Текст книги "13 диалогов о психологии"

Ассоциация как «преобладающая» связь идей в концепции Д. Юма

А.: Верно. Беркли, таким образом, стоит у истоков собственно ассоциативной психологии. Правда, он привлекает ассоциацию для объяснения только восприятия пространства, но вскоре ассоциация станет объяснительным принципом всех познавательных процессов. Это случится в работах младшего современника Беркли Давида Юма. Юм родился два года спустя после выхода в свет упомянутой мной работы Беркли, то есть в 1711 году. Он продолжает развивать предложенное предшественниками понимание сознания как «непосредственно» данной нам реальности. Ощущения – вот что самое достоверное, считает Юм. Причем его не просто не интересует то, что «стоит за ощущениями» – душа, например, – он считает, что никаких материальных и духовных субстанций вообще нет.

Д. Юм: Извлекается ли идея субстанции из впечатлений ощущения или же рефлексии? Если ее доставляют нам наши чувства, то, спрашивается, какие именно и каким образом. Если ее воспринимают глаза, то она должна быть цветом, если уши – то звуком, если нёбо – то вкусом; то же можно сказать и в применении к остальным чувствам. Но, я думаю, никто не станет утверждать, что субстанция есть цвет, звук или вкус. Итак, если идея субстанции действительно существует, она должна быть извлечена из впечатлений рефлексии. Но впечатления рефлексии сводятся к страстям и эмоциям, а ни одна из тех и других не может представлять субстанции. Следовательно, у нас нет иной идеи субстанции, кроме идеи совокупности отдельных качеств, мы не приписываем этой идее никакого иного значения, когда говорим или рассуждаем о ней…

Идея субстанции – не что иное, как совокупность простых идей, объединяемых воображением и наделяемых особым именем, с помощью которого мы можем вызвать эту совокупность в собственной памяти или в памяти других людей [4, c. 104–105].

С.: Но, насколько я понимаю, здесь речь идет об отрицании материальной субстанции?

А.: Не только. Немного далее (а я цитировал тебе основное произведение Юма «Трактат о человеческой природе») Юм говорит, что против существования духовной субстанции говорят и другие аргументы: трудно себе вообще представить, что же такое впечатления, получаемые от духовной субстанции… Опять твердая позиция последовательного сенсуалиста: того, чего нет в ощущениях, просто не существует. Более того, для Юма вообще характерна жесткая критика религиозных представлений о душе и религии в целом как «заблуждений человеческого ума». Это особенно усилилось в последние годы жизни Юма. Юм даже написал специальное произведение на данную тему – «Диалоги о естественной религии». При жизни Юм так и не решился опубликовать его, опасаясь преследований церкви, которая давно уже вела с ним яростную полемику. И хотя в завещании Юма, умершего в 1776 году, был пункт о публикации данного сочинения, его душеприказчики долго не решались на это [см. 5, с. 26]. А вот что рассказывает один из биографов Юма о последних годах и часах жизни английского философа.

И. С. Нарский: В последние месяцы перед смертью он практически вел себя как атеист: решительно отказывался принять священника и не раз аттестовал А. Смиту и другим своим друзьям всю церковную братию как скопище лицемеров и обманщиков. Незадолго до кончины Юма посетил писатель Джемс Босвелл, который записал свой разговор с ним о религии. Юм говорил, что не верит в загробную жизнь и считает ее «самой невероятной выдумкой» [Там же, с. 26–27].

А.: Такая жесткая позиция по отношению к религии весьма последовательно вытекала из общей мировоззренческой позиции философа: «ничего на веру», «все только через опыт», а под опытом понимались собственные ощущения, то есть явления сознания.

С.: А что это за А. Смит – не тот ли экономист Адам Смит, которого читал еще Евгений Онегин у Пушкина?

А.: Ты угадал. Он входил в число близких друзей Юма и перед смертью философа обещал ему опубликовать его автобиографию с описанием последних дней жизни Юма.

