Текст книги "Пламя моей души"

– Косляки? – спросила его жена – Лияна – почти обыденно.

Ведь не первый раз нападают, а особливо после этой зимы. К такому, конечно, не привыкнешь, но что-то со временем в душе словно успокаивается, не вызывает уже той страшной паники, которая терзала поначалу и выметала мигом из головы все мысли, кроме одной: “Что делать?”

Староста прихватил оружие, что было у него: меч ещё дедовский да топор увесистый.

– Они, кто ж ещё.

– Может, уйти всё ж надо? – Вышемила принялась одеваться, не сидеть же в сорочке одной, ожидая неведомо чего.

– Много их нынче, похоже. Вон как шумят. Коль подбираться близко станут, уходите в лес. А пока тут безопаснее. Может, остановим ещё, – Дубова последний раз окинул женщин взглядом и вышел.

Но скоро понятно стало, что изба, её толстые стены не защитят. Лияна начала и вещи кое-какие в узелок собирать. Младшая и помогать ей пыталась, да мешала только больше. А Дарина и вовсе в оцепенение страшное впала. Казалось, и с места её теперь никак не сдвинуть. Ор страшный стоял кругом, лязг, громыхание, словно гроза надвигалась, и казалось, что даже в избу струится уже запах пыли, поднятой копытами лошадей, и крови.

Вышемила и думала, как поступить лучше. Жалела, что так долго они выжидали, время теряли здесь. И страшно было от того, что до детинца теперь не доберёшься: на улицах суматоха и косляки, которые шарили уже по всем избам подряд. Да делать нечего. Если тут оставаться, то ждёт их верная гибель, а то и полон – тут уж не поймёшь, что хуже.

– Уходим, скроемся в лесу, а там переждём, – уговаривала Вышемила подругу.

Да ту словно ужас сковал страшный, пришлось её едва не силой одевать и за руку тащить прочь из избы. Уже и мать её остальных детей собрала: никто здесь оставаться и ждать косляков не собирался. А отец Дарины, как и все способные сражаться мужи, теперь в самой гуще схватки. Хотелось бы думать, что вернётся.

Скоро все они выбрались во двор, огляделись, прислушиваясь к отдалённому, но неизбежно нарастающему шуму. Повела всех за собой Лияна, поддёргивая за руку младшего сына. Уходили тропой знакомой: бывало, случались такие налёты, что тоже укрываться приходилось. И спокойна она была, словно в лес по грибы или ягоды отправилась. Коли все начнут суетиться и от страха, как Даринка неметь, то ничего толкового, конечно, не выйдет.

Вышемила глянула только в сторону Логоста, который, казалось бы, неприступной громадой, стоял вдалеке – будто скала чёрная на фоне светлеющего перед рассветом неба.

– Ох зря ты вчера в гости к нам наведалась, – покачала головой Лияна, посматривая на неё. – Было бы теперь тебе спокойнее за стенами детинца.

– Было бы, – согласилась та. – Может, можно ещё туда добраться? И вы скрылись бы.

Женщина тоже оглянулась на город, головой покачала.

– Далеко слишком. Может, косляки уже там, у стены собрались. Нынче очень их много.

И Вышемила дальше не стала спорить и уговаривать – споры только могут задержать. Скоро миновали околицу, обойдя самую яростную сечу закоулками и заросшими тропками. Издалека видно стало, что занялись уже в веси пожары – со всех сторон: косляки отовсюду сразу налетели, словно вороны. А пока долетит весть до Логоста, пока подоспеют кмети сюда – то и поздно может стать – особливо, если не закрутит их необходимость город защищать, ведь нынче косляки были настроены серьёзнее обычного.

И такая тревога сковала нутро: за отца и матушку, будто они оказались в самой большой опасности, а не Вышемила, которая бежала прочь, чтобы хоть в чаще укрыться. Видела она вдалеке тёмны фигурки и других селян, которые тоже не желали в руки кослякам попасть. Все они двигались в сторону полосы леса, кто поодиночке, кто сбившись гурьбой – и все пропадали в глубокой тени деревьев. Да только не успели ещё и близко подобраться к укрытию, как визги страшные и крики кинулись навстречу – оттуда, где ждало, кажется, спасение. Лияна встала, схватившись за сустугу плаща, не зная, что и делать теперь. Вышемила, продолжая подругу за руку держать, едва в спину её не ткнулась, не успев вовремя остановиться.

