Текст книги "13 диалогов о психологии"

Концепция системной динамической локализации высших психических функций А. Р. Лурии

А.: Верно, только ее мы рассмотрим чуть позже, обогащенные знанием еще одной концепции, об авторе которой мы уже неоднократно говорили. Я имею в виду концепцию системной мозговой локализации высших психических функций Александра Романовича Лурии. С одной стороны, она имеет прямое отношение к психофизиологической проблеме, а с другой – обогатит новыми знаниями по психологии. Может быть, после ее рассмотрения нам станет более понятным разведение предметов физиологии и психологии.

К сожалению, мы сумеем лишь прикоснуться к многостороннему творчеству Лурии, который был универсалом. Мне лично импонирует прежде всего та «сверхзадача», которую он поставил себе в самом начале своего творческого пути, начавшегося в столь же бурное время, какое мы переживаем и сегодня. Учась в 1918 году в Казанском университете, где тогда, как говорил сам Лурия, царил полный хаос в преподавании, зато живо обсуждались перспективы построения нового общества, Лурия задумал написать книгу о психологических аспектах происходящих событий общественной жизни [см. 14, c. 8].

В поисках ответов на интересовавшие его вопросы Лурия знакомится с современной ему психологией, вступает даже в личную переписку с Фрейдом (по поводу организации в Казани «Психоаналитической ассоциации»). Затем, привлеченный замыслами объективного исследования психики у Бехтерева, он едет в Петроград для встречи с Бехтеревым. Отдельные статьи Лурии, вышедшие еще в Казани и посвященные некоторым аспектам подобных объективных исследований, привлекли внимание Константина Николаевича Корнилова, и он пригласил Лурию работать в возглавляемом им институте. А дальше – знакомство молодого ученого с Выготским, Леонтьевым, про что надо рассказывать отдельно. Наконец – его знаменитая экспедиция в Узбекистан, где Лурия проводит свои замечательные исследования мышления и других психических процессов «у народов, живущих в разных исторических условиях»…

Выготский самым пристальным образом следил за всеми «отчетами», которые Лурия присылал ему в своих письмах, и восторженно оценивал получаемые результаты.

Л. С. Выготский: Дорогой Александр Романович. Пишу тебе буквально в эмфазии – в каком-то воодушевлении, какое приходится переживать не часто…

Светлее и радостнее дня я не запомню в последнее время. Это буквально как ключом отпертые замки ряда психологических проблем. Таково мое впечатление… Наш новый путь завоеван (тобой) не в идее только, а на деле – в эксперименте… Я получил Report № 5 – и он, как и все остальные, знаменует событие: систематическое исследование системных отношений в исторической психологии, в живом филогенезе, чего не было до сих пор никем сделано… Экспериментально доказано (на фактическом материале более богатом, чем Levy-Brühl) филогенетическое наличие пласта комплексного мышления и зависимой от него иной структуры всех основных систем психики, всех главнейших видов деятельности – и в перспективе – самого сознания [15, c. 34–35].

А.: Но тогда «всемирная известность», о возможности которой говорил Выготский в письмах, не пришла к Лурии. Его и Выготского стали обвинять чуть ли не во вредительстве, расизме и тому подобном. Правда, критики культурно-исторической теории и луриевских отчетов об экспедиции (материалы о ней были опубликованы в нашей стране только много лет спустя) были иногда столь малограмотны в научных вопросах, а может быть, и культура набора в типографии была настолько потеряна в 1930-е годы, что в название одной из статей критика Выготского вкралась досадная опечатка, которая на многие годы стала ярким примером «уровня» той критики.

С.: А что такое?

А.: Дело в том, что эта статья была озаглавлена так: «Теория культурного развития в педологии как эклектическая концепция, имеющая в основном идеалистические корни». Но в содержании журнала, где она была опубликована, вместо «эклектическая» стояло: «электрическая».

С.: Смешно! И тогда, по-видимому, Лурия решает заняться другой темой…

А.: Верно. Ему пришлось уйти даже из Психологического института. Затем он работал в Харькове, но уже над другой проблематикой: его исследования там и затем в Москве фактически стали «первыми кирпичиками» новой науки – нейропсихологии. К сожалению, мы сейчас только чуть-чуть коснемся ее.

Речь пойдет, как я уже говорил, о концепции системной динамической локализации высших психических функций в мозговых структурах…

С.: Это что, психика как функция мозга, что ли?

