Текст книги "Духъ и Мечъ – Воичи Сила"

Глава третья

Еще окончательно не уверовав в собственное спасение, Тимоха и Герасим шли за старцем, вознося молитву Господу Богу за вспомоществование. Видимо место для отшельничества дед выбирал поближе к роднику. Шли совсем немного и увидели крохотную землянку и вкопанный крест. Рады были и такому участию. Кругом неведомое и люди злые.

– Звать меня Никон. Вот все мое хозяйство. Еще имею огородик с репой и капустой, соль добываю в яме, что отсель недалече. Мне тут наедине с Богом, ух, как хорошо. Теперь вы сказывайте, что посчитаете нужным.

– Привезли из Сурайска два мешка гороха, у нас урожай, не продашь. Думали тут найдутся желающие, но нас посадили в острог. Там прознали про страшную шахту и про то, что нас туда намерены опустить до конца дней. Вырыли подкоп и убежали.

– Оно и понятно, в шахту людей на погибель шлют, – прохрипел старик, – зато в лесу спокойно, местные в мои места не заходят. Испокон веку тутошний лес считается проклятым местом, вроде как нечистой силой наполнен.

– А как же ты, Отче? – вырвалось у Тимохи.

– Может и наполнен, токмо я свою делянку отмолил, освятил и никакая сила сюда не суется.

Никон слазил в свою землянку и вынес две горсти сухарей.

– Вот угощайтесь, поди давно не емши. Где водица, уже знаете.

– Нечто сухари приносит кто? – опять не сдержался Тимоха.

– Люди православные не бросают, жалеют. Сюда, конечно, они не приходят, боятся. Так я сам хожу к началу леса. Там на заветной сосне имеется заветный сучок. Вешаю на него заплечную холщовую торбу и ухожу. Как сердце подскажет, иду забирать. Сухариков положат, хлебушка вновь испеченного, медку пчелиного и маслица конопляного. Оно для лампады нужно, светильник масляный в землянке у меня не только светит, но и греет. Иногда маслице в еду употребляю.

– Слава тебе, Господи, и тебе, Отче, слава! Посидели, отдохнули, поели, попили, пора нам двигать дальше.

– Коли все так, как обсказали, идти вам некуда. Не успеете из леса высунуться, сразу поймают.

– Ой, вот такого сильно не хотелось бы.

– Что же нам теперь делать, куда деваться-то? – вопрос задал Герасим.

– Все лето жили со мной три монаха из Капелянского монастыря. Хотели уединения, искали идеальное место, молились вместе, а келью себе соорудили отдельную. Осенью подались неизвестно куда, в поиск. Тут не прижилось им. Пойдемте, покажу место, может подойдет.

Как старче отгадывал промежутки в чащобе, оставалось только удивляться. Ни разу не зацепил кусты своей рясой. Герасим и Тимоха не в теремах выросли, с лесом знакомы с детства, и то лопатенью своей цепляли ветки. Квадратная бревенчатая избушка без окон с одной низкой дверью удивила пришельцев более, чем сам старец. Еще больше порадовались каменке с топкой по-черному. Правда из-за этого в келье пахло будто в бане, но аромат даже нравился.

– Заходите, там овчины найдете, накроетесь, авось ночью не замерзнете. Обязательно молитву на ночь прочтите, а то лес чувствует все, и чужаков не любит.

– А мы молитву не можем без подсказки, – сказал Тимоха.

– Тогда поглядите на небо. Видите месяц ополовинился, мерцающие звезды тянут ввысь.

Ребята глянули на старца и увидели сплетение перстов худых рук и тоже наложили на себя крестное знамение.

– Боже вечный и царь всех тварей, – обратился старец к небу.

Ребята повторили за ним и тоже уставились наверх.

– Удостоивший меня дожить до часа сего.

Тимоха и Герасим вторили слово в слово.

– Прости мне грехи, коеи допустил за нынешний день делом, словом и помышлением.

Двуголосица вторила за старцем.

– Очисти мою бедную душу от всякой нечистоты телесной и душевной. Помоги наступающую ночь провести спокойно, чтобы, встав с убогой моей постели, мог я делать угодное Пресвятому имени твоему, Господи, во все дни моей жизни и побеждать нападающих на меня врагов телесных и душевных.

