднородны по извлекаемому из них опыту – что-то просто учитывается с определённым эмоциональным знаком, что-то становится реальным «жизненным уроком», что-то настойчиво побуждает человека активно притязать в некоторых направлениях (слышать «экзистенциальный зов») или избегать определённых сфер жизни, занимаясь смыслоуничтожением, и т. д.

Спрашивая в консультировании, почему респонденты запомнили именно эти и не запомнили какие-то другие жизненные эпизоды, мы очень часто получали ответ: «потому что тогда я вдруг поняла…», «потому что это ясно мне показало…», «именно тогда я вдруг осознала…», «тогда, наконец, чётко прозвучало, что…», «именно тогда я почувствовала его настоящее отношение…», «тогда я внезапно узнала, как…», «через этот случай я поняла…» и т. п. Такие ответы свидетельствуют, что пережитый случай обладал признаками новизны, расхождения с привычным опытом, некоего открытия, «откровения», «прояснения», «прорыва»: в «зазоре длящегося опыта» (Зинченко, Мамардашвили, 1977) переживаемой ситуации то, что раньше не замечалось, не понималось или вытеснялось человеком, внезапно, в форме микроинсайта, «высвечивалось» для него как ответ на некий, может быть, даже ещё не заданный, а только зарождающийся вопрос.

Это, как думается, – своеобразная ситуация зарождения, «посева» смысла, поскольку смыслы принуждены существовать через субъекта, они всегда являются «продуктом его собственной активности» (Бадью, 2004, с. 53). И здесь ответ, вроде бы, опережает возможный вопрос о себе («Как ты оказался на такое способен?», «А ты и не знал, что ты трус?», «Оказывается, ты недооценивал себя?», «Понял, что способен на большее, чем думал раньше?», «Так плохо о себе думал?», «Считал, что у тебя ничего не выйдет?» и пр.) и тут же распахивает субъекту новый горизонт вопрошания, который ранее не попадал в фокус внимания («Почему я вдруг обратил на это внимание сейчас, а не раньше?», «Почему это для меня важно?», «Почему это произвело на меня такое сильное впечатление?», «Что это меняет для меня?», «Смогу ли я теперь этим пренебречь?»).

В своё время М. М. Бахтин написал: «Смыслами я называю ответы на вопросы. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла» (Бахтин, 1979, с. 350). Продолжая эту мысль, отметим, что смысл, необходимый человеку «здесь-и-теперь», начинает «проглядывать» из ситуации, схватывается через соответствующий фрагмент опыта и становится поводом для вопросов к самому себе и тем самым к рефлексии, интерпретации и/или амплификации.

Экзистенциальный опыт могут составить такие разные события жизни, как:

– общие культурно-исторические происшествия, участником, свидетелем, современником которых был человек (общезначимые исторические события могут стать самостоятельным содержанием памяти, приобретая в связи с определенными обстоятельствами личностный смысл «судьбоносных»), или же события индивидуального порядка вроде прочтения определённой книги или встречи со значимым человеком;

– факты внешней (брак, рождение ребёнка, инвалидность, социальный лифтинг, дауншифтинг и пр.) или внутренней жизни личности (эмоциональное потрясение, катарсис, экзистенциальный инсайт и пр.);

– жизненные эпизоды, принадлежащие разным сферам жизни человека – профессиональной, личной, гендерной, этнической и др.;

– случаи, оцениваемые как позитивные или негативные по их последующему влиянию на общую структуру жизненного пути;

– происшествия житейского, нормативного плана и происшествия уникальные не только для данной личности, но и для человеческой жизни вообще;

– фрагменты жизни, результатом которых становились или не становились сущностные изменения в личности и жизненной стратегии человека.

Фактически, из континуальности, процессуальности своего существования человек рефлексивно «выхватывает» такие эпизоды, которые, с его точки зрения, лучше всего отвечают ему на вопросы, зачем он делает то, что делает, и становится ли он таким, каким себя мыслит, если/когда делает это. Превращая случаи и происшествия в события своей жизни и сознания, человек самообъективируется в них, начинает отождествлять себя с теми характеристиками, которые в них проявились, а свою жизнь – с внутренней логикой и обобщенным итогом тех ситуаций, в которых он оказался.

Поскольку в автобиографировании речь всегда идет об интерпретативных процессах, они должны осуществляться над неким содержанием сознания, которым и является жизненный и экзистенциальный опыт, упорядоченный и фиксированный в персональном смысловом тезаурусе.