А.: Смотря что понимать под функцией. Если пока оставить в стороне психологические функции, то в биологических науках существуют разные определения функции. В узком смысле под функцией понимается отправление определенной ткани (например, функцией поджелудочной железы является выделение инсулина). В широком смысле под функцией понимается приспособительная деятельность целого организма: например, функция дыхания, функция пищеварения. Так понимаемые функции нельзя, строго говоря, «локализовать» в определенном участке нервной системы или какой-либо другой (мышечной, костной и так далее). Это сложная деятельность, результат совместной работы целой системы органов, мышц и нервных центров. Так, например, мышцы, «ответственные» за дыхание (мышцы диафрагмы и межреберные), могут при необходимости компенсировать друг друга. То же относится, например, и к обеспечению изменения положения тела в пространстве, за которое «отвечают» разные группы мышц. Таким образом, речь идет уже не просто о функции как таковой, а о сложнейшей функциональной системе органов и нервных центров, каждый из которых входит в эту систему на своих собственных ролях, обеспечивая какую-либо сторону работы этой системы [см. 16, c. 97–98]. Термин «функциональная система» ввел в физиологию известный отечественный исследователь Петр Кузьмич Анохин. Впрочем, еще раньше говорил о возможности образования подобных «временных сочетаниях сил, выполняющих определенную работу», не менее известный ученый Алексей Алексеевич Ухтомский. Лурия, используя эти идеи и опираясь на концепцию высших психических функций, разработанную Выготским, создал свою теорию системной динамической локализации высших психических функций.

С.: Разве до него не локализовали психические функции в мозгу?

А.: Локализовали, конечно. Но понимание локализации было весьма различным. Существовали два диаметрально противоположных взгляда на локализацию психических процессов в мозгу: так называемый узкий локализационизм и антилокализационизм.

Согласно первой точке зрения, каждая психическая функция четко локализована в том или ином участке мозга…

С.: Кажется, я знаю, что ты имеешь в виду. Лев Толстой в «Войне и мире» вкладывает в уста своего героя – князя Василия – такие слова: «У меня нет шишки родительской любви». Князь Василий имел в виду какую-то теорию, согласно которой все способности человека локализованы в каких-либо участках мозга, а особое развитие этих участков оказывает свое влияние на форму покрывающей их черепной коробки – на черепе появляются выпуклости, впадины и тому подобное.

А.: Ты имеешь в виду френологию Франца Йозефа Галля, австрийского врача и анатома… Действительно, она была весьма популярна в широких кругах, но представляла собой умозрительную дисциплину. К тому времени не было действительно научных знаний о локализации. Они появились только во второй половине XIX века, когда французский анатом Поль Брока стал исследовать больного, который не мог толком говорить, но речь другого человека понимал. После его смерти Брока установил, что у больного была поражена определенная часть нижней лобной извилины. Подобное нарушение произнесения речи было названо моторной афазией, которая стала связываться с поражением этого участка мозга, названного «центром Брока».

Чуть позже немецкий психиатр Карл Вернике открыл аналогичный центр, «отвечающий» за понимание устной речи. Он был расположен в задней трети верхней височной извилины. После этого неврологи и психиатры стали настойчиво искать другие «центры», «отвечающие» за другие психические функции. Однако в то же время накапливались факты, которые свидетельствовали против такого понимания локализации психических функций, названного «узким локализационизмом».

Так, француз Флуранс установил в опытах над животными (он работал, в частности, с голубями), что экстирпация (удаление) отдельных участков мозга может не привести к нарушению сложных психических функций: степень поражения этих функций зависит лишь от объема пораженного мозга. Кроме того, обнаружился еще и такой интересный факт: при определенных мозговых поражениях больной не может произнести по просьбе экспериментатора некоторые слова (например слово «нет»). Казалось бы, именно эти участки мозга и «отвечают» за подобное нарушение речи. Однако тот же больной в состоянии аффекта по поводу этих своих неудач вдруг произносит: «Нет, доктор, не могу я сказать “нет”!» Как же так? Поражение данного участка то приводит, то не приводит к выпадению некоторой психической функции? Это, безусловно, противоречило концепции «узкого локализационизма» – и в ответ была предложена другая точка зрения: антилокализационизм, то есть гипотеза о том, что нет жесткой привязанности тех или иных психических функций к отдельным участкам мозга: за их отправление отвечает весь мозг «целиком». Этой точки зрения придерживались Карл Лешли, Курт Гольдштейн и другие ученые.

С.: Кто же прав в этом споре?

А.: Лурия показал, что обе точки зрения несут в себе определенную «правду» и в то же время в абсолютном смысле неверны.