Ещё мгновение стояли они, слушая собственное рваное дыхание и тишину, натужную, звенящую, как снова взметнулись высокие женские голоса в отчаянном ужасе – и из леса выехали всадники, да вышли пешие. Тут даже издаля поймёшь, что не свои. Черноголовые, словно смолой облитые, скуластые. Они гнали коней, будто через широкий овраг прыгать собирались. Лияна развернулась и помчалась прочь.

– Скорее, пока не заметили! Спрячемся там, – она указала на негустой островок деревьев чуть в стороне.

Но они не успели. Медленно поднялось над палом широким, что лежал под ногами, Дажьбожье око. Самым краешком, кажется – но бросило косые лучи по траве, по лядине зелёной от всходов. И осветила фигурки бегущих в ужасе женщин так ярко, что косляки тут же загикали, слегка поворачивая в их сторону. Накрыл плотным пологом глухой топот приближающихся всадников.

Их окружили быстро. Вышемила остановилась, поняв, что не прорваться, хоть лесок спасительный был уже совсем близко – всего в нескольких саженях впереди. Даринка взвизгнула, до боли впиваясь пальцами в её руку. Всадники нависли, разглядывая добычу насмешливо и отрывисто переговариваясь на своём языке. Наверное, так и хорошо – не знать его. Но, судя по лицам, говорили они что-то похабное и просматривались всё, решая что-то. А стоило лишь дёрнуться прочь – в просвет между ними – как они сомкнулись плотнее. И закружили неспешно, заставляя женщин жаться друг к другу. Подоспели и пешие скоро, собрались полукругом, обсуждая между собой новых пленниц – это уж можно было понять по тому, как глядели. Лица их приплюснутые будто, казались жёлтыми в рассветных лучах, а в маленьких глазах почти не отражалось света, и потому казались они тёмными, хоть такими и не были. Первый раз Вышемила видела косляков так близко, а надеялась, что такого не случится никогда.

– С нами пойдёте, – гаркнул один, выходя вперёд. Говор его оказался чистым: знать, часто на чужом наречии обращаться к кому приходилось. – Шевелитесь!

Первой подтолкнули в спину Лияну, распознав в ней старшую, а уж остальные за ней поплелись, озираясь пока и помалкивая. Лучше не злить попусту.

– Что будет теперь? – шепнула Дарина. – Лучше бы дома сидели…

И захныкала тихо, поглядывая с опаской на косляков пеших, поднимая голову на всадников, что со всех сторон теперь охраняли.

– Тут путей у нас немного, – вздохнула Лияна. – Коль не вызволят свои, продать могут. Или себе оставить рабынями. Всё одно хуже не придумаешь.

– Отец нас выручит, как узнает, – постаралась как можно увереннее сказать Вышемила, чтобы женщин приободрить. – Обязательно.

Те посмотрели на неё недоверчиво и уставились перед собой, каждая, видно, размышляя, как бы сбежать. О том и надо думать, да понять вначале придется, куда их отведут и зачем.

Да мало как будто случилось беды, да навстречу отряду косляцкому другие всадники со стороны веси выехали. И хотелось бы верить, что свои, да не так это было. Старшой их коня подогнал и первым приблизился к пленницам, которых сводили с разных сторон в одну гурьбу. Вышемила лишь мельком на него глянула – да и омертвела вмиг. Рожу эту вовек не забудешь, коли увидела один раз, да ещё и близко так, когда нависал он над ней, взглядом своим волчьим давя и вбиваясь в неё резко.

Мужик обвёл взором довольным женщин и на ней вдруг остановился. Расплылась по его губам улыбка похабная, он спешился и подошёл, приглядываясь, будто подумал, что и обознался. Но чем ближе становился, тем яснее на его лице отражалось узнавание. Он оттолкнул Даринку в сторону и схватил Вышемилу за подбородок. Пахнуло в нос его запахом кисловатым и душным. Она дёрнулась, но тать удержал.