Мы определяем тезаурус как своеобразный «экзистенциальный словарь», персональный каталог смысловыражающих единиц конкретной личности, собранный в процессах социализации и инкультурации для удержания и упорядочивания опыта. Представленный в виде многомерной ассоциативной сети, смысловой тезаурус создает в той или иной мере систематизированное и упорядоченное описание комплекса представлений конкретного субъекта об освоенной им реальности в значимых для него семантических единицах и сцепках этих единиц. Таким образом, персональный тезаурус – это совокупность самостоятельно отобранных человеком категорий-«мерок» (семантем), способных, как ему представляется, адекватно описывать его понимание себя и мира, и используемых для понимания окружающей реальности с выделением в ней именно тех сфер, которые ему потребны.

В семантическом плане тезаурус разнороден и «неравномерен»: в некоторых сферах реальности, в которых лежат личностные приоритеты, единиц и их сцепок очень много, а некоторые области реальности, которые человеку едва знакомы, не нужны или попросту не интересны, в тезаурусе и вовсе не представлены. Конечно, форма объективации личных приоритетов задается не только самой личностью, но и ее хронотопом, традициями социализации, характером взаимодействия с семантическими пространствами других людей и т. д., тем не менее, переживание пристрастной причастности к определенным областям реальности задает ключевое направление формированию индивидуального тезауруса и определяет его содержание.

По словам М. Н. Эпштейна, персональный «тезаурус – это срез нашего сознания и видения жизни как целого», куда включаются личные и географические имена, термины родства, исторические и календарные события, социальные и профессиональные институты, усвоенные конкретные и абстрактные понятия, архетипические конструкции (Эпштейн М. Н., 2007, с. 48–49). Как всякий словарь, тезаурус содержит определенные кластеры/рубрики, которые семантически объединяют «отдельные мысли» субъекта, эпизоды взаимодействия с реальностью, приведшие личность к определенным выводам, описания персонально значимых событий, «символы веры», отдельные воспоминания, чувствования, сновидения, представления, фантазии и т. п. (там же, с. 35).

«Слова» индивидуального тезауруса (образно-когнитивные элементы, выражающие некую значимую для человека идею) объединяются в нем не по формальному признаку (алфавитному или тематическому), а по смысловому, ассоциативному, аллюзивному, и его семантические гнезда «расположены» ближе или дальше от его центра – индивидуального «Я» – в зависимости от их значимости для данной конкретной жизни, в зависимости от того, насколько точно они описывают эту жизнь и эту личность. В этом плане персональный тезаурус – чрезвычайно подвижная структура, «завязанная» среди прочего и на темпоральных диспозициях «Я».

Отталкиваясь от содержания и вербальных характеристик биографических историй, рассказанных клиентами нашей консультативной практики, мы предположили, что любой индивидуальный тезаурус содержит психосемантические единицы (знаки, семантемы, смысловые синтагмы), как минимум, трех видов – биографемы, автографемы и мифологемы, которые используются в повествованиях о себе в разных сочетаниях.

Ряд «биографема – автографема – мифологема», как думается, на уровне сознания конкретного субъекта приблизительно соответствует ряду «значение – смысл – символ».

Первый вид – это единицы, названные Р. Бартом биографемами (1997, с. 49). Он выделил их по аналогии с фотографиями как «искусственное припоминание» и полагал, что биография поддерживает с биографемами те же отношения, что и история с фотографиями (Ролан Барт…, 2002, с. 79). Одним из его нереализованных замыслов было «прочесть много биографий и выбрать из них факты-биографемы» (там же, с. 124). Но, вероятно, если бы этот замысел воплотился, его результатом стал бы объемный и почти не поддающийся строгому описанию перечень «имен» нормативных событий («учеба», «дружба», «работа», «встречи», «рождение детей», «смерть родителей» и др.), так или иначе встречающихся на любом жизненном пути, и, если и изменяющих течение жизни, то делающих это не столько персонально и сущностно, сколько возрастно или социально – в предусмотреннуютекущим культурным хронотопом сторону.

Позже М. Н. Эпштейн (2007) предложил называть подобные единицы тезауруса биограммами, понимая под ними в той или иной степени обобщенные «структурные единицы жизненного целого»: например, «дружба», «одиночество», «встреча», «разлука», «учеба», «болезнь», «замужество», «роды» и т. д. В. К. Харченко в своем словаре (2003) называет биографемы фрагментами из воспоминаний или семейных родословных в сочетании с некоторым связанным с ними микросюжетом.

