Текст книги "13 диалогов о психологии"

Тезис: теория – «артефакт» психотерапии

И. Н. Шпильрейн: Ценность психологических методов определяется и будет определяться только тем, насколько эти методы оправдывают себя в дальнейшей технической работе, насколько успешно их применение на практике. В таком смысле небольшая практическая работа, например, удачное установление профессиональной пригодности летчиков, для нас на теперешней стадии развития – более ценная работа психологии, чем три тома философских рассуждений о сущности души или о том, разрешимо ли пользоваться такими-то методами [2, с. 259].

С.: Совершенно верно!

А.: Послушаем же и другие суждения на этот счет. Вот, например.

М. М. Огинская, М. В. Розин: Вызывает удивление тот факт, что различные виды терапии, основанные на принципиально разных, зачастую противоречащих друг другу подходах, могут быть эффективными по отношению к одним и тем же проблемам. Высказывалась даже остроумная мысль о том, что теория – лишь артефакт психотерапии… Процесс особым образом организованного взаимодействия, никак не связанный с теоретическими концепциями, ведет к излечению, а теория – бесполезный плод досужего ума, желающего все на свете объяснить [3, с. 10–11].

С.: Абсолютно так, как и я думаю.

А.: Более того, то, что ты называешь «практикой», сыграло чрезвычайную роль в становлении психологии как науки. Ты, наверное, уже знаешь, что психология как наука имеет длинную предысторию и короткую историю. Долгое время она развивалась в русле, главным образом, философии, и поэтому ее положения носили во многом умозрительный характер. Но в последней трети XIX века возникают первые лаборатории экспериментальной психологии, сотрудники которых пытаются эмпирическим путем выявить закономерности того, что мы называем психической реальностью… Самое интересное то, что многие лаборатории экспериментальной психологии были открыты «практиками», то есть людьми, решавшими прежде всего практические задачи: психиатрические, педагогические, военные… Правда, самую первую лабораторию при Лейпцигском университете открыл «теоретик», по твоей классификации, крупнейший немецкий психолог и философ Вильгельм Вундт в 1879 году, но наш известный психиатр Сергей Сергеевич Корсаков сказал по этому поводу: Вундт сумел сделать этот столь значительный шаг в истории психологии потому, что был по своему образованию физиолог и работал долгое время у физиолога и врача Германа Гельмгольца [cм. 4, с. 597]. И в нашей стране именно «психиатры проложили дорогу психологическому эксперименту» [5, с. 152]. Первую в России лабораторию экспериментальной психологии (психофизиологическую лабораторию) открыл в 1885 году невролог и психиатр Владимир Михайлович Бехтерев (о нем у нас еще будет как-нибудь разговор) в Казанском университете. После переезда в Санкт-Петербург в первой половине 1890-х годов Бехтерев открывает аналогичную лабораторию при Военно-медицинской академии. Вообще в 80–90-е годы XIX века лаборатории возникали как грибы после дождя: в Харьковском университете, Дерптском университете и так далее. В 1895 году организовалась психологическая лаборатория и при Московском университете, которую по рекомендации Сергея Сергеевича Корсакова возглавил известный психиатр Ардалион Ардалионович Токарский…

С.: Ой, какое имя у него интересное!

А.: Он вообще был интересным человеком. Рассказывают, что, прекрасно владея иностранными языками, он не напечатал в иностранных журналах ни одной из своих работ, кроме докладов на международных конференциях: он считал это унизительным для русской науки и говорил при этом, что русские работы должны печататься на русском языке: пусть «иностранная публика» изучает русский язык и читает наши работы в подлиннике [см. 6, с. Х].

С.: Да, в наше время все наоборот: отечественные работы никто не читает, да и не будет читать, потому что в СССР они были жутко заидеологизированы, да и сейчас небось сплошь «теоретические», зато на Западе за это время вышло столько практических работ!