– Эту я заберу, – бросил, оборачиваясь на вожака косляков.

Тот лишь кивнул безразлично и дальше поехал.

Глава 6

Светило нынче знатно припекало макушку. Только белый льняной повой защищал от его неласковой нынче длани, которая поутру гладила легонько и мягко, а к полудню отяжелела. Елица убрала концы платка с шеи и завязала под затылком. Лёгкий, почти неощутимый ветер тут же тронул влажную кожу, пробрался под ворот легонько – и в голове словно тиски разжались.

– Справный день выбрали, чтобы ехать, – тихо проворчала челядинка, которую оставшаяся в Остёрске Вея отправила с Елицей.

Она подёргала рубаху на груди, гоняя под ней воздух.

– Выбирать уж не приходится, – хмыкнул Чаян, который держался всё время рядом с повозкой, куда женщин и усадили.

Хотела Елица снова верхом ехать, да братья настояли, чтобы не мучила себя уж. И как ни хотелось воспротивиться – неведомо зачем – а пришлось повиноваться. Уж сёдла ей эти надоели, признаться, до оскомины. Но вот сейчас, спокойно сидя в добротной телеге с широкой удобной лавкой у заднего борта её, она всё ёрзала, считая, что двигаются они больно уж медленно. И до Яруницы ещё неведомо сколько вёрст – состариться можно. Когда пролегает дорога по местам незнакомым, то и тянется она – конца и края ей, кажется, не будет вовсе.

Брашко, что на облучке сидел вместе с другом своим – отроком Радаем, откинул со лба пряди влажные от пота. Ему-то сейчас тоже нелегко приходилось. Лучи Дажьбожьего ока жалили, кажется, даже сквозь листву, что прикрывала тропу широкую ненадёжным, трепещущим от каждого обрывка ветра пологом. Чаян тоже то и дело сдувал с чела влажные вихры, а тут и вовсе не выдержал: пошарил в суме седельной, вынул ремешок кожаный плетёный и волосы повязал, чтобы не мешали.

Одному Ледену, похоже, было всё равно, какая погода сопровождает его в пути. Холод ли сырой, пекло ли душное – а на лице его и в жестах ничего не отражалось. Едет себе впереди и едет, хоть на рубахе вдоль спины и проступила тёмная мокрая полоса. Но ни разу он не вздохнул, не пожалился, когда все вокруг хоть раз да поворчали.

А чем ещё в дороге заниматься: только о погоде говорить да о том, что ждёт впереди, даст ли очередная весь, которым, того и гляди, счёта не будет скоро, хоть какие-то ответы.

И много ещё в Остёрске осталось нерешённого: Чаян велел Зимаве покамест о том, что сын её с того света выкарабкался, весть не отправлять. Пусть помается, мол – заслужила за все свои козни. Хоть и пыталась Елица уговорить его не отвечать ей злом – ведь кто знает, как смерть его мнимая на княгине отразится. Но тот и слушать не стал, серчая и на неё сильно. Как уезжали они, Радан ещё в постели больше лежал, исхудал сильно – вот Вея и осталась за ним присматривать: хоть один близкий человек – из Велеборска.

То и дело от чуть тряского покачивания повозки нападала дрёма. Тогда закрывались глаза сами собой, и Елица наваливалась слегка на плечо челядинки. Плясали, путаясь в ресницах, блики перед глазами, пересыпаясь, дрожа. Вливался спокойно в грудь воздух неповоротливый, сухой, напитанный, словно тина – водой – пряными запахами разнотравья, что стелилось среди деревьев и по лугам. Ненадолго откинувшись на спинку лавки, Елица всё ж вздрагивала снова от звука голоса кого-то из спутников или выкрика птицы в чаще, и снова садилась прямо, солово моргая.

Облегчение наступило лишь вечером, когда скатилось Дажьбожье око за частокол леса, ещё бросая между бронзовыми рябыми стволами сосен, что росли здесь в страшном изобилии, широкие срезни лучей, растеклось по зелёному ковру трав, золотя ещё пуще круглые головки только распустившихся купавок, обращая серебряным кружевом тонкие паутинки, натянутые среди ветвей.