И. С. Нарский: Это сообщение, которое одновременно было послано А. Смитом 9 ноября 1776 г. как открытое письмо издателю Юмовых сочинений, вызвало среди ханжески настроенной эдинбургской публики скандал. А. Смит писал в нем, что Юм остался верен себе и в последние часы жизни: он делил их между чтением Лукиана и игрой в вист, иронизировал над сказками о загробном воздаянии и острил по поводу наивности собственных упований на скорое падение религиозных предрассудков среди народа… У могилы Юма в течение недели пришлось держать стражу, дабы не позволить эдинбургским фанатикам осуществить их низкий замысел – они задумали осквернить место захоронения философа [Там же, с. 27].

С.: Так что же, Юм материалист?

А.: Нет, он агностик, который как в философии, так и в жизни пытался избежать крайних позиций, встать «над» борьбой материализма и идеализма, придерживался весьма понятной в тех условиях бурно развивавшегося капитализма установки: нам нужны знания и наука, а споры о субстанциях и прочей «метафизике» бесплодны. Но одновременно такой подход Юма сыграл большую роль в развитии эмпирической психологии сознания. Он создал стройную систему этой психологии, опираясь на идеи Джона Локка и Джорджа Беркли, причем немаловажную роль в ней как раз и играл принцип ассоциации идей. Но главное, как мне кажется, – разработка Юмом методологических вопросов психологии как науки о сознании. Та самая «естественнонаучная парадигма» изучения сознания, которая в XX веке так остро критикуется, как раз особенно ярко обосновывается в работах Юма. Когда следишь за его рассуждениями, кажется совершенно логичным именно такой подход к изучению сознания и «природы человека» в целом.

Д. Юм: Большинство философов древности, рассматривавших природу человека, выказывали в большей мере утонченность чувств, подлинное чувство нравственности или величие души, чем глубину рассудительности и размышления. Они ограничивались тем, что давали прекрасные образцы человеческого здравого смысла наряду с превосходной формой мысли и выражения, не развивая последовательно цепи рассуждений и не преобразуя отдельных истин в единую систематическую науку. Между тем по меньшей мере стоит выяснить, не может ли наука о человеке достичь той же точности, которая, как обнаруживается, возможна в некоторых частях естественной философии. Имеются как будто все основания полагать, что эта наука может быть доведена до величайшей степени точности [6, c. 793].

С.: Каким же образом достичь этой точности в науке о человеке?

А.: Юм предполагал, изучая ряд явлений, свести их к некоему общему принципу, этот общий принцип вместе с другим общим принципом к еще более общему и более простому, пока, наконец, не дойдет дело до нескольких наиболее простых принципов в основании системы наук о человеке. Характерное выражение Юма: он предлагает «систематическим образом проанатомировать человеческую природу и обещает не выводить никаких иных заключений, кроме тех, которые оправдываются опытом» [Там же]. Юм с презрением говорит о гипотезах…

С.: Почему?

А.: Согласно Юму, это лишь «метафизические размышления» (здесь слово «метафизика» употреблено в своем изначальном смысле – как то, что идет «после» физики или стоит «над» физикой, то есть опытным исследованием природы, а не в смысле противоположности диалектике), которые мешают познавать предметы (в том числе сознание), как они даны нам в опыте. Такая установка, которая наиболее соответствовала «здравому смыслу», очень долго господствовала в психологии, да и не только в ней. В этом отношении Юм был предшественником позитивизма, прагматизма и других философских течений, развивавших подобные взгляды.

С.: Так что же дала такая исследовательская установка?

А.: Вот какой стройный облик приобрела структура сознания в концепции Юма.

Д. Юм: Все перцепции <восприятия> человеческого ума сводятся к двум отличным друг от друга родам, которые я буду называть впечатлениями… и идеями. Различие между последними состоит в той степени силы и живости, с которой они поражают наш ум и прокладывают свой путь в наше мышление или сознание. Те восприятия, которые входят <в сознание> с наибольшей силой и неудержимостью, мы назовем впечатлениями, причем я буду подразумевать под этим именем все наши ощущения, аффекты и эмоции при первом их появлении в душе… Под идеями же я буду подразумевать слабые образы этих впечатлений в мышлении и рассуждении… Каждый сам без труда поймет разницу между чувствованием… и мышлением…

Существует еще одно деление наших восприятий, которое… распространяется как на впечатления, так и на идеи, – это деление тех и других на простые и сложные. Простые восприятия —…это те, которые не допускают ни различения, ни разделения. Сложные восприятия противоположны простым, и в них могут быть различены части. Хотя определенный цвет, вкус и запах суть качества, соединенные в данном яблоке, однако легко понять, что эти качества не тождественны, а по крайней мере отличны друг от друга [4, c. 89–90].