Тимоха и Герасим, повторяя за старцем, были удивлены, что все слова относились именно к ним. Закончил Никон прославлением Бога и словом Аминь.

Место воистину оказалось колдовским. Ребята как завернулись в овчины, так и проспали на одном боку без ворочаний и сновидений. Вышли наружу, когда день оказался в самом разгаре. Попробовали найти дорогу к Никону, но отгадать направление не сумели. Еще оба увидели среди кустов пару звериных глаз. Стали гадать, что за зверь такой пожаловал. Тимоха на всякий случай открыл вход в келью, дабы туда быстрее запрыгнуть. В это время Герасим отгадал волка.

– Ну, братка, попали мы с тобой из огня, да в полымя, – обреченно прошептал Герасим.

– Чай еще не зима, может не очень жрать хочет? – еще тише прошептал Тимоха.

Сколько времени друг на друга таращились волк и люди, сказать трудно. При таких обстоятельствах и минута кажется вечностью. Даже появление Никона не заметили, только услышали его голос.

– Калач? Ты чего взбудоражился? Они мне зла не желают. Иди с миром.

У ребят отвисли челюсти. Волк встал во весь рост, развернулся и молча пошел восвояси.

– Отче, ты колдун что ли? – язык снова подвел Тимоху.

– Зверя я спас от неминуемой гибели, когда тот еще волчонком несмышленым был. Случилось такое, угодил в заячий силок. Рот открывает, а у него даже рыка не получается. То, что я его хочу спасти, почуял сразу будто собака, а не волчонок. Я его освободил, глянул, а на лапке потертость до крови. Выжал на рану сок самолеши, так он повадился ко мне на лечение приходить. То бок поцарапает себе, то лапу приморозит.

– Похоже он тебя охраняет?

– Получатся так, – скромно улыбнулся старец, – тут я принес мешочек проса, знаю в избушке чугунок имеется. Моей скромной еды вам окажется в недостатке. Вот кинжал, нарежьте кустов для плетения, сделайте два щита, – старец показал размер руками, – вернусь к полудню.

Сделать плетенки не сложно, сложно догадаться, что за поручение такое Никон придумал. А он вернулся и потащил ребят к пруду. Велел воткнуть их врастопырку так, чтобы один край упирался в берег, а другой уходил в воду и обе имели в воде сужение. Посидели, подождали. Старец велел быстро войти в воду и закрыть вход. Рыбы зашло немного, но двух карасей и большого линя вполне хватило на уху. Старец помогал чистить рыбу, разжигать костер, потом попил ухи, от разварной рыбы отказался. Забрал кинжал и выдал топор. Дело к зиме, мне привычно у себя в келье с огоньком светильника, а вам дрова надобны. Токмо приспособление мне не сломайте, мне без топора никак.

Чувствовалось, что старец при всем своем гостеприимстве пока не уверен в пришельцах. Приглядывается к ним, да проверяет, хотя избавляться от них тоже не торопится. Велел дрова готовить. Постепенно у Тимохи и Герасима вошло в привычку утром ходить к пруду, набирать рыбу в ловищах и потом заготавливать дрова. Никон к трапезе не приходил, появлялся вечером и начинался разговор о духовном и мирском. На ночь читалась молитва и расходились на спокойную торжественность ночи.

– Духовное не вещественно, не осязаемо перстами и не видимо. А какую силу имеет. Злому только одна заграда – суть вера. Вера противостоит скоплению богатств.

– Как же богатее? Они же веруют, в церковь ходят, храмы строят, монастырям помогают.

– Богатство людей крутит, вертит. Господь глядит, что верх возьмет. По делам награда или наказание, но скорее не тут, не на земле, а там в высоте горней.

Просвещенность Никона удивляла сурайцев, и при том выпячивалось крайнее раздражение католиками и особенно то, что все земли княжества Литовского они подводили под «единственно правильную веру».