Выделение биографем основывается на том, что жизнь всегда распадается для личности на разные по длительности, но всегда завершенные в смысловом плане смысложизненные фрагменты, фиксирующие то, что она осознала, поняла, приняла из целостности своего прошлого и преломила через свои чувства и представления. В этом плане «биографема – это частичный объект, он существует как бы вне хронологического времени, поскольку обладает своим собственным пространством и временем, не сводимым к другому» (Подорога, 1995, с. 133). Одна и та же выделенная сознанием биографема («любовь», «долг», «удача») может относиться к разным временным отрезкам и разным эпизодам жизни человека, но любая из них всегда соотнесена со всем «жизненным целым» – тем, как представлена, фрагментирована и упорядочена для него его собственная жизнь.

В нашем понимании биографемы выступают как образно-семантические конструкции сознания – единицы фиксации непосредственного жизненного опыта субъекта, отражающие его взаимодействие с определенным событийным рядом. Фактически, это пережитые и семантизированные события, участником или свидетелем которых был человек, в той или иной мере соответствующие тому, что происходило и познавалось им на протяжении времени его жизни. Биографемы образуют внутреннюю карту понимания жизни конкретным субъектом, способ индивидуальной навигации в пространстве жизненных происшествий («моя жизнь – это: обиды детства, разочарования юности, предательства взрослости и потери старости», «чтобы понять мою жизнь, надо испытать холод, голод, войну и горе»).

Вполне очевидно, что если определенные случаи и происшествия не были хотя бы опосредованно пережиты личностью (в плане наблюдения, со-переживания, сочувствия), то содержание биографем, фактически, совпадает для нее с неким их абстрактным значением. Человек знает, что «да, такое бывает в жизни», что «это в принципе может случится и со мной», но пока это не становится достоянием собственного опыта, оно и не превращается в полноценную биографему, оставаясь в области когниций. Так, к примеру, если субъект не переживал сущностных утрат, не относился к своему образованию как к ценности, не имел опыта значимых эмоциональных отношений с другими, его тезаурус и не содержит таких биографем или же они оказываются семантически пустыми множествами. Это не означает, что у него нет представлений о том, что такое «утрата», «любовь», «счастье», «подвиг» и др., но все это существует в сознании на уровне почти периферических знаний, как бы не имеющих к нему и его жизни прямого отношения.

Когда же человек сталкивается с непосредственным переживанием конкретного жизненного эпизода, оно может либо быть значимым для него, оставить след в его душе, повлиять на дальнейшее течение жизни, изменить его «картину мира» и тем самым превратиться в автографему («горжусь полученным в МГУ образованием», «рано потерял родителей»), либо пройти мимо его сознания, особенно не задевая за живое и оставшись на уровне биографемы («имею два высших образования», «похоронил родителей»).

Содержательно биографемы «адаптируют» выработанные в обществе значения жизненных концептов в приемлемую и понятную личности форму, смешивая усвоенное значение с «Я-концепцией», с накопленным личностью опытом (не просто «дружба», а «моя дружба», «мною понятая дружба», «дружба, как я ее себе представляю»). Биографемы помогают удерживать и удостоверять некие факты в сознании, в актуальном поле собственных действий и выборов – исходя из них, отталкиваясь от них, имея их в виду, принимая их во внимание. Фактически, они образуют фон предзнания для осмысления и интерпретации последующих жизненных происшествий.

Простейший эмпирический анализ рассказов респондентов о себе показывает, что для любой личности можно выстроить разные совокупности и последовательности биографем: например, «рождение, последовательность рождения (старший – средний – младший), родители, прародители, другие родственники, сиблинги, семья, отчий дом, детство, детские воспоминания, ландшафты детства, игры, игрушки, детский сад, воспитатели, врачи, другие взрослые, другие дети, первые друзья и компании, первые достижения, интересы, способности, учение, школа…» и т. д. Все это образует чрезвычайно разветвленную, но одновременно плохо поддающуюся систематизации семантическую сеть, определяющую в конечном итоге самоотношение и интегральный концепт «Я-жизнь». Они часто закладываются в биографическую канву личных историй.

Накопление биографем и расстановка на них эмоционально-когнитивных меток, видимо, тоже не спонтанны. Воспользовавшись идеей К. Хорни (2008), можно предположить, что они могут быть подчинены трем основным внутренним интенциям личности – «к людям» (любовь, защита, конформизм, подчинение, согласованность действий), «от людей» (независимость, свобода, отдаление от людей), «против людей» (успех, власть, признание, сила, подчинение других).

