Текст книги "Пламя моей души"

Леден сжал кулак на колене, а Елица, заметив то, накрыла его ладонью своей. Уж неведомо, отчего успокоить его захотелось, ободрить. Княжич едва не вздрогнул – да и сама она испугалась. Хотела руку убрать, да он быстро её поймал – успел за самые кончики пальцев. Чаян того, к счастью, не заметил, полностью занятый яростным разглядыванием невозмутимого лица старосты, который смолк, не собираясь, видно, больше ничего добавлять к своему отказу.

– Вот уж, Макуша, – с упором приговорил он, чуть выждав. – Думал, ты отцу моему друг. А получается…

– Друг, не друг, – махнул тот рукой. – А есть то, что от дружбы нашей не зависит. Какие требы Лешему ни принеси, а светлее те места не станут. И приветливее.

Закончив расставлять на столе посудины с кашей и курятиной, в горшочках запечённой, Озара села рядом с отцом. Прислушалась к словам его последним и небрежно плечами пожала, будто не увидела ни в чём большой закавыки.

– А Димина? – она вспыхнула румянцем, когда братец её под столом пнул легонько, и уставилась на него непонимающе.

– Кто такая Димина? – тут же зацепился за это имя Леден.

Макуша с ответом не поторопился, быстро наминая кашу из миски: после работы самое важное – силы подкрепить. Все смотрели на него с ожиданием. Видно, и дочка его старшая могла о том рассказать, да она притихла совсем, сердито поглядывая на брата, который строго таращил на неё глаза, безмолвно веля молчать.

– Травница здешняя. Живёт там давно вместе с мужем молодым, в избушке, которая от тех жриц ей и досталась. Появилась она там, как прошёл пожар, – Елица от тех слов поёрзала даже, а староста коротко взглянул на неё. – А просле замуж вышла, как убрались с наших земель велеборцы после сечи давней, что ещё здесь случилась. Наши ходят к ней. Она снадобья хорошие делает. Хоть и странная сама немного. И травы она, говорят, собирать ходит как раз к тому капищу старому. Мол, силы там особые.

– Так, стало быть, она нас проводить может? – одним только тоном укорил его Чаян за молчание намеренное.

– Может, и может, – тот пожал плечами. – Говорю же, странная порой. С придурью.

– Все они бабы со своей придурью, – хмыкнул Леден, продолжая сжимать пальцы Елицы своими.

Да она тут же их высвободила – и княжич посмотрел на неё виновато. Изломились брови его, залегла меж ними морщинка, как понял он, что сказал, не подумавши прежде. Вот, значит, как! И её, верно, с придурью считает. Но вспышка негодования быстро угасла.

– И далёко до неё добираться? – спросила мягко Елица у Макуши – тот едва не поперхнулся, словно не ожидал, что гостья велеборская нынче вообще хоть слово скажет.

– Да меньше полудня, – улыбнулся вдруг. – Да вы всё равно у нас оставайтесь до утра. Негоже на ночь снова в путь трогаться.

И верно, пока сидели рядились да слово за словом у старосты вытягивали, уж и смеркаться начало. Мало какой путник решит в дорогу выйти вечером: недобрый для того час. Придётся оставаться в здешних гостинных избах, что стояли на окраине веси, где и положено. Да и отдых, верно, не помешает, а там кто его знает, что ждать будет, когда доберутся они всё ж до капища старого и страшного.

Трапезу закончили скоро. Добрались почти до околицы пешком, ведя лошадей в поводу. Княжичей то и дело окликали с разных дворов: видно, знавались они с местными хорошо. Особенно с парнями молодыми, такими же, как и они сами. Да только у знакомцев их – заметишь, коли и не захочешь даже – семьи у всех, посчитай, были. Выглядывали жёны пригожие, с кем это их мужья здороваются. И детишки пробегали, бывало. И оттого, верно, братья становились чем дальше, тем всё мрачнее. Переглядывались смурно, словно мысли друг друга в этот миг слышать могли. Им бы сейчас самим о семьях своих заботиться, жён ласковых обнимать, а так уж их судьба сложилась.