– Лет сто тому назад король Польский и Великий князь Литовский – Владислав Ягайло приехал в Вильно из Кракова с целой толпой католических священников. Население литовской Руси исповедовало православие, а некоторая часть еще и язычество. Но Ягайло издал указ, по которому литвинские и русские бояре, перешедшие в католичество, получали права и вольности польской шляхты. Своего двоюродного брата Витовта, предводителя православных бояр в Литове, провозгласил Великим князем и наместником Польского короля. Витовт старался угодить и тем, и другим, но потом сдался и стал противиться православию.

В ходе общения выяснилось, что инок Никон хорошо знаком с отцом Маркианом, настоятелем храма Вознесения Господня в Сурайске.

– Десять лет минуло с тех пор, как насильно повезли отца Маркиана в Вильно. В католическом соборе устроили суд над ним. Обвинили во всех грехах, навели тень на плетень и были уверены, что священник дрогнет. Стращали темницей и голодной смертью.

– Досталось батюшке, – воскликнул впечатлительный Тимоха.

– Люди сильны своею верой, – продолжал Никон, – отец Маркиан сказал, что не признает суда и ответственен только перед митрополитом православным. Сказал и пошел к выходу. Судьи онемели и не посмели его остановить.

– Как окажусь в Сурайске первым делом пойду в храм и поклонюсь нашему святому Отцу, – вздохнул Герасим.

– А вот со мной не церемонились. Хотели без уговоров сразу извести.

– Отче, поведуй, как все случилось, – Тимоха уселся поудобнее.

– Моя избенка стояла на окраине Нагорья. Тот дом отдали мне для жилья сразу после переезда в Нагорье. За день умаялся, лег на свое привычное место, да вот чувствую, никак уснуть не могу. Ворочался, ворочался, дай думаю встану, водицы хлебну. Вышел в сени, а там дыму будто при пожаре. Так оно и сталось, подожгли дом с четырех сторон, а дверь входную подперли. Деваться некуда, полез в подпол. Глядь, а там яма в земле. В яме к стенке щит приложен. Открыл, а оттуда воздух свежий, сообразил, что это подземный ход.

– Господь помог, – не утерпел Тимоха.

– Не торопись. Вернулся я назад, схватил образа Спасителя, Богородицы и пр. Антония Великого. Завернул иконы в тряпицу и хотел в подпол спускаться. А тут сверху балка горящая упала, следом вторая, стою между ними и не верю, что цел. Успел броситься вниз и по ходу выйти прямо к лесу.

– Прямо туда, где потом обосновался? – спросил Герасим.

– Именно в тот лес, в котором мы с вами общежительствуем, – подтвердил Никон, – по первости думал, что случайность, но в город не торопился возвращаться. Сомнения развеялись, когда издалека углядел, что православные кресты с храма сняли и водрузили католические. Потом еще узнал, что народу ничего не объявляли, а службу стали вести на латинский манер.

– Как же ты, Отче, в Нагорье-то попал? – спросил Герасим.

– В конце второго десятка принял постриг и подвязался в разных монастырях. Потом знакомство случилось с настоятелем храма Рождества Богородицы в Чернигове отцом Сергием. Он меня и надоумил идти в Нагорье. Тогда тут и Сурайск, и прочие земли являли единое княжество. Наместник жил в Вильно, собирал кормление раз в месяц и уезжал. А мне довелось и судить, и рядить, и служить. Потом новые хозяева разделили княжество на три части.

– Когда же Оболенский явился? – спросил Герасим.

– Вот тогда и явился. Сразу свадьбу сыграли. Женился он на владелице Нагорья Марфе. Люди поглядели на нее и поняли, что суть женитьбы на приданом, а не на девке.

– Случилось, что тебя сгоревшим на пожаре все считают? Как же тебе торба с едой на помощь пришла? – не унимался Герасим.

– Две девки невестинского возраста в лесу заплутали. Слышу орут, а в голосе уже бедовый плач. Поспешил на крик и вывел девок на дорогу. Они узнали про мое бытие и стали торбу холщовую на дерево вешать. Потом кинжалом одарили, мне с ним намного легче стало, потом иноки появились, топорик оставили. Вот так к колу и привился.

– Девки те в тебе настоятеля не признали? – Тимоха, как всегда, интересовался подробностями.

– Может и ходили на службу, да во мне нынешнем не признать того прежнего.