С.: Как так?

А.: Существуют так называемые «проекционные зоны» коры головного мозга, за которыми довольно жестко закреплены определенные функции…

А. Р. Лурия: Проекционные зоны коры головного мозга составляют лишь очень небольшую часть всех функциональных систем мозговой коры. Своеобразие этих аппаратов заключается в высокой специфичности их нейронных структур, которые служат проекцией в мозговой коре той или иной рецепторной или эффекторной системы. Поэтому поражение той или иной проекционной зоны мозговой коры ведет к необратимому выпадению определенной, четко ограниченной функции в узком смысле этого слова (например, функции зрения, кожной чувствительности, двигательных импульсов и т. п.); обычно эта функция после разрушения соответствующего участка коры уже не восстанавливается, и ее компенсация возможна лишь в очень узких пределах.

Эти первичные образования мозговой коры входят как обязательные компоненты в построение сложных функциональных систем, составляя их рецепторное или эффекторное звено. Поэтому совершенно очевидно, что при разрушении этих первичных зон выпадает собственная функция того или иного органа, но все те сложные афферентные синтезы, которые направляли работу этого органа, еще не исчезают. Соответствующие высшие кортикальные аппараты остаются неповрежденными, и больной с парезом руки может относительно легко переключиться на выполнение действия другой рукой, больной с частичным выпадением поля зрения начинает пользоваться оставшимся полем зрения и т. п.

…Клинико-психологические исследования показали, что роль более сложных полей мозговой коры заключается прежде всего в интеграции процессов, происходящих в первичных зонах. Примером могут служить вторичные зоны мозговой коры, расположенные около первичных проекционных зрительных областей. Их раздражение… не вызывает бесформенных зрительных ощущений, но ведет к возникновению сложных и оформленных зрительных установок; их разрушение сказывается не в выпадении того или иного участка зрительного восприятия; больной перестает дифференцированно воспринимать и, следовательно, узнавать осмысленные зрительные образы [17, c. 9–10].

А.: Это проявляется, в частности, в том, что при подобном поражении больной, глядя на предмет, лежащий перед ним, может описать отдельные его признаки, но не может его опознать. Значит ли это, однако, что при поражении данных участков у больного вообще выпадает функция «опознание предметов»?

С.: Не знаю.

А.: Так вот: исследования показали, что выпавшее звено зрительной функциональной системы «опознание предметов» может быть заменено другим звеном: больной легко опознает даваемый ему предмет, если он ощупает его. Значит, чем более сложную психическую функцию мы имеем, тем более «широко» локализована она в структурах мозга. К тому же здесь нет жесткой привязки данной сложной функции к раз и навсегда заданным элементам функциональной системы: отдельные элементы этой системы могут (конечно, до известных пределов) заменять друг друга. Особенно четко эта закономерность прослеживается в онтогенезе. Мозговая организация, допустим, речи у взрослого человека (правши) существенно отличается от таковой у детей 5–6 лет, не владеющих еще грамотой. Если у взрослого поражение «речевых зон» левого полушария вызывает соответствующие выпадения тех или иных речевых функций, то у ребенка то же не ведет к подобным расстройствам, поскольку в построении речи принимают участие как левое, так и правое полушария мозга. Это обусловлено как раз прижизненным характером формирования высших психических функций, изменением их структуры на разных возрастных ступенях и, соответственно, изменением их мозговой локализации: «по мере развития каждый вид психической деятельности меняет свою психологическую структуру и начинает осуществляться, опираясь на иную систему корковых зон» [80, с. 83].

В соответствии с этими взглядами Александром Романовичем Лурией и его соратниками строилась система восстановления нарушенных в результате поражения мозговых зон психических процессов и личностной регуляции: это восстановление происходило путем выстраивания у субъекта соответствующей осмысленной и опосредствованной определенными «психологическими орудиями» предметной деятельности, на основе которой могут быть созданы новые функциональные системы [81]. При таком подходе, писал Лурия, «почти любой участок мозговой коры может быть введен в ту или иную функциональную систему и использован для реинтеграции нарушенной работы мозгового аппарата» [82, с. 71].

Так что здесь наблюдается интересная закономерность: при решении проблемы «психика и мозг» следует идти не от мозга к психике, а наоборот – от психики к мозгу.

С.: Разве нет здесь и обратного движения: ведь все-таки отдельные функции закреплены за какими-то участками мозга?