И Елица вдруг ощутила отчасти вину за то, что с ними случилось, хоть и не родилась в то время ещё, как проклятие на них обрушилось. Потому как кровь несла в себе отцовскую, того, кто Сердца их лишил – со злого умысла или нет – и той, которая кровных братьев рассорила.

Скоро устроились они в избах, таких же приземистых, врытых землю слегка – так, что из сеней приходилось в хоромину по невысокому всходу спускаться. Непривычно в них было, сыровато и прохладно – от дыхания земли, что держала их в своих объятиях. Вечером вышли Елица и Боянка прогуляться по веси, пока не стемнело ещё. Прошлись по сумрачным тропинкам за околицей, среди дворов небольших, теснящихся боками друг к другу: насиделись в телеге-то почти за два дня. Да и тепло так было, чуть влажно. Юлил ветер меж изб, меж лип высоких и тёмных, усыпанных мелкими, сладко пахнущими цветками. Проносился он, трогая подол – и пропадал в сосновой чаще. Раздавались кругом из каждого дома голоса. И почему-то хотелось, чтобы всё у этих людей, добрых и, несмотря ни на что, неунывающих, стало хорошо. Чтобы чуть полегчало им – хотя бы на душе.

Вернулись Елица с челядинкой уже как стемнело почти. Пошли до избы старостовой неспешно, а там и дальше – до старых, гостинных – на другой конец Яруницы. Собрались в мужицкой парни местные: с княжичами поговорить-посудачить о чём-нибудь. Расспросить о многом. Да те их и не гнали, кажется. Слышался гогот громкий, разудалый, и всплески его то и дело прокатывались навстречу вдоль дорожки, пугая ещё не смолкнувших по вечернему часу птиц.

– Ты иди в избу, я посижу ещё, – Елица остановилась у завалинки опустилась на скамью.

Челядинка кивнула и быстро в сенях скрылась: дел у неё ещё много перед сном. Не хотелось торопиться внутрь, чтобы наступала ночь, а за ней утро. А там – встреча с травницей и дорога, может быть, последняя в этом пути затянувшемся к Сердцу. Страшно от того становилось, хоть и полегчать должно было. Елица опёрлась спиной на стену избы, ещё тёплую после солнечного дня. Прикрыла глаза, слушая дыхание приближающейся сизой тьмы: перешёптывание деревьев, стихающее посвистывание птиц, кваканье лягушек где-то в стороне, у бочек наполненных. Неспешный, словно рассказ бабкой кощуны перед сном, шёпот засыпающей веси нарушило поскрипывание калитки, неплотно закрытой: надо бы пойти, затворить лучше.

Елица и привстала уже – идти-то недалёко, как услышала и шаги чьи-то. А там и голоса: явственно мужской да женский, взволнованный, прерывистый. Мелькнули в полоске последнего не погасшего закатного света, что между изб падал, две фигуры. Остановились они вдалеке, соединились руками – и мужчина девушку в сторону потянул. Там-то и узнала Елица Чаяна, а подле него – Озару, смущённую, румяную: даже в сумерках видно.

Княжич, не заметив никого в тени сруба избового, прижал девицу к стене, за которой так и громыхали мужские голоса, обнял жарко и к губам её припал, прерывая шёпот неразборчивый. Зашарил руками по бёдрам – та и отбивалась, кажется, да не слишком рьяно. Пополз подол вверх, открывая стройные лодыжки и, потеряв терпение, Чаян задрал его парой рывков ещё выше.

Любой мог сейчас во двор выйти да увидеть их, верно, хоть и спрятались они, кажется, между близко стоящих стен двух изб. Да опасность застигнутыми быть княжича, кажется, распаляла только пуще. Он жадно мял округлости девицы поверх рубахи, зарывался пальцами в волосы её, не щадя справно заплетённую косу. И позвякивали тихо подвески на бусах её, видно, нарочно для княжича надетых. Елица встала с лавки резко и бесшумно – уходить надо, не смотреть же дальше! Только и заметить успела напоследок, как развернул Чаян Озару к себе спиной, заставил опереться ладонями на стену и спину прогнуть. Укрыли её сени тёмные, отделили от всего, что во дворе сейчас творилось. И понимала, кажется, Елица, что не невеста Чаяну – сама называться ею отказалась – да никогда она и не хотела никаких прав на княжича заявлять, а всё ж кольнуло неприятно. Да что с него взять, шебутного? Чему удивляться? Наверное, тяжко таким мужам, что в силе полной, без женщин мыкаться по дорогам да между весей. Пусть тешится, раз Озара то ему позволяет, раз согласна лишь на одну ночь с ним да ещё и так…

Да только всё прислушивалась Елица к голосам да шуму тихому снаружи, пока спать не улеглась – и обида вгруди разрасталасмь грозовым, набрякшим тяжестью облаком.