А.: Не будем пока говорить о нашей психологии, да и о западной тоже – ты их еще не знаешь… Но мы отвлеклись. Да, действительно, психиатры сыграли большую роль в нашей психологии, и очень часто благодаря именно практической их работе в психологии появлялись новые теории – так, наши известные психиатры Сергей Сергеевич Корсаков, Петр Борисович Ганнушкин, Виктор Хрисанфович Кандинский разработали учение о психопатиях, или патологических характерах, которое вошло в золотой фонд психологической науки. И это учение опиралось именно на практический анализ конкретных психиатрических случаев. То же можно было бы сказать о других прикладных направлениях в психологии: судебной, юридической психологии, педагогической, военной и так далее.

С.: Вот видишь, значит, практическая психология неизмеримо важнее теоретической!

А.: Не спеши, не все так однозначно. Были и совершенно противоположные мнения. Прислушаемся, например, к одному происходившему в действительности спору между представителями точки зрения, близкой к твоей, и ее противниками. Дело было в начале XX века, когда в нашей стране начинает бурно развиваться педагогическая психология. Одним из видных специалистов в этой области был известный ученый Александр Петрович Нечаев. Он в эти годы резко выступал против умозрительной психологии, говоря, что нужно «спустить психологию с небес на землю», заставить ее служить педагогической практике, что вся прошлая педагогика – пустословие и голословие, что необходима прежде всего точная регистрация фактов и математическая обработка результатов. С целью «приближения педагогики к жизни» Нечаев начинает организацию при школах психолого-педагогических кабинетов, вооружает учителя простейшими тестами и аппаратурой для проведения диагностических исследований с целью последующего использования их результатов в обучении школьников…

С.: Прямо-таки психологическая служба в школе! Надо же, оказывается, и тогда были люди, которые этим занимались!

А.: Но деятельность Нечаева вызвала и отрицательные отзывы…

С.: Верно, какие-нибудь ретрограды в педагогике! Помнишь, как один из персонажей «Педагогической поэмы» Антона Семеновича Макаренко – профессор педагогики – не может справиться со своим ребенком и приводит его в колонию? Наверное, и те ничего не умели на практике и только теории и изобретали.

Антитезис: теория предшествует практике и эксперименту

А.: Давай все же послушаем доводы и противоположной стороны. Одним из противников «легковесных» экспериментов Нечаева был известный в свое время психолог и философ Георгий Иванович Челпанов, который, как ни парадоксально, вошел в историю психологии как основатель первого в нашей стране института экспериментальной психологии при Московском университете. Кстати, мы с тобой затронули теперь тему столь же сложную: соотношение между собой не теоретических и практических исследований, а практических и экспериментальных. А теперь послушаем Челпанова.

Г. И. Челпанов: Постановке всякого эксперимента всегда предшествует постановка проблемы, теории. Если бы у нас предварительно не существовали какие-либо теории, то у нас не могло быть оснований произвести этот, а не другой какой-либо эксперимент. Поэтому без теоретической части психологии так называемая экспериментальная психология превратилась бы в бессмысленное собирание фактов, ни для чего не нужных. Ведь факты собираются для того, чтобы подтвердить или опровергнуть какую-либо теорию. Теории же созидаются далеко не всегда из обобщения фактов, а весьма часто путем дедуктивным… Я не думаю утверждать, что ценность экспериментальной психологии ниже ценности теоретической; я хочу только предостеречь от опасных последствий пренебрежения теоретической психологией. Я боюсь того плодящегося дилетантизма в психологии, когда очень многие думают, что в психологии можно производить исследования или собирать факты с такой же легкостью, с какой дети собирают гербарий или коллекцию насекомых… Ни один психолог не пожелает ими воспользоваться, потому что всегда у него может быть подозрение относительно того, правильно ли факт описан. Сколько, например, в последнее время развелось всевозможных анкет для разрешения психологических вопросов. Но ведь для того, чтобы произвести анкету, нужна теоретическая подготовка: надо уметь и вопрос поставить, и уметь истолковать психологически полученные результаты… [7, с. 62–63, 67–68].

А.: А вот что говорил другой известный философ Густав Густавович Шпет.