– Эх, не доберёмся сегодня до Яруницы, – вздохнул Чаян после долгого молчания, что редко прерывалось нынче едва не с утра самого.

Боянка губами покривила, конечно, но роптать в очередной раз не стала. Её дело маленькое – княжну сопровождать и помалкивать побольше.

– Тогда и остановимся, может? – Елица оживилась, почувствовав наконец прохладу подступающих сумерек. – Я видела, тут река неподалёку течёт. Можно встать на берегу.

– Я бы умылась, правда, – горячо поддержала её челядинка. – Да и всем не помешает. Ярило нынче шалит уж больно. Измаялись.

Леден обернулся на девицу, а после и на Елицу глянул коротко. После того, как вместе они выручили Радана, княжич как будто отстранился ещё больше, хоть казалось, что приблизиться должен, потеплеть. Да как будто в тот день, когда довелось ему ощутить внутри чужую живу, опустел он ещё сильнее. Порой Елица задумывалась о том и жалела, что не нашла тогда другого пути.

Проехав ещё с полверсты, княжичи, не сговариваясь, но удивительно одновременно, повернули по еле заметной в траве тропке в сторону, туда, где растекался латунью закат меж раскидистых – на полянах – и тонких, вытянутых – в самой гуще леса – сосен. Скоро начал бор редеть, подбираясь ближе к широкой Яруне. Повеяло от воды свежей, дурманящей расплавленную за день голову сыростью. Качался горячий воздух волнами у самого края её, смешиваясь с прохладными потоками. Кружила мошкара над остриями густой осоки. Квакали где-то в болотистой глуши лягушки. Тихо звенела река, словно трогала подвески на ожерельи Матери Земли.

Телега легко проехала среди широко расставленных сосен. Брашко остановил её, как выкатились на поляну, что полукругом раскинулась на дерновом берегу. Парни поспрыгивали наземь и принялись мерина распрягать. Спешились княжичи, встали, озираясь кругом и оставив своих коней спокойно гулять – далёко не убегут: наученные.

– Хорошее место, – Елица выбралась из повозки и встала рядом с ними, да чуть в стороне. – Но до Яруницы доехать было бы лучше.

– Завтра, – бросил Чаян.

Осмотревшись вдоволь, все решили, что лучше места для становища на ночь они не сыскали бы. Тут явно не раз уж останавливались путники или те, кто добирался в такую глушь из ближних весей: на охоте за зверьём или ягодами сладкими.

Справившись с телегой, отроки взялись расседлывать коней княжичей. Да те тоже бездельничать не стали: отправились собирать сушняк да валежник для костра. Да осмотреться в округе тож не помешает.

Елица прошлась вдоль берега от края до края поляны и вернулась к Боянке – помогать вечерю готовить для всех. Но та отмахнулась только:

– Пойди, княжна, искупайся, что ли. Жарко как было весь день. А я уж после.

Елица и хотела было настоять, да, признаться, больше всего на свете ей хотелось сейчас в прохладную текучую реку окунуться. Потому спорить зря с челядинкой она не стала. Авось ещё успеет вернуться до того, как княжичи веток для костра принесут. Она прихватила рушник и быстрым шагом прошла вдоль густых ивовых зарослей в сторону от становища: не на виду же отроков плескаться и не гнать же их прочь. Найти только местечко укромное, и быстро смыть с себя следы сегодняшней дороги.

Подходящее для купания место сыскалось скоро: всего-то пришлось пройти по высокой траве, что буйно росла в тепле и сырости, перепрыгнуть через подтопленный овражек и пробраться через молодую можжевеловую поросль. Раскинулась перед ней тесная полянка, зато хорошо укрытая со всех сторон от ветра и взглядов чужих.