Наутро встали рано, все справно выспавшись. А уж Чаян выглядел нынче довольнее всех. Может, и замечала это Елица лишь потому, как знала, что вечером у неё под боком деялось. Да, кажется, любой сейчас заметил бы, как сияет лицо кяжича сыто, будто у кота, который сливок со стола успел стащить, пока хозяева не видят. А вот по тяжёлому словно валун, который с обрыва падает, взгляду Ледена понятно становилось, что о ночных похождениях брата он уже наслышан. Может, тот сам и рассказал. Зыркал младший на Чаяна зло и осуждающе. Иногда и на Елицу посматривал – да та тут же взор от него прятала. Ещё догадается о том, что видела она всё. И вдруг мысль в голове мелькнула: а Леден случаем не нашёл себе намедни какую девицу ласковую? Их, охочих до внимания княжичей, небось, в каждой веси находится, где бы ни остановились. Не слышалось женских голосов в их избе вечером, да разве дело то хитрое, коли засвербит? Да тут же пришлось раздумья эти тревожные прогнать. Какое ей дело, с кем младший княжич забавляется?

Пришёл и староста проводить в дорогу. Попрощался со всеми радушно пожелав доброго пути, скорого разрешения всех препон, что жизнь подкинула. Не знал он, верно, что дочь неразумная княжичу намедни отдалась. Да и не узнает, может, никогда.

И как Елица ни пыталась нарочно на Чаяна не смотреть, а всё равно то и дело ловила себя на том, что разглядывает его спину. Будто так можно было дыру в ней прожечь.

Благо путь теперь оказался недолгим: не обманул Макуша – ещё не успело Дажьбожье око взобраться высоко, как вильнула в сторону от наезженной другая тропка, о которой староста и говорил. Потянулась нитью заросшею среди сосен да кудрявых ясеней. Свернули на неё, едва протискиваясь телегой между плотно смыкающихся деревьев. Поругивался тихо Брашко на запоздалые порой указания товарища, который взялся смотреть, чтобы повозка никакой ствол не зацепила.

Нырнула дорожка в неглубокий овраг – пришлось сходить на землю и ждать, ка мужи все вместе, потея и бранясь, вытолкнут из него телегу. Это ещё хорошо, что вёдро стояло какой уж день, а то грязь, нынче на дне оврага застывшая, только заставила бы пыхтеть пуще.

А как выбрались, скоро и показалась впереди изба старая, но ухоженная, ничуть не обветшалая, хоть и стояла она в уединении. И небольшой двор вокруг, обнесенный невысоким, плотным плетнем. А тропка коварная бежала дальше, мимо неё и терялась, растворяясь помалу, в самой глухой чаще, в которой не знаешь, и кто встретиться может. Без требы Лешему туда и сунуться побоишься.

Видно, услышав ещё издалека топот, вышла на порог женщина годами уже шагнувшая дальше юности, но ещё и от старости далёкая. Такие в самой силе и мудрости. Да только по словам Макуши жила она здесь давно очень: уж то ли лес ей сам помогал, то ли отвары какие хитрые, а выглядела она вовсе не так, как того ожидать можно было.

Прикрыла она ладонью глаза от света, что падал ей сейчас в лицо, и брови удивлённо приподняла.

Остановил Брашко телегу, спешились братья один за другим и к хозяйке подошли: Елица едва успела следом, чтобы услышать их разговор.

– Доброго утра, хозяйка, – разулыбался Чаян и смолк, дожидаясь ответного приветствия, а после продолжил: – Староста из Яруницы – Макуша – сказал, что помочь ты нам можешь в деле нашем.