А.: Верно. Однако я уже говорил, что в подобных функциональных системах, кроме «жестких» звеньев, существуют и «гибкие» звенья, которые могут взаимозаменяться. При этом еще раз повторю, что сами мозговые структуры развиваются благодаря тому, что у человека строятся соответствующие системы психических функций. Я имею в виду, например, лобные доли мозга. Известно, что именно лобные доли «отвечают» за произвольность высших психических функций человека. При их поражении расстраиваются не отдельные действия, а программируемость и целесообразность поведения в целом. Известно также, что развитие произвольного поведения у человека происходит благодаря совместной деятельности со взрослым – ну, об этом мы уже говорили. Так вот: «лобный мозг» развивается в онтогенезе и окончательно формируется только к 12–14 годам именно благодаря подобного рода деятельности. Точно так же в онтогенезе меняется и локализация психических функций в правом и левом полушариях. Но обо всем этом ты узнаешь подробно из курса нейропсихологии. В этом смысле представляют интерес слова Леонтьева, произнесенные им однажды в 1969 году в рамках «домашней научной дискуссии», которая не предназначалась для печати и была опубликована лишь спустя годы.

А. Н. Леонтьев: Если составить систему единиц, понять ее иерархически – от деятельности к операциям, функциям, то движение, формирование, развитие идет сверху вниз: от высших образований – к физиологии. Невозможно движение восхождения от мозга к неким процессикам, от процессиков к более сложным образованиям и, наконец, к сложению жизни. Нет, от жизни к мозгу, а никогда – от мозга к жизни, если говорить обобщенно… Точная схема – только однонаправленное движение. Нет, оно двухнаправленное, но центральным, главным является движение сверху… Этот тезис и есть реализация мысли о включенности всей психической жизни в социальную, т. е., иначе говоря, мысли о том, что…инфраструктура не существует вне суперструктуры. (Термины все условные) [18, c. 150].

С.: Так надо идти от психики к мозгу или от жизни к мозгу?

А.: Разве ты не видишь принципиальное сходство обеих формул, а точнее, их диалектическое тождество? Ведь психика есть функция деятельности, а деятельность есть единица жизни. Так что говорить можно и так, и так.

С.: Я понял, для чего ты так долго обсуждал идеи Бернштейна и Лурии. Ты хотел доказать ошибочность вульгарно-материалистического представления о том, что психическое и физиологическое одно и то же, что психическое однозначно связано с мозгом?

А.: Да, я хотел показать ошибочность физиологического редукционизма.

С.: Я и так с самого начала был против сведения психического к физиологии! Я всегда чувствовал специфику собственно психического – не зря же я пришел на факультет психологии! Естественно, разве можно вывести идеальное, каковым является психика, из материального физиологического?

А.: Стоп-стоп-стоп… Что ты называешь идеальным?

Философская проблема идеального и разведение философского и психологического аспектов изучения сознания

С.: Естественно, то, что противоположно материальному, то, что не имеет материальных характеристик, одним словом: невидимо, непротяженно, внепространственно, лишено энергетических и прочих материальных характеристик.

А.: Откуда ты это взял?

С.: Не сам придумал, конечно. Из книг философов, которые я в последнее время читаю. Вот, например, книга, которая вышла довольно давно, правда, но она меня привлекла тем, что посвящена как раз проблеме сознания в философии и психологии. Там-то именно так и определяется идеальное [см. 6, c. 17, 66]. Затем автор определяет сознание через категорию идеального: «Мысль, сознание другого человека для меня непосредственно недоступно и мною не переживается, однако оно тоже нематериально (идеально) и существует совершенно иначе, чем материальные процессы природы» [Там же, с. 129]. Или вот еще: «Мыслительные процессы, развертывающиеся в голове человека, для него, конечно, представляют субъективную реальность, однако другим человеком они не переживаются и не осознаются, если не объективированы в слове и в предметах духовной культуры. Вместе с тем вряд ли можно назвать психические процессы в головах других людей для каждого из нас объективными, как это иногда делается» [Там же].

А.: Еще один термин – «субъективная реальность». А это что такое?

С.: По этому поводу у меня еще одна выписка из другой работы: «Сознание потому и понимается как субъективная реальность, что выступает как реальность лишь для субъекта (человека), обладающего этим сознанием» [19, c. 213]. Или еще: «Неправомерно говорить о существовании вне сознания данного человека сознания другого человека… в прямом смысле этих слов» [Там же], а следует говорить: «Для другого человека его сознание существует так же, как для меня существует мое сознание» [Там же, с. 214].