Г. Г. Шпет: Всегда вопросы сперва ставились философской мыслью, а затем уже подвергались экспериментальной разработке. Того, что сделала экспериментальная психология и педагогика, достаточно для разрушения старых основ педагогики, но не достаточно для создания новых. Для созидательной работы необходимы работа теоретической мысли, постановка социальных идеалов и этические основы. Теоретическая работа облегчает работу экспериментальным исследованиям, являясь их предпосылкой. Разделение труда – необходимо; оно и существует, но нужно, чтобы практические работы объединялись под теоретическим флагом; иначе может получиться только малоценное собирание материала [7, с. 52].

А.: Наконец, вот отрывок из рецензии на первую книгу Нечаева известнейшего в свое время литературоведа Юлия Исаевича Айхенвальда.

Ю. И. Айхенвальд: Все же существенное, что дает эксперимент, неинтересно, потому что все это можно было бы предвидеть, все это не ново и знакомо каждому педагогу очень давно, хоть и не в оболочке цифр, диаграмм и чертежей… Говоря о разных психических явлениях, автор… не описывает их, не определяет точно, что он понимает под тем или иным психическим феноменом: он называет разные душевные состояния, перечисляет их, переводит их на язык цифр, но не вникает в их природу. Статистика в его книге оттесняет психологию… [8, с. 406, 408].

А.: Имеются в виду, конечно, данные эксперименты Нечаева, а не вообще эксперименты.

С.: Для меня это столь же голословные утверждения! Приведи какой-нибудь пример, когда именно теория способствовала решению практической задачи.

А.: Не будем забегать вперед. Тогда психология действительно находилась на той стадии развития, когда существующие теории были весьма оторваны от жизни конкретного человека. Послушай свидетельства современников тех событий, горячих защитников практических исследований, например Александра Николаевича Бернштейна.

А. Н. Бернштейн: Философия стоит в стороне от жизни и строит свои самодовлеющие теории, предлагая нам только их экспериментальное подтверждение или проверку; но философы не видят детей, не видят они душевнобольных; не накапливают они тех впечатлений, которые есть у нас, не встают у них и наши живые запросы. У нас, врачей, и у вас, педагогов, запросы зарождаются, подсказанные не философскими проблемами, а самой жизнью, – и если вы будете ждать, пока в этом направлении со своими указаниями и предписаниями придет философия, то ничего вы в своей практике не сделаете. Взгляните на то, что делается, например, в области той же медицинской науки; разработка теоретических вопросов – экспериментальная ли, критическая ли – в клиниках, институтах, лабораториях идет своим путем, подсказанным злобами дня. А наряду с этим практические врачи производят свою повседневную работу не как экспериментаторы, разрабатывающие и создающие науку, а как лечители, призванные приносить конкретную пользу больным. Всем известно, что врач и при исследовании, и при лечении больного производит своего рода эксперименты, которые находят свое оправдание в той пользе, которую они приносят определенному больному лицу. Скажу более: наше обширное отечество не имеет возможности во всех своих пределах снабжать население услугами врачей, у нас царит так называемый фельдшеризм, и медицина находится в руках лиц, не получивших высшего образования. И вот за неимением академических работников лечебные эксперименты приходится доверять фельдшерам и довольствоваться услугами этих скромных работников, заботясь не столько об интересах науки, сколько о нуждах населения, требующего врачебной помощи. Mutatis mutandis то же относится и к школе, и вот почему мне больно, когда эту скромную практическую работу, не претендующую на научную ценность, а преследующую узко утилитарные цели, презрительно называют «экспериментальным хламом» [7, с. 86–87].

С.: Это просто-таки мои мысли! Вот и сейчас нам нужны не теории, а как можно больше практических приемов лечения неврозов нашего времени. А нам на лекциях читают про определения предмета психологии, как будто это может помочь разобраться в душе безработного или пациента клиники неврозов!

А.: И по этому поводу у меня есть в запасе высказывания, которые погреют твою душу. Вот что, например, говорил известный русский психолог Николай Николаевич Ланге по поводу обучения студентов психологии на рубеже XIX и XX веков.