– Может и нас не признают? Попробовать домой вернуться, что ли? – Тимоха всегда бежал впереди.

– Пока не станет первопуток, нече думать, по грязи топать много не пройдешь, – ответил Никон, но чувствовалось, он тоже задумывается о возвращении сурайцев, – не надейтесь будто вас нынче не ищут. Своим бегством из острога вы унизили людей князя, а он обид не прощает.

– Что же нам тут до второго пришествия Христа сидеть? – выпалил Тимоха.

– Чего уж так-то, я не держу, – обиделся Никон.

С каждым днем желание попасть домой усиливалось. Про чудесное спасение забывалось. Так устроен человек в неуемности своих стремлений. Ко всему, хотелось пирогов, каши с маслом, моченых яблок.

Морозы начались с того, что покрыли пруд-кормилец льдом. Пока корка оставалась тонкой, еще управлялись. Потом лед приходилось рубить топором, а за это время рыба уходила из ловища. Добывать зверя или птицу ни Тимоха, ни Герасим не были обучены. Корешками, пустой кашей, да сухариками сыт не будешь. Да тут Никон принес новости. Повесил торбу на заветное дерево, а она оказалась пустой, да брошенной в снег. Злоумышленники еще и натоптали вокруг дерева. Недалеко от дерева монах увидел следы конских копыт, не менее пары.

– По двое только стражники скачут. Неужели девок моих отследили? – сокрушался Никон.

– Тогда и торбу утащили бы вместе с девками, – возразил Герасим.

– Успокоил. Только девки по-другому могут из-за меня пострадать.

– Может торбу камнями зарядить и опять на ветку повесить? – как всегда, не подумав, выпалил Тимоха.

– Веселый ты парень, – в голосе Герасима слышалось раздражение.

– Не спеши, – заметил Никон, – коли повадился зверь ходить за добычей, просто так не остановится. Подсказку твою, Тимоха, обсудить надобно.

Никон скрылся в своей землянке-келье и вышел с мешочком в руках.

– Тут вот насушил по летнему времени, – раскрыл мешочек монах и высыпал на ладонь сухие ягоды, похожие на вишенки, – по вкусу сладкие и кислят, запах у них тоже привлекательный. На деле вкуситель впадает в безумие.

– Как ягоды зовутся и где растут? – сомнениями высказался Герасим.

– Как зовутся не знаю, растут на кустах с резными листьями. Руками те листья потрешь и сразу пахнет тмином. На кустах ягоды зеленые, полежат темнеют и становятся красными, а высохнут – похожи на вишенки.

– Дай попробовать, – не унимался Герасим.

Никон протянул ему одну ягодку и велел немного откусить. Герасим не послушался и проглотил ее целиком. Никон пожал плечами и как ни в чем не бывало вернулся в свою келью. Тимоха принялся распекать друга за недоверчивое отношение к их спасителю. Герасим молчал. Когда Тимоха глянул на него, то чуть не закатился от смеха. Герасим сосредоточился ловить мух, коих тут не летало и летать не могло. Потом Фома неверующий начал бегать вокруг сосны и причитать. Тут стало не до смеха. Тимоха поспешил в келью к Никону. Инок стоял перед иконой и даже головы не повернул, только заметил:

– Побесится и успокоится, уснет. Гляди, чтобы на снегу не улегся, овчинку принеси.

На другой день вернулись к снаряжению торбы. Нарубили кусков веток и сучьев длиной в ладонь, набрали еловых шишек, сверху положили мешочек с горстью ягод, остальные Никон унес в келью. Потом монах позвал своего волка, долго гладил его по голове и что-то нашептывал. Ближе к ночи взял торбу и пошел к заветной ели.

Три дня прошли в повседневных заботах. К полудню Никон пришел к своим подопечным.

– Собирайтесь, идем к заветному дереву. Ежели все так, как мне привиделось, то нынче поскачете домой.

– Отче, а как же ты? – проявил заботу Тимоха.

– Отправлю вас, вздохну от забот. Расскажете у себя, как в Нагорье дело обстоит, пусть люди знают.

– Как ты без торбы обойдешься, девки твои тоже в неведении? – не унимался Тимоха.