Димина улыбнулась, неспешно оглядывая его, а после и на Ледена взгляд перевела. Лицо её чуть потемнело, словно не по нраву тот ей пришёлся сразу, хоть и парой слов с ним ещё не обмолвилась. На женщин и отроков, что на облучке остались, она пока и не взглянула даже.

– Помогу, коли это в силах моих окажется, – согласилась мягко. – Ко мне люди часто приходят с просьбами такими.

Чаян хмыкнул насмешливо, переглянулся с братом, который вперился в травницу недобро, словно почуял быстро вспыхнувшую неприязнь её.

– Не за травами и отварами мы пришли. Но и закавыки непосильные тоже решить не попросим. Надо нам…

Он осёкся, как раздались в глубине чащи шаги, приближаясь. Зашуршала громко высокая уж трава, захрустел валежник на всю округу. Вспорхнули птицы из ближних зарослей можжевельника – да и скрылись в ветках могучих, таких древних осин, которых Елица никогда ещё в жизни своей не видела – вдвоём ствол не обхватишь.

Травница шею вытянула, просветлела лицом: знать, кого-то ждала. И вышел к избе мужчина высокий и стройный, но крепкий, видно, словно клеёный ясеневый лук. Нёс он на плече хорошую вязанку веток мелких: хорошо для растопки печи. Покачивал топориком острым в опущенной руке. Вскинул он голову, сбрасывая со лба упавшие на него тёмные вихры – и Елица задохнулась, покачнулась даже, хватаясь за руку Боянки. Каждый шаг мужа этого напоминал ей того, кого она живым давно не считала, каждый взмах небрежный руки, наклон головы и волосы его, словно кора дубовая, что в лучах светила отливали лёгкой рыжиной… Нет, нельзя было ошибиться. Никогда не забыть, сколько бы зим ни навьюжило за спиной, сколько бы не намело снегами в памяти.

Димина поспешила к супругу навстречу, нисколько гостей не стесняясь, обняла крепко, повиснув на шее и приняла топорик из руки. Мужчина взгляд на незнакомцев поднял, мазнул им без интереса по Елице и остановился у двери избы.

– Пути вам мирного и лёгкого, – проговорил голосом, от которого так и завертелось всё в груди, словно ветром листву палую всколыхнуло.

“Здравствуй, Радим”, – так и хотелось сказать в ответ. Но безразличный и отстранённый вид его заставил смолчать.

Елицу муж её, внезапно оживший, совсем не узнавал.

Глава 7

Имя оказалось у Радима другое. Волотом его жена назвала, гостям представляя. Оглядела его Елица, примерила имя новое – не подходит совсем. И засомневаться бы: может, просто попался ей парень на мужа её погибшего очень похожий, да каждое его движение, взгляд, голос, говорили лишь о том, что права она.

– Нечего у порога топтаться. Проходите, – улыбнулась снова Димина, так и не отпуская руку мужа своего.

И на Елицу глазами сверкнула, будто заметила, как та помертвела вмиг, да не поняла, видно, почему. Не догадалась и Боянка, пытаясь высвободиться из болючей хватки княжны и таращась на неё недоуменно. Остальные и вовсе ничего не разгадали, охваченные нетерпением расспросить травницу о том, что известно ей.

Распахнулась дверь избы, скрылись внутри хозяева. Елица потащилась на онемевших ногах вслед за княжичами. Слышала, вроде, что Чаян о чём-то с Диминой говорит, а о чём – уразуметь не могла. И столько мыслей, кажется, в голове крутилось, а попробуй вспомнить хоть одну – не получится. Миновав сумрачные, пахнущие травами и залежалыми тканями сени, Елица едва не сверзилась со ступенек, что вели в саму избу: забыла, что в полуземлянках так часто устроено. Схватилась она за плечо впереди идущего Ледена, оступившись мимо всхода узкого, повисла на нём, пытаясь удержаться. Княжич развернулся мигом, обхватил за талию крепко – Елица и на грудь его навалилась всем телом.

– Не спи, княжна, – проговорил он тихо. – Чего ворон считаешь?