Н. Н. Ланге: Изучение психологии лишь теоретическое приносит весьма слабые результаты. Без психологических семинарий и лабораторий слушатели выносят зачастую из аудиторий только знание слов и схем, точно дело идет не об явлениях их собственной души, а о психике каких-нибудь нам неизвестных жителей планеты Марса [4, с. 573].

С.: Тогда я не понимаю, почему ты защищаешь теоретические исследования в психологии столь горячо!

Синтез

А.: Я говорю тебе еще раз: не спеши. Теория теории рознь. Известный физик Людвиг Больцман любил повторять: «Нет ничего практичнее, чем хорошая теория». Мы с тобой пока говорили лишь об одном споре начала XX века, когда психология во многом находилась в плену умозрительных схем. Но вскоре в психологии появляются теории, способные гораздо эффективнее решать самые что ни на есть практические проблемы. Это связано уже с развитием психологии в 10–20-е годы XX века. Кстати, и сами практики, уже процитированные мною, не были против теорий как таковых.

А. П. Нечаев: Никто из экспериментаторов не отрицает «теорий», если и отрицают что-нибудь, то именно не теорию, не с теорией борются, а или с глупостью, которая прикрывается иногда именем теории, или с пустой риторикой, выдаваемой за науку. Если эксперимент для чего-нибудь является опасным, то не для теоретической психологии, а для так называемой риторической психологии [7, с. 90].

С.: Верно-верно, в психологии очень много риторики в теориях…

А.: А что ты вообще знаешь из теорий психологии?

С.: Ну, я слышал про теорию деятельности, о ней мне уже говорили такие же, как я, практики: одни абстракции, да еще и на основе марксистско-ленинской философии. Смешно использовать идеологемы в психотерапевтической практике!

А.: Давай не будем торопиться. Раз уж я взялся за твое психологическое образование и воспитание, поговорим и о теории деятельности, только несколько позже. Ведь мы будем с тобой следовать логике истории психологии – очень трудно понять проблему, если не знаешь обстоятельств ее возникновения в истории.

С.: Но я все же хочу забежать вперед. Скажи, какие теории в психологии не были риторикой, чтобы я больше обратил на них внимания?

А.: Вот какая история случилась однажды с нашим известным психологом Львом Семеновичем Выготским. Она описана в книге Алексея Алексеевича Леонтьева, посвященной Выготскому.

А. А. Леонтьев: Есть такая болезнь – паркинсонизм (болезнь Паркинсона), настигающая человека обычно в пожилом возрасте. Ее внешний признак – непрекращающееся дрожание рук, ног, а иногда и всего тела. И вот Выготского привели к кровати тяжелого паркинсоника, который, правда, мог стоять, но не был в состоянии сделать ни шага: любое волевое усилие приводило к тому, что дрожание (врачи называют его «тремор») становилось еще больше. И тут Выготского, как говорится, осенило. Он взял со стола чистый лист бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и положил их на пол перед больным так, что образовалась своеобразная дорожка. И больной, ступая по бумажкам, вдруг пошел!

…На самом деле его ничего не «осенило»: Выготский просто приложил к конкретной ситуации общий теоретический принцип [9, с. 57].

А.: Этим общим теоретическим принципом была идея Выготского об опосредствованном строении высших психических функций человека и о роли стимулов-средств в организации человеческого поведения.

С.: Что это за стимулы-средства?

А.: В свое время мы об этом поговорим. А пока вот тебе другой пример из деятельности того же Выготского в качестве дефектолога, то есть психолога-практика, по твоей классификации, который занимается коррекцией нарушений психического развития и поведения у слепых, глухих, умственно отсталых детей. Обрати внимание, как резко возрастает эффективность психокоррекционной работы при смене одной теоретической установки другой.