А.: Приехали! Прекрасная цепочка! Сознание есть нечто идеальное, то есть нематериальное; идеальное есть субъективная реальность; субъективная реальность существует только для субъекта; сознание, таким образом, существует только для субъекта этого сознания!

Классическое интроспективное определение сознания и путей его исследования! Ты не замечаешь, что иногда говоришь такое, словно мы с тобой не прошли уже весь наш путь! А Сеченов! А Выготский!

С.: Честно говоря, я немного слукавил. Хотел тебе продемонстрировать всю убогость философских доказательств в так называемой марксистской философии, которая процветала у нас в советское время. Читая подобные книги, я убедился, насколько все это не похоже не только на аутентичный марксизм, но и вообще на суждение, учитывающее действительно долгий и трудный путь развития психологии. И все-таки меня берет сомнение: ведь известно, что не только в марксизме сознание и психику определяли через категорию идеального. А ведь идеальное – это нечто нематериальное… ну и так далее. Помоги мне разобраться со всем этим грузом: категориями идеального, субъективного и им подобными. Я уже пытался сам сделать это, но у меня получается нечто вроде этой цепочки, ошибочность которой я и сам вижу.

А.: Мне кажется, ты совершил редукцию другого рода: впал, если можно так выразиться, в «философский редукционизм». Ты попытался прямо перенести философские категории в психологию. Впрочем, этим же грешили до недавнего времени многие наши исследователи, занимавшиеся проблемами сознания. Их положение напоминало положение мыслителя во времена, например, господства схоластики: как после создания Библии считалось, что уже не нужны никакие исследования, так и объявлялось еще недавно, что в работах Маркса, Энгельса, Ленина о сознании и психике уже «всё» сказано и не дай бог дать какое-то определение, которое рассогласовывалось бы с этой «абсолютной истиной»! Позиция, кстати, прямо противоположная позиции Выготского, который говорил о невозможности «овладеть реальностью» психического прямо через приложение философских категорий к познанию психической реальности: необходимо создание посредствующих категорий и принципов познания.

С.: Как же быть в этом случае?

А.: Попытаться разобраться с собственно философским взглядом на проблему и чисто психологическим.

С.: Но наверняка в философии – даже в марксистской – было много точек зрения на эту проблему.

А.: Ты, как всегда, догадлив. Естественно, толкование даже канонических текстов всегда приводит к разным результатам. В рамках этой проблематики было, например, несколько определений идеального. Идеальное трактовалось как субъективная реальность, субъективный образ объективного мира (наиболее распространенная точка зрения) [см., например, 5; 20 и др.]. Идеальное определялось и гораздо более нетрадиционно – как схема реальной, предметной деятельности человека, обладающая особого рода объективностью, в работах замечательного отечественного философа Эвальда Васильевича Ильенкова [21]. Наконец, под идеальным понималось «совершенное», то есть «идеальное» было прилагательным от существительного «идеал» [22]. Имелись и попытки соединить эти три точки зрения в одну [23; 24]. Мне представляется, однако, что что бы ни понимали под идеальным, этот термин должен использоваться только для обозначения сугубо философского понятия, определение которого может быть дано только «в плоскости» основного вопроса философии, как его называли в советское время.

С.: То есть что первично, что вторично?

А.: Да. Эмпирической базой для постановки данного вопроса, который, на мой взгляд, является не основным вопросом философии вообще, а лишь ее составной части – гносеологии, является действительно имеющееся различие объективной и субъективной реальности: реальности «вне» меня и реальности «для» меня. В истории философии для обозначения этих двух реальностей использовались, как известно, многообразные термины: «бытие» и «мышление», «материя» и «сознание», «материя» и «ощущение», «материальное» и «идеальное», «дух» и «природа», «физическое» и «психическое». Многие из этих понятий используются и в конкретных науках, в частности в психологии. Но термин «сознание» в философии и психологии несет разную смысловую нагрузку. Не следует смешивать психологическое понятие сознания с философским. Если в философии (по крайней мере в рамках ее основного гносеологического вопроса) сознание выступает как субъективная реальность (в противоположность материи как объективной реальности), то в психологии сознание вовсе не отождествляется только с субъективной реальностью. И здесь я наконец обращаюсь к тому вопросу, к которому подводил тебя сегодня все время, а именно к проблеме определения предмета психологии с позиций школы Алексея Николаевича Леонтьева. При этом мы неизбежно затронем дискуссии между ее представителями, как я тебе и обещал. Причем надо учесть, что понимание предмета психологии, равно как и решение в данной школе проблемы природы изучаемой в психологии реальности менялись на протяжении времени.

С.: Как же нам быть?