Сонно посвистывали в ветвях иволги, звенели комары, осмелев к вечеру да у воды. Елица распустила поясок и сложила понёву на земле. Огляделась ещё раз и скинула рубаху, оставаясь и вовсе нагой. Ничего, никто сюда не сунется – не знают ведь и поостерегутся. Она распустила косы одну за другой – уж больно хотелось пыль да пот из волос выполоскать – и, медленно ступая по усыпанной старой хвоей траве, дошла до воды. Ступила на самую мель и замерла, тихо зашипев от того, какой неожиданно прохладной оказалась Яруна. Видно, питали её многие студенцы, не давая нагреться даже под щедрым нынче Дажьбожьим оком. Привыкнув, Елица пошла дальше, покрываясь гусиной кожей, вздрагивая и отгоняя мысли повернуть назад. Но как окутала вода живот, почти обжигая, она выдохнула и окунулась до шеи. Сразу стало хорошо. Яруна приняла её, точно дочь свою. Подхватила, обласкала. Рассыпались в стороны блестящими в закатном свете иглами мальки, щекоча руки и бока. Елица встала, упираясь самыми кончиками пальцев в слегка тинистое дно, и откинула голову, погружая волосы в воду. Ещё немного поплавав вдоль берега, она повернула назад. Вышла – и словно родилась только что – такая лёгкость наполнила всё тело. Наспех обтеревшись рушником, Елица натянула липнущую к телу чистую рубаху, достала из кошеля гребень резной и уселась на мягкую травку – влажные волосы расчёсывать. После принялась сплетать их в косы нетугие, чтобы и сохли понемногу, и не мешались. Распутывала она прядь за прядью, глядя в гаснущую вместе с вечерней зарёй даль, и сама не заметила, как напевать стала одну из песенок девичьих, что не раз затягивали они вместе с Веселиной в беседе на посиделках. Растекалась оттого горечь в груди, и сами собой подкатывали к глазам слёзы, да Елица гнала их – чего о былом вздыхать?

Она уже доплетала вторую косу, как вздрогнула слегка, заслышав будто бы тихий шорох в густых ивовых зарослях, что обрамляли тесную, словно обрывок платка, полянку. Замерла, насторожившись, но звук не повторился. Она обернулась, вытягивая шею: мелькнула как будто в переплетении ветвей светлая рубаха.

– Леден? – Елица привстала, даже забыв закончить косу.

Почему он? Она и сама себе ответить не могла. Скорее можно было подумать, что Чаян глядеть на неё придёт. Но в который раз срывалось имя младшего Светоярыча с губ раньше, чем Елица успевала о том подумать. Может, это и вовсе просто игра последних лучей светила на листве? А шорох – дыхание неспешного ветра? Никто ей не ответил, не прозвучало больше ни единого звука – только отголоски шума, что лился с недалёкого становища, метались тихим эхом – а больше ничего.

Решив больше здесь не задерживаться, Елица поднялась и вернулась в лагерь, уж не замечая обратного пути и того, как цепляются за влажную рубаху и волосы жадные ветки, как режет щиколотки острая трава. Подгоняемая смутной тревогой, от которой озноб по спине бегал пуще, чем от воды студёной, она едва не выкатилась на поляну, выдохнув с облегчением.

Боянка уставилась на неё недоуменно, так и не подвесив ещё котелок над разведённым уже огнём. Оглядели княжну отроки, и Чаян, что у костра сидел, складывая набранные им с братом ветки в аккуратную кучу. Елица отдышалась чуть и до того глупо себя почувствовала: и чего неслась назад, словно гнался кто? Оправив подол, она подошла к огню и села рядом с челядинкой, складывая понёву и рушник на коленях.

– Случилось что? – поинтересовался Чаян, пытаясь заглянуть ей в лицо.

– Да так… – она улыбнулась. – Напугалась неведомо чего.

Взглянула на княжича: не удастся ли понять, видел он её, укрываясь среди ив, словно худое задумал – или нет? Но лицо его было спокойным, усталым и чуть красноватым после целого дня под взором Дажьбожьего ока – каким угодно, но только не таким, каким должно быть, подглядывай он за ней и впрямь. Радай громко шлёпнул ладонью по шее, убивая комара, который, несмотря на дым костра, всё ж к нему подобрался – и разрушил лёгкое напряжение и тишину.

Тихий всплеск со стороны реки заставил ещё раз вздрогнуть. Въедливо разглядывая Чаяна, Елица не сразу и заметила, что у огня собрались не все. Из воды вышел Леден, придерживая на поясе мокрые, облепившие его сильные ноги порты. Обрисовывала ткань, признаться, не только их – Елица тут же взор отвела, хоть блестящая от стекающей тонкими дорожками воды кожа его так и притягивала – рассмотреть, подмечая каждую мелочь, запоминая до каждого шрама, изгиба тела, что в свете пламени выглядело сейчас словно из глины умелой рукой вылепленным.