Л. С. Выготский: Основным положением, которое может интересовать нас с методической стороны, является констатирование того факта, что при изучении аномального и трудновоспитуемого ребенка следует строго различать первичные и вторичные уклонения и задержки в развитии. Основным результатом наших исследований был вывод, что уклонения и задержки в развитии интеллекта и характера у аномального и трудного ребенка всегда связаны с вторичными осложнениями каждой из этих сторон личности или личности в целом. Правильно методологически поставить вопрос о соотношении первичных и вторичных уклонений и задержек в развитии – значит дать ключ к методике исследования и методике специального воспитания этого ребенка…

Получается с первого взгляда парадоксальное положение, заключающееся в том, что недоразвитие высших психологических функций и высших характерологических образований, являющееся вторичным осложнением при олигофрении и психопатии, на деле оказывается менее устойчивым, более поддающимся воздействию, более устранимым, чем недоразвитие низших или элементарных процессов, непосредственно обусловленное самим дефектом. То, что возникло в процессе развития ребенка как вторичное образование, принципиально говоря, может быть профилактически предупреждено или лечебно-педагогически устранено.

Таким образом, высшее оказывается наиболее воспитуемым…

Поэтому в свете нового учения о развитии ненормального ребенка коренным образом перестраивается и изменяется направление лечебно-педагогической работы. Основной догмой старой педагогики при воспитании ненормального ребенка было воспитание низшего: тренировка глаза, уха, носа и их функций, обучение запахам, звукам, цветам, сенсомоторной культуре. На этом дети держались в течение десятка лет, и неудивительно, что результаты этой тренировки оказывались всегда наиболее жалкими, ибо здесь тренировка шла по наименее благодарному пути. Центр тяжести всей воспитательной работы переносился на наименее воспитуемые функции, а там, где эти функции все же уступали педагогическому воздействию, – там, как показывает современное исследование, это происходило вопреки намерению и пониманию самих педагогов, ибо и развитие этих элементарных функций совершается за счет развития высших психологических функций. Ребенок научается различать лучше цвета, разбираться в звуках, сравнивать запахи не за счет того, что утончается обоняние и слух, но за счет развития мышления, произвольного внимания и других высших психологических функций. Таким образом, традиционная ориентировка всей специальной части лечебной педагогики должна быть повернута на 180 градусов, и центр тяжести должен быть перенесен с воспитания низших на воспитание высших психологических функций [10, с. 68, 72–73].

С.: Вижу, что я ошибался в оценке полезности теорий в психологии…

А.: Они, кстати, нужны не только для того, чтобы помочь психотерапевту или психологу выбрать наиболее адекватный вид психокоррекционной работы, но и самому клиенту психолога. Оказывается, здесь действует интересная закономерность. Вот что об этом написано в одной из статей (впрочем, я уже цитировал ее) на данную тему. Правда, ее авторы – сторонники той точки зрения, согласно которой все те теории хороши, которые «работают» на излечение клиента, поэтому вопрос о более или менее адекватном отражении в теории закономерностей психики просто неуместен. С моей точки зрения, в этой весьма прагматической позиции есть существенные изъяны, но о них мы поговорим в другой раз.

М. М. Огинская, М. В. Розин: Теория – необходимое звено психотерапии, поскольку именно усвоение клиентом заложенного в теории образа человека и неожиданная трактовка его проблем ведут к излечению. Такой взгляд меняет представление о сущности и роли психотерапевтической теории. Неважно, соответствует ли она действительности, правильно ли отражает причины затруднений, важен лишь тот эффект, который она произведет, став частью сознания клиента. Теория с этой точки зрения не что иное, как миф, организующий представление клиента о себе и о мире, миф полезный, хотя часто противоречащий другому «полезному мифу»… Под мифом понимают специально сформулированные для клиента психологические знания, объясняющие суть проблемы и процесс лечения… Практически всегда клиент, окончив лечение, усваивает теорию психотерапии [3, с. 10–11].

С.: Теперь я понимаю, почему ты так настаиваешь на изучении теорий.

А.: Но и ты тоже прав, когда слагаешь гимн практике в психологии! Не кто иной, как тот же Выготский, оценивая ситуацию в современной ему психологии конца 20-х годов XX века, когда стали бурно развиваться такие отрасли прикладной психологии, как психотехника и педология, столь же высоко ставит психологическую практику.