Поднял на неё взгляд – да так и замер, продолжая держать её, оглядывая лицо внимательно, словно читал по нему, как по бересте, буквицами исписанной. Прошмыгнула мимо челядинка, не решившись влезть. Повысил где-то в стороне голос Чаян: заметил неловкость, которая с Елицей приключилась, да теперь уж затягивалась, будто отлипнуть они с Леденом друг от друга не могли.

– Что случилось, Еля? – шепнул совсем уж тихо княжич, помогая всё ж сойти с коварных ступенек. – Ты будто мару увидала.

И обернулся на Радима, не зная, кто он, конечно, но догадываясь, верно, что в нём причина её растерянности.

– Потом расскажу, – Елица подержалась ещё немного за локоть Ледена и отпустила его. И осталось ещё на талии ощущение его ладоней, будто оголённой кожи он касался.

Не хотелось слишком часто смотреть на Радима, а взгляд постоянно к нему возвращался. Искала Елица на лице его хоть что-то, что сказало бы: узнал, да скрывает. Но нет. Смотрел он больше на жену свою, Димину, которая, коли вблизи взглянуть, и правда оказалась женщиной старше, чем поначалу привиделось. Только кожа её чуть бледная, будто мало она под светом Ока бывала, сглаживала года, что отпечатываются на лице любой женщины. Голубой повой укрывал её голову, но в выбившийся из-под него прядках тёмно-русых не виделось ни единого проблеска седины. И глаза её серые, с тёмной каймой вокруг радужки смотрели молодо, как у девицы какой. Верно, любовь, сердечная привязанность взаимная, кого угодно омолодить может.

А в муже-то своём молодом она, верно, души не чаяла. Далеко не отходила, то и дело посматривала на него внимательно, что-то спрашивала тихо, будто каждый миг волновалась, хорошо ли ему, не тревожит ли его что нерадостное. Хоть и обихаживала она гостей попутно, расставляя угощения на столе: лепёшки свежие, кашу и сбитень ароматный с листами земляники, что уже в цвет вошла – а всё равно никто не засомневался бы ни на миг, кто человек для неё в этом доме самый важный.

– Так за чем прибыли, раз не за снадобьями моими? – снова спросила Димина, как расселись все за столом. – Мне больше, кажется, предложить вам нечего.

Чаян, который уже быстро справился со своей кашей, словно торопился покончить с трапезой и уж ни на что не отвлекаться, вскинул голову, выпрямился, готовый рассказывать всё, что нужным посчитает.

– Слыхали мы, что ты тропу знаешь одну. Многим тоже известную, да по которой, кроме тебя, никто не ходит. На капище старое, сгоревшее.

Лицо Димины ничуть не изменилось, кажется: осталось таким же приветливым, участливым, всё так же держали её губы улыбку лёгкую, показывающую расположение к людям, что порог избы переступили. А вот взгляд остановился на миг, будто замёрз.

– А вам зачем туда надобно? – она разгладила сложенный на столе по правую руку от неё рушник. – Никто ко мне с такой просьбой ни разу не обращался с тех пор, как живу здесь. Боятся.

– Ответы мы ищем очень важные, – вступил в разговор Леден. – Да о том тебе знать не обязательно.

Радим, который на него смотрел в этот самый миг, хмыкнул тихо, с угрозой как будто, словно строгий тон княжича, с которым он к жене его обратился, вовсе ему не понравился. Да Димина, кажется, ничуть не осерчала на лёгкое раздражение в голосе Ледена. Она обвела всех взглядом медленно: и отроков с челядинкой тоже – и на Елице его остановила.

Та едва не дёрнулась, как будто стояла на краю пропасти и почти уже сделала неосторожный шаг вперёд. И смотрела-то на неё травница едва ли дольше, чем на других, а показалось, будто мгновение это растянулось непомерно. Дышать стало трудно, прилипла рубаха к спине тонкой полоской. Будто в мысли окунулась её Димина – как сковырнула дёрн с земли.

– И верно, – ответила женщина беззлобно. – Мне знать о ваших делах не нужно. На то они и ваши. Только странно, что после стольких лет кто-то на то капище наведаться решил. Как сгорело оно, так князь Светояр и жена его Любогнева едва не приказом своим решили его забвением окутать. Хоть и место священное считалось. Непростое.