Брашко подскочил с места и споро подал княжичу полотнище – обтереться, а больше, кажется, прикрыться всё ж. Потому как и Боянка задышала сбивчиво, пряча взор, всё ж нет-нет, да на княжича поглядывая.

– Хороша водица, – довольно рыкнул Леден, подходя к костру, растираясь до красоты. – Да после такого дня я бы и полынью прыгнул.

Чаян понимающие усмехнулся: он-то уже, видно, искупался. Подсыхали на ветру его завитые от влаги тугими кольцами волосы. Леден ненадолго скрылся в палатке и вернулся уже одетый в сухое.

И всё то время, пока они все вечеряли, Елица посматривала то на одного княжича, то на другого, и всё больше убеждалась, что тот шорох в ивняке и рубаха белёная ей всё ж почудились. Чего только не увидишь в незнакомой чаще.

Наутро, как сквозь туманную пелену пробилось встающее над лесом светило, все не сговариваясь повыбрались из палаток и принялись за спешные сборы. До Яруницы надо было добраться сегодня – не иначе. Дым от огня смешался с влажным маревом, что стелилось над водой, скрадывая противоположный берег, перетекало над землёй, путаясь в траве, розоватое в лучах Дажьбожьего ока. Отроки позёвывали, сворачивая укрытия, Боянка хлопотала над утренней, неохотно принимая помощь Елицы. Словно сама хотела за всеми мужами вокруг ухаживать.

В скорости выбрались снова на дорогу: туман густой, оросив траву щедрой росой, растаял, открыв взору чистое небо. Стало быть, день нынче будет таким же жарким.

Протянулась вдаль знакомая тропа, затряслась телега по колеям и камням вновь, и оставалось только уповать на то, что в пути больше ничто не задержит. Попадались навстречу и путники, что добирались из одной веси в другую или в Остёрск. Охотно подсказывали, когда доводилось сталкиваться с ними на коротких привалах, что до Яруницы осталось всего ничего. И многие поглядывали на братьев с любопытством, узнавая, может, в них княжичей отринутых собственным домом и боярами, да спросить не решались.

А к вечеру на одном из широких, вытянутых вдоль Яруны палов показалась и весь долгожданная: росыпь невысоких изб и полуземлянок с покрытыми густым дёрном крышами. Таких домов Елица почти и не видала: только в юности, разрушенными на окраинах самых южных земель княжества. Там, откуда двинулось их племя на север, обживая угрюмые леса, селясь вдоль глубоких, величавых рек. И жильё они себе устраивали бревенчатое, просторное, не скупясь, но испросив разрешения, брали у Хозяина леса деревья, выбирая только лишь подходящие, добрые. А здесь люди ещё хранили умения предков строить так, что сила вся в дом из земли шла. И было в их избах всё, верно, так, как и много десятков зим назад. Но и от северных соседей они давно уж переняли многое, придавая их укладу свои черты.

И потому Елица с трепетом необычным в душе озиралась по сторонам, пока добирались до дома старосты здешнего. Верно, он или жена его должны знать, где нужное святилище есть. Сами княжичи дороги до него, конечно, не ведали. Рассказала им что-то Любогнева, да они о том Елице ничего не передали. И показалось ей тогда, что после разговора с матерью они ещё долго были смурными и озадаченными. Видно, не только она, узнавая обрывки минувшего, всё больше убеждалась, что заковыка та с Сердцем совсем уж недобрая.

Ярунчане быстро распознали в приезжих княжичей: то ли от того, что многим из них частенько доводилось в Остёрске бывать, то ли внимательными они оказались. Заметили и коней справных, и повозку добротную, явно не для того, чтобы мешки с зерном возить. Они на миг приостанавливали свои дела во дворах, придерживали шаг, возвращаясь в свои дома – чтобы проводить нежданных и знатных гостей взглядами. Уж, верно, до них скорее всех дошли слухи о том, что случилось на вече в Остёрске.