А.: При этом Юма совершенно не интересует вопрос о происхождении ощущений (однажды он выразился в том смысле, что они происходят от неизвестных причин) [cм. Там же, с. 96], он подчеркивает только неизменность вывода идей из впечатлений.

Д. Юм: Все наши идеи, или слабые восприятия, выводятся из наших впечатлений, или сильных восприятий [6, c. 795].

А.: Наконец, Юм подразделяет впечатления на впечатления ощущения и впечатления рефлексии. Первые, как я уже говорил, происходят от «неизвестных причин», вторые имеют своим истоком идеи…

С.: А это как понимать?

А.: Вот пример, приводимый самим Юмом. Допустим, у человека возникает некое впечатление от «неизвестных причин» – ощущение тепла или чувство голода. Ум «снимает копию» с этих впечатлений и возникает идея удовольствия или страдания. Эти идеи производят новые впечатления, но уже впечатления рефлексии – желание, надежду, страх, которые, в свою очередь, могут становиться «копиями» в идеях рефлексии. Таким образом, идеи рефлексии и впечатления рефлексии приобретаются после возникновения в сознании идей ощущения.

Память, по Юму, оперирует более живыми идеями (которые имеют еще некоторые свойства впечатления), воображение же работает с более «бледными» копиями впечатлений. В результате образуются некие новые сочетания простых идей.

С.: А как происходит сочетание этих простых идей в сложные? Путем ассоциации?

А.: Главным образом, да, хотя Юм все еще не считает ассоциацию единственным механизмом работы сознания, он говорит о том, что ассоциация просто преобладает.

Д. Юм: Существует принцип соединения различных мыслей, или идей, нашего ума, и… при своем появлении в памяти или воображении они вызывают друг друга до известной степени методично и регулярно… Даже в самых фантастических и бессвязных мечтаниях, даже в сновидениях ход нашего воображения не был вполне произволен…и здесь существовала некоторая связь между различными следующими друг за другом идеями. Если бы мы записали самый несвязный и непринужденный разговор, то тотчас же заметили бы нечто связывающее все отдельные его переходы; а при отсутствии такой связи лицо, прервавшее нить разговора, все же могло бы сообщить нам, что в его уме тайно произошло сцепление мыслей, постепенно отдалившее его от предмета разговора [7, c. 25–26].

А.: Чувствуешь, какая важная мысль заключается в этих словах Юма? Юм абсолютно убежден в наличии некоторых общих закономерностей работы сознания, тех самых «простых принципов», на основе которых он стремится построить свою науку о человеке по аналогии с науками о природе. И один из ключевых принципов работы сознания – это принцип ассоциации. Юм впервые выделяет условия, при которых образуются ассоциации идей, – они затем будут постоянно упоминаться сторонниками различных ассоциативных концепций. Впечатления (и идеи) связываются друг с другом в ассоциацию благодаря, во-первых, их сходству (или контрасту) друг с другом.

Д. Юм: Все сходные впечатления связаны друг с другом, и, как только появляется одно, другие немедленно следуют за ним. Горе и разочарование вызывают гнев, гнев – зависть, зависть – злобу, злоба же – опять горе, пока не будет пройден весь круг.

Точно так же, когда наше настроение повышено под воздействием какой-нибудь радости, мы естественно переходим к любви, великодушию, жалости, храбрости, гордости и другим сходным аффектам [4, c. 412].

А.: Во-вторых, играет роль пространственная и временная смежность идей друг с другом.

Д. Юм: Когда упоминают о Сен-Дени, естественно, приходит на ум идея Парижа [6, c. 810].

А.: Сен-Дени – это во времена Юма небольшое местечко к северу от Парижа со знаменитой базиликой, усыпальницей французских королей и членов их семей. В-третьих, некоторые идеи связаны отношениями причинности.

Д. Юм: Думая о сыне, мы склонны направлять наше внимание на отца [Там же].