– Пойду на базар, там убогие и нищие у ворот гуртуются, рядом встану. Кого да угляжу из своих прихожан верных, может и девок встречу.

– Снова сюда вернешься? – никак не мог успокоиться Тимоха.

– Человек предполагает, а Господь располагает. Мы тоже нынче думаем так, а пойти может по-другому, даже по-третьему.

Перед выходом монах заставил вырезать из овчины долгополые безрукавки и подпоясал каждого вервией, боялся замерзнут его гости. Двинули через чащобу. Никон снова проникал среди кустов, не задевая рясой веток, шел будто скользил по снегу споро и тихо. Пару раз ребята просили его осадить и передохнуть.

– Отче, а где Калач? Я его видел утром, думал он с нами пойдет? – донимал Тимоха вопросами.

– Зачем он нам? Лошадей пугать? – огрызнулся Никон и чем ближе подходили к конечной точке, тем напряженнее вел себя монах.

На поляне увидели разгрызенные еловые шишки, обкусанные ветки и сучки, вокруг ни души. Прошли дальше и услышали лошадиное фырканье. Две справные оседланные лошади стояли у березы, привязанные уздечками к стволу. Стало понятно, что их хозяева убежали. Видать, откушали ягодок и обезумели.

– Нече разглядывать, влезайте и скачите домой. Сперва пойдете вдоль моего леса, потом слева откроется поле и лес начнется справа. Через десять верст выскочите на берег реки. Идите вдоль до резкого поворота реки направо, коли доскачите, тогда считайте, что вы дома. Резкий поворот направо, – повторил Никон.

Осенил ребят крестным знамением, повернулся к своему лесу и пошел. Про себя повторяя: «Долгие проводы, длинные слезы».

Двое всадников являли собой устрашающее зрелище. На голове копна спутавшихся волос, неухоженные бороды и усы, волосья в разные стороны, одежда от плеч до ног – полное меховое покрытие. В манерах застоявшаяся энергия и стремление попасть домой. Лес закончился. Все так, как обсказал Никон. Начался лес справа. Сверху всех ожиданий увидели группу людей с вязанками хвороста. Те стояли в оцепенении. При приближении всадников, побросали свои ноши, упали на колени, руки вытянули вперед, головы уронили в снег. Вечный придумщик Тимоха возьми да крикни: «Знай наших!». С этого момента по Нагорью поползли слухи, что нечистую лесную силу зовут Занайнаша. Так и пошла гулять легенда из поколения в поколение про Занайнашу. Случись чего, винили Занайнашу.

Бутурлин и Черпак поздно вечером по темноте сидели в сараюшке и обсуждали прибытие в Жилицы пана Загребы с десятью вооруженными стражниками. Вдруг конский топот и две бесформенные тени устремились к крыльцу дома воеводы. Вооружившись дубинами, Дмитрий Михайлович и Семен начали подкрадываться сзади. Хорошо, что один из страшил в чем-то усомнился и подал свой голос.

– Ну вы даете! – почти закричал Бутурлин и добавил, – слава Богу, живы!

Глава четвертая

Зимняя ночь тянется долго. Ежели мысль про опаску взойдет в голову, почитай до утра не будет давать покоя, поворачивайся в одну другую сторону, покоя не сыщешь. Вроде и Тимоха с Герасимом вернулись, и Феофан после приезда Загребы глаз не кажет, все одно тревожно.

Таков уж характер, и от себя никуда не денешься. Бутурлин свесил ноги с кровати, встал, подоткнул одеяло, чтобы к Катерине холодное не проникло, пошел в переднюю хоромину. Взял крынку с квасом, сел на лавку и задумался. Нет, не почудилось, за окном послышались шаги. Воевода на цыпочках подошел к поставцу, вынул кинжал и решил, что сходу, не выясняя кто и зачем, ударит наотмашь.

В исподнем и босиком вышел в сени и ясно услышал будто скребутся в дверь. Не стучат, а именно скребутся. Но и скрежет в подобной тишине казался набатным звоном. Нечто злоумышленники станут проситься?

– Кого там несет? – спросил Бутурлин шепотом.

Тишина. Спросил еще раз, но громче.

– Дмитрий Михайлович, это я Федор Коргач, – услышал воевода и не поверил своим ушам.