Встречать княжичей у калитки старостовой избы, что невысоко поднимала над землёй острую крышу, словно выросший после дождя гриб, первым вышел молодой совсем парень. То ли сын, то ли и внук вовсе. Отвлекли его, видно, от работы некой, потому как он, приближаясь к Ледену, что спешился у ворот первым, неловко и явно стесняясь, поправлял пропитанную на спине и под мышками потом рубаху. А при виде женщин и вовсе покраснел, словно ошпарился.

– Мира вам в дороге, – произнёс он громко.

Мгновение поразмыслив, поклонился, да не очень-то низко, будто передумал вдруг – скорее кивнул.

– Здрав будь, удалец, – бросил Леден, заглядывая поверх его плеча во двор. – К старосте Макуше мы прибыли. Расспросить надобно о важном.

Высунула нос из тесных сеней девчонка, сверкнув яркими веснушками, рассыпанными по щекам. Была она ещё в рубахе длинной без понёвы: совсем сопля – и до того ей, видно, любопытно стало, кто приехал, что не удержалась. Парень на неё рукой махнул, чтобы не лезла зря. Та фыркнула и снова скрылась в доме.

– Отца и матушки нет. Не вернулись ещё с поля, – он поднял взгляд в небо. – Но будут уж скоро.

Он задумался явно, не зная, пускать на двор пришлых или дожидаться уж родителя, этому дому хозяина. Да раздумывать долго ему не пришлось. Заметил он кого-то на улице вдалеке и лицом просветлел тут же. Все повернули головы, увидев взгляд его радостный: шёл быстрым шагом к гостям муж высокий да крепкий, как из поленца широкого вытесанный. Видно, торопился: так не идут, натрудившись за день в поле. Стало быть, кто-то проворный уж рассказал старосте, что к его дому пожаловали княжичи.

На плече его висели связанные друг с другом лычаки. Босые ноги взбивали пыль на дороге, что тут же оседала на закатанных до колена портах его, поношенных и не раз латанных: хорошо из таких следующим летом пшеницу сеять. Свободная, выцветшая рубаха его покрылась пятнами пыли и пота: попробуй в такую жару поработай. Ни в зной, ни в ненастье всё одно покоя нет, коли хочешь быть сытым зимой. А уж в Остёрском-то княжестве, верно, и подавно.

– Здравы будьте, Светоярычи, – поздоровался он ещё издалека.

А как остановился у калитки, так и женщинам, что ещё с телеги сойти не успели, кивнул вежливо, не зная, как обратиться.

– Поздорову, Макуша, – Чаян отдал повод своего коня наконец открывшему невысокие ворота парню. – Как нынче всходы?

Мужик плечами пожал только, раздумывая, верно, что ответить.

– Милостью Лели да Ярилы, уродится что-то. Коли напасть никакая не случится.

– Так вот о напастях поговорить мы и хотим, – Леден, не глядя уже, привычно подал Елице руку, как решила она с повозки сойти. – Коли всё сложится, так и будет хороший урожай этим летом.

Макуша и брови приподнял, наморщив лоб недоверчиво. Взглянул на Елицу, словно сама Лада перед ним вдруг встала. Гикнул Брашко, загоняя телегу на двор – и староста вздохнул, моргнув завороженно. Даже не по себе стало: и чего такого в ней увидал?

Все прошли скоро в избу, да ещё рассесться не успели по лавкам для разговора важного, а то и долгого, так может случиться, как едва не бегом влетела в избу девица молодая, только-только на выданье. Раскрасневшаяся от бега, чуть встрёпанная, да как будто светом Ока вся напитавшаяся: до того золотились её кожа и волосы тёпло-русые, что просо обмолотое.

– Матушка меня отправила к гостям, – выдохнула она с порога и охнула тут же, словно всех только заметила.

Прошла внутрь уже степеннее, неловко пытаясь прикрыть краем понёвы ступни чуть пыльные. И мужи все, молодые да постарше, в девицу так вперились, словно вилу у воды встретили. Притягательная она была, как пятно света, что на стол из окна по утру падает. Оказалось, зовут её Озара – имя до того ей подходящее, что диву и даваться только. Поздоровались с ней, как подобает – и девица во дворе скрылась, прихватив рушник да ковш. Но скоро вернулась, уже обутая и причёсанная даже аккуратно: и когда всё успела?