– Думается мне, знаешь ты о нём больше, чем сказать хочешь, – усмехнулся Чаян. – Коль расскажешь, мы только благодарны будем. Нам сейчас всё знать полезно о святилище этом.

Елица вдруг спохватилась да достала из кошеля фигурки Богинь, давно там забытые за сменяющими друг друга переживаниями и приключениями одно другого гаже. А, встретив супруга почившего, и вовсе боялась обо всём на свете позабыть. Да только приходилось заставлять себя сосредоточиться на насущном, а уж после и взяться можно за разгадку того, как Радим тут оказался и почему не узнает её.

– Вот, – она показала фигурки травнице. – Мне сказали, что оттуда они. Что те идолы, что стояли в святилище были такими же, пока не сгорели.

Женщина прищурилась, рассматривая их издалека, да не притрагиваясь. И показалось вдруг, что дыхание её чаще стало, взволнованней. Димина подняла вдругорядь взор на Елицу, присмотрелась лучше. Сызнова будто хлестнуло ливнем сильным в лицо, словно каждый раз травница рёбра ей щупала, пытаясь что-то отыскать. И от этого становилось дышать трудно.

– Откуда же они у тебя? – спросила женщина будто бы невзначай.

Да голос её странно дрогнул слишком острым любопытством. И призадуматься бы, стоит ли отвечать честно, да выбора уже особо не было: скроешь что-то, а после и тебе всей правды не скажут, какую услышать можно было бы. Пусть и не доверяла Елица этой женщине, ласковой, казалось бы, приветливой, но вовсе не такой простой, какой она хотела выглядеть. Да и загадка эта, как так её собственный муж в супругах у той оказался, никак покоя не давала.

– Нашли мы их на другом капище. Которое далеко отсюда. А после рассказали мне, откуда они.

Димина бровь приподняла и усмехнулась задумчиво. Все вокруг и дыхание затаили, перестав вмешиваться в их разговор. Словно понимали они, что Елице выведать удастся гораздо больше, чем могли бы Чаян или тем более Леден.

– Они не с этого капища, – огорошила травница. И перед глазами на миг потемнело. – Хоть и повторяют здешних Богинь в точности. Не в святилище ли Велеса они отыскались?

Елица сглотнула горечь, приходя в себя от мгновенного потрясения – снова ошибка! – и кивнула, не в силах и слова сказать.

– Думается мне, что связаны эти идолки с обрядом сложным. Будто кто-то хотел разные святилища между собой связать. Круг замкнуть, – травница заговорила медленно и осторожно, будто нащупать пыталась в догадках своих какую-то важную ниточку, да не могла. – И обряд этот с женщиной связан. Или с девушкой. Точно не скажешь: тут все Богини есть. Велес ведь невесту Перуна умыкнул однажды – все знают. Потому фигурки эти на его капище не зря оказались.

– И зачем же тот обряд мог быть справлен? – Елица опустила взгляд на идолки, что так и продолжала сжимать в руке.

– Тут уж надвое сказать можно: то ли привязать к себе женщину сильно. То ли, напротив, связь разорвать.

Леден покосился на Елицу, хмурясь. Чаян вперился в руки свои, сомкнутые на столе перед ним. И у каждого, кажется, в голове поселилась тяжкая дума о том, что связаны они между собой, оказывается, крепче, чем казалось. Кого к себе Борила привязать хотел накрепко? Или какую связь разрушить? И как это может быть связано с Сердцем, следы на пути к которому становились всё призрачнее, хоть и стремились все к нему рьяно, без оглядки.

– Так проведёшь ты нас к святилищу? – нарушил всё же старший Светоярыч молчание, которое заполнило хоромину темноватую словно дымом: и дышать тяжко, и глаза выедает.

А может, просто слёзы подступают к ним от осознания вдруг острого, что Елица, оказывается, отца своего не знала совсем. Думала, с матушкой она не знакома почти была, а получается, и он от дочери многое скрывал. Постыдное, может, неприятное. То, о чём никому не расскажешь и родному-то – не то что лишнему человеку.