Думал недолго, решил перепроверить и позвал еще раз.

– Древодел, сын Софрония Федор, – уже громче сказали за дверью.

Загремели засовы, и замерзший парень ввалился в крыльцо. Обнялись, поглядели друг на друга, потом обнялись еще раз.

– Мне надобно спрятаться, – первое, что сказал нежданный гость.

– Мог и не говорить, положись полностью на меня.

– Мне больше надеяться не на кого.

Воевода сунул ноги в валенки, надел тулуп и повел Федора к сараюшке.

– Мы тут вечером сидели с мужиками, печурку топили, так что не замерзнешь. Ложись, грейся, утром еду принесу, тогда и поговорим.

Утром воевода срочно поехал на службу. Передали весть, что появится из Жилиц Феофан. Заскочил на секунду в сараюшку. Федор успел сообщить про московского воеводу и где тот ожидает встречи.

Весь день прошел, к Федору так никто не заглянул. Начало темнеть, к дому подкатили сани в одну лошадь. Семен Черпак проник в сараюшку. Сперва сильно напугал Федьку, но, когда разобрались, радости не было ни конца, ни края. Начать бы разговор, да временем особо не располагали. Скорым шагом добрались до саней, Семен накрыл Федора попоной и напрямки поехали к храму Вознесение Господня. Сани встретил сам отец Маркиан и провел в свою избу. Федору отвели светелку, оборудованную для жития. В скорости пожаловал Дмитрий Михайлович. Снова поприветствовали друг друга, поглядели в глаза, и воевода начал разговор:

– Сказывай про свое спасение. Как же тебе удалось избежать жуткой расправы над собой? Мы думали более тебя не увидим.

– Когда в клети повезли неизвестно куда, у меня уже был план бегства и приспособление для открывания замка. Мальчик из местных надоумил и помог. Но подсобили мне совсем с другой стороны. Татары Менгли-Гирея из Крыма вылазку свою делали и наткнулись на наш обоз. Их командиру Турарбеку век благодарен буду. Хотя понимаю, может такие, как они, моего батюшку жизни лишили.

– Так может быть у твоего батюшки жизнь отняли, а тебе возвернули.

– После освобождения сказали так: «Коли послам московским придусь не в пору, возьмут меня с собой. Коли у них в ханстве окажусь без пользы, продадут туркам в рабство. А там долго не живут».

– Понимаю так, что московитянам ты глянулся.

– Вы уже встретились с Максимом Андреевичем, московским воеводой?

– Какой там. В Жилицы пожаловал ясновельможный пан Загреба. Кметей с собой приволок с десяток сабель.

Феофан с утра одолел, ну да ладно, об том после. Как там у московитян, поди многое видел?

– Там меня тоже к столярному делу приставили. По воскресеньям у них можно не работать. Мы с приятелем из мастерской все места по Москве облазили. Не город, а рой муравьиный. Каменные палаты беленые, терема бревенчатые, чисто хоромы. А построек всяких видимо-невидимо: клети, караули, амбары, житницы, поварни, медоварни, конюшни, соколеи, псарни и даже тюрьмы. Люди всякие, разные и мирные, и оружные. В чести у них православие. С другой верой тоже живут, но на них никто внимания не обращает. Храмы с высокими куполами, шатровыми навершами. А колоколен тьма тьмущая, как зазвонят, душа из тела вон.

– Знатная картина. А зачем воевода московский сюда пожаловал? Никогда не поверю, что тебя доставил и все.

– Про то не ведаю. Токмо возил меня Максим Андреевич в Симонов монастырь. Поди про такой и не слыхивал?

– Зачем возил?

– Старец там живет, отец Ириней. Знает он про наши земли. Будто и в ту, и в другую сторону мы ранее являли собой одно целое и хозяин был един. Потом разделение прошло.

– Про то я тоже ведаю.

– Еще раз ездили в Симонов монастырь к отцу Иринею. Знаешь зачем? Монах Нил с приветом для меня от нашего отца Маркиана прибыл.

– Хорошо, что привет из дома получил. А вот, что от меня желает получить твой московский воевода?