А.: Хотя Юм неоднократно говорит, что осмысленные ассоциации идей появляются благодаря осознанию причинной связи между ними, он все же в конечном счете сводит фактор причинности к фактору пространственной и временной смежности впечатлений. Юм приводит следующий пример. Допустим, на столе лежит один бильярдный шар. Второй такой же шар движется по направлению к нему, соприкасается с первым – и первый шар приобретает движение. Мы говорим тогда, что причиной движения второго шара является толчок со стороны двигавшегося первого шара. Но разберем этот пример более подробно. Для данного утверждения необходимо, чтобы мы получили впечатление двух соприкоснувшихся друг с другом шаров, то есть необходима смежность двух событий в пространстве и времени; мы должны убедиться, что первое движение по времени имело место раньше, чем второе; затем, повторяя этот опыт несколько раз, мы убеждаемся, что данное движение второго шара всегда имеет место, то есть следствие имеет свою определенную причину каждый раз. Поэтому Юм делает отсюда следующий вывод.

Д. Юм: Все рассуждения относительно причины и действия основаны на опыте и… все рассуждения из опыта основаны на предположении, что в природе неизменно будет сохраняться один и тот же порядок [6, c. 798].

А.: Эта линия сведения фактора причинности к фактору смежности в пространстве и во времени еще больше усиливается в работах английского автора Давида Гартли, который, во-первых, стал рассматривать ассоциацию как единственный механизм функционирования всего сознания, то есть распространил принцип ассоциации и на объяснение закономерностей эмоционально-волевой сферы; во-вторых, придерживался еще более механистических воззрений, чем Юм, поскольку такие факторы образования ассоциаций, как факторы сходства и причинности, требующие активности субъекта, Гартли окончательно сводит к факторам смежности впечатлений в пространстве и во времени.

С.: Итак, еще большее упрощение дела? Чему же ты радуешься?

А.: Я с восторгом слежу за ходом мыслей великих людей. Ведь это «упрощение», как ты говоришь, прямо вытекало из четкого стремления ко все большей точности знаний, к строго детерминистскому и объективному познанию, когда не остается места для каких-либо сверхъестественных причин функционирования психики.

Ассоциативная концепция Д. Гартли

С.: Так что, у нас теперь на очереди англичанин Давид Гартли?

А.: Но о нем как раз мы не будем долго говорить.

С.: Почему?

А.: Во-первых, ты подробно будешь рассматривать его концепцию в курсе «История психологии». А во-вторых, при всей моей любви к материализму мне лично не столь интересно ее рассматривать, потому что она как раз является примером тех самых «классических концепций» (в данном случае – ассоцианизма), в рамках которых бывшая частной идея становится «во главу угла» и распространяется на все без исключения психические процессы. Движение исследовательской мысли прекращается: идея ассоциации дошла до своей вершины – и теперь…

С.: Волей-неволей придется спускаться вниз?

А.: Совершенно верно. Но этот «спуск» произойдет еще только спустя столетие. Впрочем, в психологии это часто имело место.

С.: Что именно?

А.: Стремление создать стройную и законченную систему на каком-то одном или двух принципах. Это неизбежный шаг в развитии науки, но он всегда оборачивался упрощением вещей. У Гартли таким основополагающим принципом был принцип ассоциации. По образованию Гартли был врачом, а в философии придерживался материалистических позиций. Поэтому ассоциация у него – не столько духовная связь идей, как у Юма, а результат чисто материальных (физиологических) причин, гипотетических «вибраций», возникающих в мозгу под влиянием внешних воздействий. Если два раздражения попадают в мозг одновременно, между возбужденными участками мозга возникает связь – она-то и лежит в основе психической ассоциации, которая, как тень, следует за физиологическим процессом. Вообще говоря, очень стройная и последовательная концепция.

Д. Гартли: Человек состоит из двух частей: тела и духа…

Первое подвластно нашим внешним чувствам… и исследованиям таким же образом, как и другие части внешнего материального мира.

Последнее есть та субстанция, действующая сила, первопричина и т. п., к которой мы относим ощущения, идеи, удовольствия, страдания и произвольные движения.

Ощущения – это те внутренние чувства… духа, которые возникают из впечатлений, производимых внешними предметами на органы и части нашего тела.