Захлопотала она у печи, доставая кой-какую снедь, хоть и явно небогатую. Хоть и скудно в житнице, так гостей всё равно без угощения не оставишь. Выскочила из закутка отгороженного и молодшая девчонка, косясь на собравшихся незнакомцев – и принялась ей помогать на удивление справно и серьёзно.

– Слыхал я, что на вече приключилось, – заговорил после недолгого молчания Макуша. – Стрый ваш мужик, конечно, толковый… Да нехорошо, что наследников Светояра, которым стол по праву Богов предназначен, потеснили.

– Будет милость Макоши, скоро всё станет, как должно, – улыбнулся на его ворчание Чаян, наблюдая за лёгкой суетой Озары. – Только подскажи нам, ты ведь знать должен, всю жизнь здесь живёшь. Как бы нам до святилища старого добраться?

Макуша аж горло озадаченно прочистил, не торопясь отвечать. Махнул рукой вошедшему в избу со двора сыну, приглашая сесть рядом. Как остановилась рядом с ним дочка – поставить на стол миски для всех, шепнул ей что-то. Та кивнула и повернулась было идти, да на сестрицу младшую неосторожно налетела, которая под ноги ей попалась. Девицы вскрикнули досадливо вместе. Полетела на пол крынка полная. Чаян и руки подставил – поймать – верно, быстрее, чем подумать успел. Молоко белоснежными всплеском обдало его рукава, потекло по пальцам, капая на штаны. Зато кувшин целым остался. Княжич замер, наблюдая, как струятся по его рукам белесые разводы, и вздохнул.

Озара и ладонь прижала к губам, растерявшись на миг. А после притворным замахом сестрицу неловкую прочь шугнула.

– Я сейчас, – выдохнула и метнулась было за рушником, да передумала.

Подбежала вновь к Чаяну, который спасённую посудину уже на стол поставил и встряхивал теперь руки, слегка кривая губы. Девица повела его в угол, где стоял ушат глубокий с водой и принялась ему на ладони лить, быстро зачерпывая ковшом.

– Так что скажешь? – громко напомнил о деле Леден, пока старший умывался. – Тропу нам верную до святилища укажешь?

Макуша головой покачал, словно на миг понадеялся, что разговор этот прервётся. На Елицу вновь посмотрел, да она не стала пока никому мешать, вмешиваться. Пусть мужи между собой решают. Её дело здесь маленькое. Теперь уж княжичи на своих землях: она здесь невластна.

– Тропу-то указать могу, – староста потеребил кончик бороды. – Да не стану. Раньше туда мужам ходить не дозволено было, кроме волхвов, а нынче и подавно никому.

Чаян вернулся на своё место и внимательно прислушался к его словам.

– Это ты сказать хочешь, что на просьбу нашу ничем не ответишь? Так и отправишь восвояси? – в голосе княжича мелькнуло злое недоумение. – Так, может, есть в веси такие люди, что могут нас уважить? Нам и того будет достаточно.

– Из веси никто не пойдёт, – возразил Макуша твёрдо. – После всего лиха, что там деялось. Жрицы пропали одна за другой. Одну, говорят, умыкнули да опоили чем-то. А вторая на капище том волшбу свою злую творила. А после и вовсе сгинула где-то. И пожар этот полосой прошёл прямо по капищу. Ничто почти не пострадало, кроме него. Разве не воля это Богов праведных, что захотели место светлое да запятнанное после уничтожить? Значит и нам не надо туда ходить!

Леден вздохнул не то чтобы тяжко, да так – натужно, будто давил в это миг внутри вспышку страшную гнева. Даже Елице сложно было слышать вдругорядь, как люди отказываются идти туда, где однажды отец её побывал. Словно повсюду оставлял он недобрый след. А пуще всего худо было думать, что матушка-то за ним как будто не по своей воле пошла. Да как такое быть может, если всегда казалось, что любили они друг друга всю жизнь, пока недлоля их не разделила?