– Её проведу, – травница кивнула на Елицу. – Только женщинам туда ходить можно. Знаете ведь.

Пробежала по её губам улыбка хитрая, будто приятно ей оказалось княжичей уколоть. Братья вздохнули громко и одновременно. Вперились оба в Елицу с надеждой ясной и тревогой горячей. Чаян, который нынче рядом уселся – младшего не пустил – ладонь на колено ей положил, сжал легонько и убрать успел до того, как она воспротивилась. Упрёк невысказанный, возмущение запоздалое, так и осели на языке раздражающей тяжестью.

– Только на тебя нам и уповать приходится, Елица, – он улыбнулся ей тепло. – Как и всегда.

– Тогда в путь нынче отправимся? – она повернулась к травнице, которая занялась уже было тихим разговором с мужем. Женщина отвлеклась, посмотрела искоса и с лёгким недовольством, которое вряд ли заметили остальные.

– Сегодня уже не пойдём. Требы принесу Лешему, а то не пустит, заведёт не туда. Подготовиться надо. Говорю же, место непростое. Сила там большая ещё осталась.

– И откуда же она там? – прищурился Леден. – Не знаешь? Вроде, капищ разных много, а о том говорят все, как один, что особое оно.

Женщина плечом пожала, улыбаясь ему, вроде, да и тая в глубине глаз холодок едва заметный.

– То мне неведомо. Говорю только то, что чувствую.

Скоро закончили трапезу торопливую и скомканную. Долго думала хозяйка, куда разместить многочисленных гостей. И княжичей, кажется, надо уважить подобающе, и женщин не обидеть пренебрежением. Порешили на том, что Елица с Боянкой останутся в доме: лавки им сыскались. А мужчин всех отправили в сенник, по началу лета почти пустой. Зато места там нашлось для всех: всего одну ночь провести достаточно.

После ушла хозяйка и правда – в сторону от дома, в самую лесную глушь, прихватив с собой курёнка одного не самого большого, да и не малого – чтобы Лешего не обидеть. Так ли она каждый раз к Хозяину обращалась, если нужно было за травами сходить? Кровь проливала, пусть и не больно-то требовалось? Строгий Леший здесь, видно. Елица с Боянкой решили пока вечерю для всех мужчин приготовить: раз уж нынче их в этом доме много собралось. Димина показала, где у неё что лежит, и оставила дом на их попечение спокойно.

Елица за все дела бралась, не отлынивала, да только мыслями всё была за стенами избы, там, где стучал о дерево размеренно колун увесистый. Радим – или Волот теперь – готовил дрова, попутно тихо переговариваясь о чём-то с княжичами. Те хитростей никаких не спрашивали с него: всё о том, как в этих лесах, рядом с капищем, дичь – много ли попадается? И не тащат ли волки коз, которые водились у хозяев не в изобилии, конечно, да так, чтобы хватало и не тяжко было за ними присматривать.

Елица слушала голос Радима, спокойный, слова почти неразборчивые, и в груди от звучания их то и дело замирало – страхом от мысли: что делать теперь? Как принять ту жизнь, на возвращение которой она и не надеялась?

Скоро вышла Боянка миски сполоснуть в колодезной воде, а как только скрылась, заглянул в избу Леден, будто ждал случая удобного.

– Так что ты сказать мне хотела, Еля? – подошёл ближе – и в груди уже знакомо затрепыхалось что-то. – Что напугало тебя?

Надо же, не забыл. Елица выпрямилась, поправив горшок на печи и повернулась к нему, комкая пальцами рушник, что на плече висел. И рассказывать-то ему не хотелось. И смолчать не было сил – а то ведь так и умом повредиться можно, коли в себе всё держать. А княжич младший с его спокойствием – собеседник нынче самый подходящий. Она глянула на дверь – не идёт ли ещё Боянка – и присела у стола.

– Хозяин здешний – Волот – мой муж, которого я погибшим считала, – проговорила она, отмеряя каждое слово. – Радим.