– Не боись, Дмитрий Михайлович, худого не попросит. Мужик он серьезный и скажу тебе по секрету, при нем имеется короб с двойным дном. Я сам мастерил по чертежам. В двойном дне бумаги важные, и может еще что-то, не ведаю.

– От новостей последнего времени у меня голова идет кругом.

– Надобно поговорить с московским воеводой, чувствую поможет избавиться от головокружения, – посоветовал Федор.

Бутурлин пришел домой далеко за полночь. Катерина не спала, ждала мужа и держала еду под жаром.

– Поди весь день кое-как. Сядь поешь, да ложись спать. Утро вечера мудренее.

– Говорил с Федором. Доставили его тайным образом из Москвы. С ним московский воевода. Желает говорить со мной.

– Федька далеко не дурак, пряником его не задобришь, думаю следует тебе прислушаться.

– Сколько раз ты, Катюша, оказывалась права.

– Феофану не верь. Лукавый, подлый человек и чувствую шибко жестокий.

– Передает требование Загребы сопроводить его всей дружиной в Нагорье.

– Тот Загреба большой задавака, думает, что весь мир у его ног.

– Тебе откуда сие ведомо?

– По отзывам самого Досифея, откровенничал среди своих, да люди слышали.

– Сурайский-то исчез, и до сих пор никто не знает, жив он или нет. Ладно, давай укладываться, обойдусь без еды, завтра трудный день.

Главный баламут на городском рынке и преданный соглядатай Карабут, только углядев на входе Бутурлина, немедля подскочил к нему с новостями.

– Так что, Дмитрий Михайлович, ни князь наш, ни конюх Митрофан тут не появлялись.

– Кто из новых купцов прибыл и с каким товаром?

– Двое из Вильно с вином, сельдью и мотками шерсти. Еще двое оттуда же с конской упряжью. Трое из Новгорода.

– Из Новгорода с чем прибыли?

– Притащили материю на любой указ, жонкины радости, рыбу сухую. Да, еще один из них приволок шитье. Наши бабы в момент все расхватали.

– Кто у них главный?

– Зовут его Кириан Сенич. При нем Евстелий и Стефан.

– Сенич? А полностью как?

– Не ведаю. Сенич, он и есть Сенич.

– Всех перечислил? Никого не запамятовал?

– Еще служка при них. Поди – принеси – отнеси. Как зовут не ведаю.

– Торговлей занят или баклуши бьет?

– Не без того, но уважают его купцы, особо не понукают, едят тоже все вместе на равных.

– Ладно, ступай, что срочно, найдешь меня в приказной или дома.

Бутурлин пошел по рядам, нашел торговцев материей. Приценился к сукну и войлоку. Как бы невзначай выразил желание увидеть Максима.

– Так вон он Максимушка стоит у ключника разговоры разговаривает, – ответствовал значимый купец густым басом.

Торопливости Бутурлин не проявил, еще походил по рядам. Максим закончил разговор с ключником и перешел к баранкам. Воевода с боку приблизился и сразу влез советом купить именно такие баранки. Продавец заулыбался и обратился с благодарностями по имени отчеству к Бутурлину. Москвич даже глазом не повел. Купил связку баранок и пригласил советчика попить чаю на постоялом дворе, что рядом с рынком.

– Приглашаю тебя, Максим Андреевич, к себе в приказную избу.

– Не много ли вопросов появятся у тебя от окружения? – засомневался Максим.

– Думаешь на постоялом дворе меньше ушей и глаз? В приказной кого только не принимаю, от нищих до купцов. А там, как разговор у нас пойдет. Смогу просто избавить от лишних ушей и глаз, точно.

В избе было полно народу. Ежели кто и обратил внимание на вошедших, то только на воеводу. Максима вроде и не было вовсе.

– Долго ли добирались из Новгорода до Сурайска? На дорогах не балуют? – спросил Бутурлин и получил полный ответ.

У окружения интерес погас совсем. Дальше говорили о ценах, о спросе на товары. Разговор прервал молодой стражник, доложил, что прибыл Феофан. Следом по-хозяйски прошагал в избу гость, велел воеводе заканчивать болтовню и заняться делами.

– Зря шумишь, Феофан. Мои люди готовы. Бери их и скачи на рубежи с Нагорьем.