Все наши внутренние чувства могут быть названы идеями… В ходе данных размышлений будет показано, что идеи и ощущения суть те элементы, из которых составляются все остальные.

Удовольствия и страдания включаются в ощущения и идеи… Ибо все наши… внутренние чувства, по-видимому, сопровождаются определенной степенью либо удовольствия, либо страдания…

Память – это та способность, при помощи которой следы ощущений и идей повторяются или вспоминаются в том же порядке и отношении, точно или почти точно, как они однажды были представлены в действительности.

Когда идеи или потоки идей приходят или вызываются ярко, живо и безотносительно к порядку прежних реальных впечатлений и восприятий, то говорят, что это происходит благодаря силе воображения или фантазии.

Рассудок – это та способность, при которой мы рассматриваем чистые ощущения и идеи, стремимся к истине и соглашаемся или не соглашаемся с предложениями [8, с. 195–197].

С: Но ведь это тот же Юм…

А.: Не совсем. Еще раз подчеркну, что Гартли, как и Юм, рассматривает ассоциацию как механизм связи, «сцепления» идей друг с другом, но если Юм считал ассоциацию «преобладающим» механизмом работы сознания, то Гартли считает его единственным. Кроме того, не только познавательные процессы, как у Юма, но и возникновение эмоций и произвольных движений связывается у Гартли с ассоциациями. Наконец, полностью исключается (поскольку ассоциация – это связь мозговых вибраций) всякая собственная активность субъекта, поэтому остаются всего два фактора образования ассоциаций: фактор смежности в пространстве и фактор смежности впечатлений во времени.

Субъект сознания вообще не присутствует в концепции Гартли: сознание – это как бы сцена, на которой происходят разные события, одно ощущение сменяется другим. Этот образ был еще у Юма, как ты правильно заметил, который, правда, говорил о сознании как о театре.

Д. Юм: Дух – нечто вроде театра, в котором выступают друг за другом различные восприятия [4, с. 367].

А.: И еще одна, последняя, цитата из Юма.

Д. Юм: Я никак не могу уловить свое я как нечто существующее помимо восприятий и никак не могу подметить ничего, кроме какого-либо восприятия… Я решаюсь утверждать относительно остальных людей, что они суть не что иное, как связка или пучок… различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся… в постоянном движении [Там же, с. 366–367].

А.: Все очень логично…

С.: И очень упрощенно.

А.: Тем не менее эта схема строения и работы сознания представляет собой первую попытку создать «строго научную» целостную концепцию функционирования сознания без обращения к сверхъестественным, необъяснимым с научной точки зрения силам.

С.: Зачем ты мне это все рассказываешь? Разве не ясно, что отсутствие субъекта, кому, собственно, и принадлежат все психические функции, чистая абстракция?! Для своего времени ассоциативная концепция, быть может, и была хороша, но, во-первых, она слишком абстрактна и не может быть использована в практике, во-вторых, я думаю, что данная «философия человека» – явно пройденный этап в развитии психологической науки.

А.: Ошибаешься. Сначала о первом: ассоциативная концепция активно вторгалась, да и вторгается в практику.

С.: В какую же?

А.: Да в педагогическую, например. Педагоги прошлого увидели в ассоциативной концепции хорошую основу для активного воздействия на сознание своих воспитанников в процессе воспитания: ведь следует только организовать правильные ассоциации, и соответствующее воспитание будет обеспечено. Об этом говорил еще Локк.

С.: Так это в прошлом! А сейчас ее никто не использует.

А.: Разве? Хочешь, докажу тебе, что эта концепция или отдельные ее идеи до сих пор используются школьными учителями, да и тебя, наверняка, учили с их помощью.

С.: Не может быть!

А.: Очень даже может. Какое «золотое правило» заставляли тебя педагоги запомнить «на всю жизнь»?

С.: Повторение – мать учения.

А.: А что такое повторение? Это необходимое условие закрепления ассоциации. Вторым необходимым условием для этого является, согласно концепциям ассоцианистов, живость впечатлений, входящих в ассоциацию. Поэтому педагоги, наверняка, всё стремились подобрать вам наиболее «наглядные», «интересные» примеры. Оба эти фактора образования ассоциаций подробно анализируются в книге классика ассоцианизма уже XIX века Джеймса Милля.