Леден, кажется, не услышал её – потому как ничего на его лице не отразилось. Да оказалось просто, что весть эта его настолько ошарашила, что он и не сразу нашёлся, что сказать или сделать теперь можно. Пару мгновений он ещё стоял на своём месте, а после опустился рядом, шаря взглядом по пустому столу. А там и на Елицу посмотрел, будто решил, что она рехнулась вдруг.

– Ты уверена? Может, похож просто?

Елица покачала головой, горько усмехаясь. И вздрогнула, как накрыла ладонь княжича её, лежащую на коленях. Леден наклонился к ней, стиснул пальцы сильнее.

– Уверена, – она совсем будто голос потеряла от того, каким проникновенным получилось его касание.

Словно и хотел он совладать с порывом своим, да не сумел.

– Так почему он не узнаёт тебя? Или вид делает? Неужто разлюбил? – княжич усмехнулся недоверчиво. – Быть такого не может. Разве можно тебя…

Он смолк, вздохнув, и руку убрал. Елица подняла на него взор, позабыв на миг сама о том, что ему рассказала. Что-то другое важным стало сейчас, что захотелось узнать немедленно. Но Леден снова укрылся за стеной извечного своего холода: кажется, и прозрачная она, видно сквозь неё многое, да всё так расплывается, что одно за другое можно легко принять. Как бы не ошибиться.

– Я не знаю, Леден, – Елица встала – невозможно усидеть. – Может, и вид делает. А может, и не помнит меня…

– А ты хотела бы, чтобы помнил? – упёрся в спину вопрос.

Прозвучал он как будто не из уст княжича, а из души самой. За этот день она не раз, оказывается, успела его себе задать. Хочет ли? Чтобы снова в жизни её Радим появился? Снова мужем ей стал, как было раньше… Но за пеленой всего, что случилось, за протяжением всех лет без него, не могла теперь ответа сыскать.

– Наверное… – произнесла она одними губами, кажется.

А, может, и вслух сказала, потому как Леден вдруг встал и остановился позади. Склонился явственно над плечом и неспешно провёл ладонью по нему вниз. А после вверх. Поддел пальцами косу её, только слегка прикрытую платком, отпустил – та легонько ударила по спине.

– Я хотел бы помочь тебе, Еля, – сказал тихо, опустив руки. – Да не знаю, как. В твоей силе, верно, его вернуть себе. Коли захочешь. Ты всё сумеешь, если веление твоё на это будет. Я уверен.

Он сделал шаг назад и быстро вышел из избы, едва не столкнувшись в дверях с Боянкой. Та лишь взглядом его недоуменным проводила. Поставила молча горку мисок чистых на стол, не тревожа Елицу, которая так и стояла ещё, не в силах шевельнуться. Стих стук топора, прошли мимо двери открытой княжичи с отроками и скрылись где-то на заднем дворе. Елица вцепилась обеими руками в кувшин с водой, что стоял рядом, и едва не опрометью выбежала наружу, боясь не успеть. Застала она Радима ещё за работой: складывал он дрова свежие в аккуратную поленницу. Обернулся на неё через плечо, и тут же рубаху схватил, что на лавке рядом лежала. Надел, словно не хотел женщину незнакомую смутить.

– Как тебе у нас, княжна? – спросил, чуть щурясь от света Ока, что падал уже меж деревьев, склонившись к западному окоёму. – Тихо, хорошо. Порой не понимаю, как люди в городах живут. Там ведь и не протолкнуться.

Елица подала ему кувшин – и он кивнул с благодарностью. Припал губами к краю, жадно глотая прохладную водицу. А она всё смотрела на него, отмечая с каждым мигом всё больше черт знакомых, мелочей, которые лишь подтверждали, что вовсе не ошиблась.

– Да, ладное у вас с Диминой хозяйство, – согласилась. – Только скажи, как ты тут с ней оказался? Я слышала, что она давненько тут живёт, а замуж недавно вышла. Откуда ты сам родом?

Радим – то имя, что она нынче узнала, никак к нему приставать не хотело – вернул ей кувшин и сел устало на скамью, опустив натруженные руки на колени. И призадумался, кажется, хотя ничего особенного Елица и не спросила.

– Далеко мои родичи, – проговорил наконец. – Да я о том не печалюсь. Мне с Диминой тут хорошо живётся. Другого и не желаю.