– А ты? – недоуменно спросил гость.

– Ко мне вот-вот подмога прибудет с кордона на восходе. Все так, как ты хотел.

Изба вскоре опустела, Бутурлин поставил чеклажки, налил квасу и молвил:

– Вот теперь и поговорим. Наш Федор Коргач благодарен московитянам и тебе лично за спасение. Он верит тебе, как самому себе. Не хочу ошибиться вместе с ним.

– Наш Великий князь Московский Иван Васильевич желает взять под свою руку все русские земли, некогда отошедшие к Литове по разным причинам.

Бутурлин встал, подошел к печке и прислонил свои ладони к горячим кирпичам.

– Почему-то я думал именно так. Даже загодя ответ приготовил. Но мы не на границе с Московским княжеством, мы где-то в середке. Кабы передние перешли под вашу руку, так и мы задумались бы. Хотя нет, по мне хоть сейчас. Но я только воевода, от меня тут мало, что зависит.

– Ты первый, кому я открылся. Как думаешь, почему?

– Потому как не могу согласиться с литовским господством на землях наших праотцов.

– Еще потому, что им мешает вера наша православная. Так?

– Благодаря отцу Маркиану пока стоим. Коли с ним чего сотворят, как уже хотели, беда точно случится.

– Кто таков Феофан, коего ты со своими сопровадил?

– Приказчик у Сурайского, подослан Загребой. Исполняет любую волю ясновельможного пана. Похоже они оба чего-то хотели от князя, а тот распознал, убежал, скрылся.

– Многое сходится на том, что литовы желают к Оболенскому подступиться. На его части некогда единого княжества залежи серебра. Досифею отвели участие, но что-то не случилось.

– Верно думаешь. Я читал письмо Загребы, переданное князю через курьера, речь там шла об исполнении князем какого-то повеления.

– Мне Федор рассказал, как его обвинили в связи с дьяволом. Вроде досталось и Досифею, заставили его ту вину искупать. Князь то ли испугался, то ли не смог.

– Коли вся возня вокруг серебра, то Загребе узда была нужна на князя, да такая, чтоб любую волю мог исполнить. Да что уж теперь, когда князь скрылся.

– С чем Феофан крутиться? Похоже новую затею придумали с горой серебряной?

– Загреба желает встречи с Оболенским там, у него в Нагорье. Потому как тот сюда не поедет, и уж тем более в Вильно.

– Он такой смелый, что лезет на рожон к Оболенскому? – удивился Максим.

– Оболенский до того состоял под рукой Новгорода. За него был один из бояр, что с Литовой вокшался. Потом Новгород отошел к Московии, знаешь не хуже меня, и боярина того скорее всего…

– Верно. Наш князь, Иван Васильевич, предателей не жалует.

– Загреба приволок с собой десяток вооруженных воинов, но основное место нападения на Оболенского отводят моей дружине, вроде как его люди охранять должны только его самого.

– Получается ты своих людей под битву подводишь ради прихоти ясновельможного? Ох, хитер бобер!

– Мы тоже чего-нибудь стоим. Мои люди уже прошли через Нагорье, знают вход и знают где выход. Сообразно добытому ими, появился план действий. Один для Феофана, другой для меня.

– Поведай, мне тоже интересно, может и подскажу чего.

– У нас с Нагорьем общий лес. С их стороны он заканчивается близко от самой горы. На горе крепость и въездные ворота в стене. Только это обманка. Надобно ехать по дороге вдоль подножия и тогда упрешься в сторожку. В сторожке три-четыре прикордонника. Невдалеке сторожевая башня и острог, все в одной ките. Одним ударом сметаем караул на въезде и блокируем башню. Путь для Загребы и его людей открыт. Для Феофана мы их пропускаем и идем у них на хвосте. Для себя от киты скачем к лесу, идем вдоль него до соединения его углами с другим лесом, который будет справа. Скачем до берега Бежи, и как только дойдем до поворота русла вправо, стало быть, мы уже дома. А литовы дальше пускай сами разбираются.

– Все разумно, только уверен, Феофана приставят именно к тебе, и он неотступно будет находиться все время рядом. Быстро раскусит твой замысел.