Биографема – своеобразный «мостик» между реальностью существования субъекта и его соображениями, представлениями о ней. Они в большей степени, чем другие единицы, участвуют в построении общей (базовой) картины мира конкретного субъекта. Остальные единицы во многом «отходят» от содержания реальных биографических фактов, заменяя его пристрастным отношением к ним. Являясь результатом герменевтической обработки фактов, эти единицы, обобщенно говоря, «занимаются» не реальностью, а самой личностью и проекциями в ее внутренний мир жизненных случаев.

Располагая биографемы в определённом порядке, люди конструируют тексты, связанные с типичными для исторического времени или определённых социально-культурных условий нормативными жизненными событиями – получением образования, обретением любви, повышениями по службе, рождением детей, уходом близких, переживанием жизненных катаклизмов и пр.

Текст рассказа о себе и своей жизни составляет цепочка случаев и происшествий, свидетельствующих в первую очередь самим рассказчикам о том, что они существовали в общем жизненном контексте – «как все», следовали на жизненном пути именно туда, «куда он и должен вести», то есть совершая нормативно предусмотренные действия, руководствуясь усвоенными в социализации правилами и табу, решая всем известные возрастно-социальные задачи, адаптируясь к возрастающей сложности жизненных обстоятельств, преодолевая распространённые трудности и пр. Большинство подобных рассказов выглядят клишированными, чуть ли не универсальными и обычно опираются на известные прецеденты, архетипы, стереотипы, идентификационные образцы и стандарты текущих культурно-исторических хронотопов. В них редко обнаруживаются уникальные, персональные эпизоды, во всяком случае, они не раскрывают никакого особенно специфического содержания личности рассказчика, указаний на его собственные, отличные от типичных, переживания, мысли, отношения.

Конструируя социально востребованное жизнеописание, человек располагает нужные биографемы в необходимом ему временно́м и смысловом порядке. Как образно-смысловые единицы, биографемы выражают и сохраняют многое из континуального, текущего, часто не до конца вербализованного, а потому быстро утрачиваемого опыта проживания человеком своей жизни. Если в реальной жизни возможны случайность, непоследовательность, противоречивость, ошибочность, то в автобиографировании всего этого, как правило, уже нет, и каждый эпизод являет своё содержание как некий закономерный элемент мыслимой субъектом жизненной целостности. В этом плане биографема, хотя и представляет собой обобщенную единицу жизнеописания, тяготеет, на наш взгляд, к его хроникальности, фактологичности и линеаризации.

Но на уровне формирования экзистенциального опыта жизнеописание несколько уходит от процессуально-хроникального характера и трансформируется в ментальный феномен. Социально ориентированный нарратив при этом заменяется индивидуально ориентированным ментативом (Кузнецов, Максимова, 2007). И тогда жизнеописание предстаёт не столько как цепочка следующих друг за другом происшествий, случаев или сопоставленных с «нормой» итогов решения социально-возрастных задач, а как последовательность только таких фрагментов, которые субъект считает событиями собственной жизни – пик-переживаниями, персональными открытиями и пр., когда он остро ощущал себя «живым» (Батай, 1997), был активным участником = творцом происходящего, «автором собственной жизни» (Низовских, 2007). События жизни, пройдя фильтр сознания, трансформируются в события биографического текста, а часть биографем трансформируются в автографемы.

Если биографемы во многом ориентированы на социально заданное значение, приписываемое социумом и символизмом культуры определенным фрагментам жизненного пути, то автографемы в большей степени соотнесены с личным смыслом, с человеческой пристрастностью. Они возникают в сознании как результат первичной герменевтической обработки биографемного материала. Воспользовавшись нашим примером, скажем, что это уже не «дружба» вообще и даже не просто «моя дружба», а «что значила/значит моя дружба с… для меня» или же «моя многолетняя дружба с…», «моя несостоявшаяся дружба с…», «дружба, в которой я был на вторых ролях», «преданная… дружба», «дружба с… переросшая в любовь» и т. д. В автографеме жизненный эпизод предстает насыщенным персональной конкретикой, порой заслоняющей и/или меняющей привычное представление.

Автографемы есть единицы для описания и хранения экзистенциального опыта субъекта, то есть тех «событий жизни», которые конкретная личность, превратила в «события текста», преломив их через собственный опыт, смысловые конструкции, ценностные системы, индивидуальные переживания и пр., то есть через статус «события сознания». Автографемный повествовательный слой личности менее «выговорен», менее «проработан» исследователями и писателями (в силу их тяготения к архетипическим конструкциям и нарративным схемам), тем не менее, он намного более значим, чем биографемный.